Анжела Ударцева "Девочка из коммунизЬма" роман часть третья
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Анжела Ударцева родилась 25 мая 1975 года в Магадане. Окончила отделение журналистики Томского государственного университета. Влияние на творчество Анжелы Ударцевой оказали Эгон Э. Киш и Сергей Озун. Дебютировала в "Нашей улице" рассказом “Водки найду”, № 1-2000. Постоянный автор журнала. Рассказ "Чайная ложечка чаучу" опубликован в сборнике "Новые писатели России" (Фонд С. А. Филатова, издательство "Книжный сад", 2004). Живет в Магадане.

вернуться на главную страницу

Анжела Ударцева

ДЕВОЧКА ИЗ КОММУНИЗЬМА

роман

часть третья

Шарики из халвы

Вот и в лагере взрослые любили пивко по вечерам тянуть. В то утро услышав про ГТО, мне захотелось сбегать и посмотреть - что же это такое. Может мне тоже это ГТО дадут.
И никому не говоря, я побежала на стадион - одна Танька видела, что я улизнула, потому что после зарядки дети сначала должны были подмести территорию, а потом уже идти также строем в столовую.
На стадионе ребята чуть постарше крутились на турниках, прыгали, приседали. Это и было ГТО. Я тоже пару раз на крайнем турнике покрутилась и побежала в столовую. Здание, как и все другие строения лагеря требовало ремонта - все было такое старое, если не сказать ветхое. Много что требовало ремонта, но, видно, наступали тяжелые времена или, может быть, уже наступили, поэтому до красоты и благоустроенности никому особого дела не было. Те же плакаты, висевшие на каждом шагу - с Лениным или Олегом Кошевым, тоже требовали реставрации. Но кому это было надо? Столовая была неказистая, невзрачная - повара и их помощники были все распаренные и в каких-то не белых, а желтоватых халатах.
Я заметила, как на столик возле раздачи ставили два огромных эмалированных тазика с большими брикетами сливочного масла. Его разрезали на кубики (делала это полненькая женщина, у которой, вываливались груди, когда она всей силой надавливала на нож, чтобы огромное лезвие располосовывало бело-желтую, как цвет халата поваров, мякоть, правда, очень замороженную) и разносили по столам, которые давно уже тоже новизной не отличались.
С другой стороны, от окошечка с раздачей находился большой самодельный бак, откуда можно было брать кипяток. Но нам, детям, не разрешалось ни к окошечку с раздачей подходить, ни тем более к баку. Нам наливали теплый чай в граненые стаканы из стареньких советских чайников темно-серого цвета.
Чай был вкусный, но к приходу детей уже практически холодный. Поэтому я предпринимала всякие уловки, чтобы добраться до серого бака и налить хоть немного кипятка. Делала я это на корточках, чтобы со стороны раздачи поварской персонал меня не заметил, а вожатые с воспитателями тоже в тот момент отвлеченно ели.
И сам по себе вкус чая и сливочного масла мне запомнился. Эх, все еще готовилось на всем натуральном - без всяких добавок. Чай в Казахстане был свой - отменный, отборный. И масло свое выпускали - с завода сразу в лагерь, так сказать. И печенье, опять-таки, своего производства - казахстанского. Ох, как было здорово, намазывать масло на печенье и складывать гармошками! Тогда еще, хоть и наступали тяжелые времена, но что касалось чая, масла, печенья - этого было завались. Можно было ребенку брать столько, сколько ему возможно было унести в руках.
А еще была безумно вкусная халва, которую тоже можно было есть хоть килограммами. Мы ее катали в шарики, представляя, что это оригинальные конфетки, а потом шарики складывали под подушку. А поздними вечерами что-то из этих шариков лепили - человечков, животных. Правда, нас потом ругали за грязные, промаслившиеся наволочки, но отучить от этих забав и лепки было невозможно. Да, тогда с конфетами, как и с водкой был дефицит, но зачем они были нужны, если печенья и халвы было хоть отбавляй? Да и мясных блюд давали много. Так что, насчет питания было нормально - еще по-настоящему, по-советски.

