Дан Маркович "Здравствуй, Муха!.." рассказы

Дан Маркович "Здравствуй, Муха!.." рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

 

Дан Семенович Маркович родился 9 октября 1940 года в Таллине. По первой специальности биохимик, биофизик, энзимолог. С середины 70-х годов профессиональный художник. Писать прозу начал в 80-е годы. С 1997 года редактор электронного литературно-художественного альманаха "Перископ". С 1966 года жил в городе Пущино Московской области. С 2015 года живёт в Болгарии. В "Нашей улице" публикуется с № 94 (9) сентябрь 2007.

 

 

вернуться
на главную страницу

Дан Маркович 

ЗДРАВСТВУЙ, МУХА!..

рассказы

 

СЛЫШНО...

- Ты знаешь, Гена пишет стихи...
Я не знал. Гена - плотный блондин лет сорока. Учился на физика, недоучился, и теперь работает лаборантом в каком-то институте. Он всюду ходит с пухлым портфелем, даже в гости.
- Неужели там стихи?
- Может и стихи. Ведь он пишет много лет - и ничего не печатает.
- Не берут?
- Не пытается, пишет себе и пишет. Иногда дарит друзьям на день рождения - и доволен.
- Ну, достань...
- Да у меня где-то валяются... бери.
Я взял маленькую книжечку в кожаном переплете с шелковой ленточкой-закладкой. Сам переплетает... Открыл, первое стихотворение начиналось - "... юный эллин...", он что-то делал веслом, уже не помню... Второе...- "...прекрасная амазонка..." Ну да, быть не может. Третье - "...как прекрасны вечерние розы..."
Я закрыл книжку. Он меня ошеломил. Я не так представлял себе графомана. Творит столько лет - и молчит, не пробивается к славе, не ходит по редакциям со своим портфелем. Знай себе пишет и пишет. Ему это нужно - и все... Когда мы начинаем - нам просто нужно, и ни на что не надеемся. Это не работа еще, а чистая радость. А потом становится профессией - и начинаются сомнения и муки... и проклятия - не рисуется, не пишется...
Приятель смеется:
- Что не читаешь, ведь просил. Натуральный графоман... но какой человек - чистый-чистый...
- А ты сам-то дочитал?
- Признаюсь, до конца не добрался.
- Давай, попробуем...
Я открыл последнюю страницу - и прочел:
- СЛЫШНО...
Слышно, как падает лист в осеннем лесу
Слышно, как ветка скрипит - скользит по стеклу
Слышно, как воробей купается в зной - крыльями бьется в пыли
Слышно, как ястреб в небе летит - медленно исчезает вдали
Слышно, как спит старый кот, дышит, сопит
Слышно, как по шершавой бумаге бежит таракан - лапкой стучит
Только неслышно время ползет, или бежит, или летит
Только неслышно подходит смерть, на спинку кресла руку кладет
Переминается, подглядывает из-за плеча......

 

 

СТРАШНО

С недавнего времени мне сосед досаждает, пенсионер. Остановит на лестнице - и говорит, говорит... Ему коты жить не дают. Преступный сговор, говорит, у них.
- Вот посмотри, на лестнице теперь черный сидит, сменил рыжего на посту - на дверь мою смотрит, а вчера здесь серый сидел...
- Ну и что,- говорю,- пусть сидят, у них свои дела.
- Не-ет, - он крутит головой, - ведь все делают по правилам, друг друга сменяют. И внизу, у черного хода, на помойке - еще один, мордастый, одноглазый - никого не пропустит... Это, брат, слежка идет, я ли не знаю, всю жизнь на этом деле.
Я смотрю - черный, действительно, на дверь уставился, мой взгляд заметил - отвернулся лениво, будто и знать ничего не знает. Выглянул в окошко - и на травке черный лежит, с белым галстуком-бабочкой, развалился, щурится...
- Может, у них свой интерес есть?..
- Когда интерес - они орут, а тут молчат, понимаешь... Все по правилам делают.
Тут и я задумался - а что, если наблюдают... Так ведь не за мной, чего мне беспокоиться - то...
А вчера он, бледный, говорит:
- Похоже, что не сговор... дело хуже... - а как хуже, не объясняет.
Вечером пошел я мусор выносить. Он из своей квартиры выглядывает, ведро через щель просовывает - «будь другом,- говорит,- вынеси...» - и руки трясутся.
- Давай, прогоним их, что мы, с котами не справимся?..
Он руками замахал:
- Что ты, что ты, они тогда прессинг применят!
- Какой еще прессинг?
- Будут толпой за мной ходить - не разгонишь.
- Фу, черт, что же делать?
- Похоже, что пропал...- он шипит через щель,- я знал... знал, что меня так не оставят...
- Странно, столько детективов прочитал, а про котов не слышал.
Он скривился: «зеленый еще, многого не знаешь, детективы твои ахинея и вздор - позавчерашний день...»
Вынес я мусор, возвращаюсь - у подъезда белую бабочку сменил тигровый, с тяжелым затылком, нос боксерский, расплющенный. На лестнице вместо белой манишки - серый пиджачишко, карман оттопыривается. Выглянул в окошко - у черного хода одноглазый одноухому дежурство сдает...
У-у-у, страшно...

 

 

Я НЕ ГОГА

Я лежал в темноте. Вдруг раздался громкий стук. Меня дома нет - у меня темно. Я не стану вам открывать - я ничего не должен вам. Я никого не звал. Кто этот он?.. А он стучит еще раз, требовательно и громко. Значит, имеет какие-то права?.. Он считает, что может войти. А я не хочу!.. Сейчас подойду к двери и скажу - убирайтесь, я не хочу. А он скажет... Нет, не встану, не подойду.
Но что-то уже потеряно, нарушено. Я думал, что исчез в темноте, в одеяле, как в коконе, буду тихо лежать, пока не стану другим, захочу выпутать ноги из плена... Пробуждение подобно рождению и тоже требует времени... А он снова стучит. Он так стучит, как будто знает, что я скрываюсь здесь. Я еще лежу, но уже выпрямлен и напряжен - и одеяло мне больше не друг, не товарищ. Гражданин, что нужно от меня? Я сегодня никому не должен. Не зажгу свет. На совесть не надеюсь, а терпение у него может истощиться. Или я так нужен - отчаянно?.. Тем хуже для него. Он стучит как лицо при исполнении... Поздновато для службы, пусть катится. Но я уже все потерял, лежу злой и терплю это нахальство. Ну, давай, ломай дверь, тогда хоть все станет ясно.
И вдруг тишина... Ушел, что ли?.. Тихо ноги в тапочки, встаю и крадусь к двери. Нет, дышит, стоит, потрескивают крупинки песка под подошвами - переминается... Пусть уходит. Он как будто понял - спускается по лестнице, прошел немного, остановился, замер... нет, снова поднимается... Странно это - время идет, и мы все меньше хорошего ожидаем - от писем, звонков, нежданных гостей. Готовимся к неприятностям - и никогда не готовы...
В конце концов - пусть, будь что будет. Глухо кашляю, шаркаю ногами - «кто там?..» - и в ответ слышу радостный голос.
- Это Гога? Впускай! Ты что, умер?..
Ах, как хорошо!
- Я не Гога! Гога надо мной.

 

 

КУДА ИДТИ...

У меня что-то заныло в животе - долго и тупо. Где-то в глубине, и в спину отдает. Никогда не думал, что живот такой глубокий, до позвоночника доходит. Раньше у меня не было живота - это было место, которым я сгибался, если надо грудь приблизить к ногам. Я мог бы поспорить, что там ничего нет, кроме мышцы, стягивающей тело в клубок. И, конечно, позвоночника, но это уже не живот, а спина - он сзади, как упругий стержень, тело на него нанизано, как шашлык на шампур. Сравнение не очень хорошее, но думаю, что людоед обрадовался бы ему. А мне нечего радоваться - теперь у меня есть живот. Когда много имущества - глаза разбегаются. Я думал - пройдет, не было и не будет. А он еще сильней, грызет меня, как лисенок спартанца... Не обращай внимания - обидится и замолчит. Или засни - проснешься другим человеком, и все забудешь... Засыпаю - просыпаюсь, а он все тут. Отстегнуть бы его, как краб отстегивает больную ногу - и бежать. Или вывернуть наружу - выкинуть, как может морская звезда... Я хожу и смотрю в себя, жду новых неприятностей. И мысль больше не летает передо мной, а переехала в живот, как у нас любят говорить, получила новую прописку. А что?.. вот и живет там...
Прихожу к приятелю, он говорит: «У меня давно живот. Ты вот что попробуй - есть не давай ему, авось сдохнет. Только воду пей».
Я перестал есть - и живот затих, что-то выжидает. Заснул я, проснулся - нет живота. Поел - болит, но уже потише, послабей... Потом еще тише стал, и еще - и все-таки остался...
Теперь я знаю - в нем много всего и кипит сложная жизнь, и всегда может что-то испортиться. Все каким-то чудом работает, просто чудом. Все кипит, крутится, варится, движется, все само за себя решает, а я тут при чем?.. Никто меня ни о чем не спрашивает, делают, что хотят. Это спятить можно, никаких у меня прав нет, ни остановить, ни исправить не могу, не вижу, не понимаю... Я сам у себя в гостях. Заняты все - вот-вот попросят. А идти-то куда... куда идти...

 

 

МАХНУТЬ ХВОСТОМ...

Я зашел к соседу, а у него аквариум стоит. Видно скучно стало без живых существ.
- Зачем они тебе… Корми тараканов, если скучаешь.
- Нет, - он говорит, - тараканы неорганизованные твари, приходят, когда хотят, общаться невозможно.
- А рыбы, очень умны?..
- Зато красивы.  И не бегают, нервно и неодолимо, по моим припасам. Неторопливо ждут корма. И я их кормлю сам, получаю удовольствие от доброты.
- Не спорю, приятно. И все?..
- Успокаивают. Смотрю, умиляюсь - можно ведь, можно!.. Хоть кому-то живому неторопливо скользить и переливаться, блаженствовать в тишине...
- Поэт… А ты отключи лампочку. Увидишь, как забегают.
- Тьфу! - он плюнул с досады, - до чего ты циник и нигилист.
Но я шучу, пусть забавляется. Меня только волнует - как они добиваются спокойствия?.. Вот рыбка, в ней почти ничего, тельце прозрачно, позвоночник светится, желудочек темнеет, красноватый сгусток в груди пульсирует... и глаз - смотрит, большой, черный, мохнатый... Прозрачность - вот секрет! Все лучшее прозрачно, не скрывается. Видно насквозь… а тайна остается. Бывают такие люди, делают то же, что и мы, а получается по-другому.  Первая же линия выдает. Откуда взял?..
А ведь наше время суровое, все умные мысли сказаны, даль веков просматривается на тысячи лет. Умри - нового не скажешь. Интеллектуалы перекладывают кирпичи с места на место. Э-э-э, пустое занятие... Только иногда, просто и спокойно вырастает… Новое слово. Как лист на дереве. Будто приплыла прозрачная рыбка - махнула хвостом... и всё... Спокойно-спокойно, не огорчаясь, не злобствуя, не копаясь в себе до полного отчаяния...
Вот так - приплыла и махнула, не отдавая себе отчета, что делает, как делает...
- Слушай, а чем ты их кормишь?
- Мотыля покупаю.

