Олег Гордеев "Место притяжения" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Олег Степанович Гордеев родился 14 мая 1940 года в Саратове. Профессия - строитель. Значительную часть жизни преподавал в ВУЗе, кандидат технических наук, доцент. С начала 90-х годов занимался строительным бизнесом, который свернул несколько лет назад. Пишет тогда, когда образуется свободное время и возникает потребность изложить определённую тему. Последняя публикация в газете "Завтра" за 2008 год о проблемах высшей школы. В журнале «Наша улица» публикуется с 2011 года.

вернуться
на главную страницу

Олег Гордеев

МЕСТО ПРИТЯЖЕНИЯ

рассказ

Я уже не вспомню, когда в первый раз в детском возрасте приехал в этот милый патриархальный городок, чей облик на протяжении десятилетий менялся так незначительно, что каждое новое строение через год или два моего отсутствия вызывало искреннее удивление и трудное к нему привыкание.
Новые жилые малоэтажные дома строились из силикатного кирпича в виде простейших коробочек, безо всякой архитектурной мысли, единственным достоинством которых являлись необходимые коммунальные удобства городского типа. Эти дома никак не вписывались в органичную старинную застройку, поэтому глаз спотыкался на них, как на чём-то чужеродном.
Путешествие моё начиналось в областном городе Саратове, где я жил со своими родителями, которые безбоязненно отправляли ребёнка одного на пароходе до города Хвалынска, где жили семьи моих дяди и тёти по отцу.
Впечатления захватывали меня уже на пароходе. Колёсный пароход сам по себе предоставлял мне большие возможности для изучения. Множество людей пользовались водным транспортом - билеты стоили недорого и груза можно было провезти достаточно много. Не всегда можно было свободно купить билеты, поэтому предлагались так называемые «палубные», т. е. без места. Для мальчишки это был самый удачный вариант. В моём распоряжении было не одно конкретное место, а весь пароход со своей командой, машинным отделением и пассажирами, лежащими на лавках с поклажей под головой. Я долго не задерживался в «классных» общежитиях, в которых стоял спёртый воздух и дурманила духота от множества дышащих тел. Знакомство с пароходом и его обитателями начиналось с кормы, - самым защищённым от ветра месте. Здесь было просторно, воздушно, и достаточно мест для сидения. В тот раз кроме меня на корме расположились ещё трое «палубников»: пожилой мужчина курил у борта и задумчиво смотрел на воду, в которой на длинной верёвке буксировалась видавшая виды швабра; молодой мужчина с портфелем, вероятно, командированный в ближайший район, и девушка, по виду студентка, сидели поодаль друг от друга на металлических рундуках. Я пристроился на бухте пенькового каната и прислушивался к разговору. 
- Возможно будет дождь, - сказал молодой человек ни к кому не обращаясь, посмотрев на небо. Все промолчали, тогда он обратился к девушке: - Вам нравится дождь на реке, когда вы плывёте на пароходе?
- Нет, не нравится.
- А когда густой туман закрывает обзор и все пароходы останавливаются, только оповещая друг друга частыми гудками, чтобы не столкнуться?
- Не пугайте беззащитную девушку, - сказала девушка, улыбнувшись.
Ободрённый тем, что разговорил девушку, молодой человек сделал попытку к сближению:
- Я вас не брошу в страшную минуту, положитесь на меня.
Девушка оценивающе оглядела собеседника и промолчала. А тот начал читать стихи, - беспроигрышный вариант при первом знакомстве с девушкой. Это уже было мальчику не интересно, и я пошёл гулять по палубам парохода. Пройдя через четвёртый класс, я вышел к застеклённому ограждению машинного отделения, расположенного ниже ватерлинии; из него шёл жар работающих поршней, заставляющих огромные шатуны совершать вращательные движения и передавать их на колёса, толкающие пароход вперёд, благодаря деревянным шлицам. Внутри силовой установки, в атмосфере грохота и жара, ловко перемещался механик в одной майке с большой маслёнкой в руках, периодически заливая масло то в одну, то в другую часть механизма. Удовлетворив любопытство, и перегревшись вблизи железного монстра, я поспешил к открытым воротам грузовой палубы, подставив себя прохладным и влажным струям встречного ветра. Пароход приближался к населённому пункту. На палубе возникло оживление: матросы приготовились к причаливанию, некоторые из них надели такелажные ремни за плечи для переноски груза в мешках. Вот сходни спущены, матросы, как муравьи, цепочкой перетащили груз на пристань, никто из пассажиров не вышел и не взошёл на пароход. Удар колокола, и мы продолжили плавание. Я поднялся на верхнюю палубу, обошёл пароход по периметру, постоял в носовой части, сопротивляясь напору ветра, замёрз и пошёл отогреваться поближе к двигателю.