Тоска по высшей фазе

Поначалу я сожалела, что в лагере не действует бассейн - он располагался на улице и представлял из себя огромную бетонную лунку. Его так старательно заливали бетоном, так верили в его будущее, но за несколько дней до первой лагерной смены в него ударила молния и расколола ровно напополам. Нас все время пугали этим бассейном - говорили, что если мы к нему будем подходить или бродить в нем по бетонному покрытию, то молния снова в него ударит и может за одно нас убить. Но, все равно, и по расколовшемуся бассейну гуляли, особенно после того, как пройдет проливной дождь и оставит в неровностях покрытия лужи.
Вода в этих лужах нагреется, и мы начинаем друг друга брызгать и визжать, пока кто-то из старших не заметит и не выгонит. Неподалеку мог сидеть тоже слезка пьяный грузчик дядя Коля, но был он умный, как профессор, и все рассуждал: «Лопнул бассейн, лопнул! Так и советское общество, которое строили, строили, бетонировали, бетонировали, на две половины трескается. Вот тебе и Юрьев день. Одни будут богатые, а другие бедные…» А потом, если сильно напивался, то падал прямо в бассейн и громко храпел. Когда его будили толстые женщины из столовой то каталкой, то шваброй, он снова говорил: «Вот тебе и Юрьев день! Пиз… державе! Стремились, так сказать, к высшей фазе - к полному коммунизму, а замкнуло на низшей фазе» И громко высмаркивался!
Я часто не спала в сончас, а шарилась - то по лагерю, то к речке с пацанами бегала. И все время видела сидящего или лежащего дядю Колю-грузчика. Худой, но очень интересный был старичок, а, может, и не старичок вовсе - ему от силы было лет пятьдесят. Только смахивал он на сильно спившегося бомжа. Я у него спрашивала:
- Дядя Коля, а вы всегда грузчиком работали. Трудно ведь!
- Нет, я раньше идеологию марксизма-ленинизма в строительном институте преподавал.
- А что это такое - идология?
- Не идология, а идеология. Хотя, ты молодец, это одно и то же!
- А как это бассейн расколотый - это и есть наша страна?
- А вот так, потому что везде воровство. Вон и от меня требуют разгружать продукты, а потом часть их снова быстро загружать в какой-то другой грузовик. Налево увозят продукты из лагеря. А вы, дети, не доедаете! Так и не смогли толком построить коммунизм.

Продукты «налево» или каждому- по потребностям

 Я пыталась спорить:
- Да мы нормально едим, дядя Коля - масла, печенья завались! И халвы тоже. Здесь нас вкусно кормят, а вот в городе в магазинах уже ничего не взять, это плохо, как говорит моя бабушка. Мой дедушка всю жизнь кузнецом проработал, по утрам ему надо пить чай с большим куском масла, который он растапливает в кипятке, прежде чем заварку наливает. Так очень плохо, когда нет в магазине масла. Приходится идти на рынок, где оно у намного дороже стоит и чем-то пахнет - навозом коровьим, как бабушка говорит. А в магазине типа чистое и по технологиям продают.
- Пойми, дочурка, вот здесь масла навалом, а где-то, в другом месте его совсем нет, и люди о нем мечтают. Сейчас в магазинах перебои то с маслом, то с мясом, то с водкой. Сплошной бардак. Сами дефицит создали.
- Что такое дефицит?
- Это когда-то чего-то не хватает. Вот конфет вам не хватает?
- Ну, да, только они такие невкусные, лучше бы таких совсем не было.
И снова за ним прибежали поварихи, и стали кулаками его в спину пинать, дескать, отрабатывай пропитое, паразит.
- Дядя Коля, а вот вы все говорите - полный коммунизм? Это как толстая тетя полный? От чего он полнеет-то?
-Эх, доча, ты еще маленькая! Сколько тебе лет? Двенадцать? Ну и хорошо, ты уже научный коммунизм учить не будешь, если когда-нибудь в институт поступишь. А я ровно двадцать лет его преподавал с 1965-го по 1985-й. А на следующий день в позапрошлом году уволился после этой даты и сказал словами Маркса: «Исчезнет противоположность между умственным и физическим трудом». И записался в грузчики винно-водочного магазина, а потом когда жена из дома выгнала, стал работать там, где еще и жить можно. Здесь вот в лагере - практически как в ЛТП, где я раз десять был без толку.
ЛТП я знала, что такое, и не переспрашивала у дяди Коли - теткин муж Вадим периодически там лежал, и ему передачки носили, а он их там на водку менял.
- У меня, доченька, когда я уволился с института, труд из тяжелого бремени превратился в жизненную потребность! Понимаешь ли, в душе мне удалось построить таким образом коммунизм. Но ведь я - отдельный индивидуум, а надо, чтобы все индивидуумы включались в этот общий процесс строительств. Но как, если столько кругом ворюг и сволочей-единоличников? Вон, бегут мои эксплуататоры, опять надо ворованное загружать! - и дядя Коля указывал на столовую, откуда три толстушки в развевающихся халатах и в белых платках махали кулаками. И тут дядю Колю понесло, он стал говорить тезисами в сторону бегущих и очень потных поварих:
- Распределение продуктов при высшей фазе коммунизма будет требовать тогда формирование со стороны общества количества получаемых каждым продуктов, каждый будет свободно, - тут дядя Коля встал и выпрямился над расколотым бассейном, - брать по потребностям и не надо зубоскалить, что социалисты обещают каждому право получать от общества, без всякого контроля за трудом отдельного гражданина любое количество трюфелей, автомобилей, пианино!
А потом еще громче в сторону уже прибежавших поваров:
- А вы, - и он показал на них своих указательным пальцем с отбитым до черноты ногтем, - а вы портите, как бурсаки у публициста Помяловского, склады общественного богатства. Каждому по потребностям - каждому по возможностям!
И тут дядя Коля упал прямо в одну из дождевых лужиц бассейна, но не убился, а смачно захрапел.

