Юрий Кувалдин "Форточка" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ФОРТОЧКА

рассказ

 
Настроение имеет вес, иногда становясь таким тяжёлым, что его никак не поднять, но, не унывая, стараюсь всё-таки настроение приподнять, думая в этот момент о том, что не следовало бы его до этого опускать, но в то время оно показалось мне таким увесистым, что под его воздействием я согнулся в три погибели и упал вместе с настроением, после чего в голове мелькнула известная мысль о том, сколько энергии, воли, упорства нужно затратить, чтобы поднять настроение, подняться, потому что, кто не падал, тот не поднимался.
Бессознательно организовать лексический материал в видения с образным рядом - вот что такое художественная проза. Некоторые полагают, что бессознательное - это то, что передалось генами от предшественников и само собой воплощается в тексте. Вне Слова бессознательного не существует. Юнг и Фрейд опирались на это понятие «бессознательное», чтобы оправдать своё неведение по поводу не наследственности Слова и напрямую связанной с ней души. Душа есть временное хранилище Слова (знака, который передает и всё остальное: картинку, звук, вкус, запах и… шестое чувство). Если в графин не налить воды, то он и будет пустым. Генетически наследуется только графин. Пустота. Таким пустым существо, которое может стать человеком, появляется на свет. Животным. Чтобы стать человеком, в графин необходимо налить воды.
Больше всего в жизни трудится женщина, основоположница жизни, её земля и вода. Как и женщина, гений трудится не покладая рук, всю жизнь от лона до ямы, развеивая миф, что гению в руки всё идет даром. Даром всё идет в руки дураку, который всё это проливает через решето глупости. Значит, гений - это непроливаемый сосуд интеллекта с восторженным сердцем. Женщина дает мужчине невиданное физиологическое удовольствие для того, чтобы он в неимоверном труде создал новое произведение. Мудрая женщина умело подставляет себя гению. Отдается так, что у того от восторга обладания из глаз искры сыплются! Удовольствие достигается через труд.
Все поют, и он поёт. За столом, с родственниками. Потом Сам вскоре стал подыгрывать себе на гитаре и петь со сцены в своей деревне. Голос соловьиный, не простой тенор, а какой-то заоблачный. Естественно, в Москву. И тоже в клубах. Голос лучше известных теноров, а его никто не знает. «Спой-ка нам что-нибудь!" - обращаются к нему, а он побегает из угла в угол, словно ища что-то, но не найдя, поёт невыразительную песню на немецком языке. Что это вдруг? А ему кажется это высшим проявлением вокала. Сразу далеко и не по-русски. Он попутно окончил немецкое отделение педвуза. Потом споёт неуклюжую песню собственного производства. Голос звонок, перекрывает качеством все известные голоса. А искусства нет. В чём дело? Нет ответа…
Невнятица сумбурных объяснений среди барачных улочек окраин. В заснеженной крапиве отдыхает человек. Деревни въехали в Москву с остатками лесных пожаров.

Я в это время окаянное,
Средь горя и макулатуры,
Не спал. В окне галдели пьяные,
Тянуло гарью из Шатуры.

Иди направо - там в овраге речушка плачет подо льдом. Налево - баржа на приколе с тяжёлым илистым песком.

И я, любивший разглагольствовать
И ставить многое на вид,
Тогда почувствовал, о Господи,
Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,
Не обвинитель, не судья -
Страданий страшные окраины,
Косая кромка бытия...

Во тьме непроглядной сквозь марево снега бредут, спотыкаясь, куда-то темные фигуры. Некоторые падают навзничь, то ли поскальзываясь, то ли от пониженного атмосферного давления. Декабрь не давит, а калечит.
Удивился себе заспанному в зеркале, в темноте сопоставляя себя вчерашнего с собой нынешним, и замер от внезапной догадки, что я не есть я, и тут над моей головой засветилось окно с решеткой, я закрыл глаза, пытаясь понять, где я, но тут же за спиной загремели ключи в замочной скважине и железная дверь со скрипом отворилась, окончательно выветривая меня из себя и возвращая всё к той же мысли у зеркала, пока изображение в нём окончательно не выветрилось.
Сама система жизни, сами условия жизни, её вечное повторение, изо дня в день одно и то же делают человека обывателем. Это мягкое слово «обыватель» не совсем точно выражает суть вопроса. А дело состоит в том, что человек есть животное. И функционирует как животное, с регулярной добычей пищи, с регулярными физиологическими отправлениями, включая божественные сексуальные. Вырваться из животной сущности не удается никому, кроме писателей, живущих в тексте, не умирающих. Отсюда можно сделать вывод, что дальнейшая судьба человечества будет состоять в переходе от животной сущности к знаковой, бессмертной. Мы будем жить без животной своей части, без тела, за экраном монитора. Наше сознание проснется через знак во всемирной паутине. И любовь будет знаковой.