 

 

ГАРАНТИЯ

Мой приятель пришел к врачу. Сердце, говорит, стучит иногда, как будто с цепи сорвалось. Постучит и стихает, работает снова незаметно для организма. Врач, женщина молодая и красивая, говорит - «раздевайтесь...» Он рубашку, майку снял, грудь выпятил - совсем еще молодец. Она послушала его в полном молчании, одевайтесь, говорит, и стала писать историю. Он сидит и ждет решения. Она подняла голову, улыбнулась: - «ничего страшного, это у вас нервное, никаких видимых изменений...» Он повеселел:
- Я уж умирать собрался, сколько оно может так стучать, как пулемет, надорвется ведь...
- Ну, что вы, умирать... я вам... - говорит и оценивающе смотрит на него, - лет десять- пятнадцать даже гарантирую.
Поулыбались они друг другу - и расстались. Идет он домой и почему-то невесел. Десять гарантирует, а дальше что... без гарантии как-то страшно... Пришел, я его утешаю:
- Ведь гарантирует... Все без гарантии перебиваются, а она тебе карты раскрыла.
- Но ведь только десять... Значит, что-то серьезное.
- За серьезное она бы тебе и года не дала.
Он сидит, старый, пожухший какой-то, сейчас со стула упадет. Я смотрю - она его бесконечность разрушила, гарантию дала на десять, а бессмертия лишила. Он еще не верил, что умрет, как все... нет, знал, конечно, но веры не было - в другую сторону смотрел человек.
- Слушай, плюнь, - говорю ему, - живи без гарантии, не ставь себе предела.
Он качает головой:
- Теперь не могу, как-то сразу меня ударило. Понял...
Что сделала, идиотка... Потом и я заболел, и тоже пошел к ней. Стала она читать пухлый том моих болезней и в середине заблудилась. В конце концов мы с ней разобрались, что к чему, лечение назначили, и я говорю:
- Боюсь вот... умирать скоро...
- Ну, что вы, - она смеется, - я вам лет десять-пятнадцать гарантирую.
Прибегаю к приятелю:
- Не горюй, мне тоже пятнадцать дала.
А он лежит, еле дышит, совсем про гарантию позабыл...

 

 

ЗНАКА НЕТ  

У моего приятеля с Богом сложные отношения.
- Как я могу поверить, если он мне знака не подает...
- Чуда хочешь?..
- Нет, зачем... но хоть что-нибудь...
Время идет, а знака все нет и нет.
- Смотри, ветка качается, кивает за окном...
- Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
- Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся...
- Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
- Вот если б стол вдруг подскочил... или полетел... Или шапка с головы слетела...
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть - и слетела, покатилась. Он поймал ее - ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление... и никакого знака нет. Жить спокойней, но что-то беспокоит:
- Вызвать бы его на серьезный разговор.
- Ветер, что ли?..
- Ну, ветер... Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может ответит...
Ругал, ругал - и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего - ни звука, ни знака... Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда - снег...
- Хоть бы снега не стало...
И представьте - растаял, до января земля черна, желта - всюду мертвая трава, нет ей покоя.
- Бывает,- приятель не смущен - было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад и не рад - зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены... а знака нет.
- Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы...
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам - и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека - одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
- Ну, как?.. Что там?.. Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!..
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина - бьется в окно, машет багровыми гроздьями...

 

 

И ВСЁ-ТАКИ...
  
Я вышел погулять с собакой и сразу увидел этого человека. Он сидел на скамейке у подъезда. Мороз, а он в плаще, и в кепке, надвинутой на уши. Я видел только небритую щеку и кончик сизого носа. Руками он держался за край скамейки, а сам наклонился вперед, будто что-то разглядывает на снегу. Вещей у него не было, только хозяйственная сеточка, валяется рядом на скамейке, уже припорошенная медленным крупным снегом. Что он здесь делает? - он не живет здесь... Может, ему плохо? Непохоже, и подойти неудобно. Что скажешь? - гражданин, вам помочь?.. Иногда так говорят - гражданин, если уж совсем никак не назвать. Если бы я был женщиной, то сказал бы - «мужчина...» - теперь так говорят. А как еще скажешь - ведь ясно, что он мне не товарищ. Будь я моложе, сказал бы - «папаша»... А что? мне недавно в подъезде сказали - «отец»...
Ну, какая разница! как назвать! - тут человек медленно замерзает, сам, может быть, не понимая этого. Когда рассказываешь, всегда кто-нибудь усмехается - «пьян твой гражданин». А вот и не пьян, и так тоже бывает. Он сидит и о чем-то думает, вспоминает. Что я ему скажу?.. обидится еще... Пойду обратно - обязательно подойду, надо напомнить ему, что на улице минус, а он в плаще.
Как я ни дергал пса - «скорей, скорей», а он скорей не любит, и полчаса наверняка прошло. Идем обратно - на скамейке никого нет. Вот и хорошо. У двери соседка стоит, она всегда всё видит, знает.
- Ушел, что ли, этот?..
- Старичок-то?.. Он в пятую к сыну приехал, из деревни. Вышел в магазин - и забыл, куда идти, куда вернуться. Сидел - вспоминал, пока не нашли его.
Ну, разве я мог ему помочь? Ну, спросил бы - кто вы, откуда? А он - забыл... Как, должно быть, страшно ему стало. Может обрадовался бы мне, схватил за руку... А что я мог ему сказать...- я не знаю, кто ты... И все-таки, все-таки...

 

 

ЧЕМ ЭТО КОНЧИТСЯ...

У нас в доме много детей, но только одна девочка добрая. Остальные, кроме одного, тоже не злые, но добрых нет больше. Ее считают почти что дурочкой, и смеются над ней. Вокруг нее мало доброты, и я смотрю с замиранием сердца - что же будет с ней?.. Она похожа на мать - такое же широкое крестьянское лицо и широко поставленные чуть раскосые светлые глаза, но у матери лицо грубое и недоброе. Неужели и дочь со временем станет такой же? Вот уже голос стал грубей, и глаза смотрят не так доверчиво и открыто... Она уже озлобляется, потому что кругом другие люди - в них мало сочувствия.
Нет, все-таки она отличается от других...
Я стал думать - в чем тут дело, почему доброта - такая редкая вещь. В ней две стороны - внимание и сочувствие. Вниманию можно научить ребенка, если говорить - «смотри - кошке больно, ты ведь знаешь, как это бывает...» Получится внимательная вежливость, хорошая привычка воспитанного человека - не делай другому того, чего не хочешь себе. И, может быть, какое-то сочувствие - стоит представить себя в таком положении... Но настоящего сочувствия не будет. С ним рождаются. Оно идет от способности воображать, живо представлять себе чувство другого и при этом испытывать его самому. Зачатки воображения есть у всех, но у некоторых они сильней. Такой человек не просто представляет себе чужую боль, а чувствует ее на себе - это совсем другое... Бывает, что воображение есть, а внимания к окружающему миру мало. Такие люди постоянно замкнуты на своих переживаниях и тоже не могут стать добрыми. Но если они сумеют выразить свою боль и другие чувства каким-то образом - нарисовать или написать об этом, то из них получаются настоящие художники и писатели. Рисунок и слово дают им возможность вырваться из себя, и тогда то, что они думают и делают, становится интересным для других, если, конечно, они глубокие люди. Они по-своему счастливы, но их судьба трагична, потому что их видят все, и каждый считает своим, а они остаются сами в себе... И все-таки, добрыми я их не назову, это другое. А девочка эта - добрая...

 

 

Я?..

В нашем подъезде умер старик. Я его мало знал - коренастый такой, с красноватым лицом. Вежливый очень, всегда приветливо поздоровается... у него сын где-то служит, офицер. Вот и все, что я знаю о нем. Осенью он болел - сердце, к зиме выписали, но лицо потеряло живой цвет, стало бледным, глинистым каким-то, с зеленоватым оттенком. Раньше он здоровался - смотрел на меня с интересом, а теперь казалось, что сердится. Но, я думаю, ему просто было не до меня. Он не отрываясь следил за тем, что делается у него внутри, а весь мир уже отдалился. Как говорят, одной ногой уже не здесь, и за ногу эту кто-то цепко держит - и тянет... мало ему ноги - все давай. А старик в ужасе вырывается, но виду старается не подавать, потому что никто не замечает этой борьбы. Вот разве что лицо особое какое-то, как будто кожа умерла на нем...
И действительно, дальше все пошло быстро, старик исчез - увезли однажды утром и не вернулся. Этот последний отрезок жизни незаметен для окружающих, если не родственники и друзья: пути разошлись, умирающего уже нет с нами... а потом мы видим неподвижное холодное тело, и нам говорят - вот, все кончилось... Мы смотрим - а, так это тот старик, который исчез... он возвращается к нам в таком виде?.. еще немного - и он совсем перестанет напоминать о себе... Жаль, конечно, но ведь я мало его знал, да и ушел он от нас давно, это видно было по лицу - бледному, с отсутствующими глазами. Теперь его хоронили.
Гроб вынесли из широких дверей морга и поставили на две больничные табуретки, белые. Гроб темно-серый, крышку сняли и я увидел старика. Он лежал в черном костюме, спокойный и важный, и глаза, наконец, успокоились - закрылись, а цвет лица тот же - глинистый. Последнее время глаза нарушали гармонию лица - выглядывали как бы из дырок в маске - живые, и может из-за глаз мертвое лицо казалось маской, а теперь это было просто мертвое лицо... Собралось примерно два десятка людей и стала оформляться процессия. Вперед вышел высокий человек с русыми волосами, падающими на лоб. Он нес большой крест из некрашеного дерева. За ним один человек нес крышку гроба. Его голова и плечи исчезли под крышкой, и он шел, покачиваясь под тяжестью, как слепой - он видел только ноги несшего крест и по ним знал, куда ему идти. За этими двумя четверо несли гроб, старик медленно плыл в воздухе - его уход завершился. Сначала боль, страх и отталкивание, потом усталость и равнодушие - и сон... Гроб удалялся, люди, составляющие процессию, постепенно исчезали, осталось несколько человек, они погрузили гроб на машину, и дорога опустела. Я шел домой и думал - как незаметно это происходит... Невозможно примириться. Ведь разве завтра не ты, не ты, не ты?..

 

 

НАСТАНЕТ ДЕНЬ...

В этом уютном чистеньком музее собрано все, что живет и растет на скупой северной земле. Чучела небольших животных и птиц, сухие листья и стебли, ягоды и цветы... тут же рядом карты и фотографии местности. Здесь все мертвое, потому что это музей, а не зоопарк или ботанический сад. Только на лестнице в стену вмурованы стеклянные сосуды. В них живые разноцветные рыбы. Рыбы везде дома, была бы только вода. Они подплывают к прозрачной стенке и, выпучив глаза, рассматривают меня. А я прохожу мимо них - и тут же забываю.
Но что это?.. За толстым стеклом, в цинковой ванночке, в мутноватой луже лежит маленький, но серьезный, даже суровый крокодильчик, сантиметров тридцать длиной. Он настоящий: вспухает и опадает кожа под нижней челюстью - он дышит, значит живет. Как он оказался здесь, в музее мертвых экспонатов, не считая бездумных рыб, один - в грязной посудине, замурованный в стену, выставленный на обозрение всем проходящим?.. Разве он может здесь жить? Наверное, люди ждут, когда он умрет, чтобы сделать из него удобное для хранения чучело, и тогда, успокоенный и нестрашный - никогда не вырастет - он займет свое место на витрине, как чужеземный гость, рядом с другими мертвыми... Даже такой маленький - он страшен, его не возьмешь на руки, как ящерицу... он смотрит круглым белесым глазом - и молчит, цепкими лапками ухватился за край ванны, наполовину в воде... Он спокоен и безопасен?.. Как вы ошибаетесь...
Настанет день... С жалобным звоном лопнет стекло и из квадратного окна в стене, ломая штукатурку и выворачивая кирпичи, вылезет огромная зубастая пасть, а за ней и все десятиметровое тело, покрытое грозными роговыми пластинами, в желтой ржавчине и слизи. Разевая пасть, с ревом он ринется вниз по лестнице, ломая хвостом перила и сметая с пути посетителей...
Чем это кончится - трудно сказать. Может, он доберется до реки и плюхнется в спокойную прохладную воду... а может одолеют его набежавшие со всех сторон двуногие твари... Может быть и так... но настанет день...

