Юрий Кувалдин "Бега" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

БЕГА

рассказ

Устремлён Шепелявый к победе...

- На кого ставить?
- Ставь на Шепелявого! - понижая голос до шёпота, произнёс невысокий мужичок в огромной кепке-букле.
- Точно?
- Как пить дать!
- А может, на Цыгана? - задумался вслух, но столь же приглушённо, синеносый гражданин в пестрой тюбетейке.
- Да что ты! - очень тихо вставил человек в кителе с пятью маленькими звездочками знаков различия на погонах
- А чего! - почти неслышно бросила кепка-букле.
- Цыган у Шепелявого вечно на хвосте сидит! - беззвучно заключил капитан.
Тогда ипподром был единственным местом, где можно было совершенно легально и безбоязненно играть на деньги. К окошкам касс, принимающим ставки, выстраивались длиннющие очереди.
Шепелявый был стремительным рысаком.
И побежали. Мелькают портреты и люди, мелькают дома и берёзы, мелькают деревья, заборы и ставни, мелькают понедельники и трамваи, мелькают столбы и вагоны, мелькают перелески и памятники, мелькают кресты и мавзолеи, мелькают палатки и бараки, мелькают войны и свадьбы, мелькают доллары и лапти, мелькают, мелькают, мелькают…
Перед началом забегов в конюшне всегда суета. Сразу все побежали. Стояло жаркое московское лето, солнце заливало Верхнюю и Скаковую улицы, бескрайнюю ширь ипподрома, живописных зрителей, и в тяжеловатых красках массивные жилые дома на Беговой. Перед самым финальным заездом Шепелявый, быстрый, проворный, сосредоточен, как и наездники.
Шепелявый был подтянут, худощав, мускулист, но с ямочками на щеках, и с такой же ямочкой на довольно выступающем подбородке, в детстве интенсивно и постоянно дышал свежим воздухом, и мог часами пропадать на СЮПе - как сокращенно между собой называли Стадион юных пионеров.
- Ты куда? - спрашивали ребята.
- На ШЮП, - отвечал скорый, бойкий Шепелявый.
Мать у него работала на швейной фабрике, детские пелёнки-распашонки строчила и, между прочим, была начальницей цеха.
За конными тренировками обычно наблюдали любопытные. Группа наездников резко и празднично контрастировала синими, красными, жёлтыми мазками среди серых повседневных красок обычных граждан. Чуть в сторонке, поскрипывая поблескивающей в солнечных лучах кожей седел и весело звеня металлическими причиндалами сбруи, фыркали лошади, не беговые, а для скачек. Тут же возле них пританцовывали жокеи.
Жокеи - это те, которые скачут верхом на лошади. Наездники - это те мастера, которые сидят в колясках сзади лошади и соревнуются в бегах. Правда небольшие коляски эти столь неудобны, что обычный человек вряд ли спокойно усидит в ней. Смотрите, два велосипедных колеса, соединённые трубой рамы, маленькое сиденье на шаткой раме, и тонкие металлические оглобли. Сразу можно легко догадаться, что всё это сделано для лёгкости.
Мелькают бутылки и серьги, мелькают чулочки и танки, мелькают базары и канты, мелькают тараканы и вобла, мелькают сенаты и депутаты, мелькают судьи и тюрьмы, мелькают сапоги и подковы, мелькают мосты и реки, мелькают рубли и копейки, мелькают лица и гвозди, мелькают, мелькают, мелькают…
Конечно, значительно спокойнее, если пораскинуть хорошенько мозгами, ехать на покладистом мерине, но на бегах выигрывает норовистый рысак. 
Мать в свои пятьдесят казалась молоденькой, почти тридцатилетней, формы были в полном соблазнительном порядке, слыла модницей и у неё имелись любовники, о чём Шепелявый знал, всё она старалась делать «по высшему разряду», к примеру, на завтрак подавала сыну в специальной фарфоровой рюмочке яичко всмятку, ставила тяжелый серебряный чайник, китайскую сахарницу и сливочник в виде лебедя, на большой тарелке кузнецовского фарфора лежала той же дореволюционной фирмы тарелка поменьше, а уж на ней - небольшая глубокая тарелочка в форме мисочки с овсяной кашей.
В детстве на ночь мать напевно с придыханиями читала Шепелявому:

Говорит ему конек:
«Вот уж служба так уж служба!