На первый взгляд всё кажется обычным. Есть окна, есть дверь. Но, оглянувшись, я заметил, что дверь нарисована, и окна какие-то не такие. Когда перед домом стояла женщина в косынке и с тележкой, я дома не видел. Но как только женщина тяжело покатила свою тележку, я увидел дом. Я всего лишь шёл мимо по улице, не видя дома, а глядя на эту пожилую женщину с тележкой, которых очень много появилось в Москве. Они катят свои тележки в продуктовые магазины и на рынки, и закупают сразу много разных круп и овощей. Здесь я поймал себя на том, что второй план почти всегда ускользает от взгляда. Когда женщина ушла, я подошел к двери, чтобы убедиться, что она нарисована, как это делается теперь повсеместно на задрапированных домах, подготовленных то ли к сносу, то ли к реставрации. Но, что удивительно, дверь в это мгновение ожила, отворилась наружу, и из двери вышла в сопровождении медперсонала в белых халатах счастливая молодая женщина, держа на руках запелёнатого ребенка. Я встряхнул головой, и прочитал табличку, которую до этого не заметил: «Родильный дом».
Культура создаёт эпохи, но только те, которые остались далеко позади и которые затаптывали в грязь толпы современников в структуре имперских диктаторов, приспосабливавших всех и вся для своего несменяемого убогого правления, чтобы потом исчезнуть бесследно, дав в будущем светлую эпоху культуре.
Увидел себя на фотографии, внимательно стал рассматривать. Ну, чем я отличаюсь от других человеков, пулемётной очередью выстреливающих в сеть свои портреты, причем, без подписи?! У меня есть нос. И это очень многозначно, когда пробежишь в тысячный раз по известным буквенным изображениям носа у нетленного автора. О глазах и говорить нечего. Уж глаза просто не слезают с произведений классиков, и не только. Рот вообще основа мирозданья, так и просит что-нибудь пожевать с обильно накрытого стола. Уши тоже у меня есть, чтобы прислушиваться к шелесту букв. Вот и выставляю на всеобщее обозрение фотографию стандартного существа.
Играет приёмник. Передают классическую музыку, великолепную, под которую мне хорошо пишется. Слова сами ложатся на бумагу. Всё есть слова. Мир состоит из слов. То, что не обозначено словами, того просто нет, то не существует. Рождается ребенок - и его называют словом. Имя есть Слово. Слово есть имя. Слово есть Бог. Слово и есть настоящая жизнь. Звучит музыка. Чья? Вот если не узнаю, не успокоюсь. Вдруг приёмник замолк. Кого играли? Попробовал выключатель - свет отключили. Я не узнал, чья это была музыка. Без названия, без имени. А уж исполнителей и вовсе определить в этом случае невозможно. Слово находится вне музыки, в стороне от музыки. Как и в стороне от человека находится Слово. Если музыка не названа Словом, то эта музыка не существует.
Пока, мой друг, ты функционален, пока не выработан твой ресурс, хотя ты взаимозаменяем, как компьютер, наслаждайся жизнью, но помни и о долге, потому что наслаждение без долга равняется мыльному пузырю, выпущенному младенцем, сразу ставшим взрослым мыльным пузырём, стремящимся к наслаждению в совокуплении для создания нового пузыря, из которого тем не менее можно сделать личность, исполнив долг по загрузке этого нового существа Книгой.
Напишешь что-нибудь умное, так сразу спрашивают, мол, где ты это взял, не верю, а когда скажешь, что сам додумался, потому что всю жизнь думаешь, пишешь и думаешь, сверлишь слова до фундамента и утыкаешься в начало всех начал, которое создало и слово и тело, вот поэтому живой живому никогда ничего не докажет, а давно умершему телу поверят на все сто, для этого и придумано писательство, чтобы не спорить с многомилионным современным Фомой Неверующим, а тихо писать том за томом о возникновении времён и загрузке Словом (и цифрой) бесконечно штампуемых известным образом безымянных тел.
