София Юзефпольская-Цилосани “Цветное море” стихотворения
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

София Юзефпольская-Цилосани  
доктор философии, поэт, переводчик, литературовед. Член СПб ГО Союза писателей России и ОРЛИТА (Объединение русских литераторов Америки.)

Родилась 17 мая 1959 года в Куйбышеве, ныне Самара, жила в Ленинграде, училась на филологическом факультете в Институте им. Герцена. В 1989 году эмигрировала. С 1990 года жила в Сиэтле, США, где растила четырех детей, училась в аспирантуре и преподавала в Вашингтонском университете. В 2005 году защитила диссертацию об Арсении Тарковском. С 2013 года живет в Нью-Йорке, США.
Автор сборников стихов "Странствия" и «Голубой огонь» и книги об Арсении Тарковском «The Pulse of Time: Immortality and the Word in the Poetry of Arsenii Tarkovski».
Автор сборников “Dictionary of Literary Biography”; “Поэзия женщин мира”; “Перекрестки”; “Образ”; альманахов "Золотое Руно", “Эмигрантская лира”; “Под Небом единым”; “Пушкин в Британии”, “На Холмах Грузии”; журналов “Slavic and Eastern European Journal”; “Интерпоэзия”; и других международных периодических изданий. В "Нашей улице" публикуется с №207 (2) февраль 2017.

.

вернуться
на главную страницу

София Юзефпольская-Цилосани

ЦВЕТНОЕ МОРЕ

стихотворения

***
Море, мы о нем так мало с тобою знаем:
Его очень трудно представить человекоподобным.
Всё, что знаем мы о великом море, - лишь вспышка счастья,
когда мы из него выходим и дышим солью.
А затем мы его оставляем, храня в ожерелье капель
брызги света. И солнце цветущею ясной розой
озаряет лицо: это девочка - древний ящер, -
как слепая, из волн выходит, бросая в глубины - море.
И оно отходит в сторонку... Потом утонет
за её уже золотым затылком, прямой спиною.

МАЛЕНЬКАЯ КАССАНДРА

Как жить, когда раскрыт любой тайник?
Как пыль живёт, когда окно открыто...
В глазах ребенка - солнечной уликой,
что комната безвременьем промыта,
что видим в пыли - свет и что притих
пустырь времён за окнами, но в глянце
небес - звенит танцующим лучом:
в ресничной благодати нипочём
ни Трои гибель, ни коварные спартанцы.

Безумной девочке Кассандре зареветь,
моря размазав по щекам, не так чтоб в горе.
Пророчество ведь не кимвал, не медь -
глаза песка, земная пыль, цветное море.

КРЫМ

    М. Цветаевой

Я была в Крыму, как маленький хазар,
вся в песке, в полосочку панамка.
Как и всем, мне в детстве снился флаг
из артековской дешёвой красной тряпки.

Но луна входила в детский рай,
завораживала кровью неизбежность
там, где мальчик вне времён Марине знак -
сердолик - дарил:
собачью верность - за безбрежность.

Берег детства, крабов и медуз,
лунное огниво, сторож пьяный.
От луны и мне не улизнуть:
наизусть - ее молитвы ураганам,

поездам: как страшно, душно - вспять,
нет, не в Крым - в российские тенета,
снежные, как саван и петля.
Всё раздать, чтобы вернуть себя!
Нет. К чему, к кому теперь - об этом?

СКАЗОЧКА

   Арсению Тарковскому

Себя отпаивала понемножку
по капельке, стихом из пустоты,
горчайшею микстурною окрошкой:
поэта семицветные пласты
толсты текстурою корявой, но в проколах
иголки тоненькой рисунок неземной,
как будто у судьбы из протоколов
изъят самой девчоночкой весной.

Там однодневки-мотылька едино чудо
горит в смоле и расползается под спудом
коры земной в янтарные разводы,
и там же опирается рукой
на посох дня, на долгих странствий годы
седая вечность с Моисеевой Звездой.

