Юрий Кувалдин "Тундра" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ТУНДРА

рассказ

И ты напишешь, и он напишет, и они напишут, все напишут, в будущем времени, а стало быть, никогда. Были мастера в редакциях, которые красным карандашом исчеркивали мои рукописи, говоря, что это не пройдёт, а потом, мечтательно вскинув глаза к потолку, говорили, что тоже так напишут, даже получше. Спустя лет десять, как только увидят меня, так сразу прячутся за углы, опасаясь моего сурового вопроса: «Ну, написал!». Ничего они не написали, сидели шлагбаумами в редакциях, преграждая дорогу талантам и пуская в печать проворных мастеров по извлечению доходов из литературы.
Деревянный человек пустой головой расшибёт стальную балку. Деревья вырастают до основания черепа. Балка имеет форму вечности, если согнута в арку. Череп нужен для того, чтобы его выкапывали археологи. Пустое дерево называется тростником, хотя является травой. Археологи убеждаются, что череп пуст. Пустота имеет форму колеса, потому что все время вращается. На пустой голове растёт тростник, хотя это волосы. Арка всасывает пустоту, потому что создана для сквозняка. Тростник мыслит, потому что существует сам по себе и в своей пустоте.
С тяжёлым взглядом, замедленный автор пришёл ко мне в редакцию, сел и стал носовым платком промокать крупные капли с толстого лица.
В моей голове побежали мысли. Надо всё-таки как-то встать с дивана, проверить выправку, подтянуться. Конечно, тянуть себя нелегко, потому что приходится подтягиваться ежедневно, когда мог бы этим не заниматься, ведь чувство соглашателя, сидящее прочно в глубине тебя, постоянно по-доброму советует не суетиться, не дергаться, не реагировать, не встречаться ни с кем, даже на улицу не обязательно выходить, разве только по необходимости не спеша съездить на службу, а так отдыхай, распустив пояса, довольствуйся блаженной возможностью не подтягиваться.
- Вот, написал, - говорит автор, и кладёт на угол моего огромного письменно стола страничку, текст на котором занимает треть.
Я, даже не читая, понимаю, что к литературе эта «писулька» не имеет отношения, и что этого новенького автора потряс до основания какой-нибудь трагический случай. Они хватаются за карандаш только тогда, когда их что-то долбанёт по темечку. Точно! Убило бурильщика на нефтяной вышке болванкой.
И чего они идут ко мне? Плашка красная привлекает? У меня название журнала дано на красной «плашке», как мы называем стандартную шапку издания, то есть заголовок, а заголовки газет и журналов изготавливались путем травления в цинкографии, так вот по красному фону белыми буквами «Наша улица», ну все и решили, что это их улица, что можно прямо с улицы спокойно, как к себе домой, заходить в литературу. Тупей тупого, ну, прямо, тундра!
На это «красное», как быки на красную тряпку, первым делом повалили коммунисты, с петициями против «дерьмократов». Насилу от них отбился, даже не пытаясь объяснить, что литература живёт сама по себе, никуда не торопится, что её интересует исключительно пепельница, о которой и нужно писать рассказы, развертывая текст до художественных откровений в мало приметных изобразительных деталях.
И вот притопал очередной автор, грузный, потливый, неповоротливый, с «материалом» о гибели бурильщика.
Дорогой, дорогая, дорогие, по дороге жизни идущие к окончанию, полагая, что на этой бесконечной, как кажется многим, дороге окончания никогда не будет, и что оно, это окончание, для дорогого, дорогой, дорогих не намечено, дорога будет без конца, но изменяются слова и люди по падежам, вот именно, по падежам, по падежу, о падеже, да и падежом, так оно и есть, только не для Гоголя: «Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего…»
- Где хоть он бурил-то? - спросил я.
- Да на севере…
- На каком Севере?
- За Уралом…
- А что там за Уралом? - спросил я, пытаясь представить себе карту необъятного Советского Союза.
- Да почти у океана…
- А вы как там оказались?
- На поезде…
- Что, там поезд за Уралом на Север до океана ходит?