Тащили, как барана

И так было всегда. Бабы в платках и халатах прибегали каждый раз за дядей Колей. И ругали его, ругали, говорили, что им за него надоело тягать коробки, что пришла новая машина и надо разгружать продукты. Если дядя Коля совсем не мог идти, то одна из толстых женщин, больше похожих на упитанных поросят, взваливала на себя тощего дядю Колю как барана и несла до столовой. Там его прямо из шланга поливали водой, потом давали опохмеляться и словно робота заставляли носить продукты. Я только не понимала, зачем один грузовик привозил продукты, а потом чуть позднее подъезжал уже другой грузовик и увозил их куда-то. Хотя дядя Коля пытался мне доходчиво объяснить механизм воровства в лагерной столовой. А еще он говорил, что коммунизм - самое разумное и справедливое устройство общества, что это счастье, которое мы все вместе уже «просрали».
Так что, когда учитель истории говорила в том же 1987 году совсем другое, когда я после лагеря пошла в шестой класс, - что мы все же будем жить при «комунизьме», и что не будет у нас ни государства, ни денег, то я не могла понять - кто же прав - эта учительница или грузчик дядя Коля?
Через полторы недели я совсем освоилась в лагере - как будто я тут и должна быть. Я даже полюбила этот «остров» уплывающего коммунизма, где накормят, напоят вкусно, да еще и спать уложат. Получается, успела я «пожить при коммунизме», только в лагере.
А когда вернулась в город, бабушка сказала, что в магазине сахара не купишь - нет в продаже. Надо ходить и спрашивать - может, завезли. Обещали завтра завезти. А мы с Танькой столько халвы из столовки натаскали - килограмма три получилось и печенья килограмма два, а еще конфеты были, так что сладостей нам даже после лагеря надолго хватило.

Червяки в супе, гроб на колесиках

Ну, вот ела я тут, в пионерском лагере, получается, нахаляву - за ту девочку, которая раньше времени смоталась отсюда под маменькино крылышко. А мне, наоборот, хотелось подальше от мамы и папы бежать.
И, кстати, о вещах. Поскольку у меня все вещи были на мне, а это джинсы, футболка, бархатная кофта, которую я все же прихватила в солнечный день, трусы и носки, то пришлось «раскулачивать» Таньку - она совсем не была готова к полной фазе коммунизма, к низшей-то едва подходила, потому что насчет одежды, да и еды она была очень жадная. Правда, чего там было раскулачивать, если тетка Наташа Таньке положила совсем немного вещей - может, в три раза больше, чем было на мне, благо хоть трусов у нас на двоих было аж пять пар. Вроде бы хватало - пока одни стирались и сушились, другие носились, и даже запасные были. А джинсы я могла носить и месяц, не стирая. Вот футболки любила чистые, но с этим было проблемно.
В коттеджах, где даже раковины не было, стирать было негде. Но мы придумали ходить на речку и полоскать свои одежды, а потом за коттеджем прямо на ветках сушили белье - сохло оно невероятно быстро из-за жары. Делали это в сончас или до обеда, а вылазили в окошко. «Огородами» шли к речке, а поскольку лагерный забор уже давно требовал ремонта, то можно было найти дыру и проникнуть за территорию.
Однажды я, Танька и еще две девочки еще до начала обеда так увлеклись постирушками, что за одно наловили и мальков. Куда их было девать? Выкидывать жалко - Танька орала, что это ведь рыба, а рыбу едят. Точно! Понесли мы мальков в столовую, а там как раз суп сайровый разливали. Мы незаметно для всех накидали в суп мальков - они, живые, там барахтались. И сбежали быстро. В тот раз, когда мы строем пришли на обед, нас кормили только вторым блюдом и нарезанным сыром, пояснив, что суп не успели сварить. Странно, что никто по поводу мальков не устроил бучу или проверку. Наоборот, повара ходили и зло шипели: «Нам еще только СЭС не хватало». А СЭС они боялись как огня.
Я Таньке и двум девочкам, испортившим суп, сказала молчать. К счастью, промолчали, а то бы нас, поди, уже вчетвером, а не только меня одну (за самозванство) выперли бы из лагеря на поруки родителям. Потом я от грузчика дяди Коли узнала, что якобы в супе нашли маленьких червячков, что, дескать, диверсанты везде хотят навредить коммунистам и даже вот продукты портить. Я хотела возразить дяде Коле, что это вовсе не червяки - как их можно было перепутать с мальками? Но ужас был в том, что по дороге две девочки нашли чью-то железную баночку с червяками и не сказали нам об этом с Танькой. Так что, пока мы мальков бросали в суп, то они раскидывали червяков и не только в тарелки, но и в кастрюльки, из которых еще только предстояло разливать первое. Девочки были из многодетной неблагополучной семьи и по жизни просто гадкие... Что делать - не все ангелы, особенно мы - подростки. 
За мой твердый характер воспитательница даже назначила меня ответственной за порядок в нашей девчачьей комнате и за своевременный отбой. Мы делали вид, что минута в минуту засыпаем, а позднее, закутываясь в одеяла, начинали рассказывать разные страшилки, что было модно - про гроб на колесиках (…гроб с мертвецом заезжает в наш подъезд, на наш этаж и вот он уже в нашей квартире-а-а-а) или про красный шарф, который залетает в разные окна и душит всех на пути, еще рассказывали про кладбища. Всякую чушь мололи, но было безумно интересно.
Тогда ведь не было ни мобильников, ни планшетов, ни даже магнитофона в комнате. И телевизора не было. Так что, надо было включать свою фантазию.
Я с каждым днем все больше изучала лагерь - посмотрела, как работает медпункт и какие в наличие есть лекарства. Оценила, что аскорбиновой кислоты там нет, и интерес к медпункту пропал у меня сразу.
Потом я увидела, что опять-таки неподалеку от нашего крайнего и как бы стоящего на отшибе коттеджа находится прачечная. Здесь были и душевые, но нам говорили, что они на ремонте и поэтому мыться там нельзя. А нам вдруг так захотелось там побывать. Я уговорила воспитательницу (она была охмелевшая) раздобыть для нас ключ.