Тут нужна моя вся дружба.
Как же к слову не сказать:
Лучше б нам пера не брать;
От него-то, от злодея,
Столько бед тебе на шею...
Ну, не плачь же, бог с тобой!
Сладим как-нибудь с бедой...

- Конёк волшебный? - спрашивал резвый, ходкий Шепелявый.
- Волшебный…
- Он вшё может? - допытывался Шепелявый.
- Всё…
Шепелявый сладко заснул.
Но глубокой ночью он вдруг в неописуемом страхе проснулся, услышав грохот и ржание из денника матери. Стоило только Шепелявому почти беззвучно встать и осторожно приоткрыть дверь в её комнату, как он увидел возбуждённого коня, подступающего сзади к матери, призывно издающей любовное ржание и помахивающей хвостом. Шепелявый заметил, как член у коня напрягся и вышел из кольца отверстия. Шепелявый и сам возбудился и едва тоже не заржал громогласно. А конь запрыгнул на кобылу, обхватил ее передними ногами, и вогнал с размаху эрегированный жеребёнкородный орган в нетерпеливое эротичное в животном экстазе страсти влагалище кобылы. Подергавшись туда-сюда несколько секунд, конь взревел победно от произошедшего извержения семени.
Так был зачат шибкий, бурный Шепелявый.
Себя до одури любил Шепелявый, расчёсывал густую гриву, приводил в порядок длинный хвост, с необычайной нежностью разглаживал широкой лошадиной щёткой бока и спину. Как же не любить себя?! Наденет серебристый дакроновый костюм, наденет скрипящую от крахмала белую рубашку, повяжет узкий модный золотистый галстук, обуется в щузню с разговором, и пойдет прошвырнуться на Бродвей от Пушки до «Националя», в котором примет пятьдесят граммов коньяку и закадрит на вечер какую-нибудь раскрашенную чувиху.
Самому Шепелявому было лет тринадцать, когда он познал сок жизненного таинства. У неё была чрезвычайно большая грудь, можно сказать, огромная, от которой Шепелявый при встрече в подъезде не мог отвести взгляда. Как-то весной соседка не дала Шепелявому проходу, прямо на лестнице прижалась к нему этой феноменальной грудью и подвела свои губы к его губам, и Шепелявый, фартовый, счастливый, ощутил в её дыхании привкус цветущей сирени. Он почувствовал в прикосновении её губ ласковую нежность влажного и горячего языка.
Шепелявый не понял, как он оказался на перине в её квартире, как мял величественные груди и целовал их вишнёвые соски, твердые, словно сами ягоды вишни, ещё не окрепшие, только наливающиеся соком. Но ещё больше Шепелявый торопел от того, как соседка подставляла ему, поддерживая на ладонях, как на весах, две спелые дыни, свои груди для поцелуя, ложась обнаженной пред ним в зазывной позе совершения открытого таинства любви.
Шепелявый, молниеносный, порывистый, резкий, был рыжей масти, отмасткой зеркально золотился, переливался, поблескивал в солнечных лучах, и порой казалось, что весь был отлит из чистого золота.
То, что Шепелявый работает в конюшнях, кое-кто на улице знал, но то, что он сам играет на бегах, мало кто догадывался. Один раз он Цыгана пригласил широким жестом в кабак у Белорусского на Горького, посидели не просто хорошо, это мало сказать, а допьяна и досыта, после чего шли, раскачиваясь из стороны в сторону, и видели себя сами со стороны в виде двух пьяных рысаков, рыжего и чёрного, музыкально цокающих копытами, размахивающих длинными метёлками хвостов, оглашающих улицу Горького с площадью Белорусского вокзала и с памятником пролетарию Горькому, восторженным ржанием …и-го-го, и-и-и, и-гу-гу, и-и-и, и-го-го, и-гу-гу, и-ху-ху… на мотив какой-нибудь разудалой кабацкой песни.
Шепелявый, отдав честь знакомым наездникам, направляется к стоящему в отдалении человеку с лошадью, запряженной в коляску. Они обмениваются короткими репликами, показывая на трибуну.
Вообще-то, его звали Коля, но все в округе знали его как Шепелявого. Звук «Ш» у него вылезал где надо и не надо. Тем временем лошадки перебирают ногами поочерёдно, чтобы это действительно были бега, а не скачки.