Первые мои впечатления относятся к началу пятидесятых годов. В дальнейшем, через годы, до порта назначения я добирался уже на современных, более комфортабельных теплоходах, затем на быстроходных «Кометах» и «Метеорах», которые в момент слома социального строя непутёвый губернатор продал более разумным хозяевам. И, наконец, пришло время, когда автобусное междугороднее сообщение окончательно выиграло конкуренцию у пассажирского речного транспорта. С тех пор изменилась и река после строительства Балаковской ГЭС.
Мою тётю звали Мария Ивановна. Проживала она со своим «приёмным» мужем Тимофеем Васильевичем на улице Советской в доме, как раз напротив бывшего в ту пору райкома партии. Такое соседство не было случайным, т. к. мужем её до войны был то ли второй, то ли третий секретарь райкома и звали его также Тимофей. Не дождавшись мужа с войны, и получив официальное уведомление о том, что он пропал без вести, тётя Маруся приняла к себе на проживание Тимофея второго, вернувшегося в ту пору с войны, про отношения с которым она говорила уже взрослым племянникам, как об отношениях сестры с братом. Сближала их практичность при бытовой неприхотливости, и отсутствие элементарной грамотности, что не мешало им существовать в привычной среде достаточно безбедно. Как они умудрились избежать обучения, только богу известно. В отличие от Тимофея, тётя Маруся знала алфавит и могла буквами обозначить свою же устную речь, что требовало определённых усилий при расшифровке текста письма. Тимофей же всячески уклонялся от необходимости чтения и писания, кроме своей подписи под обязательным документом. Тем не менее, как впоследствии выяснилось после его смерти, он каким-то образом смог переписать на себя собственность на дом. Желая как-то поддразнить его, я спросил:
- Тимофей Васильевич, ты знаешь, что такое сказуемое?
- А ты знаешь, почему сначала красная, а потом синяя? - тут же с раздражением парировал он.
Я понял, что у него есть подобные ответы на все непонятные вопросы и оставил его в покое.
В военных действиях он участвовал как повар, - «с песнями и кастрюлями до Берлина дошёл». О подробностях не говорил, но в юбилейные годы получал медали и памятные подарки. Тимофей считал, что жизнь ему дана в подарок на удовольствия, а все его удовольствия - в вине. Не проходило дня, чтобы он не засиживался в кафе, которому бывшие фронтовики дали своё название: «Голубой Дунай». Беспокоясь о долгом его отсутствии, Мария Ивановна говорила Жучке, сообразительной лохматой собачке: «Иди ищи Тимошу». Та радостно бросалась выполнять поручение, прибегала в кафе и садилась с укоризненным видом рядом с хмельным хозяином. «Что, Марея прислала? (Он так звал её: Марея.) Иди скажи, скоро приду». Жучка убегала и сообщала результат поиска вилянием хвоста. 
При райкоме партии находилась конюшня, запах от которой примешивался к запаху хлеба от пекарни. Поездки в районы, на поля, совершались на лошадях, запряжённых в лёгкие двухколёсные коляски. В конце дня разнузданные, усталые, потные лошади самостоятельно спускались к реке на водопой и плавали в прохладных водах. Этим моментом пользовались мальчишки, чтобы покататься на них. 
Однажды посадили на коня и меня. Оказавшись наверху, я осознал полную свою беспомощность, так как уздечки не было, а ноги торчали в стороны на крутых боках животного. Мне пришлось вцепиться в гриву коня, чтобы не соскользнуть на булыжную мостовую. Подойдя к воде, конь напился и вошёл в реку. Затем я почувствовал, что меня не трясёт, - конь плыл. Сделав небольшой круг в воде, он вышел на берег и неторопливо понёс меня обратно к конюшне, остановился перед низкой перемычкой и меня сняли с него. Немного повзрослев, я познакомился с творчеством художника Кузьмы Петрова-Водкина, уроженца города Хвалынска; на его картине «Купание красного коня» смелый и лихой мальчишка выглядел более привлекательно, чем я в таком же эпизоде. К реке шёл крутой спуск. На берегу стояли лодки, ожидая рыбаков, охотников и праздных граждан, желающих провести весело время на природе. Всех привлекал остров «Сосновый», протянувшийся невдалеке от береговой линии города. Песчаный берег, буйная растительность, обилие различной живности, живописные озёра делали остров любимым местом отдыха хвалынчан, пленяющим душу и воображение своими красотами, заставляющими навсегда покорить твоё сердце. Я переплывал протоку Воложку, рассчитывая место старта таким образом, чтобы быстрое течение вынесло меня в ожидаемую точку, гулял по берегу, углублялся в таинственный мир острова, как будто попадая на другую планету. На берегу группа юношей, по возрасту и разговорам напоминающая студентов, лепила из влажного песка фигуру женщины, старательно добиваясь правильных пропорций, но постоянно их что-то не устраивало, и они снова переделывали своё творение. Проходившая мимо стайка девушек, лучше знающих физиологию, не могла не вмешаться, чтобы не придать скульптуре большей достоверности и выразительности. Совместные творческие усилия не прошли даром: по лицам соавторов прошло лёгкое волнение и в глазах загорелся интерес друг к другу, что предполагало продолжение знакомства.