 

 

МОНГОЛЬСКИЙ ДЬЯВОЛ

В сумерках, на высоком крыльце аптеки кто-то тронул мое плечо. «Ваша собачка не укусит?» Невысокий мужчина лет сорока, лицо скуластое, волосы ежиком. «Можно с вами посоветоваться?» Мы отошли от двери.
- Мой сосед, Вольдемар, аптекарь - он здесь работает, теперь он мой враг. У меня собачка маленькая есть, во-от,- он опустил руку к коленям,- она его цапнула как-то, ну чуть-чуть... а он, черт, поехал в Монголию, специально, и привез оттуда невиданного пса, монгольское чудо. В этой псине два центнера, холка - во! - он поднял руку к груди, - а лапы!.. пасть!.. Бог ты мой... Вторую такую космонавт Леонов имеет, больше никто. У нас участки рядом, картошка и прочее, сами знаете, и его пес моего, конечно, подрал, не до смерти, но очень крепко. А что еще будет... Теперь я думаю - какого пса мне нужно добыть, чтобы он Вольдемарова дьявола победил, что вы посоветуете?..
Я подумал:
- Может кавказская овчарка подойдет, они очень сильны.
Он пренебрежительно махнул рукой :
- Нет, кавказская не потянет против этой монгольской бестии.
- Ну, дог, сенбернар...
Он задумался - печально покачал головой:
- Нет, куда им... Вот если б я волка воспитал... Волки, говорят, смертельную жилу знают, чуют - никакой пес против них не устоит, да где же его взять, волка-то?..
Мы помолчали.
- Может, он уймется?.. - я имел в виду злопамятного аптекаря.
- Нет... Вольдемар человек задумчивый, что задумает, то свершит, даром что интеллигент. Пропал теперь я...
Мне стало жаль его, неужели нет никакого выхода?
- Видно и вы не можете мне помочь...- он вздохнул. Мне сделалось неловко.
- Тогда вот что, - он приблизил свое лицо к моему, глаза его загадочно мерцали,- дайте мне, пожалуйста, восемьдесят копеек...
Ну, конечно... - я дал, хоть как-то смогу его утешить. Он поблагодарил - и исчез в темноте.
А я шел домой по темному осеннему парку и представлял себе Вольдемара, ядовитого аптекаря, тонкого, со змеиной головкой и подвижными пиявками-губами... и его таинственного пса...- с львиной гривой... ноги бревна!.. пасть - о-о-о! - и с полуприкрытыми узкими монгольскими глазами.

 

 

ЧТО МОГУ

В путешествиях во времени случаются осечки, и путешественник встречает самого себя. Говорят, что от этого бывают большие неприятности, но я не верю. Ничего плохого не случится, и хорошего тоже - просто ничего не произойдет...
Я иду, мне сорок - и встречаю себя, двадцатилетнего.
- Что ты тянешь свою девушку, не даешь ей смотреть на витрины?..
- На витрины смотреть - мещанство.
- Тогда выбери другую девушку, эту все равно не удержишь.
Дурак, нашел, что говорить - она нравилась мне. Я надеялся, она поймет - наука важней всего. Так что лучше помолчал бы... Он смотрит на меня - перед ним седоватый человек, кое-как одетый, с лысиной во всю голову.
- Ого, а у меня только начинается.
- Дальше пойдет быстро, годам к тридцати полностью облысеешь.
Снова сплоховал! зачем парню настроение портить...
- Слушай, тебе не хочется рисовать?
Он смотрит на меня как на сумасшедшего:
- Не могу, неспособен к этому. И мне нравится наука.
- А может попробуешь - порисуй немного...
- Исключено. Мне хочется понять причины жизни, а они в химии.
Я смотрю на него. Зачем ему живопись?.. Пусть будет наука. Зря ты связался с этим возрастом. Тебе нечего ему сказать. Ни подтолкнуть, ни предостеречь невозможно...
- А ты что сделал в науке?
- Написал диссертацию, полсотни статей, книгу...
- О-о, здорово... - он удовлетворен, уходит, волоча за собой девицу, на которую не могу смотреть без стыда. Нет, ты попал не в то время. Этого крокодила не свернешь, пусть сам ломает голову... Поворачиваю рычажок - и передо мной мальчик в плаще и кепочке, гуляет у моря. Его останавливает какой-то старик, показывает фотокарточку. Он удивлен:
- Моя... А вы кто?..
Не узнает.
- Ты кем хочешь стать?..
- Не знаю еще. Если б мог - стал бы великим писателем... или художником.
- Послушай, я из будущего. Надо срочно начинать - пиши или рисуй. Гения не обещаю, но что-нибудь получится.
Он молчит, носком ковыряет землю. Упрямый. И не верит. А может не хочет «чего-нибудь»?.. Ну, что за черт, куда же мне ехать, не в роддом же... Я знаю куда. Поворачиваю рычажок - и в полутемной комнате. На раскладушке лежит человек. Ему тридцать два. Что-то все не ладится, не клеится - интерес пропал, что ли?..
Наклоняюсь к нему:
- Пропал. Пора признаться себе, начинать другое.
- Что я могу… Просто устал. Отдохну - что-нибудь придумаю.
Но я-то знаю - ничего он не придумает, промучается еще пять лет. А он и слушать меня не хочет...
Надо исчезнуть. Ухожу из прошлого - не получилось встречи. Ни пользы, ни вреда. Возвращаюсь к себе, вижу - в углу кто-то шевелится. Дряхлый старик… уговаривает, предупреждает…
- Оставь, что могу, то и делаю.

 

 

НЕГОДЯЙ

Мужчина с девочкой гуляли в зоопарке. Я их давно заметил у клетки с тигром, а теперь они решили посидеть на скамейке. Я тоже сидел здесь и смотрел на уток, которые ухитрялись, не двигая ни головой, ни крыльями, скользить по воде, как маленькие кораблики с моторчиком - быстро и неутомимо. Я не умею ни плавать, ни летать, а они умеют... Девочка спрашивает - «почему они не летают?» Ей лет пять, она в красной шапочке и теплом комбинезоне. Отцу около сорока, он в берете и старой куртке, видно, что за одеждой не следит.
- Смотри, какие у них красивые перышки - красные.
- Не красные, а малиновые.
Она права, этот цвет малиновый. Утки кружатся на одном месте, часто окунают головы, смотрят под воду.
- Зачем они?..
- Там, наверное, есть еда.
Мне уже пора домой, но здесь тихо и особая какая-то жизнь. Скрываешься?.. Что поделаешь - скрываюсь. Смотрю на уток, как они плавают. Я не стал бы плавать, сразу бы улетел.
- Так почему они не летают? - Девочка тоже хочет знать.
- Здесь корма много - зачем им лететь. И куда?..
Может он и прав, а может им крылья подрезают, я слышал. Но ей не обязательно это знать... Утки нырять перестали, поплыли большими кругами, скользят между листьев, которые то и дело пригоняет ветер. Скрываюсь... Но уже пора, лететь не можешь - живи как все...
Девочка спрашивает:
- Папа, ты негодяй?..
Она долго думала, когда смотрела на уток - спросить или промолчать...
- Кто тебе сказал?..
Она задумчиво смотрит на носок ботинка, покачивает ногой.
Мужчина вздохнул:
- Ну, пойдем...
- А ты купишь мне Чебурашку?..
- Куплю, куплю. А где это продают?..
- У всех девочек есть.
Они встали и пошли к выходу. Я еще посидел немного. Утки уплыли на другой берег, вылезли из воды и важно переговаривались. Может быть, негодяй - просто негодный к чему-то человек?.. Негодный к тому, чтобы летать, например. Негодник... Тогда мы все негодяи. Хватит, пора, пора за дело... негодяй...

 

 

ПЕРЕТЕРПЛЮ...

Один бы я сюда не попал, ни за что бы не додумался… Палатка освободилась только что, дощатый пол, две железные кровати, выглянешь - озеро поблескивает, другой берег далеко-далеко... Август, правда, и ночи холодные, но у меня два одеяла, а под кроватью бутылка хорошего ликера - перетерплю. Лес сосновый и еловый, мох и ржавые иголки, впадины и канавки - следы окопов, заросшие, еле заметные, а по краям - маслята... Хорошо бы оказаться здесь лет пять тому назад, когда не было этой, а была другая... Впрочем, сам виноват... Лежу на кровати, читаю детектив, время от времени протягиваю руку - бутылка на месте... делаю один-два глотка - тепло, хорошо... Она бесится - видите ли, надо собирать грибы, она выяснила уже, где их можно варить. Можно наварить целое ведро... А, черт, пусть делает, что хочет. Беру верную бутылку - еще много, а завтра что-нибудь придумаю... «Ни работать, ни отдыхать не умеешь...» Как трудно сказать - отстань, уйди... уже сделано столько ошибок... Запутался вконец... Инспектор тем временем напал на след. Обедать?.. потом, потом... Впрочем, нет, потом будет хуже, кончится детектив, опустеет бутылка... Столовая на берегу, лестница ведет к озеру, разбитые ступени, желтые листья... старый помещичий дом... Надо что-то решать... А кормят здесь неплохо... Теперь в палатку, на кроватку, пару глотков и за дело - инспектор не дремлет... Слава Богу, она нашла подругу и ушла в лес. Можно лечь на спину, подумать, и никто не будет заглядывать в лицо. В голове пусто, кажется, всё - ничего больше не напишешь, откуда взять?.. И удрать некуда. А ведь здесь хорошо, вот если бы не она... Сам виноват. Ликер прекрасный - «Старый Таллинн». Но осталось немного. Похоже, инспектор на правильном пути... Темнеет, долго же они гуляют... А вдруг уехала?.. Бутылка пуста... Нет, вот они идут. Грибов много... варить, варить... Впрок, на долгую зиму. Готовится. Как я сюда попал? Сам бы ни за что… Ничего, рядом, говорят, магазин. Перетерплю, перетерплю...

 

 

МОЖЕТ, ДИКИЙ?..

Я открыл дверь и выпустил кота. Он задрал хвост и поспешил вниз. Пусть погуляет, пока еще солнышко. Осенью он приходит мокрый и взъерошенный, хрипло вопит на лестнице - совсем другая погода. А сейчас ему хорошо... Сверху спускался старик, который живет на пятом.
-Твой кот?..
Не люблю этот вопрос, какой же он мой - живем в одной квартире, ну друзья или приятели... как я могу присвоить чужую жизнь?.. Кот ушел, а старик остановился и рассказал мне, как ездил на прошлой неделе на ту сторону реки, там он ставит палатку и ловит рыбу. Пенсия у него деревенская, не проживешь, и рыба сильно помогает. Так вот, там, оказывается, живут коты, их целая колония. За рекой поле, овраги, дальше лес на много километров, что же там делать котам?..
- А кто-то завез, видно избавиться хотел, одного, другого... вот они и размножились. Пришли, сели вокруг меня - смотрят на рыбу, облизываются. Я им всю мелочь отдал.
Старик видел котов десять или двенадцать, но думает, что их гораздо больше. Самый главный у них большой рыжий кот, пушистый и свирепый. Летом они, конечно, не голодают - мышей полно, а вот как зимой им выжить?..
Старик усмехается:
- Зимой они по льду к нам переходят - и живут среди нас, как будто домашние, а на деле самые что ни на есть дикие коты. А как снег начинает таять, уходят по льдинам обратно, на свой берег.
На том берегу заброшенная деревня, называется Республика. Когда-то свезли вместе дома, решили жить коммуной, но в первый же голодный год коммуны не стало, и остались развалившиеся хаты. В них и живут коты. А что?.. совсем не плохо.
С тех пор я часто думаю о тех котах. Как они там? - живут республикой, сами по себе - и не тужат. На своего смотрю - не оттуда ли?.. А он виду не подает.
- Ты там был?..
Он молчит, в глазах искры. Может, дикий? А что, вполне может быть.