Но особой дружбы у Шепелявого с Цыганом не было, хотя изредка бывали друг у друга в гостях. Так, жили рядом на Верхней улице. Встретятся, перекинутся двумя-тремя словами, и каждый бежит по своим делам: Шепелявый к Скаковой, Цыган - через подземный переход в метро «Белорусская».
В вагон метро вошел конь! Передком свернул налево между скамьями, зад занёс в проход справа, и тут же пулей слетели все сидящие молоденькие женщины, а стоящие старики, семеня, отвалили от греха подальше. Черные большие губы, черные огромные ноздри, обрамленные нежным ворсом, фиолетовые шары глаз.
- Конь! - кричали со всех сторон.
- Это с уголка Дурова, видать…
- Ну, совсем охренели, с конями стали в метро ездить!.
- Да я сам по себе, - извинительно и вполне добродушно сказал Цыган.
- Энтот с милиции конной... Я видал в Лужниках такого...
Цыган звонко долбанул копытом в пол. Все стихли.
Но на днях рождения бывали друг у друга в обязательном порядке.
Мать Шепелявого очень любила простую воду, самую обыкновенную, о которой почти все наши люди и думать не думают, прозрачную, прохладную, дающую только одной матери, как ей казалось, известную ей силу, вдохновляющую воду, почти бесцветную, прозрачную, вбирающую в себя солнечный свет, который дробился на искрящиеся отблески, переливался животворными нежными пятнами на столике, на котором стоял с этой чудесной, но самой обыкновенной водой, большой кувшин из простого невидимого стекла, так что казалось, что вода сама по себе стоит на столе в изящной форме кувшина, и когда Шепелявый случайно перевёл взгляд на кувшин, то вздрогнул от неожиданности, увидев в воде огромный фиолетовый глаз, обрамлённый крупными ресницами, не сразу сообразив, что это Цыган с другой стороны склонился к кувшину, пытаясь понять причину необычайного свечения воды.
Беговая молодость! Впереди дождя. Как ливанёт, так ноги в руки! Хорошее дело пробежаться впереди дождя. Он вот-вот начнётся, чёрная туча за спиной. Но ты ускоряешься. Первые кали шлёпаются где-то сзади, метрах в десяти, но ты ещё сух и бодр. Увеличиваешь скорость. И при этом чувствуешь, что дождь как-то тебя оберегает, не догоняет, а идёт по следу, в догонялочки играет. С тебя уже льёт пот, а он след в след почти льёт. Занятное погодное явление. Гонится, но не догоняет. А тут ещё перед тобой дорога такой ослепительной вспышкой озаряется, что бежишь со скоростью этой вспышки, как резвый заяц бежит ночью перед несущейся машиной в свете её фар.
Тра-та-та… По огромному, неоглядному кругу ипподрома. Наездники в колясочках с вожжами в двух руках. В античной Москве. Колонны. Клодт на крыше.
Возле одной из конюшен дожидается своей очереди длинный парень из карантина, которому требуется подковать лошадь. Шепелявый может и подковать. Конюшни сделаны по типовым проектам, на крышах сохранились печные трубы, хотя самих печек давно нет. Возле конюшен огорожены загоны - левады, где лошади гуляют на свежем воздухе. Конюшня поделена на денники, свои уютные комнатки для каждой лошади. Денник хоть и невелик, но достаточно просторен и оборудован с расчётом на свободное передвижение лошади, здесь проходит большая часть её жизни. Шепелявый ежедневно, блюдя гигиену лошадей, меняет подстилку - слой опилок или соломы. Здесь всё предусмотрено для безопасного содержания лошади, например, зазоры на полу между прутьями решетки должны быть таковы, чтобы в них не застряло копыто. Есть автоматическая поилка со свежей водой.
Мелькают серпы и молоты, мелькают зимы и вёсны, мелькают тени и стены, мелькают крюшоны и крабы, мелькают персы и персики, мелькают вагоны и загоны, мелькают старики и жабы, мелькают пауки и скворешни, мелькают шпалы и нары, мелькают рубанки и вербы, мелькают, мелькают, мелькают…
Если Шепелявый был обучен матерью этикету, но не прочитал ни одной книги, то Цыган был парень начитанный, но безо всякого этикету, и очень любил кино. Вилку брал правой рукой, ел без ножа, когда был на дне рождения у Шепелявого, и мать его это сразу заметила, очень рассердилась, хотела сделать замечание, но сдержалась, зная, что по этикету делать замечания неприлично. Цыган неизвестно почему считал мать Шепелявого богатой, вся в золотых перстнях и кольцах, и обстановка с сервизами внушала уважение, да и питание было хоть куда: сервелат и инжир, осетрина и чернослив, буженина и печенье, кальмары и апельсины… А еще он немножко в хорошем смысле завидовал Шепелявому, что тот был всегда при лошадях, но сам их боялся.