- Ходит…
- Первый раз слышу…
- Это недавно железнодорожную ветку протянули…
Тут я вспомнил урок географии, вспомнил горбоносую узкоглазую Елену Сергеевну, учительницу этой самой географии, с указкой в руках, с алым маникюрчиком, водящей указкой как раз по тем местам, где побывал автор, и говорившая:
- Безжизненное пространство, называемое тундрой, где может разместиться пять Франций…
Точно не помню, сколько Франций она располагала то тут, то там…Но Елена Сергеевна оперировала именно площадями государств, которые, как грибы в корзинку, все до одного сыпались в нашу территорию.
Я встал из-за своего письменного стола, снял с полки том энциклопедии на букву «Т», нашёл Тюменскую область, прочитал:
«От Уральских гор и почти до самого Енисея раскинулась самая большая в России Тюменская область (образована в современном виде 14 августа 1944 года). На юге она граничит с казахскими степями, на севере её берега омывают студеные волны Северного Ледовитого океана. От крайней южной точки области до самой северной расстояние такое же, как от Тюмени до Москвы: - 2100 километров…»
Поставил том на место, для очистки совести взял том на букву «Ф», открыл «Францию», прикинул расстояние. Всего с юга на север 950 километров…
Ладно, бог с ними, с этими километрами и площадями…
Я водрузил тяжеленный том на место, прошел к столу у окна, где стояла электрическая пишущая машинка.
- Вы печатать умеете? - спросил я у автора.
- Нет…
- А как же вы пишете?
- Как? Обычно, шариковой ручкой…
- Вот то-то и оно, что шариковой, а пишут головой…
С этими словами я заправил в каретку лист, и со скоростью пулеметчика прилюдно и приглазно для автора настрочил следующий текст:
«Вы видели когда-нибудь до горизонта уходящее сукно письменного стола? И не только оно уходит до горизонта, потому что взгляд направлен направо из окна поезда до горизонта, но и до горизонта налево, и назад до этого самого горизонта, более походящего на дугу, которая все время и везде с этим малахитовым сукном закругляется, диктуя тебе понимание круглости всего на свете?
Мозг устроен так, что предлагает от однообразности голой зелёной, с оттенками серого в поверхности болот, поверхности, где нет ни деревца, ни травинки, ни былинки, другую картинку, поскольку в твоей памяти за жизнь накопилось столько картинок, что если поставить задачу все их записать словами, то получится неимоверно длинная книга, быть может, самая интересная на свете, которую ещё в таком виде не создал.
Вокруг тянется тягуче и однообразно поверхность вечной мерзлоты, вечная тундра, а картинка перед глазами другая.
Высоко между многоэтажными столичными зданиями тянутся многочисленные провода. Под самым небом, можно сказать. И вот на один из проводов села огромная ворона и стала раскачиваться, как это делают дети на качелях, то в одну сторону, то в другую. При этом ворону всё время отбрасывает то на спину, то вниз головой, вот-вот сорвётся, но синхронными взмахами широких крыльев выравнивает положение, продолжая раскачиваться на фоне синего неба с маленькими чётко очерченными белыми облаками. Дух захватывает, а не падает!
Но на залитой зелёнкой скатерти бесконечного пространства нет не то что ворон, нет ничего и никого».
Автор на некоторое время потерял дар речи, смотрел на меня с каким-то невероятным испугом и в то же время уважительно. В такое странное промежуточное состояние я ввел автора своим обычным умением писать на машинке.
- Как это у вас сразу так выходит? - спросил автор.
- По вдохновению… Вдохновение равняется бездумью. Так скажу, чтобы обескуражить. Из тебя льётся легко и просто поток неконтролируемой лексики, подобно тому, как идёт захвативший всего тебя сон, которым ты не управляешь, но в котором всё самое разномастное, даже абсурдное, связывается какой-то невероятной логикой, стоящей выше обычного понимания вещей и явлений. Но это случается именно с пишущими людьми, которые мыслят не картинками, а словами, набившими свою операционную систему высочайшими образцами словесного искусства. Почитайте перед сном Кафку!
Автор достал блокнотик, записал себе, я увидел, «Кафка».
А у меня своё о людях бурлило.
Очень хорошее занятие совсем ничего не делать, причём, у моря загорая, даже не прислушиваясь к ропоту волн, хотя оно что-то там ропщет, даже не ощущая солёный привкус на губах после купания, не ждать ни от кого ответа на незаданные вопросы, к тому же не находя в самих себе проблесков каких-либо мыслей, после чего в таком же безмятежном состоянии идти к белоскатертным столам для поглощения ресторанной пищи с лёгким вином, для поднятия тонуса всепоглощающей абсолютной пустоты, для почти неосязаемого погружения в полное блаженство.