И всё, что было, снова будет после.
И постучат из будущего гости.
И посох тот в пустыне расцветёт.
И сказочка пустынею бредёт.
Но всё это потом в сиротских крошках
по небу разлетается, летит...

Пои меня ещё, пои - пусть будет горше,
страшнее будет, будет легче, проще,
пока твоя строка мне годы серебрит
и в кронах мокрых клёнов птицей свищет.

О, одели зерном горчичной простоты
у глубины миров на голубином днище.

ГАМАК

Лететь на гамаке и падать с гамака,
свернувшись ёжиком, - да, такова одновременность
полёта с запятых под облака,
падения с крючков - во всем своя закономерность.

Сорвавшись с запятой, что веточкой в излом,
тех траекторий рост - как нам стезя знакома!
Как падать? И в земле открылся дом
и клад листвы - в ладошке старой гнома.

И ёжик cсор, и лето, на шампур
насаженное яблоком - сим малым,
чем двор в плодах - как в ситечко - нас сдул:
ты не побрезгуй - все падения за даром.

Будь паучком, загадкой - отбирай,
но не дели полёт: он - снизу доверху - и хлеба,
и купола высокий каравай.
Пусть во дворе - закат, а ты за край
лети со мной в два яблока, в два неба!

ЗАКАТ

Красный зрачок, яйцевидный закат,
море - в пять ярусов синего века,
море в мешках из морщин, а у брега
в мелких кудряшках, как стадо ягнят,
волны смешат волоокие камни,
катер промчался, оставил полоску -
резь по бескрайнему пёстрому шелку;
режет глаза, и заезжие пани
из Королевства Ядвиг, как подростки,
в шортах гуляют по гальке, по паре.

Лето туристское потом промокло,
горькой полынью, вселенским подлогом
пахнет и стонет, грозит упырями
дикое море, Гомера берлога.

РАЗМЫШЛЯЯ О МАНДЕЛЬШТАМОВСКОЙ БУТЫЛКЕ

- тысячи незабудок бегут по морю - и их солнце ласкает!
- это всё ложь, мой любимый: тысячи незабудок - они и сами, как пламя!
- тысячи незабудок бегут, раскрывая свои объятья! Их гонит ветер!
- не верь им, любимый: самаркандская бирюза - их платье,
белый пепел - их сердце, белый пепел…

- тысячи незабудок сверкают, топочут, мигают глазки!
- это всё ложь, любимый: в море входи с опаской…
в море входи, как в память: оно - геростратовы сети,
тысячи незабудок в чеканке солнечной - это Ярилины дети.
Тысячи их, и всех не упомнишь, точа канифолью лучи по скрипичным волнам.
- тысячи незабудок бегут под лучом золотым, тысячи скрипок вольных!
- тыщи смычков уплывут, оставив скрипки во тьме бутылок.
Лучше уйди - с миром, забудь о них - мой любимый!

  Знай только: всё, что происходит - отправляется в вечность по этой почте,
здесь, где и самого тонкого блеска цветочки - свинцовы ночью.
И их тыщи.

ГАРМОШКА

Как губная гармошка старается - выдувает до счастья нам литер;
прилипает шерстинка к губам; наряжается в старенький свитер
чуть промерзшее утро - в джазовый, белесый и колкий.
Как гармошка играет - как память пронзает иголкой!

Как строчит по холсту, из рассветов - на кантик закату.
Бродит Швейком душа, как ума и тоски перфоратор.
И зовёт на войну, на дорожку. Но кружится, кружится площадь.
И примерит матроску душа, и покажется: остров сокровищ
всё еще там маячит - в конце этой жизни, немыслимо сложной.

А гармошка играет о простеньком счастье, о счастье подложном.

ПРОЩАНИЕ С ГРУЗИЕЙ

Эта страна, где море купается в мёде,
меня никогда не отпустит.
Эта страна ворует из сердца для гор своих камень.
В этой стране живут самые добрые дети-люди
и считают себя древнее
всех мировых пустынь, а в глазах их сияет небесный пламень.