Цыган постоянно приставал с книгами. Торопливо листает очередную, находит что-то и останавливает Шепелявого:
- Старик, послушай!
- Да некогда мне…
- Послушай, это про нас, - восторженно изрекает Цыган, стукнув копытом, и начинает зачитывать:
«Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:
- Экой грех! Господи, грех-то какой!
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал наконец предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств по-видимому, очень худо одетый, но в "благородном" платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было всё избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.
- Батюшки! - причитал кучер, - как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит - известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, - крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он, аль уж очень был нетверёз... Лошади-то молодые, пужливые, - дернули, а он вскричал - они пуще... вот и беда.
- Это так как есть! - раздался чей-то свидетельский отзыв в толпе...»
Против правил, Шепелявый заслушался, присел и сказал:
- Продолжай…
Да, Цыган был здорово начитан, не проводил буквально ни одного дня без книги, помнится, на школьном вечере выставит ногу вперёд, вскинет восторженно руку, тряхнёт черной гривой, впиявится огромными черными глазами гипнотизёра в зал и проскандирует с лёгкостью, подвывая: «Просветлённая голова увидела с утра просветлённое небо и ещё больше просветлилась в противовес затемнению, которое случается с головой значительно чаще, причём, ни с того ни с сего, идёшь себе по узенькому тротуарчику узенькой улочки и вдруг помутняется всё вокруг, так что сразу не понять, что происходит вокруг и внутри, то ли ясность ума пропала, то ли небо внезапно почернело, а, может, и ночь так это сразу наступила, и фонари не горят, поэтому от страха закрываешь глаза, а когда открываешь, то видишь просветлённое небо с просветлённой головой!».
Красив был Цыган, артистичен! И, конечно, до самозабвения любил кино. Ну, просто за уши его не оттащишь от кинотеатра!
Один раз он с невероятной хитростью, говоря, что ведёт на суперзахватывающий детектив, затащил Шепелявого на «Земляничную поляну», где тот полфильма откровенно дремал и ничего не взял в толк, хотя потом ему Цыган пытался растолковать позицию Бергмана:
- Ты хоть понял, что Бергман без малейших усилий и вполне естественно перемещается во времени и пространстве, от сна к действительности?
- Да нет, штарик, шкукота, - зевал Шепелявый.
- Как ты свои мозги на настоящее искусство не можешь настроить?!
- Ну, не могу…
-  Не припомню, чтобы ещё какой-нибудь фильм так взволновал меня… Как будто это мои сны: опрокидывающийся катафалк с открытым гробом… 
- Ты поэт, - сказал Шепелявый.
- Я от хорошего фильма испытываю счастье, - проговорил Цыган.
- Шшастье... Что это такое?
- Ну, это отличный фильм...
- Шшшастье, когда я мчушь... У меня, штарик, понимаешь, второе дыхание открываетша...
- Вот именно! - воскликнул Цыган. - Можно ведь снять счастье, примерно, вот так. В поисках счастья многие люди создают себе столько всевозможных несчастий, что за счастье в конце концов уже воспринимают простое отсутствие несчастий. Самый обычный денёк без всяких происшествий проведённый на широком и мягком диване кажется уже образцом счастья. Не выходить из дому, отключить все средства связи, закрыть все окна и форточки, чтобы с улицы не доносилось ни звука, лежать на диване и наслаждаться беспредельным счастьем...
- Ну, ты даёшь! Диван...
- А что?
- Поэт ты неишправимый!
- Можно сказать, что моя жизнь - океан возможностей. А можно и так: моя жизнь есть прозрачный ручей. Но и следующим образом можно: моя жизнь есть невероятный небесный полёт. Да и так тоже будет хорошо: моя жизнь создана для работы главным бухгалтером. Ещё прекраснее сказать просто: я рождён поэтом, но работаю не по специальности. Или так: всю жизнь мечтал купить машину, но никак не мог заработать на неё, приходится на старости лет довольствоваться самокатом...