Трудовые будни бездетной семьи протекали без лишнего напряжения. Мария Ивановна работала продавцом в промтоварном магазине, в который я иногда заходил, чтобы рассмотреть на полках выставленные товары. Тимофей Васильевич имел авторитет в народе как мастер парикмахерского искусства; в своё время его машинка прошлась по головам сотен непритязательных солдат во фронтовых условиях. В своей с запахом тройного одеколона парикмахерской, что располагалась на рыночной территории, он стриг всех:  мужчин, женщин и лохматых собачек. Вместе с блестящими инструментами на столике перед зеркалом часто стояла кружка пива, к которой он время от времени прикладывался, работая с клиентом. Его постоянным клиентом являлся и секретарь райкома, которого он обслуживал по вызову в его кабинете. Любимым его занятием было выкармливание маленького поросёнка до большой свиньи, мясо которой шло на продажу. Поросят он любил, был с ними ласков, заботлив, делал им тюрю и чмокал в пятачок. Наибольшую радость ему приносили всё же базарные дни. На базаре он мог увидеть всех своих знакомых, перекинуться с ними парой слов, пошутить, да и самому всучить случайному покупателю что-то своё, ненужное. С базара он приносил немало новостей, поэтому всегда был в курсе городских дел и мировых проблем.
Не имея собственных детей, пара с удовольствием принимала в гости племянников и других родственников Марии Ивановны, время от времени неожиданно сваливающихся на их голову. Но вот от взрослого гостя требовалось одно - не крысятничать, т. е. не выпивать скрытно, в одиночку, а обязательно в компании с хозяином дома, каким считал себя Тимофей Васильевич, что свидетельствовало бы признанием его авторитета и родственного к нему расположения; требование вполне объяснимое и справедливое. В доме у них всегда было чисто, уютно, прибрано, - ни одной соринки, ничего лишнего, в том числе ни одной газеты, ни одной книги. И в этом заключался главный секрет притягательности этих симпатичных людей, никогда не вступающих в споры по поводу прочитанных или телевизионных выдуманных историй, по поводу международных проблем и религиозных разногласий, т. е. всего того, что могло вызвать взаимную неприязнь. Ничего этого просто не было у них в голове, а всё что было - это история семьи с давних времён, в том числе то, что скрывалось родителями от своих детей, безмерная доброжелательность и щедрость на помощь. Каждый ощущал в их присутствии удивительное спокойствие, отрешённость от своих будничных проблем; понимал, что существует другая разумная жизнь, более приземлённая и естественная, чем та суетная, которую мы проживаем в мегаполисе. Я укладывался на ночь на перине и ждал боя старых настенных часов; они издавали мелодичные, успокаивающие звуки, под которые я мгновенно проваливался в сон. Через многие годы, когда Мария Ивановна осталась одна после смерти Тимофея Васильевича, мучилась бессонницей из-за больных ног и ждала как спасения своего рокового часа, к ней заехал один из племянников и забрал часы с собой. Она сама обернула их в дорогу белой тканью, как в саван, и прошила для надёжности. В доме сразу стало как-то тихо и тревожно, как будто его лишили души. В очередной мой заезд, увидев пустое место на стене и услышав гнетущую тишину, я поспешил в магазин и купил электронные круглые часы, звук дёргающейся секундной стрелки которой напоминал поступь одиноко марширующего солдата. Когда батарейки разрядились, Мария Ивановна уже никогда не пыталась вернуть часы к жизни. 
В четырёх километрах от Волги, у кромки леса, маленький замшелый домик естественным образом вжился в окружающий ландшафт, приютив на своей скромной площади вторую родственную мне бездетную семью, - дядю - Алексея Ивановича с его законной женой Клавдией Васильевной. Они поселились здесь сразу после войны, вернувшись из Баку после вынужденного отъезда в голодные тридцатые годы. Домик был служебным и предназначался для охранника родников, от которых в город по древним деревянным трубам шла самотёком питьевая вод к разборным уличным колонкам.
Родники объединялись в куст по нескольку штук, каждый из которых был капитально обустроен и защищён деревянной будкой. Мне было известно о двух таких кустах. Второй куст находился через два холмистых перевала и там был свой охранник.
Причиной переезда Алексей Иванович называл рекомендацию врачей о необходимости проживать в экологически чистой местности в связи с его болезнью. Но истинное желание к перемене места жительства объяснялось его стремлением к крестьянскому труду на земле, к которому он привык ещё в детстве и юности. Другая, скрываемая им причина, заключалась в стремлении увезти свою молодую красивую жену, которую он сильно любил и ревновал, из города с многочисленными соблазнами. Неказистая избушка, в которой они проживали, не воспринималась ими как объект серьёзных неудобств, поскольку ореол их обитания распространялся до границ их хозяйственной деятельности, что значительно увеличивало жилое пространство за счёт углубления в природу.