- А как его звали? - спросил автор.
- Кого?
- Кафку этого?
- Франц…
Автор приписал имя к фамилии.
Пройти по улицам, не видя ничего. Только так и ходит население. Устремлённо, глядя под ноги, всегда в спешке, чтобы куда-то не опоздать, но постоянно опаздывая везде и всюду. И это в культурной столице! В Третьяковке бывал? Что это? Картинная галерея! Мне этого не нужно. В центре всю рабочую неделю бывает, правда, под землей, в метро, причём, всегда в час пик, в густо спрессованной толпе, дышащей друг другу в затылок, наступающей на ноги, толкающей в спину, когда едет из дома на работу, переходя с Замоскворецкой линии на Сокольническую, или с Таганской на Калужскую, или с Арбатской на Серпуховскую, или….
- Вы кто по специальности? - спросил я.
- Нефтяник… кандидат геолого-минералогических наук…
- Интересно…
-  Нефть изучаете?
- Да.
Тут я поймал себя на том, что задаю вопросы. А ведь знаю, не задавай вопросов, не мешай другому. Вот стоит человек, а ты к нему с вопросом. Зачем? Почему? Как? Где? Куда? Откуда? Человек выведен из себя. Зачем человека выводить из себя? Он просто стоял, был сам в себе. Ему было хорошо. А ты со своими вопросами. Тебе, что, делать нечего, что ты с вопросами пристаешь к первым попавшимся людям? Или тебе доставляет удовольствие будоражить людей? Им, что, делать нечего, кроме как отвечать на твои вопросы? Для ответов на любые вопросы есть энциклопедия. Открой том, найди страничку на свой вопрос. И получишь ответ, никого не беспокоя.
Я умолк. Автор помолчал. Видно, что его что-то занимало. Хорошо, думаю, сейчас он начнёт задавать вопросы. И вопрос не заставил себя долго ждать. Причём такой, которого я, в принципе, и ожидал. Меня почти все поголовно спрашивают об этом.
- Как вы стали писателем?
Ну, что писательство - дело неподъёмное для обычного человека?
- Как бы вам сказать… - начал я и остановился.
Когда человек не готов к восприятию, он только будет делать вид, что слушает и понимает тебя, но стоит ему покинуть тебя, как он опускается в русло своих рек, напрочь позабыв о тебе. Разные состояния, разные импульсы чувств, разная интеллектуальная подготовка, разный образ жизни, разные профессии, разные интересы. Говорю ему, что, чтобы стать писателем, нужно писать всю жизнь, возвышаясь по бесконечной лестнице мастерства, умереть телом и родиться навсегда книгой. Соглашается, но покинув меня, забывает. Иначе бы все были писателями, но их, к сожалению, или к счастью, единицы из миллионов.
Автор со всем вниманием смотрел на меня. А я лишь добавил:
- Чтобы стать писателем, надо писать…
- Ну это понятно, - сказал автор.
- Понятно?
- По телевизору как-то смотрел… - начал автор.
Но я не дослушал.
Отчего ты грустен, почему не весел, что же ты, приятель, голову повесил? Я печален, мрачен, замкнут оттого, что не могу отойти от телевизора, потому что невероятно осложнилось международное положение, что на выборах не учли голоса голосовавших, а приплюсовали голоса не голосовавших, оттого печаль моя неизбывна, что опять бастуют угольщики правого побережья, а на левом побережье денежными купюрами растапливают камины во дворцах, от этого не то что голову повесишь, сам повесишься.
Я поднял руку и указал на дверь…
Автор дернулся, думая, что я его выгоняю, даже привстал.
- Сидите-сидите, я к примеру… Впрочем, покажу вам дверь…
Я опять прошел к машинке, и на листе, где оставалось место, не глядя и не думая, настучал в мгновение ока: «Только появятся двери, как тут же начинают хлопать ими, ходят туда-сюда, не так, как прежде сидели на ветвях и грызли орехи, но ведь на дереве сидеть скучно и утомительно, вот и пошли ставить двери, еще только-только кладка стен началась, так уже ставят двери, ну ещё окна, чтобы стены не сплошняком шли, а сразу с окнами и дверями, чтобы ходили непрерывно то на улицу, то домой, хлоп-хлоп, и ещё раз хлоп, но не просто хлоп, а с железным щелчком. Захлопнулся английский замок, а ключи там, за дверью».
