Александр Соболев “Философский камень” стихотворения
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Александр Юрьевич Соболев родился в 1952 году в Ростове-на-Дону. Окончил физический факультет Ростовского государственного университета. Специальность - физик, род занятий - инженерное сопровождение магнитно-резонансных томографических комплексов. Автор поэтических сборников «Дважды в реку» (2005 г.), «Настоящее имя вещей» (2007 г.), «Горный арык» (2010 г.), «Медитация на рисовом зерне» (2012 г.). Публиковался в журналах «Дети Ра» (Москва), «Ковчег», «Ковчег Кавказа» и «Prosōdia» (все - Ростов-на-Дону), «Веси» (Екатеринбург), в электронных журналах «ГОСТИНАЯ» и «RELGA» (Ростов-на-Дону), альманахах «Интеллигент» (Санкт-Петербург),  «45-я параллель» (Ставрополь) и антологии «45: русской рифмы победный калибр» (Ставрополь). Отмечен премией журнала «Ковчег». Лауреат фестивалей «Ростовская Лира» (2006 г.), «Междуречие» (2007 г.), лауреат конкурса «45-й калибр» (2015 г.), дипломант некоторых других конкурсов. Член Союза российских писателей с 2008 года. Живет в Ростове-на-Дону.

вернуться
на главную страницу

Александр Соболев

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ

стихотворения

ГОНЕЦ

«И дольше века длится день…»
Б. Пастернак

Из средних - средний, этот век
клинки оржавленные скалит…
В Козельске, Муроме, Москве
ещё и слыхом не слыхали
об азиатской саранче -
а между тем пылают брёвна,
и косят лезвия мечей
одних своих, единокровных.
Не остановят их труда
ни купола, ни панагия -
за то и послана Орда.
Им несть числа. Они - другие.
Они грядут издалека,
пока пожары не остыли,
от мест, где русская река
уже становится Итилью.

…Когда немереная степь
цветёт полотнами тюльпанов,
об этом можно только спеть,
самозабвенно и гортанно...
Там, из конца в другой конец -
ещё росистый путь не высох -
спешит-торопится гонец
к шатрам великого Чингиса.
Стреле не встретится помех,
впивают ноздри запах пряный,
ковыль, бунчук да волчий мех
у степняка на сальных прядях
восточный ветер мнёт и треплет.
В прозрачной неба наготе -
крестообразной птицы трепет…
И больше нечего хотеть.

А зной растёт. И длится день.
То море в мареве блазнится,
а то порой ладони тень
скользнёт в раскосые глазницы,
и капля пламени ползёт
по направлению к закату.
Тысячелетний чернозём
и волны трав солоноватых.

***
Туман… туман… Сырая пелена
грунтует холст… Полста вторая осень
сезонной меланхолии полна.
Белёсый воздух плотен. Иглы сосен
его сгущают в бусины, да так,
что каждая надета на хвоину,
принадлежа ветвям наполовину,
но тяготея к травам. Это знак,
что нам уже не светит бабье лето…

Иные кроны догола раздеты,
а рядом - шамаханская парча,
этюд в академическом альбоме
за тонким слоем кальки. И любое
движение: скольжение грача,
неторопливый клок печного дыма,
грибами порастающий пенёк -
от мутного белка неотделимы.

Летит неяркий жёлтый огонёк,
за ним летит через минуту новый…
Паучья сеть становится основой
для ткани медитации, устав
висеть без дела…   бисерные нитки
растянуты на лозах… Две улитки
на ложе виноградного листа
осенних чувств испытывают прелесть
и делают, что в голову взбрело,
под кисеёй тумана, в нежной прели
преображаясь в чувственный брелок.

В природу запустенье внедрено…
Лежат лужаек рваные татáми,
где колтуны примятых бурьянóв
привычно вспоминаются цветами,
но, впитывая утреннюю мглу,
цветут - ты не поверишь! - анемоны,
друг другу уступая церемонно
последнюю бездомную пчелу.

…Вот новый лист по воздуху несёт,
сбирает лепту время, строгий мытарь…
Всё млечно, растушёвано, размыто  -     
и тихо всё…

***
…Но бедную хижину знал я когда-то.
Н. Заболоцкий

Сограждане!.. Коллеги!.. Господа!..
Товарищи… (простите за архаику).
Не надо слабых авторов охаивать,
послушайте, пожалуйста, сюда.
Не сведущим, как дóлжно, в языке
труднее, чем изысканным и метким.
Возьмите за основу этикет,
не торопитесь клеить этикетки!

Ночной порой, в сумбуре дел дневных, -
они под игом страсти всемогущей:
творениями их наводнены
словесности развесистые кущи,
а вкус лишь иногда ночует там…
всё так…  Но уважайте чувство вчуже,
и не швыряйте камни по кустам,
намереваясь подшибить пичужек.
Оставьте им надежду на успех!

Решил неаттестованный любитель
сказать в защиту тех, кто не успел,
не вышел на высокую орбиту,
кто, обретаясь в домике саманном,
мечтает сделать хижину дворцом…
В защиту наших братьев-«графоманов»
и одного, кто был моим отцом.

***
Осенний крик ястреба.
И.Бродский

1.
…Наряду с другими - и нашего брата-
поэта  смущающий странностью голоса -
он когда-то был  persona non grata,
но, возможно, был и посланцем Логоса.
Из статьи о нём, для многих - кумира,
(написанной до того, как его похоронят):
«Противостояние человека жёсткому миру
осмыслено в духе романтической иронии».
Уникальность этого эстетического факта
обусловлена неповторимостью автора.
Уберём же предвзятости катаракту
и оценим факт из ближайшего «завтра».
…Он звучит, привычному вопреки,
игнорируя нормы во многих случаях,
и порезаться можно на сколе строки,
и висят абордажные рифмы-крючья.
Он внедряется в память - и раной саднит,
он какой-то жестокий секрет постиг,
оставаясь при этом только одним
из бесчисленных срезов реальности.