Земли у них в обороте под огороды было столько, сколько под силу было обработать. Семья держала гусей, кур, пчёл, откармливала свинью, собирала яблоки и груши с подконтрольной территории. Но основной кормилицей в семье была, конечно, корова, на тот момент «Красуля», которая могла кормить не только хозяев, но и обеспечить доход семьи от продажи молока, сметаны и творога отдыхающим в доме отдыха «Черемшаны 2», располагавшегося вблизи их места жительства. Всё их хозяйство охраняла умная и серьёзная польская овчарка «Бобик», таскающая за собой цепь по проволоке, натянутой вдоль дома. Основными нарушителями запретной зоны, как назвал её хозяин, расставив вокруг мест своих личных интересов таблички с соответствующими надписями, были праздные и не всегда трезвые отдыхающие, любопытство которых пересиливало страх перед словами: «Злая собака». Ещё издали Алексей Иванович замечал заблудших на своей территории и сразу начинал шуметь и выпроваживать незваных гостей, но те недоумевали и требовали разъяснений, на что получали ответ, что это секретная территория и он не вправе выдавать государственную тайну. Но некоторые, особо проворные успевали подойти близко к дому, тогда дядя Лёня начинал увещевать их: «Христом-богом прошу, уйдите, не подходите к собаке, не доводите дело до греха», - на что находился молодой человек, который, красуясь перед девушками, начинал убеждать его, что его собаки любят и это взаимно. «Бобик» в это время уходил в дальний угол и наблюдал за происходящим, положив голову на лапы. Как только, по его расчётам, длины цепи хватало чтобы дотянутся до врага, он стремительно с боевым рыком бросался и в клочья рвал штаны у провокатора к его посрамлению. В конце концов Алексей Иванович добился от своей администрации, чтобы та обнесла подконтрольную ему территорию колючей проволокой.
Когда я в очередной раз прибывал в этот райский уголок, то первым делом шёл к открытому роднику, сворачивал из рядом растущего лопуха стаканчик и с наслаждением пил холодную, вкусную воду, которой невозможно было напиться. Среди знакомых бытовала шутка: когда спрашивали, что там делают «лесные жители», то получали ответ: «только что пообедали, а сейчас едят хлеб с водой». Потом я некоторое время наблюдал за автономной жизнью крошечного водоёма, образованного пульсирующим фонтанчиком на его дне. По поверхностной плёнке воды скользил, широко расставив лапки, клоп-водомер, жуки-плавунцы ныряли в глубину, затем поднимались к поверхности. От родника бежал небольшой ручеёк, образовав маленькое озерцо, в котором чирки по весне выкармливали своих птенцов. Ручей становился всё шире, приближаясь к пруду, в котором купались отдыхающие, и ребятня, пришедшая из городка. Смешанный лес, украшенный вековыми соснами, начинался сразу за домом и поднимался вверх по холмам. В его глубине можно отыскать различные грибы, соответствующие своему времени года, невероятно сладкую и душистую землянику на полянах, неожиданно увидеть лося и другую живность. На солнечных склонах голых холмов, подступающих к лесу, стоят столбиками и пересвистываются жирные сурки у своих нор. В предзакатное время из гнезда в земле на вершине холма вылетает жаворонок и вертикально поднимаясь вверх, провожает солнце извечной, жизнеутверждающей песней. Наступают сумерки, и я ощущаю слабые поочерёдные дуновения прохладного и тёплого воздуха. Я не могу понять, как это происходит, но думаю, что это дышит Земля: прохладный воздух - вдох, тёплый воздух - выдох. Впечатления возвращаются после созерцания картины Петрова-Водкина «Смерть комиссара», точка обзора с вершины холма в которой совпала с моей в ту пору.
Семейная пара в постоянных трудах и заботах: выгон на луг и дойка коровы, уход за другой скотиной, сепарирование молока, продажа молока, сметаны и масла на базарчике дома отдыха. Основная задача Алексея Ивановича в летнее время заключалась в заготовке кормов на зиму. Его рубашка всегда была застёгнута на все пуговицы, не оставляя открытым места для комаров и других насекомых; когда он раздевался в конце дня для купания, то тёмная от загара голова из-за контраста с белым телом казалась приставленной от другого человека. Во время сенокоса из травы иногда выползали змеи, которых он пугался, поэтому не отпускал ни одной из них живой. В шалаше над погребом по стенам висели плетьми их мёртвые тела. На участках, где он недавно прошёл с косой, стоял волнующий запах свежескошенной травы. Подражая ему, я научился косить и был этим очень доволен. В первые годы после заселения в домике не было электрического света, по вечерам приходилось зажигать керосиновую лампу, но новости о проблемах в мире Алексей Иванович получал из разных голосов электролампового приёмника, работающего на аккумуляторах. Я помню его в позе разведчика, прильнувшего ухом к динамику радиоприёмника, слушающего по-видимому «Голос Америки». В зимнее время, когда работы становилось меньше, да и отдыхающие не беспокоили, тогда ещё молодая пара, могла позволить себе простое развлечение - катание на санях с гор. Не отставал от них и подросший щенок «Бобик», для которого всегда оставалось свободное место. Когда я приезжал к ним летом в гости, Алексей Иванович не только пытался приобщить меня к крестьянскому труду, но и старался развлечь как мог, - рассказывал старые байки из былой сельской жизни, часто не детского репертуара, которые казались ему смешными и он добродушно похохатывал над ними; пробовал разыграть меня в ночное время, когда я оставался один в доме при свете керосиновой лампы: раздавался громкий стук в окно, вбегал встревоженный дядя Лёня, театрально срывал со стены ружьё и выбегал в темноту, крикнув: «Прячься на печке». Тревога проходила и входил победитель с озабоченным лицом, а я в это время думал, что он мог бы и пальнуть пару раз для большей достоверности действия, но видимо пожалел патроны. В назидание говорил: «В лесу зверя не бойся, человека бойся.»