Автор стоял за моей спиной и дышал мне в затылок.
- Вот это да! - выдохнул он.
- Ничего особенного… Просто я с детства тренируюсь выстукивать буквы и шевелить мозгами.
Автор подошел к окну, из которого открывалась панорама Ленинградского проспекта, вздохнул и со смущением сказал:
- Я стихи в юности писал… Потом выбросил их…
- Со стихов многие начинают…
Я выкрутил исписанный лист, вкрутил чистый и с ходу, не думая, настрочил:
«Идёт снежок, не спит дружок, лежит кружок фонарной лампы. Поёт рожок, звезду зажёг тот бережок, как сцена - рампу. Идёт плужок на тот лужок. Ешь пирожок без дифирамбов. Тронь рычажок, ставь сапожок, начни стежок, поставь стожок, как ставишь ямбы».
- Слушайте, вы просто волшебник! - изумился автор.
- Да, я тоже писал стихи… Когда в них мне стало тесно, плавно перешёл на прозу… А теперь мне не оставляет труда написать стихотворение, экспромтом, любым размером, хоть хореем, хоть анапестом… А это я вам ямбом набабахал.
- Вот размеры я плохо в стихах различаю… Можно сказать, совсем не знаю…
Я посмотрел сначала на автора, затем на потолок и выдал громко экспромт:
- Что ты, деточка, там пишешь? Я пишу стихи назавтра, чтобы маме прочитать. Кто учил тебя по буковкам слагать слова? Это дедушка мне буквы в день рожденья показал. Прямо в самый день явленья? Не «явленья», а «рожденья»! У тебя одно явленье, а рождений сколько хочешь, через каждый оборот наступает новый год, нет не праздник для застолий, а по году от явленья твоего на белый свет.
- Как правильно! - поддержал, даже одобрил мой экзерсис автор. - Конечно, являемся мы один раз, а потом отмечаем ежегодно…
- Напишите мне про нефть… Всё что вы знаете о нефти… Но напишите не казённо, не газетно, а художественно… Не спешите. Пишите каждый день по кусочку. Лужицы темные на раскалённом песке. Кто-то первый во времена ещё бессловесные поджог лужицу и она загорелась…
- Оттуда идти?! - поразился автор.
- Оттуда и туда, куда укажет слово…
- Слово?
- Вот именно… Какое сегодня число?
- Двадцать третье, - сказал автор.
- Спасибо. Но я не о том. Ведь, скажем, календарь не висит на деревьях. В лесу нет пятниц и вторников. На небе не пишется дата. Меняются формы одежды. Чернятся на белом без листьев деревья. Какое число? Свет идёт без числа. У птицы спроси о размеренном времени, и сколько этой птице лет, и какого числа она родилась. Названия деревьев не сыщешь на ветках. И даже у птицы названия нет. Весь мир без названий, без чисел кружится. Лишь я называю число, и прочее всё именую, доволен всем знаньем безмерно. Я сам для всего календарь.
- Я, наверное, тоже, - согласился автор и добавил: - Хорошо вы меня зацепили древней нефтью… Уже захотелось думать о ней вот так иначе и писать…
- Отлично! - похвалил я. - Близко к этому я вот что вам скажу. Если хорошенько подумать, то мы катаемся на печке вокруг другой печки, потому что в глубинах нашего шара бурлит раскалённая до жидкого состояния материя, изредка то тут, то там выливающаяся лавой из вулканов, так что именно поэтому не нужно хорошенько думать, мало ли что где кипит и варится, ты-то идешь по тропинке мимо дома, мимо сада, мимо огорода. Хорошенько становится на душе без глубоких дум.
- Я просто заслушиваюсь! - вздохнул автор с улыбкой на полном, несколько остывшем лице. - Но знаю, как сяду за чистый лист, так не могу ничего написать…
- В том-то и дело! И это не только с вами происходит… Неверно думать о людях, что они чего-то не понимают, поскольку они находятся в своей телестудии, куда идёт трансляция многого из того, что видишь ты из своей телестудии, аналогом которой является каждый появившийся на свет человек, по образу и подобию твоей телестудии, коих во всех временах и пространствах было и есть столько, что не поддаются подсчету, хотя и заниматься этим подсчётом бесполезно, ибо счёт идет только до цифры «7», а уж далее - тьма тьмущая, бесконечность, «8».