 

 

БЕДОНОСЕЦ

У нас есть кот, и с ним всегда что-нибудь неприятное случается. То ударят, то поцарапают, то лишай подхватит, то лапу расшибет. Вечно побитый, истерзанный ходит, огорчает нас каждый день. Кругом коты как коты, ну, подерутся разик, а наш какой-то особенный. Так и живем без радости от зверя, в постоянной тревоге находимся - что он сегодня придумает, как собой распорядится... Вы скажете - ну, что за тема, кот, неинтересно нам. А вы подумайте, чуть дальше кошачьего хвоста взгляните - и вам откроются большие просторы для мысли. Вот, например - это жизнь его так прижимает, подкладывает коту свинью на каждом шагу или в нем особое свойство есть, которое его из беды в беду толкает. Жизнь у него бедоносная, или сам бедоносец он, особый подвид кота разумного, зла себе не желающего?.. Если особый, то непонятно, как он еще себя не уничтожил, не исчез с лица земли... Почему эволюция при всей суровости допускает такое издевательство над своим течением?..
Смотрю на него - парень как парень, уши на месте, хвост как хвост... Конечно, побитого, если хромает, сразу заметят - добьют... и если плохо выглядит, шерсть вылезла - не простят. Даже плакать красиво надо, чтобы помогли, а как же... Взяли домой, полечили, откормили, шерсть лоснится... Выпустили - через два дня пришел - зуб выбит, полгубы оторвано. Стал малость кривоват, хорошо, что сверху не видно, за эту губу ему бы добавили... Снова полечили, отпустили - спрыгнул с балкона, исчез. Теперь вот жду - придет - не придет... что с ним в очередной раз приключится?.. Может, думаю, потому кругом все целы, что он беды на себя привлекает? Или, если ударят, не бежит, от страха осторожность теряет?.. есть и такие...
Одним словом - не простой кот. Древние греки сказали бы - судьба, а сам он ни при чем. Они верили, а мы не знаем, а если не знаем, то совсем теряемся, просто ничего сказать не можем... Может бедоносец, может судьба... Кругом коты бегают - все целы. Как в этом разобраться - голова кругом идет. А вы говорите - кот... А если свою жизнь взять?..

 

 

НЕ ГРУСТИ, СЕРГЕЙ! 

У меня в туалете поселился паук. Не какой-нибудь черный каракурт, и не светлый с длинными ногами, луговой, а обычный, домашний, небольшой такой, крепенький, серого цвета. Я его назвал Сергей, потому что серый, и мы теперь с ним дружим. Я вхожу - ну, как, Сергей? - он молчит, но вижу, что меня заметил. Он угол один загородил паутиной и ждет. Но ждать-то нечего, он здесь новичок и не знает, что мух у меня нет. Сидел несколько дней и исчез. Я думал - отчаялся, ушел к соседям, а он, оказывается, сплел вторую паутину, в другом углу, и снова сидит, ждет. Мне жаль его стало, ну, что за жизнь - паука даже накормить не могу. И вспомнил про тараканов. Правда, они у меня тоже не живут, потому что нет еды. Я дома не держу, поел в городе и хватит. Нечего грязь и сырость разводить. Поспал, ушел - вот и весь дом. А теперь с этим зверем возись. Но жаль его, ничего не поделаешь, сидит себе и сидит. И вот я вспомнил про тараканов. Они у меня не живут, но по ночам пить ходят. У меня кран сломан, второй год вода течет. И они по ночам целыми семьями приходят на водопой. Я часто их вижу, потому что плохо сплю. Проснусь и лежу, смотрю в потолок. Когда-то я жил не один. Здесь даже весело было. Но это давно было... а теперь вот новая проблема навалилась - как паука прокормить. Иду в ванну тайком - и вижу - тараканчики резвятся. Беру одного, осторожно, чтобы не придавить, ведь нужен-то живой - и несу в туалет. И бросаю с размаху в паутину. Первый раз не рассчитал - таракан как утюг головой паутину прорвал, слабую паучью холстинку разметал - прыг на пол и бежать. Я не стал его догонять - имеет право на счастье, иду снова, наученный опытом, ловить новую еду. Тараканы тем временем, то ли предупрежденные тем, счастливчиком, то ли еще как, но осознали опасность - заметались. Но все-таки догнал, схватил - и несу... выбрал поменьше, послабей... Несу и думаю. Что я здесь делаю но ночам, чем занимаюсь... Ты интеллигентный человек? Если интеллигентный, то объясни, пожалуйста, почему ты паука жалеешь, а тараканов - нет?..
Стою в передней в темноте, по голым ногам холодный ветер дует - и думаю. Почему так жизнь повернулась? Тараканом быть не хотел, а для паука навыков не хватило?.. Ничего, теперь у меня есть свой паук. Тараканов не жаль, их много, а Сергей один. Пусть он хищник, но вызывает симпатию. Он один, и я - один. Он сам по себе живет. Может ему тоже скучно... или тоскливо по ночам... или по дням, кто его знает... Несу таракана и потихоньку опускаю в сети.
Удачно! Паук встрепенулся, мигом очутился рядом с таракашкой и очень изящно, одной мохнатой лапкой его обвязал, чтобы не вывалился на пол... знаете, таким движением - "давай, тебя перевяжу...", как артист Филиппов в старом-престаром фильме - "...летят по небу бомбовозы, а я израненный лежу, ко мне подходит санитарка, звать Тамарка, давай, тебя перевяжу..." - и делает вот точно такой небрежный и изящный жест... Ну, думаю, имя твое Сергей, а фамилия теперь будет Филиппов. Сергей Филиппов - совсем неплохо.
Тем временем Филиппов таракана обвязал и отправился в угол. Не хочет при мне есть, тонкая натура. Он прав, ничего красивого в этом нет, особенно, если зубы износились. В столовой люди друг на друга не смотрят, почти как в общественной уборной. Я-то привык, но Сергея понять могу. Говорят, живут целые народы, которые стесняются есть на людях, религия не позволяет, не знаю... Я ушел, а утром смотрю - в сетях болтается еле заметная тараканья тень. И Сережа снова сидит в углу, ждет...
Теперь я каждый день, как приду домой, сразу в туалет - «привет, Филиппов!» Он на месте, сам, конечно, ничего не поймал, но это не беда. Подождем до ночи, тараканы пойдут на водопой, и все будет, Сергей, все будет... Скоро пенсия, и мы с Сергеем дома такую еду разведем - пальчики оближешь. Будут к нам мухи прилетать - и оставаться. Что такое тараканы...- очень жесткая еда, а муха... о-о-о, муха... Ничего, Сергей, все впереди!..

 

 

ВЕЛИКОЕ ИСКУССТВО! 

Два парня, будущие гении, их звали Ван Гог и Поль Гоген, что-то не поделили. Мнения зрителей, наблюдающих эту историю, разделились - одни за Вана, другие Поля поддерживают. Вана защищают те, кто видел американский фильм, в котором он, до удивления похожий на себя, мечется - не знает о будущей славе, досконально рассказывает про картины, по письмам брату, и отрезает себе ухо в минуту отчаяния. Он так встретил этого Поля, так принял в своем доме в Арле!.. а тот, безобразник и бродяга, заносчивый силач… «И картины писать не умеет... да! - так сказал мне один интеллигентный человек, сторонник Вана, - они у него уже цвет потеряли и осыпаются...» Тут на него наскочил один из лагеря Поля и, с трудом себя сдерживая, говорит: «Мне странно слышать это - осыпаются... а ваш-то, ваш... у него трещины - во!» - и полпальца показывает. А тот ему в ответ... Потом, правда, Ванины поклонники приуныли - смотрели фильм про Поля, французский, и некоторые даже не знают теперь, кто был прав. А нам это так важно знать... Вану страшно и больно, он выстрелил себе в живот, уходит жизнь беспорядочная и нескладная, несчастная жизнь. Все эскизы писал, а до картин так и не добрался. Но это он так считал, а эти-то, болельщики, они же все знают наперед, все!.. им чуть-чуть его жаль, в неведении мучился, но зато что дальше будет - ой-ой-ой... мировая слава... гений... Что Поль, что Поль... На своем дурацком острове, полуслепой, художник называется, умирает от последствий сифилиса или чего-то еще, тропического и запойного...
- Он нормальный зато, Поль, и жену имел, пусть туземную, а ваш-то Ван просто псих, уши резал и к проституткам таскался...
Представьте, идет вот такой спор, хотя много лет прошло, умерли эти двое. Ну, и что, если давно. Смерть весьма нужное для славы обстоятельство. С живыми у нас строже, а мертвые по особому списку идут. У них льготы, свое расписание... И все-таки важно их тоже на своих и чужих поделить - Ван, к примеру, ваш, а Поль - мой... И вот болельщики, собравшись густыми толпами, валят в музеи, смотрят на Ванины и Полины картины, которые почему-то рядом - и молчат. Думают:
- ... Ван все-таки лучше, потому что обожает труд, руки рабочие и башмаки... А Поль - этих бездельниц таитянок, с моралью у них не того...
- ... Нет, Поль, конечно, сильней, он с симпатией жизнь угнетенной колонии изображает... к фольклору ихнему уважение проявил...
Сзади кто-то хихикает - «мазня... и я так могу...» Болельщики хмурятся, шикают, все понимают, как же - смотрели, читали... Вот если б им похлопать гения по плечу - «Ваня, друг, держись, мировая слава обеспечена...» Ах, если б им жить тогда...
Тогда... А кто кричал тогда - «бей их?..» А потом шел в музей - постоять перед Лизой...

 

ОСВОБОДИ МЕСТО!

Когда-то в этой бутылке был джин, есть такой напиток. Не пили, так не пили, иногда можно на слово поверить. И бутылка перед вами - темно-зеленого стекла, черная с золотом наклеечка, один бок кривей другого, для шика. Нет, не выпил, от прежних жильцов осталась. Нашел в чулане. Через год после переезда обнаружил, полез в темноту с фонариком, найти что-нибудь для клея, любой сосуд. Раньше не нужно было - тюбики, выдавливай себе без забот. Правда, клей паршивый. А вчера привезли - развесной, золотистые зерна, самый хороший. Но с ним возня - нагревать, растворять и прочее, вот и сунулся в кладовку искать какую-нибудь посудину. Не думал, что такая красавица найдется, густозеленая, пузатая, кривая, и написано по-иностранному - «гин»
Схватил, выполз к свету, и вижу - в зеленой темноте что-то странное творится, белый туман зыбится, колышется... Придется промывать. Ухватил пробку ногтями, она на удивление легко подалась, сейчас выскочит. Отскочит с легким хлопком, а из горлышка тонким столбиком этот пар, или туман, вверх, вверх... И вместо того, чтобы истончаться, исчезать, он мутнеет, плотнеет... Прет и прет. Я его пробкой прижимаю, пробкой, чтобы задержать, прервать, а вдруг ядовитый, с военных времен или террористы забыли. А он упругий, верткий, выскальзывает, вырывается, прет и прет!..
Нет, пробка еще на месте, но уж очень свободно подалась, скользит, вот-вот выскочит. И станет передо мной, как лист перед травой... Кто говорит, от этих джинов одни удовольствия, кто о неприятностях... А может сначала удовольствия, потом неприятности?.. Не знаю, только откупоривать расхотелось. Нет, не верю, коне-е-чно, но кто знает, времена такие, что ой-ой. Джин за ночь дворец строил, а тут за два часа империя рухнула...
Стал пробку придерживать, а сам думаю. Зачем мне джин, ну, выпущу... Что я ему прикажу, это же выдумать надо! Какие-то дворцы в голову лезут, верблюды, золото, камни... Все было уже, было! Ничего новенького придумать не могу. А вдруг что-то несуразное сорвется с языка, а он тут как тут? Неплохо бы долгой жизни попросить, но их почему-то об этом не просят, наверное, не по специальности. А дворец у нас по камешкам разнесут, никакой джин не удержит. Нет, не верю, конечно, но черт его знает...
Взял и осторожно поставил на полку. Красавица. Приземистая, с крутыми боками, золотые буквы - иностранка. Джин. Не тот, просто напиток. Сосед пробовал, говорит, сногсшибательный. А тот... Не верю, но кто знает... Смотрю, в бутылке прохладный зеленый рай, и облачко у дна колышется. Выпустишь, не воротишь. Хочешь, скажет, дворец? То, третье?.. А я ему что - не знаю?.. Может разозлиться - зачем тогда выпускал? А разозленный джин уж совсем ни к чему...
Отнял плошку у кошки, клей растворил, давно дело сделано, а бутылка все стоит. И там удивительно приятно внутри - тихо, прохладно, чудесный зеленый рай. Сам бы забрался, заперся пробкой, сел - и думай себе тысячу лет, может, что-нибудь дельное придумаю. Давно хочу, да не получается... Вот только джин, паршивец, занял место. Хочет такое придумать, чтобы самому не по силам было свершить. Он ведь все может - и дворцы, и золото... Все-все на свете. И ничего эдакого - доступного не хочет, ему тоже невозможное подавай. Думает, мучается. Не вылезет, ничем не выманишь.  А если все-таки попробовать, поддеть пробку?
- Освободи место! - скажу.
А он:
- Не хочу!
- Выметайся из горлышка! - я ему.
А он ни в какую.
- И что тебе лезть в бутылку? - скажет. - Я-то все могу, да ничего эдакого, доступного не хочу, вот и сижу в темноте. Тебе-то зачем?
- А я вот многое хочу, да не могу. Дай, посижу, может, что-нибудь и придумаю...
Он молчит, усмехается. А я все смотрю на бутылку, смотрю... В ней туман, зыбится, колышется...