Обследуя как-то содержимое чердака, я нашёл книгу с пожелтевшими страницами без твёрдого переплёта. Первые и последние страницы были вырваны, так что оставались неизвестными название и автор книги. Я лёг на траву и начал читать текст с уцелевшей страницы, которая была здесь первой, и сразу перенёсся из реального мира в кровавую историю Франции шестнадцатого века, в котором я быстро освоился и переживал описываемые события как их участник.  Незнакомые слова, такие как гугенот, протестант и другие, не мешали мне почувствовать быт и страсти живущих в то время людей. Когда уже совсем стемнело и стало невозможно продолжать чтение, я очнулся и долго не мог понять, где я нахожусь, пока не лязгнула цепь «Бобика» и я с разочарованием понял, что вышел из незаконченного захватывающего драматического действия и оказался в другом веке. 
Наступил день, когда все братья решили встретиться вместе с семьями на территории Алексея Ивановича. К этому располагали территориальный простор, природные красоты и близость места их рождения в селе на берегу речки Терешки. Всего их вместе с хозяином собралось пять человек, если считать без жён, детей и единственной сестры Марии Ивановны. Трое братьев приехали из Баку: Порфирий Иванович - квалифицированный рабочий, уважаемый старейший работник завода, на котором они вместе с Алексеем Ивановичем работали во время войны по броне; Сергей Иванович - единственный из всех фронтовик, вернувшийся с войны с боевыми наградами в звании майора, и в то время занимавший высокий пост в правительстве Азербайджана; Георгий Иванович - самый младший из братьев, политработник, помощник капитана торгового корабля. Мой отец - Степан Иванович, самый старший из братьев, участвовал в боях с басмачами в Средней Азии во время гражданской войны, болел оспой, отчего на его лице остались тёмные пятна, перенёс тяжёлую операцию, и к началу Второй мировой оказался непригодным для строевой службы. Во время войны работал районным военным комиссаром. На момент большого семейного сбора служил ревизором в финансовом управлении. Самым мягким и добросердечным показался мне Порфирий Иванович; глядя на меня со своей располагающей улыбкой, он сказал отцу: «У мальчика есть воображение».
К моменту приезда гостей дядя Лёня сбил длинный стол и лавки к нему. Взрослые сели за стол, а мы - четверо двоюродных братьев пошли развлекаться к молодым тонким берёзкам, растущих на склонах холмов. Подрастающие варвары взбирались по стволам гибких берёз, и ухватившись за вершину, прыгали вниз, приземляясь как на парашюте. Берёзы выдерживали наш детский вес и выпрямлялись без особого ущерба для себя. Потом мы овладели вековыми соснами, взобраться на которые оказалось делом нелёгким. Когда нам всё это надоело, мы подошли к столу, за которым наши повеселевшие родители вели беспорядочный разговор. Мой отец вспоминал эпизоды из их общей юности:
- Ты помнишь, Лёня, как упрашивал отца выделить тебе отдельное хозяйство, просил отдать гнедого и корову? Отец сопротивлялся, говорил, что ещё подрасти надо. Волей судьбы отцовское хозяйство было разорено, но ты всегда цеплялся за землю, стремился к самостоятельности и вот ты достиг своей цели. Ты стал независим и от государства, и от общества, не каждый может жить в уединении без каждодневного общения с людьми. Без Клавдии это было бы невозможно. Давайте выпьем за неё и за наших любимых жён.
Увидев, что поднимают стаканы, к столу подлетел Шурик, сын Порфирия Ивановича, и завопил:
- Водки хочу, хочу водки...  
Получив решительный отпор, он отошёл от стола с обиженным видом. Через непродолжительное время затишья за столом, нас всех подозвали к столу:
- Вот вам водка, только выпейте одним разом, одновременно.