Нам бы помыться, мы уже чешемся

Не знаю, как я сумела уговорить - я просто сказала, что мы чешемся. И может быть чесотка, если мы не помоемся. Оказывается, нас надо было группами возить в баню - аж в город, но наша воспитательница не заказывала на нас транспорт - и в итоге мы ходили грязные. А тут мое предложение - воспитательница тут же согласилась, но с нами не пошла. Она дала мне ключ.
Веселились мы там два часа - человек десять - пока нас не обнаружила уборщица. Мы уже успели в помещениях прачечной изрядно напроказничать. Включили все душевые - они были такие старые, а вода была теплая (видно холодная вода нагрелась где-то в трубе, потому что горячей не было). В душевой стояла возле окна ванна. Мы туда натаскали ведрами воды и стали прыгать в нее, как в «кусочек» бассейна. За этим делом нас и спалили.
- А ну, вон отсюда! - кричала на нас уборщица, хлестая нас, голых куриц мокрым полотенцем, - Вот, засранки! Сколько теперь убирать!
Мы на ходу одевались - кто трусы потерял, кто юбку, но надо было сваливать, потому что уборщица бросила полотенце и решила поколотить нас огромной шваброй. Она сначала ей стукнула входную дверь - та открылась и на швабру напоролся один из подглядывающих мальчишек из нашего отряда. Другой ударился об косяк резко открывшейся железной двери. Долго ли мальчишки подглядывали за нами, но было понятно, что нам надо было поприличнее одеться, чтобы не сверкать попами, когда будем до своего коттеджа бежать.
- И вы отсюда вон! - крикнула на мальчишек, - Что, тоже пришли помыться. Я вам щас так помоюсь!
Пока мальчишки с ней огрызались из нашего отряда, мы успели что-то натянуть, но и мои, и Танькины трусы уплыли в другую часть помещения, куда мы не решились идти. И так с одеждой у нас была напряженка, а тут еще целых двое трусов «уплыло». Так и ушли без трусов - Танька в мокрой юбке, а я в единственных джинсах, причем, тоже мокрых, потому что они сильно намочились под душевой струей, куда я закрывая голову дернулась, чтобы мне полотенцем от уборщицы по лицу не попало.
Больше мы за всю лагерную смену не мылись. В баню тоже перестали детей возить, потому что они начали простывать. Словом, с гигиеной был полный непорядок, но это тоже особенно никто не контролировал, равно никто не стал разбираться со мной - почему я на птичьих правах нахожусь в лагере. Меня воспитатель и вожатая каким именем звали, на то я и откликалась. Один раз меня даже назвали казахским именем Мадина, да и бог с ним. Я откликалась, не придавая значения тому, как меня на самом деле зовут - уж очень мне не хотелось уезжать из лагеря, к которому я привыкла.
Обратила я как-то внимание на круглое, в виде башенки строение, находящееся неподалеку от стадиона. Оказывается, там располагалась так называемая творческая мастерская - там рисовали, лепили желающие, а еще в одной комнате хранились музыкальные инструменты и музыкальное оборудование. Больше всего мне хотелось в свои 12 лет постучать в барабан. Я когда его видела на построениях, на нем играл один вожатый, то у меня дух захватывал. Ни горн, ни баян меня так не завораживали, а вот барабан - большой, с красивыми изящными палочками, да!
Как я уговаривала вожатого разрешить мне хоть раз стукнуть по барабану, - нет, не получалось. Барабан, как мне объясняли, совсем новый - его привезли после того, как старый кто-то ботинком на дискотеке разорвал. Я ходила кругами за вожатым, но было все тщетно. Музыкальная, расположенная в помещении на втором этаже, закрывалась, а ключи были у директора. Он их в правом кармане брюк все время носил.
С мыслью поиграть на барабане я засыпала и просыпалась. Поэтому и стала чаще наведоваться в эту башенку. А вдруг удастся!
И тут вижу в помещении, где рисуют, озабоченного директора - у того горел какой-то план и надо было срочно делать стенгазету. А художник уволился! Я тут же вызвалась помочь. Рисовать я умела посредственно. Но я начала ловко из журналов вырезать разные фигурки и крупные буквы. И стало здорово получаться! Вместе с другими помощниками мы быстро расклеили фигурки, буквы. Что-то подрисовали - сигареты, гантели, турники. И стенгазета «За здоровый образ жизни» оказалась красочной, иллюстративной и познавательной. Уж про вред алкоголя можно было бесконечно говорить, равно как про курение.
Приехала комиссия, и словно в сказке, нашу стенгазету признали самой лучшей на конкурсе «За здоровый образ жизни». Позднее директор похвалил меня и, дыша на меня перегаром, спросил, как моя фамилия. Этим он поставил меня в неловкое положение - он-то хотел мне грамоту выписать, а я ведь обманным путем в лагерь то попала. Короче, решила я назвать фамилию и имя моей сестры. Директор сказал:
-Молодец, Таня. На закрытии смены вручим тебе грамот и лишнюю связку конфет!
Насчет конфет он не шутил - сладости нам вручали так: каждую конфетку нанизывали, как в ожерелье, на веревку, а потом надевали на шею, как олимпийские медали. Конфеты были убогие - назывались то ли «Театральными», то ли «Премьерой» - а я такие терпеть не могла.