- Отлично шкажал...
Дельфинами плывут лошади, взмыленные, лоснящиеся после морской волны, вынырнувшие на поверхность. После неспешной проводки и тщательной уборки, когда лошадь немного успокоилась и склонилась к овсу, Шепелявый, как обычно выходит на улицу, его сначала не видно, поскольку его заслоняет широченный, растущий прямо у ворот двора ствол тополя.
Худощавый, даже стройный, с места переходит в бег, легкий, как стремительный полёт чайки над гладью реки, и точно так же стремительно несётся, почти не касаясь беговой дорожки, Шепелявый, даже не несётся, а парит в воздухе, словно у него появились крылья, или он сошёл с небес, чтобы ходить по морю, как по суху, изредка прядя ушами, улавливая экзальтический визг трибун: «Шепеля-а-а-а-вый!».
- Как же ты сохраняешь фигуру? - спрашивали у Шепелявого.
- Очень прошто - не ем.
- Да как же жить без еды?! - не на шутку удивлялись.
- Три раза в день, по три ложки чего-нибудь, в 11, в 3 часа и в 6 часов…
- Да это ж копыта можно откинуть!
- Мои копыта легки, как крылья! - восклицал Шепелявый.
А у Цыгана уже наметилось брюшко. Ел он часто и сытно. Утром - яичницу с ветчиной, на обед - крутой борщ, чтобы ложка стояла, с хорошим оковалком мяса на мозговой кости, с двумя столовыми ложками сметаны, затем, на второе - жареный антрекот с жареной же картошкой, салат мясной с обильным майонезом, на десерт - кусок торта с большой чашкой кофе с молоком, да ещё после всего этого аппетитно съест сочную грушу. Пока Цыган был молод, организм перемалывал всё это с успехом, не оставляя жирок на потом, но с годами, которые летели птицей-тройкой, жирок стал интенсивно накапливаться на ногах, на руках, не груди и, главным образом, на животе, так что постоянно приходилось покупать костюмы возрастающих размеров.
- Ну, насыпали тебе в кормушку ведро вкуснейшего овса и ты, что, три ложки его съешь?! - встрял несколько недовольно Цыган.
- Вот тут-то и нужно быть натренерованным! - бросил Шепелявый.
- Да я весь дрожу при виде овса! - умилительно воскликнул Цыган.
- Я, что, по-твоему, не умиляюсь?!
- Не знаю…
- Вот в том-то и дело… Я тоже вздрагиваю от удовольствия при виде овса, но… Не ем!
- Ну, у тебя, старик, и сила воли!
- А то вшё про диету болтают… Налопаются шашлыков у реки на мангале…. Животы швисают… А потом бегают по врачам, рекомендации по диетам рашшпрашивают…
- А что же делать?
- Не ешть!
- Ну чё ты в самом деле… диеты всё же для чего-то существуют…
- Главная диета - не набивать желудок, покончить ш едой - и будешь летать штрелой!
Куда бегу? Да сам не знаю. Даже если хочу остановиться, вращение Земного шара не дает этого сделать. Лёжа на диване, преодолеваю такое же расстояние, как бегущий по кругу. Но всё-таки, куда ты бежишь? Да сына нужно из детского сада забрать, жена поздно вернётся, мы с ней по очереди, через день сына забираем, она в театр сегодня идёт, «Горе от ума» смотреть. А мне ещё в магазин нужно забежать, по списку еды купить. Пельмени, батон, репчатый лук, молоко, подсолнечное масло и котлет. Хотел с ребятами сегодня посидеть, даже стакан портвешку заглотил, но с ходу побежал, а то, если бы кайф пошёл, пиши пропало, скандал, сын бы в саду до полуночи сидел. Так от скандалов и бегаешь круглый день, то есть круглый год, то есть полный круг в 1600 метров, на приз, до восторженного крика трибун. Это вам не на диване кататься вокруг солнца. Хотя, я подозреваю, что солнце крутится вокруг земли, а то что высчитали, что солнце главнее человека, так это мура, чистой воды блеф, чтобы уменьшить человека до букашки и гнать его на завод по производству танков и в армию для защиты отечества, где под отечеством подразумевается тело некоего типа из пещеры, понимающего жизнь, как мордобой на государственном уровне. Вот и бежишь сломя голову от армии, от военного завода, бежишь от всяческого соподчинения по беговой дорожке, когда открывается второе дыхание и ты вопишь: «Нет, я не устал!».
