Юрий Кувалдин "Правда торжествует потом" Александр Моисеевич Володин эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ПРАВДА ТОРЖЕСТВУЕТ ПОТОМ

Александр Моисеевич Володин

эссе

В будни надо вспоминать замечательных ребят!
- Как вы, один, без трудового коллектива, 100-тысячные тиражи издаёте?! - спрашивает Володин.
- Круглое - катаю, плоское таскаю! - чокаясь, отвечаю.
- Как хорошо однажды понять, что ты - человек прошлого, - вздыхает Володин.
Спрашиваю у Александра Моисеевича: «Как жизнь, настроение, трудовые успехи?» Стоим в пельменной в Большом Комсомольском переулке, на задах ЦК ВЛКСМ.
Наклоняю горлышко из кармана к стакану, наливаю, передаю Володину. Тот, мигом выпив, не закусывая, отвечает: «Я лично неплохо живу, не жалуюсь. Работаю мастером на «Красном треугольнике». Работа интересная, ответственная…»
- Вероятное, - говорю я, - как случайное, воспринимается с невероятным изумлением, потому что всё, что бы ни происходило в жизни, есть случайность, даже тогда, когда тебе кажется, что ты с непоколебимой верой идёшь по прямой ровной дороге к намеченной цели, но разочаровываешься в этом, когда на склоне лет вдруг обнаруживаешь, что нет никаких в жизни прямых, а есть только вращение по орбитам без достижения цели, хотя случайный луч случая совпадения, когда случилась в жизни встреча одной с другим, случайно вывел именно твой биокомпьютер на эту случайную орбиту.
- Когда мы влюблялись, - говорит Володин, - не казалось ли нам, что это - на всю жизнь? Сколько раз мы ошибались в этом. Когда мы переходили на новую работу, не радовались ли мы обилию новых людей, новой жизни, непохожей на прежнюю? А когда мы привыкали к этим людям, как разочаровывались. Сначала в этом человеке, затем в том, как стали безразличны многие, а другие остались такими же незнакомыми, как прежде. И только несколько человек, а когда мы немолоды - один или двое, оставались нам друзьями. Так мало...
В это время сразу Александру Тимофеевскому исполнилось 65 лет. Шёл 1998-й год. Тимофеевский родился 13 ноября 1933 года. Я выпустил к этой дате книгу его гениальных стихотворений «Песня скорбных душой» (думаю, понятно, что это песня сумасшедших). Как положено, обмываем. В полном поэтическом флёре пьём у поэта на кухне. Что ж тут особенного, если Тимофеевский однажды один выпил 7 (семь) бутылок водки. «Московской особой». И не качался. Я точно такой же. Словно почуяв нашу компанию, звонит другой гений из Санкт-Петербурга Александр Володин, поздравляет коллегу с юбилеем. Тимофеевский, не прерывая разговора, не отходя от трубки, передает мне его слова:
«Свобода.
Это слово буду писать на отдельной строчке, потому что это важно.
Свобода
уехать туда, где тебя никто не знает.
Свобода
от мстительных зловещих, которые таят. Но и от любящих, которые проникают в душу, где неладно.
Свобода
от энергетических вампиров - полная несовместимость, - которые отнимают годы и годы жизни, которые толкают тебя на необдуманные лихорадочные поступки, за которые потом расплата.
Свобода
от всех мнений, и оценок, и переоценок, и скидывания со счета.
Свобода
от правых, которым вчера было можно все, и от левых, которым можно почти все сегодня.
Свобода
от общества, в котором нельзя жить и быть свободным от него.
Не знал еще, что останусь несвободен от самого себя, глядящего себе в душу».
Потом этот тост (а мы прерывались, чтобы шлепнуть по рюмашке, и в Москве, и в Ленинграде) вошел в «Записки нетрезвого человека», а в 2001 году Александра Моисеевича Володина не стало. Физически. В тексте он живет бессмертно.
- Мир под столом с игрушками, - говорю я, - был необъятен и непознаваем. Мир в комнате с книгами и швейной машинкой стал поуже. Мир во дворе заметно уменьшился, особенно за аркой проходного двора. Москва с метро совсем стала крошечной. Земля, носящаяся по кругу, вовсе стала миниатюрной, когда стало ясно, что это всего лишь электрон, вращающийся вокруг ядра атома, а сам атом, наряду с бесчисленным количеством таких же атомов, находится в мизинце младенца, играющего в оловянных солдатиков под столом.
- Раньше падал духом с высоких мест, - говорит Володин. - Взбирался на них долго, а падал легко и ненадолго. Теперь же особенно высоко не взбираюсь. К чему? Все равно падать. И сами-то по себе эти вершины, откуда я теперь падаю духом, прежде служили теми местами, куда я падал духом сверху.
Взяли новую порцию пельменей. С дымком. С горчичкой. С перчиком. С уксусом. Я - стакан. Володин - семь рюмок с мастерством пулеметчика.
Володин громко скандирует:

Правда почему-то потом торжествует.
Почему-то торжествует.
Почему-то потом.
Почему-то торжествует правда.
Правда, потом.
Людям она почему-то нужна.
Хотя бы потом.
Почему-то потом.
Но почему-то обязательно.