Заветный барабан

Я же все стремилась к совей заветной цели - постучать по барабану. Поскольку в творческой башенке меня уже многие знали, то и многое доверяли. Я могла оставаться одна в «рисовальной» комнате, могла давать задание другим ребятам, приходившим сюда создавать поделки.
А тут будто бы дело случая - директор прямо на одном из столов оставил связку ключей. Он сам ремонтировал у стола ножку, а ключи ему в кармане брюк мешали, когда он приседал с молотком. Ну вот она, мечта сбывается! Но как быть? Ведь если просто взять ключи и пойти на второй этаж открыть дверь, где лежали музыкальные инструменты, включая барабан, то меня бы поймали за этим делом. Директор вот-вот может вернуться, спохватившись, что у него пропала целая связка ключей. Я проявила имеющиеся у меня комбинаторские способности. Я побежала наверх и быстро открыла ключом «музыкалку». Какой ключ подходил - я знала, потому что при мне директор давал вожатому связку, выделяя из него самый большой, похожий на продолговатый крест ключик. И я этот ключ запомнила!
В рисовалке было несколько пацанов и девочка, которые видели, что я взяла связку. Но я то взяла ее не украдкой, а демонстративно, сообщив громко: «Надо догнать директора и отдать ему ключи, а то беспокоиться будет». Но сама побежала на ватных ногах, будто совершая страшное преступление, наверх. Немного под ложечкой сосало и очень хотелось воды, но я терпела. Я быстро нужным ключом открыла музыкалку. Потом сильно прижала дверь и пулей побежала вниз - на крыльцо, к которому уже подходил озабоченный пропажей директор. Я ему торжественно вручила ключи, сказав, что он забыл его на столе в «рисовалке».
- Ой, спасибо, девочка Таня, какая ты растешь ответственная. Настоящая пионерка!
А я, сдерживая дыхание, когда директор вернулся, присела в коридорчике башенке и стала отдыхиваться. Отдышалась и побежала вверх, убедившись, что на пути никого нет - ни к крыльцу никто не подходил, ни по лестнице никто не поднимался. Затаив дыхание, я стрелой пустилась на второй этаж. Толкнула ранее открытую мной дверь и стала искать глазами барабан. Не могла его найти. Ну, где же он? Где? Я чуть не заплакала, и тут под скатертью я его нащупала.
Не открывала, а сначала радовалась, что могу к нему прикасаться. Потом обняла его, как будто это был человек. Наконец, скинула скатерть и вот он - беленький, с красно-золотым ободком. Палочки были рядом, причем небрежно брошенные.
Я начала стучать - тихонько. Один раз, второй и стала с каждым ударом осознавать, что мне этот звук уже не нравится.
Издали раньше этот волшебный звук мне казался протяжным, а когда стала сама стучать, то были совсем неприятные мне звуки, которые меня раздражали. Я решила, что я не так, как надо его держу. Тогда я вспомнила, как надевал ремень вожатый, как он брал палочки в руки - и скопировала его манеры. Начала играть как бы отстранено, нежно ударяя палочками по барабану. Нет, мне ничего из этого не нравилось. Я была разочарована. Я уже не могла себя понять - о чем же я мечтала, какие звуки хотела слышать? Цели я достигла, но эта цель была мне уже неинтересна.
И надо было столько дней мучиться, мечтать, а сама мечта - пустой звук, как, впрочем, и сам барабан! Все желание играть на нем сразу же исчезло.
Так бывает в жизни - думаешь о чем-то, а мечта на самом деле оказывается пшиком. Вышла я совсем раздосадованная - посидела на корточках возле двери и стала спускаться.