И без всяких дополнительных разъяснений понятно, что Шепелявый довольно хорошо знаком с наездниками, поэтому всё время без всякого там волнения и напряга выигрывает на бегах. Но тут нужно сделать уточнение. Ибо ставки делает не он сам, а через других. Причитающиеся ему деньги, они, естественно, делятся на участников цепочки, откладывает, попусту не тратит.
Но по кругу лошадки бегут дельфинами, лоснящимися на солнце, всё бегут. По кругу.
Мелькают суда и посуда, мелькают рубашки и мыло, мелькают иголки и вёдра, мелькают бананы и скрипки, мелькают картинки и мебель, мелькают ножи и подушки, мелькают посёлки и стойла, мелькают конюшни и кони, мелькают верёвки и парты, мелькают шпаргалки и среды, мелькают юристы и свахи, мелькают, мелькают, мелькают…
Цыган покрутился-покрутился с Шепелявым, поскандировал всякое, вроде такого: «С добрым утром, дорогая! С добрым утром, дорогой! С добрым утром дорогие! С добрым утром, мы с тобой! С добрым утром, милый город! С добрым утром, ширь реки! С добрым утром, те, кто молод! С добрым утром, старики! С добрым утром, с ясным солнцем! С добрым утром, с новым днём! С добрым утром, свет в оконце! С добрым утром, с новым сном!», - а потом исчез куда-то на несколько кругов, то есть лет.
Шепелявый потом долго вспоминал это восторженное декламирование Цыгана, даже сам про себя, открыв книгу, прочитал: «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "чёрт побери всё!" - его ли душе не любить ее? Её ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное?»
И Шепелявому чудилось что-то прекрасное и манящее, и он несся к нему «шижим орлом», имея в виду, конечно, сизого орла.
Круги, круги, круги… На фоне буйно цветущей всеми оттенками ультрамарина сирени помахивает Шепелявому белой тонкой рукой с поблескивающими в лучах солнца золотыми кольцами и перстнями мать, словно призывая и её крутануть по кругу.
И вот уже вокруг них люди, потные, взволнованные, сдают бумажки и получают денежки, отбоя от сдающих нет и складывается такое впечатление, что Шепелявый мчится в снегопад по огромному ипподромному кругу, потому что бумажек, сыплющихся с небес, столь огромное количество, что иногда снегопад переходит в метель.
Теперь это уже не фабрика, на которой работала мать, а крупная фирма «Конёк-горбунок», со своей разветвлённой торговой сетью по всей стране и даже по её окрестностям.
Стеклянный билдинг вознеся к небу, и даже выше, так кажется Шепелявому, мчащемуся по кругу в черном бронированном автомобиле, а впереди броневик несется, прокладывая дорогу шефу, с охраной, и в машине сопровождения тоже охранники.
- Восьмой, восьмой…
- Восьмой слушает…
- Семнадцатый на подходе…
Шепелявому везде и всюду удача неизменно сопутствует.
Ворота, глухие и чёрные, распахиваются, тройка черных броневиков влетает, секундно минует двор и в открывшиеся ворота билдинга влетают прямо в лифт, все три машины, такой лифт может вместит и танковую колонну. На десятом этаже машины выныривают из лифта, но броневик Шепелявого, везучего, добычливого, влетает ещё в одни ворота, прямо на этаже, в гаражный холл своих апартаментов. Охранник у дверей, охранник впереди, охранник сзади. Шепелявый входит чёрными ходами в свой 100-метровый кабинет, бьёт нетерпеливо копытом, и тут же грудастая, с надутыми губами секретарша входит с подносом, на котором дымится чашечка кофе.
- Беш шахара? - спрашивает Шепелявый.
- Без, - отвечает секретарша и, бодренько покачивая пышным задом, двигается к исчезновению.
Наступает тотальная тишина. Все знают, что в течение 10 минут шефа нельзя беспокоить, потому что он ровно десять минут смакует маленькую чашечку чёрного, двойного кофе.