- Надо же!
- Да… - вздохнул я. - Бесконечность…
- А мне на следующей неделе будет сорок!
- Готовитесь?
- Не очень, хотя дата обязывает…
- Торжество… И всегда восклицаем, что вот и подошёл этот торжественный день. В какой-то дымке и проскочил. Хотелось, чтобы он остановился и не двигался. Так нет же! Взял и побежал. А ведь столько сделано для этого дня! Зачем торжество встречи с чудесными людьми улетает? И, собственно, куда улетает? На горизонте маячит следующее торжество, а за ним другое торжество, а за этим торжеством намечается такая встреча, что просто дух захватывает, несмотря на то, что за ним будет совершенно невероятное событие, которое своей торжественностью затмит все предшествующие…
Автор громко рассмеялся.
- Точнее не скажешь… Всю дорогу готовимся к торжествам… Оживляем жизнь… Стремимся к цели, которая тут же оказывается за спиной…
- Надо писать… И писать ежедневно, - сказал я, ходя из угла в угол просторной редакции.
- Всё времени нет… Крутишься, как белка в колесе… А потом, командировки замучили… Дочь школу кончает… Жена болеет…
- Это мне знакомо… Это знаки препинания…
- Препинания…
- Да, хочешь сделать что-то, а тебе под ноги бревно выкатывается…
- Бревно?
- Это я образно…
- Понятно…
- На каждое действие есть своё противодействие..
- Это точно!
- Вышла запятая погулять. Под ногами крутится всё время, не зная, куда встать. Приостанавливаются прохожие, размышляя, какой оборот событиям придать, смысловую паузу выдерживая. Но и точка выходит погулять. Многомиллионный дышит город. Запятая тормозит ненадолго всех подряд. Точка останавливает резко. Но опять движение возобновляется, и идут, и бегут предложенья там и тут, чтоб опять передохнуть пред запятой, и остановиться по команде точки. Восклицательный знак из-за угла выбегает, останавливается перед замешкавшимся и восклицает: проходите, товарищи, не задерживайте движение, не создавайте давку! Что случилось, почему стоят, откуда очередь, что дают? Это уже запыхавшийся знак вопроса подбежал, опасаясь быть обойдённым.
- Обалденно! - восторженно отреагировал автор.
Я подошел к окну, посмотрел на шпиль высотного здания между «Соколом» и «Аэропортом», затем сказал:
- Случайное… Рассчитываешь на одно, получаешь другое. Так в жизни всегда. Даже если дают то, что ты хотел, но обязательно с каким-нибудь изъяном, в несоответствии с твоим ожиданием, поэтому получается, что совсем не то. Так что лучше вообще ни на что не рассчитывать, тогда получается как-то само по себе. Не ждёшь, и вдруг тебе прямо в руки падает то, о чём ты безнадёжно мечтал. Вот это и есть то самое случайное, которое становится необходимым, самое то, что художник получает на высшей точке нежданного вдохновения.
- Вот бы мне на эту точку взобраться! - простодушно изрёк автор.
- Сказать… Да, легко сказать, но трудно сделать. Частенько повторяют эту сентенцию. Я же придерживаюсь иного мнения. Легко сделать, трудно сказать. Вокруг и повсеместно все что-то делают, а сказать не могут. Сказать для меня - это написать. Хорошо написать, умно и художественно. Потому что устное слово не существует. Да, оно есть, мы его слышим, но потом, после произнесения, где оно? В том-то и дело. При Достоевском тоже все делали чего-то, хорошо делали, с азартом, но от эпохи остался Достоевский. Так что сказать свое Слово, практически, невозможно.
- Знаю по себе, - согласился автор.
Запомним раз и навсегда, что помнить нам запрещено, забудем дни, как и года, не выпьем пьяное вино, и не досмотрим то кино, запомним только для того, чтоб оборвать событий нить, чтобы не помнить ничего, чтоб в твой мобильник не звонить, и к разговору не клонить, запомним раз и навсегда, запомним только для того, чтобы проснуться в никогда, чтобы не видеть никого при воскрешенье своего, ни твоего, ни моего -  всё для того из ничего извлечено для полноты пустопорожней суеты.

"Наша улица” №208 (3) март 2017