Перечитай себя, мой друг, и ты поймешь, что жизнь равна минуте. В пределах символизма совершенно законна роза, действующая как солнце, не через метафору, а напрямую. Но и законность иногда, в чем парадокс, бывает незаконна. Идет постоянная оглядка на главное произведение: речь, говор горожанина и его реальный быт, ибо возникает угроза вернуться в добытие, где все есть, кроме речи, звука согласной, мелодии гласной, самой жизни, в искусстве называемой образом. Но, с другой стороны, если имя есть символ, а язык состоит из них, то все производные языка - чистейшей воды символизм. И вот здесь - возвращаясь - мы подошли к настоящести. Символ, читай - имя, слово - минуется нами с такой же легкостью, как настоящее, как сейчас, сию минуту. Быстрейшее прохождение через слово-символ к образу, не застревая на слове, возможно лишь совершенным знанием речевой материи, сплошь сотканной из слов-символов.
Люди не любят, когда ты устраиваешь вечеринки с выпивкой и песнями. Людям не нравится, когда ты устраиваешь вечера в ЦДЛ. Люди не выносят выхода твоей новой книги. Люди ненавидят тебя за то, что ты пишешь каждый день. Люди презирают тебя за то, что твой сын вышел в люди. Люди готовы убить тебя за то, что ты ездишь на собственной иномарке. Люди готовы стереть тебя в порошок за то, что ты построил кирпичную дачу. Так что сиди тихо, не высовывайся, не проводи никаких мероприятий, сожги в печке все свои книги, разведись с женой, отрекись от сына, отдай собственность детским садам, и растворись в равных тебе сперматозоидах. Вот тогда тебя полюбят остальные сперматозоиды!
Сначала я смеялся, спустя время, когда начал воспринимать жизнь всерьёз, разучился смеяться, но по здравому размышлению, по мере возмужания, стал смеяться уже непрерывно над жизненным смыслом, сводящимся к «теплому местечку», к пожизненному пребыванию на руководящей должности, к надёжной «крыше», к тому, что одобряется большинством, к немедленной реакции на то, что показывается по телевизору, к дружбе через финансовую поддержку, к регистрации брака для раздела имущества при немедленном разводе, и к прочему в том же духе, и сопоставив всё это, я уже не перестаю смеяться.
Бедное по словесному искусству сюжетное произведение годится разве что для одноразового прочтения, и наскоро изготавливается ловкачами попсы для извлечения дохода. А вещь, построенная по законам музыкальной поэзии (что не исключает подводное течение сюжета мысли, а не персонажей), абсолютно неисчерпаема. Информацией человек прибит к земле, только и делает что считает деньги и бегает по магазинам. Информация чужда художеству, потому что мастер говорит о мире невидимом и недоступном для телевизора и счётчиков.
Я бываю и убийственно ласков, и по-злому добр, и прямодушно изыскан, и природно интеллигентен, и филологически народен. Вот-вот, об этом постоянно думаю, например, у зимнего дерева, у которого не спрашиваю, желает ли оно превратиться в позорный столб, потому что факты декабря упрямы, оттого и голые. Да к тому же обледенелые, поблескивающие в вечерних сиреневых диодовых гирляндах, похожих на искрящиеся капли дождя. А вообще-то, жизненность писателя еще раз подчеркивает кладбище. Некоторым так и не удалось добраться до него, а некоторым, как, например, Грибоедову, - с большими трудами. Случались и грустные похороны. Такие были у Аполлона Григорьева. На них пришли его приятели - Страхов, Аверкиев, Достоевский, композитор Серов. За несколько дней до смерти Григорьева вызволила из долговой тюрьмы некая генеральша. И вот теперь на похоронах были его сожители по долговому отделению, напоминающие выходцев из царства теней. По дороге с Митрофаньевского кладбища зашли в кухмистерскую. Выпили водки. Помянули. Говорили о покойном. Произносили более или менее хмельные спичи. Дружбу с Григорьевым мало кто водил. При встрече предлагалось непременно отдать честь Бахусу...
Хорошо хорошим хорошеть, но не перехорашивать, в противном случае захорошеешь, а это уж известно, что значит. Немножко хорошего настроения достаточно для хорошего дня, потому что всё хорошо, когда хорошего понемножку, иначе просто беда, когда всё с избытком, особенно в настроении, которое, кажется, любит избыток, но спустя время мается от тоски и недомогания. И если хорошенько подумать, то от самого процесса думанья становится хорошо.
Художник бессмертен и одинок, но одиночества своего не замечает, потому что всегда трудится над сотворением себя, один уходит в одиночество, как Оден Уистен Хью: «Пусть речь оставят лучшим, одиноким, кто писем ждет, или считает сроки, мы тоже, плача и смеясь, шумим, слова для тех, кто знает цену им», - и в этом он абсолютно счастлив, тогда как большинство несчастных, для которых одиночество невыносимо, следит за тем, что делают художники, и давятся от злобы и скуки.