 

 

СНОВА УДРАЛ!

Федор лежал на скамейке, смотрел, как тускнеет закат. Вдруг с легким треском распоролось небо, просунулась большая рука, согнула указательный палец, и чуть хрипловатый вежливый голос говорит:
- Иди сюда, Федя...
Федор спустил ноги со скамейки. Идти тяжело, но надо. Когда выпил, спорить с начальством не стоит, тем более, с таким высоким...
За домом земля истончалась - наверху небо и внизу небо, посредине почва тонкой лепешкой. Встал Федор на край земли, посмотрел вверх - видит, пальцы нервно барабанят по небу. Ишь, издергался весь...
- Говорили, нет тебя...
- На момент отлучился. Не успел вернуться, слышу - кто-то матерится. Европа спит уже, а ты безобразничаешь.
- Хо-хо, ну, это что-о... Ты бы днем послушал, что творилось. Как с луны свалился.
Голос пообещал:
- Вот еще на полстолетия отлучусь, а потом тысячу лет никуда не собираюсь.
- Командировка, что ли?..
- Ну да... Но ты не хулигань, с женой помирись, матом не ругайся... и картошку, наконец, убери, ведь позор...
Федор проснулся - Бога нет, небо светлеет, ветер несет листья осенние, скамейка за ночь остыла...
- Убери, убери... а сам снова удрал...

 

 

ЧЕРЕЗ МИЛЛИОН ЛЕТ 

Через миллион лет здесь будет море - и теплынь, теплынь... Папоротники будут? Папоротники - не знаю... но джунгли будут - и оглушительный щебет птиц. Лианы раскачиваются, на них обезьяны. Немного другие, на кого-то похожие... но не такие наглые, наглых не терплю. В тенистой чаще разгуливают хищники, саблезубые и коварные. Мимо них без сомнения топает, продирается... не боится - велик... Слон, что ли? Ну, да, суперслон, новое поколение... Вот заросли сгущаются, наверное, за ними река? Конечно, река, называется - Ока, желтоватая вода, ил, лесс, рыбки мелькают... Пираньи? Ну, зачем... но кусаются. Сапоги прокусят? Нет, в сапогах можно... За рекой выгоревшая трава, приземистые деревья... Дубы? Может и дубы, а может баобабы, отсюда не видно. Иди осторожней - полдень, в траве спят львы... Нет, это не они... но очень похожи, только грива сзади, а голова голая... А, это грифы - у падали примостились. А львы под деревьями и на ветвях, в тени...
Вот и домик... огород, в нем картошка, помидоры, огурцы... двухметровые... Вообще все очень большое, ботва до пояса, трава за домом выше головы. Раздвинешь ее - там белый тонкий песок, вода... Море... Никаких ураганов, плещет чуть-чуть, и так каждый день - и миллион лет покоя... Миллиона хватит? Хватит-хватит...
Теперь что в доме... Вот это уже слишком. Я просто уже без сил... Сядем на ступеньки. Бегает, суетится головастый муравей. Термит, что ли? Нет, рыжий... Что теперь дальше? Картошку окучивать, помидоры поливать?..

 

 

У-У-У…  

Часики - колбасики. Монтана, мелодии экрана.
Шли нормально, и вдруг заторопились. Идут с ускорением. И не открываются. Ни скальпелем, ни ножичком, ни отверткой тонкой-претонкой. И кнопочки перестали нажиматься…
Не подчиняются! Но ходят и ходят. И все ускоряются, ускоряются…
Снял их, положил. Страшно…
Год лежат, два лежат - ходят и ходят!.. Петь, правда, перестали.
Надо прекратить. Но как открыть?..
Ходили три года, наконец, перестали. Вздохнул с облегчением…
Но если потрясти - снова ходят!
Боюсь трогать - живые…
Купил другие. Снова Монтана, мелодии экрана.
Почему-то не шестнадцать мелодий, а восемь оказалось. А написано - шестнадцать! А в магазине уверяли, все в ажуре… Но молчу - идут нормально, не ускоряются - пусть, я спокойно жить хочу.
Через год и эти начали ускоряться. И не поют больше. Молча взбесились. И тоже не открыть, батарейку не достать.  Откуда такая сила в ней?.. Может, заговор против меня?..
Снял - ходят… И все ускоряются. А те, первые, как узнали?  Тоже начали ходить. Молча. Объединились - и ни звука.
Выкиньте их, мне говорят.
Они же ходят…
Разбей молотком, сосед предлагает.  
Как разбить, ведь живые!.. Но не открываются, не подчиняются. За сутки часовая стрелка - три оборота.  И все ускоряется…
- Железка! - опять сосед, - разбей и забудь.
И дама со второго этажа подтвердила, только деликатней, у ней культурный голос:
- Забудь-те… Выкиньте, купите другие…
Третьи?.. Не могу. Эти еще ходят, душу надрывают. Словно в коме живем.
Часы не человек, уже хором соседи говорят.
Все равно чувствую - жизнь в них, пусть странная, другая, но имеется… То ли дело раньше - завел пружинку, и поскакали. Кончился завод, снова заведи. А эти - сами по себе...
Может - знак?..  Намек. Поперек времени живешь, надоел…
И радиоточка, как назло, на проблему ноль внимания.  Поёт, верещит, советует новые лекарства покупать… А насчет времени никаких сообщений.
Что делать - третьи купил.
И они…
А потом - стрелки отпали! Во всех трех сразу. В один день. И не знаю теперь, ходят или не ходят, без стрелок как определишь…  Ведь не механические, ни звука, ни знака… Но чувствую, что-то происходит. На электронном уровне.
Похоже, судьба решается...
Часики - колбасики. Монтана, мелодии экрана…

 

 

ЭХ, ЖИЗНЬ ...  

Одна женщина говорит мне - «цены растут неуловимо». Что удивительного, жизнь - океан, стихия, пальмы гнутся, шумит камыш, сон разума порождает чудовищ, все гибнет и возрождается, плохое чаще происходит... а хорошее дольше живет, и никто не знает, отчего и зачем. Жизнь нам дается, как водительские права - право дано, а гарантии никакой, жми на свой страх и риск, выбирай пути по вкусу, и не плошай.
Один директор взял на работу женщину. У нее муж расстрелян. Жена врага, ей жить не обязательно. Все отворачиваются, а у нее ребенок есть просит. А этот директор говорит - «а-а-а, ладно, возьму, если что - не знаю, не видел, ошибся, голова болела...»
Среди общей стихии нашелся человек. Бывает, хотя непонятно, почему и зачем. Помог, и мать с дочерью живут. Дочь выросла, вышла замуж, у нее тоже родилась дочь, ничего особенного, и это бывает. Мать ей на досуге рассказывает про бабку и того директора, ни фамилии, конечно, ни имени - забыли, и город уже другой, но вот был такой директор, и это, оказывается, важно.
А у директора, он давно умер, тоже была дочь, и у той дочь - выросла, стала продавщицей и живет в том же городе, что внучка врага, которая рассказывает мне про цены - растут неуловимо, за ними не уследить, не поймать, не остановить, и жить снова трудно, а в трудные времена случаются непредвиденные поступки, кто говорит - от Бога, я думаю - от людей. Жизнь нам дается, как водительские права, уж если дали, то не плошай, жми на всю железку, выбирай пути-дороги, и гарантии тебе, конечно, никакой.
Внучка врага бежит в магазин за сахаром, то есть, песком, и говорит продавщице, той, что внучка директора:
- Мне песку, я прохожу по списку, - дом сказала, квартиру, и паспорт предъявила без напоминаний.
А продавщица ей вместо песку сахар подает. Может не заметила, а может обмануть хотела. Женщина приходит домой, разворачивает пакет, а у нее вместо песку... и не какой-нибудь быстрорастворимый, а самый долгоиграющий, на кой он ей, если варенье варить!
Она назад, и говорит продавщице в лицо:
- Ты что мне дала, тварь или растяпа, не знаю, как тебя назвать уж...
А та ей:
- Ой, ошиблась я, простите... - и подает песку целых три пакета. И сахар ей оставила! Н-н-у-у, дела-а-а...
Женщина, та, что внучка врага, возвращается и говорит семье:
- Извинилась... и сахар оставила...
И ничего особенного дальше. Продавщица работала, работала, потом умерла, у нее детей не было, а та женщина, у которой сахар и песок, дочь родила, и всю историю ей передала - о продавщице, которая призналась. А про директора забыла рассказать. К тому времени сахар перестали песком называть, и давали, говорят, свободно. И даже паспортов не стало, одни водительские права - кати, говорят, куда хочешь, только гарантии никакой.
И все забылось, и паспорта, и списки, и директор этот, и продавщица, которая извинилась... Все забывается. Жизнь - океан, сон разума, стихия, пальмы шумят, камыш гнется и скрипит, все гибнет... И вдруг заново возникает, опять возрождается. Плохое чаще происходит, это разумно, логично, и легко понять. А вот хорошее - неразумно, нелогично, понять невозможно... и все равно дольше живет. Только все равно забывается. Но вот удивительно - появляется снова, и главное - само, без напоминаний, подсказок, без причин и всякой пользы, иногда больше размером, иногда меньше, но несомненно - оно... И, может, в этом спасение, что само и без пользы? И загадка...
Эх, жизнь... Только вот гарантии никакой.

 

 

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ...