2.
…Далеко от Нью-Йорка и Сан-Диего,
и от прерий, затканных ковылём,
где в избытке снега - но только снега,
где скребёт о мели паковый лёд,
где и летом не щедро солнце к природе,
а зимой - лишь складчатые миражи -
иногда отрешённым сознанием бродит
тот, который с бродяжьей фамилией жил,
той же нации, но не из тех людей,
что опять покупают в Намибии копи;
препаратор фразы, поэт-иудей,
безразличный к попыткам офсетных копий
со стилистики нобелевского лауреата,
равнодушный к всемирному «гран-мерси»…

…Голубой бриллиант в девятьсот каратов
на канадском чёрном небе висит.
Льётся чёрная тьма из Большого Ковша,
сыплет с Млечной Тропы молоко сухое
в эту тьму, где неровно мерцает душа,
не нашедшая в жизни себе покоя.
И молчания песня - как долгий вой
над волнистым пространством сухого снега,
под луной, ледяным бессмертьем больной…
И алмазный шип - безумная Вега
умножается в блеске сионских звёзд,
(в мириадах кристаллов, готовых вспыхнуть).

Длятся тени, упавшие в полный рост,
длятся  скалы, лиственницы и пихты,
из прорехи времени выпавший цент, -
длится миг между «будет» и «только что спето»,
и почти не заметен рáшен-акцент
у равнин, облитых алмазным светом,
но отсюда ближе к цепóчке дюн…

…Там такой же снег с таким же альбедо,
там он был - и был беззащитно-юн,
там живет не забытая им обида -
только память, без доли телесного брутто -
неостывшим, давним, усталым горем…
…Ястребиный пух из Коннектикута
порошит из туч над Балтийским морем.

ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ

Забирает морозец. Потом понемногу светает,
голубеет - и мрак растворяется сам по себе.
Златоглавый дракон, прилетающий к нам из Китая,
распускает усы по холодной эмали небес.
В перепончатых лужах рождаются ломкие блики,
начинается день. Золотое блаженство лия,
над извивами речек летит и летит Огнеликий,
и дымящейся влагой промыта его чешуя.
Там, внизу, индевеют поля и дремучие плавни,
поредевшие заросли - грифель сквозящих картин...
Оставляя повсюду следы философского камня,
эта осень проходит - и всё-таки медлит пройти.
В анфиладах садов то ли эльфы, а то ли сильфиды
драгоценными искрами тешатся.  Феи с утра
по жердёлам развесят - и сушат руно из Колхиды.
И не горько терять…
И расстаться ещё не пора,
потому что ни кровь не спешит, ни древесные соки,
и в ковше у колодца свежа от зари до зари
дождевая живая вода, а на ветке высокой
молодильного яблока крепкий румянец горит.

ОТЧЁТНЫЙ ДЕНЬ 

Февраль - сырой, как башмаки в прихожей. 
Сезон хандры, смурное бытиё. 
Дракон линяет. Лезет вон из кожи, 
с неодобреньем смотрит на неё. 
Тут есть над чем подумать, право слово. 
Чего хотел, чего реально смог? 
И вследствие чего такой дешёвый 
и странный промежуточный итог? 
Не сам себя ли держит на кукане? 
И чем теперь утешиться готов 
(как говорил один американец), 
помимо путешествий и понтов? 

Хоть цвет прически несколько поблек, 
он как-то не собрался в Гваделупу, 
и не успел приличный человек 
отведать черепахового супа. 
Бывал женат. Досаднее всего, 
что сей париж не стоил люминала, 
но бразильянка юная его 
кофейными ногами не сжимала. 
И к нашим девам он недоприник, 
не надышался миром и сандалом, 
хотя, конечно, слышал женский крик 
не только в кульминации скандала. 

Как уверяют древние китайцы, 
он мог копать - а мог и не копать: 
узоры папиллярные на пальцах 
и так сулили масло. Он кропать 
умел разнообразные поделки - 
весёлое лихое ремесло! - 
когда строка летела лёгкой белкой, 
а из глагола дерево росло. 

Он верил, как велел его устав. 
Догматы оставляя без присмотра, 
не знал ни ритуала, ни поста, 
но мог и голодать недели пó три. 
Он не любил брехливую печать. 
Ему уздечки были не по сердцу, 
но как-то умудрялся сочетать 
черты космополита и имперца. 

Он люто ненавидел термин «жрать» - 
сырую нефть, надежду, судьбы, баксы, 
где власть лежит на всём кислотной кляксой, 
подшипники истачивает ржа, 
и где из глины в прóклятом гробу 
опять встаёт неистребимый Голем… 
Как часто он благодарил судьбу, 
что не стрелял и слать на смерть не волен. 

А что любил? Любил дрова колоть, 
«чтоб звук был полон». Утреннее солнце 
и лунный перламутровый ломоть. 
Грозу и снег. Живые волоконца, 
протянутые в завтра. Трель щегла, 
Тынянова и горные поляны, 
и женщину, которая могла 
умножить звук и смысл - и быть желанной. 

И были дети. Многого хотел - 
но в лучшей теме он не разобрался. 
Он не доделал половины дел, 
но он старался. 
Он понимал, что жить не однова. 
В который раз держа свои же вожжи, 
он знал, что долг придётся отдавать, 
не здесь, так позже.

Ростов-на-Дону

“Наша улица” №209 (4) апрель 2017