Что хотел записать утром, днем забыл окончательно. Сижу и вспоминаю, что же я хотел записать сегодня. Потому что если ты не записал того, что утром хотел еще записать, то того и не существовало. Вот сердцевина писательства – написать. Не имеет значения, что написать. Главное написать. Потому что еще до тебя столько понаписали, что каждое слово весит несколько тонн умного содержания. Так что пиши слово за словом, что-нибудь и получится. Крутится в голове одно понятное для меня слово - «записать». Оно есть смысл и форма, и окончательная истина.
Стоит мне подумать только о чём-то, как это приобретает реальное воплощение, как и в этот раз, когда я шёл в одиночестве к метро, наслаждаясь тишиной, и хорошо было на душе, но оттенок мысли блеснул, что сейчас кто-то застучит каблуками сзади, я даже не оглянулся, и не прислушался, потому что это был лишь оттенок мысли, но сразу после оттенка застучал молоток по тротуару, и я догадался, что это быстро догоняет меня за спиной девушка на своих стальных каблуках, поэтому я остановился, давая дорогу спешащей, и точно, гвозди модных копыт били по асфальту так громко, что в ушах звенело, и так сильно, что искры высекались из асфальта.
Во встрече с соседями, с жильцами дома чувствуешь себя абсолютным идиотом, потому что они говорят о том, что только они видят в физическом мире, на измор берут пожеланиями крепкого здоровья, сообщениями о ценах в магазине, о том, что смотрели по ящику, о детях, о внуках, а когда я говорю, что видел Смердякова на Скотопрогонной улице, опускают глаза в асфальт, понимая, что им не удалось заманить меня в жизнь, что я их сейчас буду мучить метафизикой, Кантом, Ницше, Мандельштамом, о которых они слыхом не слыхивали, и не понимают, зачем они нужны, и зачем я пишу книги, когда жизнь такая прекрасная, листочки зелененькие распускаются, скворцы прилетают, и новый надувной каток во дворе у станции метро «Борисово», которая, говорят, откроется в этом 2011 году, построили. Так и живем в параллельных реальностях.
Пишущему надобно всё время писать, а не отвлекаться на всякие жизненные пустяки, вроде хождения на службу, мытья посуды, выступлений на вечерах эстрадных устных поэтов, и прочая, а именно сидеть и писать, отвергнув множество советчиков из числа соседей, сослуживцев и школьных товарищей, с которыми вот уже 70-й год ритуально встречаешься, что неизбежно оказывается короче фразы, с её пунктуацией, набором слов, пауз, с периодами на полстраницы, но, главное, веришь в свои мысли, и чем они более абстрактны, тем ревностнее в них поверят зеваки.
Беречь и приумножать исчезающую день за днём жизнь для поддержания вечной жизни люди научились по книгам, и сочиняя свою собственную книгу в стороне от шума века, поскольку шум этот остановить невозможно, в этом смысле у писателя всё наоборот, все бегут, он сидит, все умирают, писатель смерти - скажу по-старинному - не и́метЪ, с окончанием «hЕР» (бессмертен).
Прости, прощай, со всеми распрощайся, прости людей, простых и сложных, скажи «прощай» любому, кто б ни был, вся жизнь ведь состоит из одних прощаний, особенно тогда, когда их пробил час, вот так и говори при встречах мимолётных «простите», ты сам не виноват, что в жизнь вошёл лишь для того, чтоб говорить «прощай», без рассуждений дальних, да и тебя простят прощённые, поверь.
Человек чувствует себя связанным, хотя верёвками его никто не вязал, но тем не менее он связан, и называет себя несчастливым. Он связан рождением, работой, жилплощадью, языком, правопорядком, пропагандой, ценами на водку и прочая. Слишком быть связанным, конечно, нехорошо. В сущности, обнаруживается одно лишь смирение, даже привычка. Нелегко это понимать. Он желает только, чтобы стать однажды умнее, утончённее, не выглядеть правильным. При этом ему не следует испытывать последствия поступков, которые фигурируют тогда, когда он пробивается к источнику связанности.
Что мне с собою делать, если следует оберегать сложившийся в глазах других людей мой образ, тогда необходимо прежде всего иметь совесть, которая потрясает меня и опрокидывает всё, что есть во мне, но нельзя связывать меня, и я чувствую, что кто-то всё время сдерживает меня, хотя понятно, что у меня есть степень терпения, о которой я догадываюсь, при этом улыбаюсь, поскольку больше всего такая восхитительная мысль о терпении трогает, и всё же хочется увидеть, если я сам того хочу, себя глазами другого человека, я же ведь только кое-что немножко в себе попридержу, но, сознаюсь, мне не терпится увидеть себя со стороны.