Люблю ли я лето... Звучит? Представьте себе, был когда-то конкурс языков на красоту звучания, и каждая нация могла выставить одну фразу. Сказки, вы скажете, не могло этого быть, что, им делать было нечего, и вообще... разве можно сравнивать по звуку! А вот и было, мне рассказывала в детстве старушка-эстонка, Люба. Хорошо бы расспросить поподробней, но ее уже нет среди нас. Хотя кто среди нас, кого нет... кому судить! Для меня ее голос еще звучит, а многие живые давно мертвы. Люба говорила, в Италии конкурс был, и победили, конечно, итальянцы, второе место занял ее родной эстонский, с фразой - "линд лендас юле силла", она любила повторять ее, звук тонкий, нежный, как сейчас слышу, трудно передать это "ю" - едва касается губ и улетает... Представьте себе атмосферу - небо синее, море черное, ослепительные камни, Колизей, на ступенях сидят представители наций, вверх, вверх уходят древние скамьи, до самого неба, вокруг толпы людей — сидят, стоят... Объявляют тишину, на круглую сцену спускается очередной представитель, гробовое молчание - и он произносит. Почтенное жюри смакует звуки, никакой еще техники, все на слух, строчат в блокнотики... грохот  аплодисментов, и снова тихо: спускается новый глашатай, его объявляют, он замер - и выкрикивает на своем языке. Никто не понимает, конечно, и зачем? — все слушают звуки слов. Звуки живут, кружатся в воздухе, улетают; все любят друг друга, слушают - понимают... Фраза должна быть короткой, это условие, и в ней что-то обыденное, скучное, чтобы даже немногим, понимающим смысл, не портить впечатление, не отвлекать от главного — только звук оценивается, только звук! Итальянцы себя не забыли. Ну, зачем так, язык у них хоть куда, много воздуха в нем, легко поется…
А русского вот не было. Русские заняты были, гражданская шла, и никого, конечно, не прислали соревноваться за чистоту звука. Может и хорошо, ведь надо уметь представить, а то вышел бы какой-нибудь комиссар, закричал про пролетариев или еще какую-нибудь гадость, все исказил бы грубыми звуками, искорежил... Нет, ни при чем гражданская, нам вообще смешно выкрикивать простые почти бессмысленные звуки - зачем? - «мы смысловики», как сказал поэт, кстати, зря на себя наговаривал, он в звуках понимал, дай Боже каждому. И все-таки, чтобы вот так, просто, выйти, набрать воздуха - и чисто, звонко прокричать что-то совсем простое, обыденное, но самое любимое, заветное, как жизнь, как смысл?.. Нет, не можем, слишком тяжело дышим, безрадостно погрязли. А звук - он может сам, когда и не знаешь смысла, не постиг еще - остановить, потрясти, ошеломить, заставить... я не беру музыку, в ней он прямо к нам обращается, я о словах. Не-ет, не в громкости дело, чем тише речь, тем значительней слово, чем громче, тем пошлей получается...
Представьте себе - такой конкурс. Люба рассказывала, я верю - было. А сейчас? Можете представить? Не получается? Линд лендас юле силла. Буква "ю" особая, рождается и тут же улетает. Небо высокое, камни теплые... И все слушают друг друга, радуются звукам. Всего-то - "птичка перелетела через мост". Но как звучит! Победили, правда, хозяева, но эстонцы второго места никому не уступили, тоже неплохо. ЛИНД ЛЕНДАС, ЛЮБА, ЛИНД ЛЕНДАС... Жаль только, русских не было.

 

 

ПОВЁЛ УСАМИ

Больше всего мы спорим о том, чего не видим, не знаем - о Боге, истории и свободе. Наконец, устанем, угомонимся - и к карте. Она у нас вместо клеенки на кухонном столе. Очень удобно - ешь и глазеешь на разные страны. За едой они хорошо запоминаются, так и впитываешь глазами. Есть еще одно место, где карты изучать интересно, но о нем неприлично говорить. Мой сосед там все стены Африкой обклеил. Спросишь - где он?.. - жена отвечает - в Африке, путешествует... А мы странствуем за столом. Когда-то Монтень говорил, правда, давно это было - если, мол, какая-нибудь самая захудалая страна не пустит меня в свои пределы... да что не пустит, пусть только объявит о таком решении - я так оскорблюсь, что всю жизнь помнить буду... Видно карт у него не было подходящих, а теперь они на каждом углу - путешествуй. Сижу, рядом Океания, так уж надоела, что проси меня на коленях - поезжа-а-й... - не поеду! Успел Австралию разлюбить, с Новой Зеландией - выглядят неопрятно. Жена говорит - «варенье аккуратней ешь...» - а у самой на Мадагаскаре дырка, километров триста в диаметре. Говорит, не знаю, как получилась, спрашивала у кота - не признается... Вот как-то сидим, везде побывали, устали, валюты не осталось - пора домой. А неохота, чувствую, что не догулял. Вот бы, думаю, как-нибудь в размерах уменьшиться, чтобы границ не признавая, всю землю исследовать, ногами исходить...
Не успел подумать, как стал уменьшаться, уменьшаться... вижу - лечу, вернее, падаю с большой высоты и на меня надвигается земля, как будто я из космоса выпал. На морской берег шлепнулся, желтый, плоский и твердый, но не ушибся, даже не испугался, будто обычное дело свершил. Вскочил, побежал вглубь страны, и, странное дело, изо всех сил бегу, лапки мелькают, а все почти на месте... Скользко... Впереди бархан, кое-как вскарабкался, смотрю - черная дыра... Нагнулся - глубоко... внизу прохладно, темно, приятно... Мадагаскар! На задние лапки поднялся - всю землю разом увидел. Плоская она! гладкий плоский мир - лежит, не шевелится. Докитовый период. Земля на китах живей была - колыхалась. Куда теперь?.. По скользким странам-морям бегать?.. Подумал, повел усами - и спрыгнул в дырку...
Чувствую - лечу, вернее, падаю в темноте, а внизу слабый свет пробивается, растет, приближается - и вдруг влетаю, врываюсь в светлое теплое помещение, шлепаюсь на стул - и опять цел, жив и здоров. Перед стулом стол, на столе карта, на ней остров Мадагаскар с дыркой, километров триста в диаметре. Свет горит, жена за столом, чайник на плите кипит... Кто-то за дверью шуршит, скребется. Жене, как всегда, лень - «иди, взгляни...» Крошки с усов смахнул - пошел. В коридоре сосед, на полу возится, под ковриком ключ свой ищет.
- Ты откуда?..
- Из Африки... - говорит и усами шевелит. Спинка у него в известке, лапки в пыли...

 

 

ТАРАКАНИЙ БОГ

Я взял тетрадь, из нее выпал таракан. Довольно крупный, мясистый, звучно шлепнулся на стол - и побежал. Я смахнул его на пол. Он упал с огромной высоты на спину, но ничуть не пострадал - отчаянно болтал ножками и шевелил длинными усами. Сейчас перевернется и убежит... Он раскачивал узкую лодочку своего тела, чтобы встать на ноги - мудрость миллионов лет выживания спасала его. Я смотрел на него, как небольшая гора смотрит на человека - с досадой - существо, слишком близко подбежавшее к ней. Сейчас он думает о том, как удрать. Он не понимает, что от меня не уйти. Пусть не бегает по столам, по любимым моим тетрадям. Он думает, что перевернется - и дело сделано. Он только предполагает, а я - располагаю. Чем я не тараканий бог? Я наперед знаю, что с ним будет. Я накажу его за дерзость... Смотрю, как он барахтается - сейчас встанет... Все-таки, неприятное существо. Зато у него есть все, чтобы выжить - он быстр, силен, бегает, прыгает - почти летает. Не хватает только панциря, как у черепахи. Представляешь - панцирь... Я его ногой, а он смеется - вдавливается в подошву, как шляпка гвоздя, выступающего из пола, - освобождается и убегает. Да, панцирь ему не даден... И ум у него точный и быстрый, но недалекий. Он предполагает, а я - располагаю.
Я сижу за столом, повернувшись к таракану. Пожалуй, я поступлю как бог - дам ему поверить в шанс. Переворачиваю его. Он бежит через комнату в дальний угол. Чудак, я же его догоню. Не спеша встаю - и вижу - совсем рядом с ним щель в линолеуме. Таракан вбегает в щель, как в большие ворота, и теперь бежит себе где-то в темноте по известным ему ходам... А я, назначивший себя его богом, непризнанный им - остаюсь, беспомощный, один в огромном пустом и гулком пространстве.

 

 

МАМЗЕР

Люблю, люблю... воркуют, сволочи, нет, чтобы подумать обо мне! Я так им и вылепил, лет десять мне было, что-то в очередной раз запретили, как всегда между прочим, в своих делах-заботах, сидели на кровати у себя, двери раскрыты, и я, уходя в свой уголок, негромко так - «сволочи...» Она тут же догнала, влепила оплеуху, он с места не сдвинулся, смущенный, растерянный, может, со смутным ощущением вины, хотя вряд ли - давно забыл, как все начиналось - «вот и живи для них, воспитывай...» - говорит. Тогда они давно уж в законном браке, и только бабушка, его мать, гладя по голове, говорила непонятное слово - «мамзер». Это она шутя, давно все забылось. Мамзер - незаконнорожденный, я потом узнал. Тогда, в начале, я был им ни к селу ни к городу, случайный плод жаркой неосторожной любви, зародился среди порывов страсти при полном безразличии к последствиям, а последствием оказался - я! И первая мысль, конечно, у них - избавиться, и с кровью это известие принеслось ко мне, ударило в голову, ужас меня обжег, отчаяние и злоба, я ворочался, беззвучно раскрывая рот, бился ногами о мягкую податливую стенку, она уступала, но тут же гасила мои усилия... При встрече с ней родственники шарахались, знакомые перестали здороваться, а его жена, высокая смазливая блондинка - у нее мальчик был лет двенадцати, их сын - надменно вздернув голову, рассматривала соперницу: общество не простит. Все знали - не простит. Оставлю - назло всем, решила она, и ходила по городу с высоко поднятой головой. И этот цепкий дух сопротивления горячей волной докатился до меня, даруя облегчение и заражая новой злобой, безмерно унизив: мне разрешено было жить, орудию в борьбе, аргументу в споре, что я был ей... И тут грянула великая война, общество погибло, ничего не осталось от сословной спеси, мелких предрассудков, сплетен, очарования легкой болтовни, интриг, таких безобидных, шуршания шелковых платьев - променяли платья на еду в далеких деревнях... Потом жизнь вернулась на место, но не восстановилась. Постаревшие, испуганные, пережившие проявления сил, для которых оказались не более, чем муравьями под бульдозерным ковшом, они еще тесней прижались друг к другу, и с ними я - познавший великий страх, родительское равнодушие - случайный плод, я родился, выжил, рос, но мог ли я их любить, навсегда отделенный этими первыми мгновениями, невзлюбивший мать еще в чреве ее, и в то же время намертво связанный с нею - сначала кровью, узкой струйкой притекавшей ко мне, несущей тепло, потом общей судьбой, своей похожестью на нее, и новой зависимостью, терпкой смесью неприязни и обожания, страха и скрытого сопротивления?.. Теперь они, наверное, любили меня, но тень, маячившая на грани сознания, отталкивала меня от них... Я взрослел, и начал искать причину своей холодности и неблагодарности, - которые удивляли и пугали меня, вызывая приступы угрызения совести, - своего напряженного и неприязненного вглядывания в этих двоих: они между прочим, занятые собой, пробудили меня к жизни, потом долго решали, жить мне или не жить, и оставили из соображений мелких и пошлых. Но все мои попытки приблизить тень, сфокусировать зрение, наталкивались на предел возможностей сознания, и только истощали меня... И тут отец умирает, унося с собой половину правды; часть тайны, оставшаяся с матерью, заведомо была полуправдой, я отшатнулся от нее, прекратив все попытки что-либо понять. И годы нашего общения, вплоть до ее смерти, были наполнены скрытым раздражением, неприязнью и острым любопытством. Она узнавала во мне его: он давно умер, а я повторял и повторял его черты, повадки, словечки, отдельные движения, причем с возрастом появлялись все новые знаки родства, откуда? я не мог ведь подсмотреть и подражать! Даже спина у меня была такая же, широкая и сутулая, и это радовало ее, и обувь она мне покупала на два номера больше, хотя отлично видела, что спадают с ноги - это казалось ей недоразумением, которое следует исправить, ведь у Него была большая нога, и у меня должна быть такая же...
Она умерла, не дождавшись разговора, который, она считала, должен все прояснить, и стена рухнет, а я боялся и избегал объяснений, не представляя себе, что ей сказать, только смутно чувствуя нечто в самом начале, разделившее нас. Как-то она, преодолев гордыню свою, все же спросила - «почему ты так не любишь меня?» - меня, все отдавшую тебе, это было правдой, и неправдой тоже, потому что не мне, а Ему, и Его могиле! Что я хотел у нее узнать? Она ничего не знает, также, как я. Да и что я мог бы понять тогда, в середине жизни, полный сил, совершающий те же ошибки, также как они, рождающий между прочим детей...
И только в конце, когда я, свернувшись в клубок от боли, сморщенный старик, теряя остатки сознания, уходил, то вдруг ясно увидел себя, связанного с ней цепью пуповины, испуганного и сопротивляющегося, злобного, ожесточенного... - и понял, откуда всё… и что не могло быть иначе.  