Что-то подозрительное было в их предложении, но мы покорно опрокинули содержимое стаканов и замерли в недоумении с растерянными лицами, после чего последовал взрыв смеха взрослых. Вместо ожидаемой водки мы выпили воду. Мы чувствовали лёгкую обиду, но признавали справедливость преподнесённого урока. Увидев, как хмурится и мается без дела её ребёнок, сердобольная женщина, выбрав момент, подозвала Шурика к столу и потихоньку налила ему водки. Слепая материнская любовь и глупость сделали своё дело и к зрелому возрасту превратили Александра в неумеренного потребителя спиртного, преждевременно погубившего свою жизнь.
Георгий Иванович стал рассказывать о плавании в Иран на теплоходе, на котором он служил, о приёме, который им оказывали официальные лица. Имея склонность к некоторым преувеличениям в процессе речи, рассказывая о качестве дорог за морем, он поведал, что у них там с этим всё просто: если важный чиновник, проезжая, увидел яму на дороге, то вызывает ответственного строителя и приказывает ему ложиться в эту яму и проезжает по нему на машине взад-вперёд.
- А что же с этим человеком стало потом? - заволновалась одна из женщин.
- А потом его лечат и укладывают в другую яму! - пошутил Сергей Иванович.
- Когда ты, Гора, был ещё маленьким, отец взял тебя с собой в поездку на лошади, - стал рассказывать Степан Иванович. - По дороге остановился поправить оглоблю, а ты спрашиваешь: - что встал то? А он говорит: - ты вот давеча напроказил и я хочу тебя отходить вожжами. Ты вскочил как ужаленный и отбежал, а он говорит: - да не бойся, это я так. А ты ему: - да с тебя будет. Воспоминание вызвало у присутствующих добродушный смех.
После обеда поставили самовар под соснами, налили родниковой воды и затопили сосновыми шишками. Дым из трубы пошел лёгким облаком, светлый и душистый. Закончив посиделки, взрослые встали из-за стола и лениво разбрелись по прилегающей территории. Сергей Иванович пошёл со своей красивой женой купаться на пруд, а отец попросил у Алексея Ивановича ружьё, выбрал в качестве мишени ворону на сосне, выстрелил... и промахнулся. Но остался доволен собой - и выстрел произвёл и птицу не убил. Я в свою очередь впервые испытал к отцу уважение как к мужчине, способному защитить свою семью с оружием в руках. Потерпев неудачу на охоте, он отправился собирать полевые цветы, среди которых были васильки и ромашки, букет из которых он преподнёс моей маме, что явилось умиротворённым завершением прошедшего дня. Я вспомнил, как мама рассказывала, что в 1925 году в дом её родителей в селе Радищево пришёл однажды американский писатель Альберт Рис Вильямс, который изучал обычаи и нравы крестьян Поволжья. Он наблюдал за тем, как она, 22-летняя девушка, успешно ведёт домашнее хозяйство, при этом успевает ухаживать за младшими сёстрами, в результате чего в доме всегда был порядок; расспрашивал и записывал её рассказы о себе и о деревенской жизни, чем был очень доволен и шутливо предлагал взять её в Америку и выдать замуж за миллионера.
К ночи женщины ушли в город с Марией Ивановной, часть мужчин расположилась на ночлег в избе, а для других, среди которых был и я, Алексей Иванович соорудил прекрасное ложе на крыше родниковой будки, набросав вилами сено из соседнего стога. Под нами с тихим журчанием вытекала вода из родника, благоухание сена действовало как снотворное, изредка с глухим стуком падали на землю переспелые яблоки. В чёрном безлунном небе сияли сочные набухшие звёзды, среди которых происходило странное движение непонятных огней. Под утро я проснулся от редких, холодных капель дождя на лице, хотя на небе не было видно тучи. Я натянул одеяло на голову и переждал мимолётную эмоцию природы.
Прошли годы, в которые я учился, служил в армии, работал и взрослел и недосуг мне было приехать в дорогой мне городок. Когда я снова появился в Хвалынске, то испытал глубокое потрясение от представшей передо мной картины. Вместо реки я увидел огромное, вызывающее тревогу водохранилище, поглотившее сказочный остров Сосновый и удерживаемое бетонной дамбой со стороны города. Местные жители и те, кто имел прекрасную возможность наслаждаться естественным творением природы до вмешательства рук человеческих, помнят и видят во снах уничтоженную красоту и очарование прежнего пейзажа. Говорят, что когда приехал в город главный инженер проекта, чтобы увидеть результат своей работы, то он вынужден был признать непоправимый вред экологии и моральному состоянию людей и просил у них прощение.
В городе мало что изменилось, кроме появления нескольких совершенно упрощённых построек в безвкусном стиле того времени. Город потерял лицо и сместил центр тяжести интереса отдыхающих и туристов в сторону лесопарка. Неколебимо стояло только здание пожарной части в конце Советской улицы, построенного из красного кирпича по дореволюционному типовому проекту, на каланче которого до развития телефонной связи периодически появлялся человек в форменной чёрной одежде. 