Бетонный дядя… Ленин

Навстречу мне попался вожатый. Я же ткнула ему пальцем в грудь и сказала: «Почему за инструментами не следите? Почему у вас дверью в музыкальную комнату открыта? Мне мальчишки сказали, я не поверила, что дверь открыта. Я поднялась - действительно открыта. Пойду директору скажу». И театрально сделала шаг вперед.
Тут вожатый, который сначала хотел меня отругать, наоборот, стал со мной удивительно вежлив, говоря: «Не надо звать директора, это я, наверное, забыл закрыть!» А потом сказал: «А хочешь, я тебе покажу, как на барабане играть и даже дам в него постучать?» Я же усмехнулась и сказала: «А зачем мне это надо? Ерунда какая-то!» И быстро сбежала по лестнице, а вожатый смотрел мне вслед и не понимал, почему я стала так равнодушна к барабану. Но не успела я выйти из башенки, как двое старших ребят поднялись наверх, и я услышала какие-то крики, падения. Эти двое, говоря друг другу «Больше стучать на нас не будет, что мы пьем» снова сбежали, а вслед за ними с порванным барабаном на шее, как в ожерелье, спускался поколоченный вожатый. Ему было лет семнадцать, но сейчас он походил в своей смятой пилотке и в порванной рубашке на грустного гномика.
- Да что же это такое, - подбежал вскоре директор, - опять барабан порвали. Снова заказывать, да это рок какой-то! А ты куда смотрел, убожество? Будешь теперь на закрытии смены на баяне играть, раз такое дело. Копец барабану!
И директор, разводя руками, все шел и разговаривал сам с собой.
Утром, после обеда я решила сбегать к бассейну - рассчитывала там увидеть дядю Колю. Но еще издалека приметила странную бетонную скульптуру. Неужели на конец смены решили памятник бассейну поставить? Из широких ворот выходил с представителем комиссии - с дамой, красиво одетой и в больших очках, директор - он впервые за все время был в белой выглаженной рубашке и побритый как куриное яйцо.
И тут директор распинаясь перед дамой, обратил внимание на скульптуру. Лицо его тут же перекосилось. И дама из комиссии, которая приехала на завершение смены тоже замерла. Она воскликнула «Какая красота! Это памятник Ленину!», глядя, что одна рука, как и у вождя мирового пролетариата была обращена вперед - в данном случае в сторону большой трещины, делящей бассейн напополам.
Директор шел следом за спешащей к памятнику дамой, и видно было, как у него краснело перекошенное лицо. Он признал в скульптуре грузчика - дядю Колю и бурчал себе под нос: «Вот диссидент, я тебя в психушку сдам, клоун из погорелого театра!»
Как дядя Коля облил себя бетонной массой, кто ему в этом помог - неизвестно, но бетон уже присох к одежде - открытым было только лицо, да и то в тесном бетонном ободке глаза были видны только наполовину. Эдакая тощая фигура в бетоне. Дама, видно подслеповатая, раз очки у нее были с толстыми стеклами, подошла ближе и стала разглядывать скульптуру. Дядя Коля молчал, но, когда она дотронулась до его поднятой руки, он ею дернул и напугал женщину.
- Так он живой?
А скульптура произнесла:
- Ленин - он всегда живой!
Тут женщина упала в обморок. Директор толкнул дядю Колю, но тот стоял как оловянный солдатик на самой кромке пустого бассейна - согнать директору грузчика-Ленина не удалось, а вот измазать свою белоснежную и хорошо выглаженную рубашку удалось.
В сторону бассейна бежали две поварихи. Директор приказал им как можно быстрее унести забетонированную фигуру дяди Коли - поварихи не смогли обувь оторвать от кромки. Они вытащили ноги дяди Коли из стоптанных сандалий. И понесли его как мешок картошки, боясь испачкаться.
А директор, спустившись в бассейн, набрал немного воды из дождевой лужицы, поднялся снова и побрызгал этой грязной водой на дамочку, привел ее в чувства. И повёл в сторону административного здания, закрывая ей обзор на то, как тащили дядю Колю по направлению в столовку. Директор все ей говорил:
- Лидия Михайловна, вам показалось. У нас тут очень жарко. Какой Ленин! Пойдемте, оцените, как вкусно у нас кормят повара!
А дядю Колю я так больше и не увидела, поэтому не удалось с ним пообщаться. 
На окончании смены, действительно, громко крикнули Таню для награждения. Я ее толкнула, а воспитателю сказала, что я захотела, чтобы Таня грамоту получила, дескать, иначе ее дома родители побьют за плохие показатели в лагере. Но Таня стала психовать, потому что очень стеснялась привлечения к себе внимания и вообще, она не понимала, зачем ее вызывают. Второй раз произнесли ее имя и фамилию - я стала ее сильнее выталкивать, и тут Таня пыталась пошире раскрыть рот и разреветься на глазах у всех. Я сообразила влёт, что надо менять тактику, иначе меня могут «спалить» и вывести мое самозванство на чистую воду в последний день лагеря. Я уверенно сказала: «Таня иди быстрее - грамота для меня, а конфеты - целое ведро тебе дадут. Представляешь, конфеты шоколадные! На все лето жрать хватит! Только если меня спрашивать будут, скажи, что я ногу подвернула, а то конфеты не дадут». Таня тут же побежала, когда фамилию ее произнесли третий раз и уже собирались звать других награжденных. 

Где ведро конфет?