Подскажи, расскажи, кто тебя читал. Или вовсе не читал. Кино смотрел. Литература через кино - это не литература. Литература через театр - это не литература. Володин это понимал, но выходил телами слов на сцену. Что вы городите, какие еще тела слов? Самые натуральные тела, стандартные, из материнского лона вышедшие, там же в страсти зачатые. 
- Железный характер, - говорю я, - становится основным условием в писательстве, потому что текст пишется ежедневно и так может вымучить слабохарактерного, что он бросит это дело. К тому же настоящее писательство не приносит дохода, потому что идёт вразрез со вкусами издателей, платящих гонорар. Проверенный временем «товар», вроде Чехова, Пушкина, Гоголя, они штампуют с удовольствием. А на что жить? - спросит литературный неофит. В этом случае я советую сразу идти на завод «Серп и молот» жать и молотить копейку».
- Беда в том, - говорит Володин, - что я, когда не выпью, - не человек. То есть вялый, скованный, малоинтересный. Если же немного приму, то становлюсь раскованным, с чувством юмора и любовью к рядом сидящей женщине. Тогда мне и со случайными людьми хорошо и им со мной хорошо.
- А «Красный пролетарий» наш родной завод? - спрашиваю.
- Наш родной завод «Треугольный пролетарий»! - закусывает Володин.
- И это - счастье! - набулькиваю втихаря восклицание в гранёный.
Маргарита Прошина замечает, что драматург Александр Володин, автор сценария прекрасного фильма «Осенний марафон», говорит: «Счастье - пустынное слово среднего рода».
- Ну, махнём на счастье!
Все, кто был в литературной пельменной, без лишних напоминаний выпили.
Поэтому среднее для среднего недоступно.
Что?
Среднее счастье для среднего человека.
Понятно. Теперь.
Володин говорит: «Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все с ума посходивши. Все посходивши с ума. Проба пера».
Кувалдин говорит: «Совершенно очевидно то, что большинство людей живёт в границах жизни, опасаясь раскинуть мысль за эти границы, где, хотя бы, когда тебя не было, и в другую сторону, когда тебя не будет. То есть речь идёт о проникновении мысли туда, где она индивида бьёт наотмашь такими неприятными понятиями, как смерть, зачатие… Так что приходится путешествовать по пусть временному, но в пределах общепринятых приличий разрешённому пространству отпущенного срока. Живи, пока живётся, не думай ни о чём, купи себе продукты, построй на даче дом».
Володин говорит: «Я сумел остаться вне конфликта, но в одиночестве. Теперь в моем распоряжении было сельпо, где я мог купить четвертинку и соевые батончики для закуски. Странно пить одному: выпил, закусил, подумал в тишине о том о сем, и совершенно неизвестно, пора ли выпить еще, или пока рано. В компании это получается само собой. К тому же изнурительная усталость после шести уроков».
Кувалдин говорит: «Оттаявшая от снега земля на бугорке была мягкой и сидеть на ней было приятно, особенно, когда закурил, глядя в небо, полное такой предвесенней голубизны, что голова закружилась от бездонности. Закрутились мысли о недосягаемости бесконечности, которая погружена в другую бесконечность, ибо не может быть края у бесконечности, потому что она всё время выплывает за края бесконечности, но всё же я пытался представить её, уставясь в синеву неба. И это моё состояние было столь прекрасно, что в нём, как я догадался, и находилась отгадка».
Володин говорит: «В школе я знал, что Фрейд - это что-то неприличное. Потом оказалось, что Фрейд - это человек и даже как бы философ. Не вполне нормальный, что ли? Такая философия, по слухам, что несуразность просто бросается в глаза. Это я знал, когда его у нас даже не печатали. А теперь вышла его книга "Психология бессознательного". Раньше бы почитать ее лет на сорок!.. Рюккерт: "До чего нельзя долететь, до того надо дойти, хромая"».
У театра Красной Армии через какое-то время была тоже достаточно серьезная работа по “Выигрышу” Александра Володина. Сын сына Сталина Василия ставил, Александр, праправнук наполеоновского солдата Бурдоне - по-нашему: Бурдонский, тоже, как и Володин, Александр.