Когда-то давно из ворот этого строения по тревоге вырывались со звоном колоколов лошадиные упряжи с бочками, наполненными водой; потом их заменили пожарные автомашины. Инерция советской действительности и скромное беспечное население тормозили развитие провинциального городка, в то же время сохраняя теплоту столетних обжитых строений.
Мария Ивановна и Тимофей Васильевич продолжали жить в своём доме размеренно и просто, подчиняясь естественному ходу времени, не испытывая серьёзных проблем, время от времени встречая и провожая племянников, приезжающих на отдых. По знакомой с детства дороге, идущей вдоль яблоневых садов, узнавая встречные деревья и родники, я дошёл до лесной обители Леонида Ивановича, которого встретил у его нового дома, обшитого тёсом. Вид его огорчил меня; он был на ногах, но стоял с палочкой, частично парализованный, с печальным выражением лица. Больно мне было видеть некогда здорового сильного мужчину в беспомощном состоянии.
- Вот, Алик, видишь, до чего я дошёл, думал, закончу работать, продам скотину и доживём  мы с Клавдией свои годы в довольстве и радости. У меня ведь всё есть, - и деньги и одёжа всякая, да как же её наденешь теперь и куда пойдёшь.
Не каждому дано дожить в здравии до осуществления своей мечты. Клавдию Васильевну я нашёл, напротив, посвежевшей и пополневшей, многолетний тёмный загар сошёл с её лица, она казалась довольной, что избавилась наконец от изнуряющего каждодневного труда по содержанию многочисленной живности. Я вспомнил, как она, ещё молодая женщина, худая и жилистая, показывала мне, подростку, свои натруженные руки с распухшими суставами от дойки коровы и жаловалась на тяжесть и беспросветность своей женской судьбы. Впрочем, я полагаю, существовала и другая, радостная сторона их семейной жизни, о которой она умалчивала. 
Прошло некоторое время, и они поселились в собственном городском доме. Алексей Иванович уже не вставал с кровати, Клавдия Васильевна бережно ухаживала за ним до его кончины. В морозный день похорон она простудилась, получила воспаление лёгких и умерла через три дня.
На службе в лесу их заменили Мария Ивановна и Тимофей Васильевич, при которых порядки на подконтрольной им территории изменились кардинально. Они не успевали встречать и провожать гостей. Приезжали не только племянники, но и многочисленные знакомые. Не иначе, как дача, их дом не называли. Забор вокруг ранее запретной территории был снесён, и она стала доступной для всех праздных граждан.
В майские дни я приехал к ним в гости со своим другом после напряжённой работы над диссертацией. Молодая свежая листва и сосновые иглы источали целебные запахи, пробудившейся от зимнего сна природы. Мы почувствовали себя мальчишками в большом игровом парке, пустынном и завораживающем: с холмов запускали самодельного змея, собирали грибы сморчки, исследовали лесные маршруты, скрытную жизнь леса, наслаждались солнечным теплом. Когда вернулись к дому, то увидели за столом незнакомых мне мужчину и женщину с розовыми распаренными после бани лицами, с которых не сходила радостная улыбка после полученного удовольствия. Они были веселы и разговорчивы от выпитой водки и осознания своей удачливости в жизни. Когда они ушли, я спросил тётю Марусю, что это за люди такие, она сказала, что мужчина работает в доме отдыха кладовщиком, ворует там, а вещи прячет у неё. «А вас не привлекут за соучастие?» - спросил я. Она улыбнулась и не нашла что ответить. На следующий день приехал секретарь райкома, намереваясь расслабиться и выпить вдали от чужих внимательных глаз, но увидев посторонних людей быстро ретировался. Была ли у людей, имеющих доступ в этот уголок природы, радость или неудача в жизни, все они тянулись сюда, в уединённый тёплый мир тишины и покоя. После перенесённого инфаркта и отстранения от должности приехал на жительство в Хвалынск Георгий Иванович. Он устроился на работу инструктором райкома партии, разъезжал по району с лекциями о международном положении и о достижениях партии и правительства в подъёме сельского хозяйства в стране. На его рабочем столе я часто находил тонкие популярно-просветительные книжечки, которыми он пользовался при подготовке к лекциям в сельских аудиториях. Мария Ивановна, не будучи членом партии, но являясь убеждённой коммунисткой, не допускала проявления партийной беспринципности в поведении Георгия Ивановича и когда он стал по-приятельски заходить «на огонёк» в дом дочери бывшего белогвардейского офицера, она пристыдила его за порочащую их фамилию связь. Тимофей Васильевич работал в доме отдыха парикмахером, приносил из столовой остатки еды, которые скармливал маленьким забавным поросятам, радуясь их быстрому росту. В очередной мой приезд в сентябре, мы пошли с ним в лес за груздями, которые я ни за что не смог бы найти самостоятельно. Умение их отыскать под опавшей листвой на склонах лесистых гор пришло к нему во время многочисленных пеших прогулок по лесу. Находка ядрёного здорового груздя под шапкой листьев приводила меня в восторг. Возвращались обратно с полной корзиной грибов через дом отдыха. Летний сезон закончился, в доме отдыха уже не звучала музыка, умолкли молодые голоса; студенты и дети заполнили учебные классы и аудитории, на скамейках смиренно сидели только пенсионеры, отдыхающие по бесплатным путёвкам. Проходя мимо, Тимофей Васильевич не упустил случая подначить безобидную публику:
- У-у-у... богадельня!