Директор спросил мою сестру: «А тебе что нужно?». «А я Таня Улич!»- сказала моя двоюродная сестра.
- А, подожди, так ты же стенгазету не рисовала!
- А так это моя сестра, она ногу подвернула, дайте мне конфеты, пожалуйста, - и Танька снова пыталась расплакаться.
Директор, успевший до построения переодеть рубашку - был он на жаре в теплой вязаной кофте, отчего пот тек по его щекам градом, дал ей поспешно связку конфет и грамоту всунул под руку.
- А ведро?
- Какое ведро, девочка? - удивлено спросила стоявшая рядом с директором женщина в очках, которую так никто и не представил
- Какое ведро? - переспросил директор, уже с нотой визга в голосе и смахивая пот со лба.
- Сестра сказала, что ведро конфет дадут, если я выйду! А где ведро!
- Сестра твоя пошутила, в стране большой дефицит с конфетами, а в Африке дети и вовсе голодные. Иди, и так целая связка, и от этого количества может попа слипнуться. Так, кто там дальше из ребят…
А заканчиваться смена должна была помпезным рокотом барабана, под который поднимался бы по облупленному столбику с заедающим канатом, советский флаг - алый, величественный. (Раньше один раз канат совсем застрял, но его перетягиванием в разные стороны, а еще пинками по столбику толстый физрук снова «привел в чувства»).
Но сейчас вместо барабана звучал баян - на нем истошно играл гимн Советского Союза грустный гномик-вожатый с подбитым глазом и в помятой пилотке. Только бубенчика на этой пилотке не хватало.
...Все когда-то заканчивается. В этот последний день лагерной смены мы, обожравшись конфет и халвы, еще истошнее, чем раньше горланили главную песню пионерского лагеря - песню про орленка, который высоко взлетал в небо, аж выше солнца.
Никто мое самозванство так и не выявил, никому дела не было до того, кто я на самом деле, как моя фамилия, какое у меня, в конце концов, имя. У меня даже прописка была магаданская. Я была для всех взрослых в лагере, и даже для дяди Коли, называвшего меня просто «доча», маленькой гаечкой в большой советской машине жизни. От меня требовалось вовремя вставать, есть, ночевать в коттедже, а то, что я прогуливала многие мероприятия, кроме дискотеки, на это особо никто не обращал внимания - ни я одна такая прогульщица.
Вернувшись к бабушке из лагеря, мы с Танькой надеялись, что сразу поедем на дачу, где уже поспела малина и крыжовник, как это было всегда в начале августа в Казахстане. Это же какое чудо - малина, крыжовник! 
Но не успели мы приехать и попить для начала чаю с клубничным вареньем, вдруг по радио объявляют о том, что скоро начнется землетрясение и надо всем выходить на улицу, и что брать надо с собой только все самое необходимое. Если кто не успеет, надо было вставать в пролет двери и попытаться остаться живым.
Я все это с ужасом слушала, у меня аж мурашки по коже «поползли», ведь радиоведущая говорила это невозмутимо, будто про закрытие лагерной смены сообщала, а не про предполагаемое буйство стихии.
Но когда Танька спокойно сказала, что уже не первый раз такое в их казахстанском городе произносят по радио, и что никакие землетрясения еще никого не унесли на тот свет, я успокоилась. Хотя в Алма-Ате, столице Казахстана еще чаще давала о себе знать магнитуда и в 5 и выше баллов. А тут обещали чуть ли ни семь баллов! 
Но выходить на улицу, выполняя поручения радио, как самого важного «господина» в советском доме, требовалось и брать с собой все самое необходимое - тоже.
Не знаю, что имел в виду радиоведущий, говоря о самом необходимом, может, медикаменты и воду, но во дворе творилось нечто странное. Наверное, великому художнику Иванову, рисовавшему Христа и толпу, даже и не снилось. Да, вообще, ни одному художнику, даже с большой фантазией не приснится, как люди тащат за собой все необходимое - а это не только продукты, но и холодильники, телевизоры, у кого-то видеомагнитофоны и даже громоздкие компьютеры. Более того, в сильную жару - чуть ли не в сорокоградусную - многие женщины надевали пальто с разными меховыми воротниками и тяжелые шубы - кто бобровые, кто лисьи. С них стекал пот градом, а они в них ходили по двору и чего-то ждали.
Моя бабушка, которая надевала на голову толстую шаль и искусственную «чебурашковую» шубу, тоже брала, по ее мнению, самое необходимое, - это бидон с поставленной в нем бражкой. Причем, демонстративно брала, громко заявляя дедушке, что хоть в последний раз от души напьется перед тем, как типа хорошо тряханет и все уйдут с домами и прочим под землю.
После того, как страшное землетрясение произошло ранее в Ашхабаде, наш восточно-казахстанский городок верил, что вдруг может и нас так тряхнуть, что мало не покажется. Откуда знаешь - один раз по радио передали, второй, а на третий раз точно - баллов будет больше обычного.
Городок, названный в честь русского геолога, находился на границе с РСФСР, и поэтому проживало в этом населенном пункте больше русских, чем казахов, а также было много, как я говорила, немцев, которые ко всяким сборам, наверное, по родовой привычке были готовы. Надо - значит, надо.
Только вот дедушка - истинный славянин, родители которого переселились в Казахстан с Алтая, был совершенно невозмутим. Никуда он не спешил, ничего не собирал - ни документы, ни имеющийся в доме холодильник и наполовину работающий черно-белый «телик». Он все ворчал: «Ничего, войну пережили, сколько я японцев военнопленных охранял, ничего! Холод, голод пережили! Землетрясением каким-то нас не испугаешь! Не на тех напали!». И дедушка подходил к двум своим большим «иконам-плакатам» в доме - к портрету-репродукции Александра Пушкина и к репродукции «Мадонны» Леонардо де Винчи. Он не был ни коммунистом, ни диссидентом. Он просто от всего этого держался по возможности особняком, а Пушкин и «Мадонна» для него и были самыми высшими явлениями на земле, которые, по его мнению, олицетворяют человечество. С ними разговаривал, их любил, этот простой кузнец с большими бицепсами. 
Когда бабушка во время землетрясения с бражкой и в шубе отправлялась во двор, зло ей говорил:
- Мозги тебе вот хорошо тряхнуло бы, а то совсем сопьешься от этой бражки. В стране ведь алкогольная кампания ведется, только толку-то от нее, как от козла молока - люди еще больше пить стали. Один зять Вадим чего стоит.
Дедушка не любил, если бабуля даже раз в неделю выпивала, стараясь это делать незаметно, прямо над раковиной «хапнет» кружку своего домашнего пива-бражки и отправляется либо на рынок лучком-чесночком торговать, либо на дачу грядки полоть.