Небо льёт свою синь на эту страну из огромной лоханки.
И оглушают тучи певучую пустошь.
Каждый шофёр такси наизусть здесь лупасит Пушкина
всем туристам, посещающим Абанотубаньки*.

Каждый день я по этой стране хожу, как по небу,
не замечая ни бань, ни туристов.
Каждый день понимаю: сколько бы ни было версий,
это и есть та страна, где подаётся бессмертный персик
в этот последний закат красоты -
в мировой и серебряный студень.

Бог за ней наблюдает в лорнетку из перламутра.
Невидимы званые гости.
Гаргантюанский святитель - природа - свои потирает
ручонки.

И летят над Святою горою**
косматые кудри горгоны - вот только взойди на Гору и -
долу очи.
A музыку здесь делают даже прозрачные кости.

Брось любую из них - и взрастут апельсины, поэмы, хурма
и ленивый мечтатель.
Затрубят в плодородия рог, как из самых неведомых недр
Дионисьих.
О, мой персик Персея, я буду писать тебе письма!
Ты читать их не будешь... Лишь зверю - лафа здесь.
Лишь зверь - безотчетно здесь счастлив.
Знаю. Знаю, любимый. Я тоже была им с тобою. Я тоже - была.

* «Отроду не встречал... ничего роскошнее тифлисских бань» - ци-
тата Пушкина из «Путешествия в Арзрум» на стене Абанотубани - квар-
талa в центре Тбилиси, известнoгo своим комплексом бань, часто называемых пушкинскими.

** Святая гора - некрополь в Тбилиси, где похоронены многие из из-
вестных писателей, артистов, ученых и национальных героев Грузии.

КОБУЛЕТСКИЕ ДОЖДИ

1

Дождь в приморском городке:
дым на небе, пальма, крыша.
Я тебя уже не слышу,
море в звездном далеке.

Жарко - я уже не слышу:
серый дождик - серой мышью
и летучей на виске -
удочку судьбы отвесной
в сад закинул, лета песню
плесень съела немотой,
как прозрачною водой.

Плачут ветки, сети вяжут,
ничего нам не расскажет
больше море у ворот,
дождь сквозь сад идёт, идёт...

2

Дождь ерошится колючий,
нелюдим он, в сапогах, -
из лиловой страшной тучи
вышел на небо монах

в капюшоне и с клюкою
цокает по мостовой -
кисло-сладкой красной клюквой
щёлкает в дожде огонь.

Солнечных ударов - груда,
камнем на бочок легло
это лето: вот и ссуда
мне на зимнее жильё.

ТЕЛЬ АВИВ 

Из человеческих комедий
и из божественных плетёшь
на белом фоне Тель Авива
цветной жары павлиний дождь.

Морской галдёж. Гуляет город
конструкций Родченко & Со.
Архитектурная подкова.
Велосипедное вино.

Вина веков. Но он так весел.
Он по ночам совсем не спит.
Он молод, бел. Он солнца вестник.  
Как рыцарь бедный - ветер, ветер
волну на пляже теребит.

Звук камня. Сказочно несложен
твой городской эксперимент
ребёнка, бросившего школу:
вприпрыжку по морю, как кошка,
до горизонта, - куб бежит....

Забавна милая игрушка,
Наполеона бывший порт.
Из 45-го старушка
за кромкой волн, как тень, послушно
по водам с палочкой бредёт... 

А море яростно-счастливо
глотает, лижет пепла кодекс.
Любовь к буклету Тель-Авива.
Три апельсина, кофе в Cofix.

АЛЬФОНСИНЕ СТОРНИ

 ...a смерть, как след, что на песочке
оставил месяц.
Он здесь прошёл, наверно, ночью
средь лодок, вёсел.
И вышел на берег. И топнул
капризно ножкой.
Песок не режется на дольки.
Он - только кожа.
Чего? Сияния - прибитой
к осколку - слизи.
Лежит улитка на песочке.
О чем-то мыслит.

(И все это, конечно, лишним -
тебе покажется.
А впрочем - ветер, а, впрочем - дышишь,
пока ещё.)