Во всём с тобой мы совпадём, пройдем дождём, растаем снегом, случайным вырастем побегом наперекор всему, что есть, большая честь лежать в снегу цветком, упавшим из букета, напоминая счастье лета в дождливый день на берегу реки, стремящейся к рассвету…
Куда ни бросишь взгляд, всюду столкновения, идут друг другу в лоб, не желая посторониться, и даже одна толпа идёт на другую, иначе, кажется, люди просто представить себе своё существование не могут, их всё время тянет к столкновению, хотя, к примеру, выйди в лес и иди чащобой, чтобы не встретить на тысячи километров великого леса ни души, так завоешь от невозможности с кем-нибудь столкнуться, но человек устроен так, что ему жизненно необходимы столкновения, просто тянет идти туда, где уже занято, чтобы столкнуть другого.
И призван я наполнить сосуд своей души страницами, холодными на ощупь, чтобы их перелистывали горячие сердца и сохранялись в них драгоценностями, но горько сознавать, что многим из них не достаёт поэтичной учености, дабы выразить весеннюю прохладу пробуждения новой жизни и чтобы расценить мудреную и забавную жизнь как бесконечное и прекрасное произведение.
Обычный трамвай идёт в обычный день по обычным рельсам от начальной остановки до конечной, чтобы там развернуться и следовать по тому же маршруту, так и в творчестве нужно уподобиться, метафорически говоря, трамваю, двигаться всю жизнь, данную тебе для осуществления в книге, по рельсам избранного стиля, пополняя багаж произведений на каждой остановке, не отклоняясь ни влево, ни вправо, и в этом случае из тебя что-нибудь получится.
Если ты все тайны знаешь о себе, то другому бесполезно скрывать свои тайны, ты читаешь их насквозь через одежды и правила хорошего тона, но молчишь, поскольку в обществе принято скрываться и таить, не говорить никому, находиться только верхушкой айсберга на поверхности человеческого приличия, ибо всё что под водной, неприлично, зверино и божественно одновременно, вот и проживаем только какой-то частичкой разрешенного или принятого к публичности.
Село моё на склоне ясное и настроение чудесное, повсюду транспаранты красные, и лица у людей воскресные, глаза у девушек небесные, и у ребят такие ж честные, по биографиям все чистые, но чище чистого чекистские.
Всё светлое опошлить, всё пошлое возвысить: так шиворот-навыворот работает дошедшая до ручки убожества пропаганда. Кричат: он смотрит на Запад, низкопоклонник, он поклоняется Феллини, Форду, Гуглу, Нью-Йорку, Баху, и прочее в таком же духе кричат, вместо того, чтобы взять лопату и благоустраивать Шатуру, при этом копать глубоко, чтобы торфяники своим дымом не душили Москву, копать так, чтобы выветрился этот сталинский эпитет «низкопоклонник», чтобы признали абсолютное превосходство культуры над варварством и бандитизмом власти, поскольку преклоняться можно только перед тем, что вызывает глубокое уважение и восхищение и, более того, низкопоклонство, например, в храме в буквальном смысле слова означает преклонение перед Создателем.
Всё состоит из элементов, даже собственное тело, а чтобы оно крутилось и вертелось, элементарное синтезируется в сложное, и даже в сложносочинённое с придаточными предложениями, поэтому элементы варьируются в бесконечном сочетании, создавая этику и эстетику, камень и воздух, «Преступление и наказание» и «Критику чистого разума», и этот элементарный фейерверк тел и книг создаётся элементарно экспромтом: сел и написал.
Распределение себя по дням и по часам происходит автоматически, главное, в нашем деле не отклоняться от намеченного плана жизни, который дан тебе, но ты об этом не знаешь, вот в чём загадка бытия, быть для себя непостижимым и всё же требовать ответ от неподвластной силы жизни, которая саморазвилась в лице человека до осознания самое себя, дабы далее техносфера, оторвавшись от материи природной, познавала и воссоздавала меня в букве на мониторе вечности.
Деревья, травы, облака больные видят издалека, из окна белого облака, которое плывёт выше неба, откуда различимы лишь призраки вещей, точно такое же состояние, когда жара любит лёд, напоминая взгляд любимой кошки, глядящей на лежащего в кровати больного из окошка, тогда больному кажется глаз кошки взошедшей луной, оглядывающей всё вокруг с пристальностью потерявшего рассудок, который всегда одинок в своих мыслях и кошка бежит прочь из окошка через форточку мысли в заросли жизни.

"Наша улица” №218 (1) январь 2018