Круг за кругом… Шепелявый покатил сам по себе, Цыган вообще чуть не сошел с круга. Стоял теперь на мосту над железной дорогой в невесёлых размышлениях. Киностудия, куда он распределился после режиссёрского факультета, накрылась медным гулко звучащим тазом. Но Цыган никак не хотел отречься от задуманной ленты. Поднял глаза на высокий стеклянный дом с надписью «Конёк-горбунок» и вошел наудачу в стеклянные двери.
- Вы к кому? - спросил вежливо охранник.
- Я режиссёр кино… Хочу кино про вас снять… - бухнул первое пришедшее в голову Цыган.
- Так… Это вам надо… В пресс-службу…
Цыган подошел к телефону на стене, набрал нужный номер.
И опять круг закрутился. Молодой менеджер разговорился о кино, о Куросаве, Феллини и Бергмане, что настроило Цыгана на оптимистический лад.
- Я сам снимаю необычно, - сказал он. - Дипломная работа у меня про оживший памятник Гоголю…
- И что же Гоголь?
- Ездит в бронзовом кресле по Москве, бумажки скупает, чтобы приватизировать усадьбу Толстого на Суворовском бульваре…
- Я вижу, вы талантливый человек… Но все решения у нас принимает сам, - сказал менеджер и кивнул в потолок.
- А можно к нему попасть?
- Практически, невозможно…
Цыган шумно вздохнул, почти безошибочно предчувствуя неудачу.
Так ни с чем в подавленном состоянии и покинул застеклённого «Конька-горбунка». Чтобы каким-то образом развеяться, махнул по старой привычке на ипподром.
Шепелявый, в резиновых сапогах и в брезентовой штормовке, метлой выметал опилки из своего денника.
- Штарик! - расплылся в улыбке Шепелявый. - Какими шудьбами?..
- Такими… Дал бы мне деньжат на кино без отдачи?!
- Да пойдем вмеште шходим… Чего шмотреть-то хочешь?
- Ты меня не так понял… Я хочу сделать свою картину…
- Швою?
- Свою!
- А ты кто?
- Я режиссёр…
Успешный, благополучный Шепелявый постучал копытом по косяку калитки.
- Когда ж ты ушпел режишшёром штать?
- Да вот крутился-крутился по кругу и стал…
Шепелявый подумал о том, что сам крутится с утра до вечера каждый божий день, не понимая, а то и забывая, что к чему и зачем. Да...
«Когда вас можно застать?» - спрашивали Шепелявого, на что он отвечал: «До пятницы оштаватьша не могу, потому что уже в четверг меня ждут, хотя я штарался перенешти это на шреду, но не шмог, пошкольку в шреду я уже был на меште и меня шразу вызвали, шказав, что в понедельник решится вшё, но потом вшё это дело решено было рашшмотреть в шубботу, так что о какой пятнице может идти речь, когда ещё во вторник было яшно, что я в абшолютном цейтноте, из которого вряд ли выберушь, какое-то чёртово колешо, потому что им хватило ума назначить вшё это на вошкрешенье...»
А Цыгану Шепелявый сказал:
- Да ты, штарик, не ошобо-то крутилша...
- Но ведь докрутился до того, что хожу побираюсь...
Шепелявый, цокая копытами, прошёл из угла в угол.
- Давай-ка, штаричок, поштупим так… Ты приходи ко мне жавтра на приём в «Конёк-горбунок»…
Цыган болезненно вздрогнул, сильно побледнел, затем очень медленно вымолвил:
- Я сегодня туда заходил…
Шепелявый с удивлением глубокомысленно посмотрел на него.
- И что?
Цыган немного успокоился, бледность сменилась румянцем, доходчиво объянил:
- Да молодой менеджер из пресс-службы сказал, что все решения принимает сам, и кивнул в потолок…
Шепелявый ещё раз звонко, музыкальной подковой стукнул по металлу косяка и расхохотался:
- Шам - это я!
- Как? Не может быть!
- Может!
- Каким образом?
- Молча… Жачем шебя афишировать. Мать одна жнает, да вот тебя теперь прошветил… Только - могила. Я - рышак Шепелявый, бегаю кругами ш коляшкой.

Говорит ему конек:
«Вот уж служба так уж служба!
Тут нужна моя вся дружба.
Как же к слову не сказать:
Лучше б нам пера не брать;
От него-то, от злодея,
Столько бед тебе на шею...
Ну, не плачь же, бог с тобой!
Сладим как-нибудь с бедой...