НЬЮ-ЙОРК

Здесь воздух шипит, с океанским размахом
людей он, как чёрные бусины, мечет,
племен уничтоженных - в грудах хлама,
в слоёном, как мясо, распаде - вещи.
Нью-Йорк им пропитан; здесь помнишь о смерти
кварталов полётом - до самого неба;
вращая витрины - все форточки вдребезги, -
едва отразив, он нас метит как «не был».

А если и был - только крошечной тенью,
тряпичного царства бездельник, разбойник.
Люблю декаданс твой; свой крестик нательный
к губам подношу - океанским, бездонным.

Ты слышишь меня? В атлантическом штиле
звенит, словно бисер, любая безделка.
По пене, по пене - соленые мили.
А бусин с бессмертьем - таинственна сделка….

СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ

Лукино Висконти посвящается

Старик и море, старик и мальчик...
Подстригли усики, наложили румяна,
придумали лучик: в городе чума,
холера, праздник -
Малер играет по нотам Манна.

Пахнет завтраком на полотнах
(животворствует море квантов
Ренессанса с душой бездонной)
и животным - в тепле закатном.

Колыбелькой по-польски-детски
мирно до и всю эру нашу
укачало:

Выносят тело,
словно театральное кресло, - поспешно -
из партера, из кадра, с пляжа...

РЫБИНА

Куда девалась та отвага
игры, которая звалась
любовью, что с тобою сталось,
рожок хрустальный, где карась,
который вынырнул из колбы
и в перья розовых рубах
нырял, орал и небо трогал
и с морем путал впопыхах?

Какая рыбина большая -
ушла на дно и там одна
сидит и томная, и злая
и ждёт, когда поводыря
появится скафандр на днище
и, выпуская пузырьки,
Вергилий скажет: что, дружище,
на глубине опять ни зги?

Удушье, возраст, опыт, жабры,
на крюк надетые круги?
Спасаются в царевнах - жабы,
твои жe - в пламени виски.
И в страсти - мизерно пространство:
прижат висок к виску. Любовь -
какое узенькое царство,
как кровянит на губке - соль!
Какая древняя кольчуга,
какое рыцарское - жди!
Какая глубина испуга!
Вот ты и выросла, подруга,
немая рыбина любви.

ДВОЙНИК

По берегу летает бабочка - белей,
прозрачней пены и морей смелей.
Что делает она, где нет цветов,
где нет любви, - у этих берегов?

Лопатки белые ее бесшумны,
она летит осколком мысли лунной,
она морей великих негатив,
она трудов дневных императив,
она должна по направленью вдоль
тех берегов лететь,
забыв про смерть, про боль.

Пески морей - ей вектор, ей стезя;
ей отступиться, не лететь - нельзя.

Тем временем в саду её двойник
взлететь пытается, но никнет, но поник
нарцисс, отяжелённый гофрировкой,
сердечком золотым и ножкой, как иголкой.

Взлететь стремился - да головка закружилась
цветочкa с сердцем солнца. Cолнца милость -
всегда стоять у нас над головой
и освещать планет полёт своей главой:

те движутся по кругу безысходно...
А лунный мотылёк летит себе свободно
вдоль прихотливой кромки берегов...
Нет бабочке закона? Звон оков
морских в её лопатках лунных, в пене той.

И это всё про нас, про нас с тобой.

***
Я видела так много камня, так много моря, волны шипучей...
Я видела звезду в подоле, зашитом тьмою, но было лучше,
Когда светил из абажура мне на страницу
Лишь ангел сказки - по книжке лучик водил мизинцем.

В судьбе с огромностью суровой, суровой нитью
Не сшить страницу: всё то, что в слове - здесь воплотится.

Я видела так много горя - в нём много света.
Я видела себя - такою, которой нету
Предела, видела пределы в твореньe божьем,
И Господа - сквозь дебри плоти - в любом прохожем.

Нью-Йорк

“Наша улица” №212 (7) июль 2017