- Ну, Кувалдин, вы завёртываете! - говорит Володин.
- Закручиваю, - уточняю я.
- Я тоже, - усмехается Володин.
А жена прячет четвертинки. Вот у Блажеевского тоже спрятала, а Женька возьми да помри! Неопохмелённым. Разве так можно поступать с небожителями?! Им керосин для полёта нужен!
Володин перестал пить из стакана, достал свою складную рюмку из кармана. Не обращая на нас внимания, выпил в тост семь рюмок.
Тимофеевский вспомнил: «Володин наливал себе из разных бутылок, он пил блистательно, но не для того, чтобы уйти в другую реальность, а, наоборот, для того, чтобы дойти до той черты, где можно остановиться и не упасть. Это - некий спортивный рекорд. Как сказал Пастернак: "На семнадцатой рюмке ни в одном он глазу". Вот Володин пытался ставить такие рекорды».
Под горячие пельмени водки надо много!
- Началось с того, - говорит Володин, - что однажды утром, когда, как обычно, одолевали черные мысли, я, чтобы снять напряжение, принял рюмашку-другую. Что неожиданно толкнуло меня к пишущей машинке. И вот, стал выстукивать отдельные соображения и воспоминания. С тех пор и пишу это преимущественно в нетрезвом состоянии.
- Железный характер, - говорю я, - становится основным условием в писательстве, потому что текст пишется ежедневно и так может вымучить слабохарактерного, что он бросит это дело. К тому же настоящее писательство не приносит дохода, потому что идёт вразрез со вкусами издателей, платящих гонорар. Проверенный временем «товар», вроде Чехова, Пушкина, Гоголя, они штампуют с удовольствием. А на что жить? - спросит литературный неофит. В этом случае я советую сразу идти на завод «Серп и молот» жать и молотить копейку.
Горячие пельмени и холодная водка.
- Сталин был человеком номер 1, - говорит Володин. - Не потому ли он любил определять людей номер один в различных областях жизни. Сто пятьдесят миллионов знали, что тракторист номер один - Паша Ангелина, диктор номер один - Левитан. Шахтер номер один - Стаханов. Сборщица хлопка номер один - Мамлакат. Образец коммунистической морали - Павлик Морозов. Машинист - Кривонос, композитор Дунаевский, летчик - Чкалов, режиссер - Станиславский. "Лучший, талантливый" - Маяковский… За семьдесят с лишним лет страна прогнулась больше возможного. Теперь судорожно пытаемся выпрямиться.
- Глаза закрываются, а ты не спи, - говорю я. - Очень плодотворное состояние. Суть этого промежутка между сном и явью заключена в том, что позволяет писать произвольно, совершенно не думая. Кто этого не понимает, вряд ли покорит сердца людей. Ведь сердце не думает. Писатель и есть сердце. Стучит себе по клавишам компьютера, даже то, что выстукивает, не читает. В этом писательская сила, ибо он писателем потому и стал, что умеет просто писать. Не размышлять, не поучать, ни умничать, ни притворяться, а писать строчку за строчкой, в которых и есть вся суть и весь смак».
- В Москве тем временем, - говорит Володин, - возросла студия "Современник". Еще на площади Маяковского.
Помнится случай, в студии тех лет. Я написал пьесу, которая почитаемому мною режиссеру не показалась интересной. Ну, не получилось. Из Москвы звонит Олег Ефремов.
- Я слышал, ты пьесу написал?
- Олег, написал, но не получилось.
- Приезжай, я почитаю.
- Зачем это, Олег! Стыда не оберусь!
- Я один почитаю, никто не узнает.
Приехал - сидит вся художественная коллегия, кажется, так называлось. Волчек, Табаков, Козаков, Евстигнеев...
- Ты же обещал, Олег, что почитаешь один!
- Ничего, они никому не скажут, тут все свои.
Он прочитал пьесу вслух. В тот же вечер состоялась первая репетиция пьесы "Назначение".
Тут на всю пельменную поэт Тимофеевский выдаёт:

Жена, не голоси,
И дети, не просите.
Веселье на Руси,
Как сказано, есть-пити.
Наш князь - зеленый змий,
И мы его солдаты,
Нас тьмы, и тьмы, и тьмы,
И мы уже поддаты.

"Наша улица” №205 (5) май 2017