Мелькают матрёшки и ёлки, мелькают высотки и бани, мелькают глаза и пилотки, мелькают окурки и пули, мелькают скафандры и дамбы, мелькают рояли и свёрла, мелькают балалайки и самовары, мелькают врачи и калеки, мелькают дельфины и козы, мелькают цари и солдаты, мелькают амбары и склепы, мелькают, мелькают, мелькают… Ведь «рождено для наслажденья бегом лишь сердце человека и коня...»
Шепелявый сел в кресло, придвинул к Цыгану вазочку с миндалём, а сам закурил «филипп-морис».
- Понимаешь, штарик, в каждом деле… в любом деле, чего не кошнись в жизни, нужен… шбыт…
- Только не в искусстве, - попытался возразить Цыган.
- Вот поэтому ты и притопал ко мне, - пуская дым через крупные ноздри коня, сказал Шепелявый.
- Да ты не обижайся, - сказал Цыган. - Откуда я знал, что ты теперь воротила бизнеса!
Шепелявый положил ногу на ногу и сказал:
- Чтобы быть воротилой, нужно шодержать дешятки нахлебников, от которых жавишит моё дело…
- А ты их отбрось, - простодушно посоветовал Цыган, проводя пятерней по смолистой гриве.
- Это невозможно!
- А всё же?
- Чудак человек, как я могу отброшить ребят из ФШБ?
- А с какой стороны твои детские дела и ФСБ?
- Шлушай, штарик, ты где живёшь? Это ж кры-ыша!
- Какая крыша?
- Такая! На меня нешколько раз наезжали… Штурмом ш автоматами производство хотели жахватить! Вот меня и отмажали швои ребята из ФШБ… Ты не помнишь, наверно, что на бегах на меня вшё время штавил один шоштоятельный товарищ…
- Сколько лет-то прошло… Всех не упомнишь, - сказал Цыган, с хрустом перемалывая миндаль.
- Так вот, тот был из шамых влиятельных в ГБ… Теперь он у меня в доле…
- Иго-го-го, - заржал Цыган, шлепая себя по плечам чёрной метёлкой хвоста.
- Мало того, ш их помощью я проглотил почти вше швейные фабрики по штране…
- Ну, ты даёшь…
- А ты про кино… Ну, дам я тебе нужную шумму… А дальше что?
- Дальше? Ну, вот так, наверно... Поговорим о дереве, о кроне, о листьях, о ветвях. Оно растёт, оно приносит свежесть, но, главное, оно всегда молчит, но неизменно поднимает настроение. Бросим все неотложные дела и постоим у дерева, и так же, как оно, помолчим, не задавая никому никаких вопросов. А потом сами с собой поговорим о дереве, о том, как оно поднимает настроение, как оно живёт без всякой суеты...
- Э-э, без шуеты ничего не шделаешь...
- Сделаю такое кино, что все закачаются! - воскликнул Цыган.
- А где качатьша будут? Прокат тебя не вожьмёт… И им нужно будет проплачивать, чтобы тебя вжяли в обойму…
- Ты мне дашь на производство фильма?
- Дам… Доволен?
Цыган постучал копытами, поиграл гривой, взмахнул весело хвостом.
- Доволен, старик! Доволен всем. Доволен - солнце светит. Доволен тем, что плавится асфальт. Доволен облаком, подкрашенным рассветом. Доволен всеми. И доволен сам. Как хорошо довольным быть на свете. Довольно долго это понимал. Ведь быть довольными способны только дети, и то тогда, когда не будят по утрам. Доволен удовольствием довольства. Нелёгкий труд - довольным быть судьбой. Волна довольства плещется на воле. Да волен я в довольстве быть собой!
На крыльях беспредельного счастья покинул стеклянный билдинг Цыган.
Взглянув фиалковыми глазами на незаметно темнеющее небо, он подумал о том, что вечер наступает раньше, нежели неделю назад и невольно вспомнил о круговерти всего земного, кругами сам вертится во времени и в пространстве, совершая круг за кругом, вращаясь в быте и в небе, в яви и в воображении, круг за кругом, кольцами по судьбе и кругами по воде.
Шепелявый по-детски заржёт перед кормушкой, отрубей поест чуть-чуть, буквально три ложки, и опять на круг. Бежит, бежит, а в коляске Цыган сидит, с удовольствием поглядывает по мелькающим сторонам, словно ленту кино смотрит.

"Наша улица” №202 (9) сентябрь 2016