 

ДОКТОР, МУХА!

Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит - сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так - инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, - говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, - есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь, разлетались...» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти... как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная - чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством... И в конце концов видит - свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит - я позади. А мы двадцать лет решиться не можем... или тридцать? не помню уже... Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда - сюда... легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо-муха... Надо по-другому: доктор, мне муха забралась в ушной проход... В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: доктор, муха! - и показать, как она летит, крылышками машет - и влетает, влетает... Тогда он меня к другому врачу - «вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух...
Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб... Китаец может, а муха - это удивительно. Как представлю - влетает... ужас!
- А может все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, - говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю.
- Ну, уж нет, - говорю, - на кой мне врач, вот если бы влете-е-ла...  

 

 
ЗДРАВСТВУЙ, МУХА...

Мне рассказали эту историю, сам бы я ее никогда не придумал. В сущности очень простой случай. Пожилая женщина, старая и больная, привязалась к мухе. Она одна жила, старушка, никто к ней не заходил, и вот как-то раз залетела к ней муха. Залетела и осталась. Была осень, я думаю, потому что скоро ударили холода... Как мы любим это выражение - холода! да к тому же ударили... Ладно, наступили, свалились внезапно, как снег на голову... Ну, опять... но снег, действительно, выпал сразу, в одну ночь, и утром проблема - нужно срочно заделывать окно, зима ударила, свалилась на старушку и рвется в комнату через ветхое окно. Женщина кое-как окно закрыла, заклеила, поминая неприятными словами ЖЭК... Нет, не так - она просто вздохнула из-за больших щелей и притока свежего воздуха в комнату. И аккуратно щели заклеила, не заметив муху, которая от внезапного мороза лежала, одурев, на подоконнике. Если бы она, женщина, муху увидела, то, конечно, выпустила бы на волю. Нет, она просто взяла бы муху и выкинула в окно... или веником - на совок - и в мусорное ведро. А муха, будучи в плохом состоянии, ничего не заметила, а может специально сделала вид, чтобы в доме остаться... Итак, мороз, снег, ветер, старая женщина хлопочет у окна - это зима.
Старушка одна, иногда выходит за хлебом в магазин, который поближе, - и обратно. Ковыляет. Мне трудно описать, как ей по лестнице подниматься. Обычно я пишу от себя - "я", хотя не всегда это действительно я, скорей даже наоборот. Просто представляешь себя человеком, о котором пишешь, он болен - и ты болен, и если почувствуешь, что заболел, то можешь спокойно писать - «я...». Может быть, это не совсем просто, и не спокойное дело - стать другим, но ведь рассказ короткий, можно и потерпеть. Но вот этой старушкой я стать не могу. Мне легче стать мухой. Что-то я все-таки вижу, конечно - палка у нее в руках, и болит нога. Тупая такая боль, и нога тяжелая и холодная. Дальше? Не работает лифт, это понятно, это уже штамп. Вот она идет наверх, на третий этаж, скоро ей дышать абсолютно нечем, сердце бьется гулко и тяжело, вырывается из груди, хочет упасть с лестницы, и чтобы его, сердце, удержать, успокоить как-то и отвлечь, руки должны сжимать что-то, сжимать и разжимать пальцы, руки хватаются за все и ничего удержать не могут. А тут в руке палка, в другой сумка, в ней хлеб, он тяжел, как кирпич. И нечем сердце удержать и отвлечь... Стоим на второй площадке, усмиряем сердце, набираемся сил, крепко сжимаем палку, сумку - теперь без остановок до двери. Дошли, открываем, в передней тихо, темно, никого нет и не будет, ни сегодня, ни завтра - никогда. Но вот муха...
Муха от первого холода ошалела, лапки кверху - и упала с подоконника. Странно, что это само собой произошло... Нет, старушка открыла дверь, дрогнули стекла, потянул еле заметный ветерок из плохо заклеенной щели - и муха, легкая уже, сухая, свалилась за теплую батарею... нет, еле теплую, старушке плохо, мухе достаточно. Полежала, полежала - и отдышалась, ожила. Спать ей расхотелось, крылышки помятые расправила и решила полетать...
Вот тут я ей завидую - летает. Во сне я тоже умею летать, а наяву не получается. Оттолкнешься, ноги подогнешь...- нет, не полетел. Во сне вообще много такого случается, о чем мы мечтаем наяву. Например, видел сон - я знаю слово, которое может разрушить мир, землю остановить, все, что угодно... Нет, я ничего разрушить не хотел, но вот мысль сама, что есть такое слово - и я его знаю... До последнего решающего мгновения - что за слово? - не помню! но знаю, что оно во мне имеется. Нужен только момент, побольше воздуха вдохнуть и прокричать - оно само прокричится, без сомнения, именно то, которое нужно. Темницы рухнут, зло будет наказано - все спасены... И с полетами также, главное - уверен, что умеешь, а проснешься - ни слова, ни полета, все забыл...
А вот муха - оттолкнулась и полетела, сначала боком, потом смелей, и долетела до старушки. Та сварила себе картошечки, хлеба-чернушки нарезала, корочки в сторону - и села пообедать. Муха тут как тут и нагло уселась на картошку, да поближе к маслу... постному. Ее можно понять - нужно срочно восстановить силы. Но и старушку понять нетрудно, она сначала удивилась, а потом возмутилась мушиной наглости и прогнала нахлебницу. Муха проявила настойчивость - и приземлилась на хлеб. И здесь ей не повезло. Но я забыл! был еще суп, и к тому времени, когда муха появилась, он был уже съеден, стояла пустая тарелка с каплями на дне и кусочками капусты... конечно, капусты... и что-то еще там было, мелкое, для меня неразличимое, но мухе вполне достаточное для обеда. Муха, уже почти отчаявшись, кидается в тарелку, в которой ничего, и все равно мыть... Женщина смотрит на муху, и муха на нее поглядывает, погрузила в каплю хоботок и сосет... Ну, что делать с мухой? Поговорить можно. «Ах, ты, муха, вот мы с тобой и пообедали...»
С тех пор муха в доме живет, у нее свое блюдечко есть, всегда еда и питье. Старушка за стол - и муха к ней. По столу похаживает, на старушку погладывает... стоп, это где-то уже было... И не так все гладко у них, бывают и ссоры:
- Почему ночью не спишь, спать не даешь?..
- А ты погаси ночник, погаси...
Станет темно и тихо, спят оба существа, жители комнаты. Вот утро, сумеречный свет, холод, неприветливость жизни... снова магазин, снова лестница... дыхание, сердце, палка... дверь! Скорей закрыть, а то муха вылетит...
- Здравствуй, муха.

 

 

ПОСЛУШАЙТЕ...

Не отнимай время у людей, если тебе нечего сказать. Нечего сказать - хорошо сказано! Но не совсем справедливо. Ведь каждому надо что-то рассказать... потому что имел время подумать. А если вообще не думал, то и об этом хочется сказать. Мне нужно вам кое-что доверить. Это не стихи. И не песня. «Вы хочете песен - их нет у меня...» Дальше?.. «На сердце легла тоска...» Или по-другому? Не помню уже... Вообразите, вчера была осень. Сегодня просыпаюсь - за окном зима. Градусы те же - около нуля, а пахнет по-новому, воздух резок и свеж. На фиолетовых листьях барбариса тонкие голубые кружева. Запахнешь куртку, выйдешь в тапочках на снег, как на новую планету - и обратно скорей. А может растает?.. Зима как болезнь - начинается в глубине тела, растекается болью, а все-таки думаешь - рассосется, сама собой исчезнет... Не рассосется. Признание неотвратимости - признак старения... Градусы те же - около нуля, а вот не тает и не тает. Барбарис не успели собрать, а плов без барбариса... Зато капусту заквасили. Крошили, перетирали с солью, и корочку хлеба сверху положили - помогает. Знаете, что такое зимой в кромешной темноте - горячая картошка, своя, да с квашеной капусткой? Это другая жизнь, каждый, кто ел, вам скажет. Вам не интересно? Или думаете по-другому? Уходите... А я хотел вам еще рассказать... послушайте...

 

 

ПРОГРАММА

Ученые говорят - в нас существует программа смерти. Приходит время - отдается приказ - пора! - и спускается с цепи сила уничтожения. Сами себя убиваем. Это не проблема, ведь только одной кислоты производим - килограмма полтора за ночь, так что убить себя нетрудно. Можешь из желудка, можешь из печени, и даже из какого-то там костного мозга - откуда хочешь. Время приходит, раздается тихий голос - хватит, собирайся, брат, ничего не попишешь... Сопротивляешься?.. Ну, месячишко продержишься, а больше - ни-ни, ведь когда сам против себя, долго не продержаться. Откуда ждать?.. то ли из желудка, то ли от печени, то ли от этого страшного костного мозга... Круговую оборону, что ли, держать? Какая круговая, если враг внутри, все позиции ключевые захватил... и не враг он вовсе, а ты это сам... А может правильно все? Не заслоняй горизонт следующим поколениям. Порядок во всем должен быть. Жизнь, конечно, сама разваливается и теплым паром расходится по Вселенной, но и здесь суеты и давки допускать не следует. Идем по очереди, номерок на ладони записан - вам сегодня, а вам завтра. Мы, правда, не видим, не знаем, но кому надо знать, тот свободно читает - вам завтра, вам послезавтра... Но позвольте, я еще и не жил... Гражданин, вам за диетическое питание и гимнастику десять добавили?.. добавили... за непослушание и стрессы пять сняли?.. сняли... за машину - еще пять, за жену - три... Все правильно, дорогой, идете на три года раньше. И вообще, с кем спорите?..
А я не спорю, я думаю. Бежать, жаловаться?.. Куда?.. Ведь сам себя. Мина внутри, с часовым механизмом. Тикает. Тикает. Рядом другие люди бегают - тоже тикают. Кто по сторонам смотрит - еще не понял, кто прислушивается, а у некоторых глаза уже - в себя, уши - в себя... еще, правда, бегает, но несомненно ждет. Вот такая картина складывается. Нет, вы подумайте! - не только рождаешься - сам, и живешь - сам, но и вовремя сам себя убиваешь! А все вместе, в распрях своих и постоянной грызне - кто справедливей, кто сильней - разве не приближаемся к краю? Тоже программа? А что... неплохо придумано - все сам... Я не спорю. И не сопротивляюсь. Ведь откуда ждать? - неясно. Может из желудка, может из сердца... или из этого дурацкого костного мозга, кто знает... Тут не до обороны. Иди по очереди и горизонт не заслоняй. За гимнастику добавили? Значит справедливо. Диетическое учли? Все по закону. Некуда бежать. Нечего жаловаться. В поле, на волю? - иди беги. Выбежишь в тишину - и услышишь внутри... Слабое тиканье. Программа!

 

 

ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ...