- А ты сам-то, а ты сам-то! - заверещали старушки за его спиной. 
Приезжающим в гости племянникам под проживание был отдан оборудованный под скорую руку чердак со спальными местами и чудесным видом из открытой двери, служившей и окном, на лощину, над которой по утрам поднималось от земли облако оздоровляющего тумана. Этот уголок не единожды являлся местом романтичных встреч. 
Время шло, наша дорогая пара старела, и не под силу уже становилось им выдерживать зимние периоды и походы за продуктами в город. В результате они вынуждены были переехать в свой городской дом, в котором продолжали размеренно жить и также встречать гостей.  В лесном домике поселилась женщина со взрослым сыном, но вскорости дом сгорел по неизвестной причине и на этом закончилась служба по охране родников. Через несколько лет я посетил это место и не узнал его: открытый родничок захирел, несколько сосен повалились от старости и перекрыли знакомую тропу, но на уцелевшей сосне сохранились качели из проволоки, на которые я уселся и с удовольствием раскачивался, разрывая лицом плотный опьяняющий воздух. На меня с удивлением смотрел подлетевший дятел, не прерывая долбёжку на соседней сосне. 
Я часто наезжал в городок, когда выпадало свободное время, на «метеорах», автобусах и, наконец, на своей машине. Меня влекло сюда желание окунуться в красоту и теплоту этого места, забыть здесь о неудачах, потерях, усилить ощущение удач и отогреться душевно. Мне всегда были рады; Тимофей Васильевич растерянно топчется на месте, не сразу сообразив, как встретить неожиданного гостя, его подталкивает к правильным действиям Мария Ивановна: «Ну что встал как статуй, иди в погреб за груздями». Нигде так приятно и хорошо не пилась водка под закуску из жареной картошки и солёных груздей, как в этом заштатном городке, затерянном на просторах огромной страны. Пришло время, когда Тимофей Васильевич ослаб настолько, что уже не вставал с постели и, предвидя скорый конец, призвал меня к себе. Приехал я в воскресный день. Он сразу спросил:
- На базаре был?
- Да, был.
- Народу много?
- Много.
- Ох, сейчас бы встал и побежал туда.
Разволновался и попросил: «Марея, налей мне маленькую». Мария Ивановна поднесла к его губам рюмку водки, он приподнял голову, пытался отпить, но почувствовал тошноту и отказался от своей затеи.
Не прошло и месяца, как я приехал на похороны. Мария Ивановна была спокойна и деловита в организации похорон; до этого за несколько лет она успела похоронить всех своих братьев и воспринимала смерть как естественную неизбежность, к которой внутренне была подготовлена.
Она часто стала выходить за калитку и проводить время за разговорами с такими же возрастными соседками, сидя на лавочке перед домом. Потом, когда я приезжал, она со смущённой улыбкой, испытующе глядя на меня, говорила мне о каких-то «летунах», которые якобы прилетают к её подругам в виде их бывших мужей. О своих приведениях она говорить не решалась. Можно было понять состояние ума женщин преклонного возраста, у которых все лучшие воспоминания остались в далёком прошлом и дорогие им люди время от времени чётко материализовались перед их глазами. Подружки умерли одна за другой, а Мария Ивановна перестала выходить на улицу из-за болезни ног. Соседи присматривали за ней. В последний свой визит я часто просыпался среди ночи и слышал, как она вздыхает и ходит в соседней комнате, пытаясь унять боль в ногах. На следующий день она дала мне наставления по своим похоронам и в момент отъезда, усаживаясь в машине, я увидел её прощальный взгляд в окне. Выезжая из города, я по обыкновению остановился около яблоневых садов; рядом с ними росли несколько живописных сосен, которыми я не уставал любоваться в каждый свой приезд. Я не заметил, как ко мне подошёл мальчик лет 12 и спросил:
- Дядя, далеко ли будет до Хвалыни?
- Да вот, Хвалынск перед тобой. Тебе куда нужно?
- Я иду в школу-интернат.
- Откуда?
- Из Сосновой мазы.
- И ты весь путь прошёл пешком?
- Я ходить привычный.
И он бодро зашагал в направлении, которое я ему указал. Некоторое время я смотрел ему вслед. Вот и прибыло новое пополнение.

Саратов

"Наша улица” №204 (4) апрель 2017