Завещание в день землетрясения

Дедушка никуда из квартиры не выходил - он был непоколебим, его не пугало никакое радио и угрозы, что пятиэтажки могут разрушиться и даже уйти под землю. Он садился на лоджии курить выращенный на своем огороде табак.
Листья табака сушились с ним рядом - на коричневых подносах, которые бабушка по дешевке купила у одной кухрабочей. 
Дедушка сам с собой разговаривал:
- Надо же, землетрясение! И чего народ дрессируют?
А все это столпотворение во дворах было, действительно больше похоже на съемку фильма «Конец света». Люди даже хрусталь в коробках выносили.
В этот день повышалась нагрузка у нотариусов, которые строчили всякие завещания и дарственные, а еще у скорой помощи. Потому что у людей, особенно у пожилых, подскакивало давление, начинались сердечные приступы. Находились на улице под палящим солнцем часа четыре, потом людям это надоедало, и самые смелые начинали расходиться по домам, таща обратно за собой холодильники, телевизоры, так и не пригодившиеся на том свете.
В такие «чемоданные периоды» все друг о друге больше узнавали - у кого какие богатства в доме, у кого какие на самом деле взаимоотношения с родными. Вроде бы, землетрясение, все рухнет, все умрет, а вон два сына везут свою мать на инвалидной коляске к нотариусу, чтобы она им чего-то там переписала. В такие экстремальные часы так было страшно на всю эту «буффонаду» смотреть со стороны. 
А я бегала по двору, напоминавшему большой железнодорожный вокзал, в футболке и брючках, равно как и другие нормальные дети (маменьких дочек и сыночков одевали как будто они собирались ехать даже не в мое национальное село Гижигу, а в Антарктиду - в шарфы, теплые шапки, валенки). Я тогда мысленно просила только об одном, чтобы землетрясение было как можно позже, ведь хотела успеть побольше поиграть в бадминтон - в игру, которая тогда была очень среди нас, подростков, модной.
Но все это происходило с нами - и распад СССР, и «репетиции» землетрясения, хотя и без последних земля у многих граждан уходила из-под ног! А стихия будто бы «подсказывала», что не сладко в стране будет, что будет вас, люди, трясти и трясти, даже если шкала Рихтера здесь будет совсем не при чем. Но, что интересно, после таких «шоу» люди начинали больше радоваться жизни
Все судачили, собираясь во дворах и ожидая страшных толчков, рисовали словесные картины: как дома могут рухнуть, словно в Ашхабаде в 1948 году (об Армении, Ленинакане, Спитаке никто тогда еще не думал, потому что случилось там страшное землетрясение в декабре следующего - 1988 года), и тысячи людей могут погибнуть, а потом переводили тему на оптимизм: может, Бог пронесет?
Такие «дрессировки», как я сейчас думаю, может, это были своего рода «отвлекающие маневры» со стороны власти? Чтобы люди не циклились на то, что Советскому Союзу потихоньку приходит как при землетрясении «трах-тарарах». А тут человек попал в экстремальную ситуацию, и обрадовался: «Надо же, пронесло, не случилось конца света. Еще поживем, в холоде и недостатках, но ведь живы!».
И люди радовались, как после сеансов Кашпировского и Чумака, которые чуть позже начнут окучивать пластилиновые мозги многих граждан...
Наступил сентябрь 1987 года. И я пошла знакомиться с одноклассниками, поскольку была новичком. Это всегда было трудно, но я поняла, что попала в привычную мне хулиганскую стихию и спокойно вздохнула.
«Банда лысого Джека» - именно так, а не иначе называли наш дикий по поведению и выходкам класс.
Классный руководитель с нами не справлялся, особенно с мальчишками-хулиганами, а назвали его Джеком, потому что он преподавал английский язык. Удивительно, но учителя совсем еще были невозмутимы и ни о каких переменах в стране не говорили нам - та же историчка начинала урок с обещаний о «коммунизьме», а химичка испытывала нервы всех приходящих к ней на уроки учеников сеансами «Аве Марии». Они еще доживали в своем привычном мире и прикрывались красным флагом надежды.
После первого сентября мы немного поучились, а потом нас отправили собирать картошку еще на сохранившихся тогда совхозных полях. И совхозы еще пока жили по-старому, занимаясь овощеводством, хотя в 1988 году «паленым» запахло везде - не только в городах, но и в деревнях. Все сложнее становилось работать в привычном ритме, все сильнее у людей выбивалась земля из-под ног.
Но нас, молодых ни о чем не спрашивали. Нас и в следующую осень (уже последнюю, потому что совхозы начинали перестраивать свою жизнь) позвали в помощники. Но лучше бы нас не звали, потому что картошки мы больше закапывали, вредительствовали не хуже колорадских жуков.

Продолжение следует

Магадан

"Наша улица” №202 (9) сентябрь 2016