Видно и прежние жильцы не выращивали ничего в этих двух деревянных ящиках за окном, и земли в них почти не осталось - выдуло, смыло дождями, и торчала какая-то седая трава, случайно занесенная ветром. Она буйно росла, потом умирала, оставались сухие крепкие стебли, их заметало снегом, а весной снова появлялась эта упорная трава. Так было много лет, но однажды, в самом углу ящика, где и земли-то почти не было, возник и стал вытягиваться тонкий желтоватый побег. Из него вырос бутон и распустился цветок, какой-то оранжевый, нежный и довольно большой. Я смотрел на него с недоумением, а он стоял себе среди этой разбойной травы, не ухоженный никем и непонятно откуда взявшийся. Вот наступили холода, а он все еще здесь. И трава уже полегла, и по утрам ее покрывал иней, а цветок все был живой. Мне стало страшно за него, и ничем помочь ему нельзя, стоит себе и стоит. Однажды утром я выглянул в окно - цветка не стало. Жаль его, но ведь он попал совсем на плохое место, и, может, к лучшему все - не вырастет больше... Но на следующий год он снова был здесь, и снова цвел, и снова его сбивал с ног ветер, и ледяной дождь, а потом ранний снег засыпал - похоронил... Может, перекопать здесь все, чтобы он снова не возник и не мучился больше? Но я не мог, и оставил все, как есть... И на третий год он вырос, а я много ездил тогда и дома бывал редко. Приезжаю в темноте, выглядываю в окно, вижу - стоит, и лепестки в темноте кажутся черными, но он жив. Дождей было много, и воды ему хватало, но разве ему место здесь, в пустыне... Осенью он снова стал погибать, мучился и мучил меня каждый день, и я ждал каждое утро его смерти как избавления. Наконец, его не стало.
А на следующий год его все не было и не было. Трава вытянулась в полный свой рост, прошло лето, начались дожди - а цветка нет. Морозы ударили внезапно, листья свернулись в трубочки, но держатся, от трав остались тонкие скелетики, но прочные, не поддаются ветру... а цветка нет...
Что-то случилось...

 

 

ПОГОВОРИ СО МНОЙ... 

Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало. Магазины закрыли, а мест для гуляния мало. Еду. Темные громады... дальше черные улицы поуже, дома пониже... Уплываю, корабль мой мал. Раньше я это любил - там, впереди... Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил... Ну, каждый... он всегда ищет оправдания... Улица, зима, темень, тусклые окна - в них тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит... Еду. Раньше думал - как выбраться из тьмы... Во-он там где-то свет... Покачнулись, стукнуло под колесами - рельсы... будочка, в ней желтоватый огонек... Стой! кто там? кто?.. Уплыло, снова темнота... еду. Я думал - есть светлые города, небо... надо только уехать отсюда. Нет, чернота внутри... изнутри темнота...
Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
- Поговори со мной...
Я говорить с ним не хочу.
- ... мне страшно...
И мне страшно, но не о чем нам говорить, не о чем.
- ...я с женой живу... она все по хозяйству... ночью спит... Я лежу. Думаю?.. нет, меня качает на волнах... страх меня качает. Умру - что с ней будет... Уходим в темноту. Неужели всегда так было? Ведь верили, улетали к свету... Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай... здесь все отравлено... Хочу верить - будет Страшный Суд - всех к ответу... И в это не верю.
- Ты что... так нельзя, старик...
Нагнулся - он уже спит. Нет, нет, нет, на первой же остановке... дальше не поеду, выпустите меня!.. Давно позади огни, город, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость... Под нами нет земли. Оправдания нет...
Не надо! пусть это сон - яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо - гражданин, ваш билет!.. А, как хорошо! да, билет, конечно билет - вот он, во-о-т... А что со стариком? Лицо белое... улыбается...
- Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной...

 

 

ЕЩЁ ЖИВОЙ!..

Старый кот совсем выжил из ума! Я зову его, а он не слышит. Подхожу ближе:
- Феликс!
Наконец, увидел меня:
- А, это ты...
Шерсть свисает клочьями, у основания хвоста почти голо и видна свежая царапина - значит досталось, убегал от кого-то... Он потягивается, вытянул вперед лапы и зажмурился. Вот лапы узнаю - такие же мощные, как были много лет тому назад, когда он сам пришел к нам. Он зевает. Правого верхнего клыка нет. Вышел из кустов и стал чесать за ухом, долго, с костяным стуком. Летит пух во все стороны. Я стою и жду его. Наконец, пошел, но тут же снова потерял меня, чуть не попал под ноги прохожему, кое-как выпутался и стоит, смотрит по сторонам. Увидел двух женщин - не пойти ли обратно, с ними... Я подхожу и беру его на руки. Он сухой и легкий как пушинка. Ставлю на плечо, он это любит, и мы идем вверх по лестнице. Ходить ему стало трудно, что ли? Прыгает он еще неплохо, а бегать вот совсем не хочет... Он сосредоточенно ест, медленно пережевывает кусочки рыбы, потом долго пьет молоко и отходит в сторону. Теперь он прыгнет на колени, обязательно прыгнет. Он подходит и прыгает, легко отделяется от пола - и уже у меня. Нет, он еще молодец. Теперь он будет долго дремать, а потом встрепенется и побежит к двери. Никакими силами его не удержишь. Каждый раз он уходит как на войну, и я не знаю - увижу ли его еще.
Его нет целый день, а вечером, в темноте, подхожу к дому и зову: «Феликс!»
От темных кустов отделяется маленькая тень - он здесь, живой...

 

 

ГАДКО УСТРОЕНО

Утро туманное, едва выбрался на балкон, голова тупая, в глазах песок. Смотрю, по лужайке, по высокой траве идет Аякс, мой умерший кот. Один из шести, кого мне удалось спасти от чумки, еще котенком. Какие чувства знаете? - интерес, симпатию, притяжение, секс?.. А у меня на самом верху этого списочка - врастание. Аякс врос в мою жизнь, десять лет прорастал, по сравнению с этим любовь - тьфу!.. Когда человек или зверь… неважно!.. становятся частью жизни, неотъемлемой частью, это да!.. Тут я молчу…
Вот он идет, вижу, посматривает наверх... Значит, за мной пришел. Вообще-то мы договаривались с Феликсом, его дедом, но значит - так надо. Провожатый Аякс, Феликс меня там встретит. Где это место находится, думать не хочу, раньше надо было думать... На мне ничего, кроме трусов. Но одеваться незачем, повернулся, пошел. Из квартиры, по каменным ступеням, босыми ногами... Приятно. Не забыли, пришли… Не дали человечьей толпе посморкаться, пошушукаться, потом напиться... Уйду как мечтал. Ни слова ни звука. Не то, чтоб не любил ничего… и удача случалась... Но устроено здесь - всё - ОТВРАТНО. Исключительно гадко устроено. С этим ухожу.
Подошел к Аяксу.
А это не он.
Это Мурзик соседский, хозяева выгнали его, он страдает, похудел, вот и ноги стали как у Аякса, длинные-предлинные...
Я схватил его в охапку, потащил наверх - кормить, кормить!..
И хоть невыносимо гадко всё, чистая правда!.. но у меня со вчерашнего обеда крылышко… Куриное...

 

 

НА ДОРОГЕ

Голубя раздавили. Колесом впечатали крыло в асфальт, шея в крови. Он на спине - бьется, выгибается, встать не может. Увидел меня - затих... И вдруг отлепил крыло, перевернулся, на лапки встал. Стоит покачиваясь... Рядом на синем инее четкий отпечаток крыла, как след давно умершей птицы... А голубь еще жив. Покачнулся, пошел к придорожным кустам. Все уверенней идет, все быстрей. Дошел, упал - замер, сразу горсткой помятых перьев стал - из них клюв раскрытый торчит, в него влетают снежинки... Сухой снег милосердно засыпал птицу. След крыла на дороге посветлел и растаял. Только розовое пятно упорно пробивалось на поверхность, смущало бездумную белизну...
А я шел и думал - почему я такой трус?.. И жить боюсь, и умереть боюсь...

 

  
ЛИСТ СУХОЙ

Осенью зеленый лист становится желтым. В нем какой-то пигмент меняет цвет. Я уже забыл, что в точности там происходит. Почему-то я зеленые листья не люблю и не замечаю, они кишат массой какой-то и просто раздражают, а вот лист желтый - задевает меня. Он висит на ветке, почти голой, рядом с ним небо, высокое и холодное. Стволы деревьев - черные и блестящие от дождя, в зеленоватых пятнах и ржавых крапинках. Стволы торчат из земли, мокрой и холодной, а на земле - желтые листья. Мой лист тоже скоро упадет, но пока он держится. Вот подует ветер, застучат по стволам крупные капли - и вспорхнет листочек, и медленно пойдет к земле, к другим листьям. Но пока что он еще на месте. Потом их сгребут в большие кучи и подожгут... Я каждый день смотрю на него - он совсем прозрачный и светлый, и становится все ярче, а небо уже опускается над ним, тяжелое и бурое... Ну, лети... Он упал, и ярким пятном - на черной земле. Теперь ветка совсем голая. Поднялся ветер. Листья сухие летят гурьбой - торопятся куда-то. Птицы собрались огромной тучей и медленно кружат над голым холмом. Шорох крыльев и шорох листьев сливаются. От костра поднимаются маленькие кусочки сажи, и летят. От стаи отделяются птицы, и тоже, как кусочки сажи, кружат над нами... Скоро зима.

 

 

ИНОГДА В ДЕКАБРЕ

Иногда в декабре погода волнуется - прилетают неразумные западные ветры, кружатся, сами не знают, чего хотят... Наконец, стихают - отогнали зиму, снег стаял, земля подсыхает и приходит новая осень - коричневая и черная, с особым желтым цветом. В нем нет ни капли слащавости, он прост и сух, сгущается - впадает в молчаливый серый, в глубокий коричневый, но не тот красновато-коричневый, который царит живой дымкой над кустами и деревьями весной - а окончательный, суровый, бесповоротно уходящий в густоту и черноту - цвет стволов и земли. Лес тяжел, черен, чернота расходится дымом и клубами восходит к небу - с такими же черными тучами, а между лесом и небом - узкая блестящая щель - воздух и свет где-то далеко. Все сухо, тяжело и неподвижно, только тонкие стебельки мертвой травы будто светятся, шевелятся... Осень коричневая и черная. Бывает иногда в декабре.

 

 

ГДЕ МОЁ ПАЛЬТО?

Пропади она пропадом, пропади!... Каждый вечер на земле столько людей проклинают жизнь, что движение ее тормозится. И только когда угомонятся все, улягутся и заснут, стрелки часов снова набирают ход, до следующего вечера. Но в глубинах машины времени остаются песчинки сомнения, крупицы горечи, сознание ненужности подтачивает вечный механизм... Пропади она пропадом! И так каждый вечер...
И она пропадом пропала. Ночь прошла, а утро не настало, солнце сгорело за одну ночь. На сумрачном небе тлеет забытой головешкой. Поднялся ветер, несет сухие листья... а света нет... Холодеет понемногу, посыпал снег, день не настанет больше. Птицы мечутся, звери бегут в леса. Люди проснулись, завтракать сели, на работу собираются...
- Ого, морозец ударил... Где мое пальто с воротником?..

 

 

НЕ ИЩИТЕ

Я возьму билет и сяду в старый ночной автобус. Я уеду из жизни, к которой не привык. Оторвусь от нее, надоевшей мне до тошноты. Непрерывно передвигаясь, исчезну, стану невидим и недоступен никому. Как посторонний поеду мимо ваших домов. Старенький автобус переваливается через ухабы, темнота окружает меня - никто не знает, где я, меня забыли... Смотрю из окна на улицы спящих городков, пытаюсь проникнуть в сонные окна - "может здесь я живу... или здесь?.. вот мой порог..." - и еду дальше. Луна освещает печальные поля, заборы одиноких жилищ, листва кажется черной, дорога белой... Автобус огибает холмы, будто пишет свои буквы. Я - в воздухе, невидим, затерян в просторе... Я еду - и эти поля, и темные окна, и деревья, и дорога - мои, я ни с кем не делю их. Я не хочу ваших привязанностей, не хочу внимания - это плохо кончается. Я еду - и сам по себе. Не ищите меня - автобус исчез в ночи. Совсем исчез. Совсем.

 

 

Болгария


“Наша улица” №212 (7) июль 2017

 

 


 
  Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008
Охраняется законом РФ об авторском праве