Маргарита Прошина "Meri armastust"
рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года вТаллине. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Долгое время работала заведующей отделом Государственной научной педагогической библиотеки им. К. Д. Ушинского, затем была заместителем директора библиотеки им. И. А. Бунина. Автор многочисленных поэтических заметок под общим заглавием "Задумчивая грусть", и рассказов. Печаталась в альманахе “Эолова арфа”, в "Независимой газете". Постоянно публикуется в журнале “Наша улица". Автор книг "Задумчивая грусть" (2013), "Мечта" (2013), "Фортунэта" (2015) и "Голубка" (2017), издательство "Книжный сад", Москва. В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

вернуться
на главную
страницу

Маргарита Прошина

MERI ARMASTUST

рассказ

Море было спокойно, а Кюлли вся бурлила. Она жаждала перемен, как это свойственно молодости, особенно тогда, когда она начиталась Сэлинджера, чья книжка была у неё сейчас в руках. Эта манера свободного узнавания мира сразу после прочтения овладела всей читающей таллинской молодежью.
В баре барышни бывают.
Собственно, ради этого она приехала на пляж Пирита, с запахом сосен в морском воздухе, с великолепным баром. А где еще можно найти приличного свободного мужчину? Ну, пусть даже не свободного, пусть у него даже кто-то есть.
Кюлли все-таки не последняя из красавиц, у нее есть все данные, чтобы найти подходящего кандидата в любовники, чтобы обеспечить себе настоящее познание жизни. Миниатюрная, волосы «под мальчика», владеющая искусством макияжа в совершенстве. При любой погоде, в любое время суток выглядит просто как девушка с обложки глянцевого журнала. Знает, как и что говорить, осыпает мужчин комплементами, говорит тихим вкрадчивым голосом, слушает, затаив дыхание, и никогда не уходит одна, стоит с подругами куда-то пойти, всегда с поклонником, с которым мгновенно завязываются любовные отношения, но, вот беда, через два-три месяца эти мужчины куда-то бесследно исчезают.
Сколько раз, сидя перед зеркалом, она восклицала: «Что во мне не так? Что им ещё надо?!»
Но зеркало молчало. Правда, лучшая подруга детства, пару лет назад, как-то решилась ответить ей: «Твоя проблема в том, что ты стелешь очень мягко, но недолго, а потом впиваешься в партнёра мёртвой хваткой, душишь его в своих объятьях с такой силой, что он сосредотачивается только на том, чтобы высвободиться из них, и унести ноги».
Естественно, после такого ответа подружка из лучших перешла в разряд бывших. Как только Кюлли поделилась с матерью таким ответом подруги, та сразу сказала: «Кюлли, она тебе просто завидует! Я тебе сколько раз говорила, подруги в наших личных делах - один вред! Какие подруги? У нас у женщин, никаких подруг быть не может. Это только все конкурентки! От них одни слёзы. Ведь мало того, что надо удачно выйти замуж, надо его ещё удержать! Помни об этом, дочка!»
Подкрасила губы, послала своему отражению поцелуй, и направилась на пляж.
Проходя мимо бара, она обратила внимание у стойки на весьма привлекательного седовласого в светло-сером с отливами костюме мужчину, который мельком окинул её оценивающим взглядом и продолжил разговор с барменом. Кюлли плавно подплыла к противоположному концу барной стойки, бармен в мгновение ока оказался перед ней, и с белозубой улыбкой спросил, какие напитки она предпочитает. Кюлли в ответ даже не сказала, а пропела, что, пожалуй, выпила бы стакан сухого белого на его вкус.
Так гости с предощущением веселья садятся за стол, особенно приятно это совершать на открытой террасе, когда ветер шевелит занавески, и вдали виднеется море, вода в котором поблескивает так, как будто в ней сокрыта тайна, но для многих такое видение является преградой, как стена, которая неизвестно где начинается и где кончается, а нужно попасть на ту сторону, как за границу, но вдруг перед тобой неизвестно откуда появляется лестница, которой здесь никогда не было, но она появляется, вот в чём чудо, и твои губы приоткрываются в почти детской улыбке счастья, а ноги сами идут по ступеням, рука же торопливо поправляет юбку, на ветру обнажающую привлекательные бёдра, и на них такой отблеск, как молочного шоколада.
Как только Кюлли потянулась за сигаретой, бармен услужливо поднёс ей огонёк со словами, что до этого никогда не видел такой здесь красивой девушки. Кюлли, благосклонно кивнув, ответила, что это естественно, поскольку она в этом баре не частый гость. Бармен выразил ещё большее восхищение от вновь увиденной красотки.
Сделав глоток вина, и как бы вскользь обводя взглядом бар, встретилась со взглядом седовласого в противоположном конце барной стойки. Он тут же приподнял стаканчик в знак доброжелательного приветствия.
Кюлли мгновенно уловила этот импульс, как рыбак чувствует касание рыбки к наживке, потому что поплавок едва заметно шевельнулся, и навскидку открыла «Над пропастью во ржи».
«Потом я сел в кресло и выкурил две сигареты. Чувствовал я себя препаршиво, сознаюсь. И вдруг я придумал. Я стал рыться в бумажнике - искать адрес, который мне дал один малый, он учился в Принстоне, я с ним познакомился летом на вечеринке. Наконец я нашел записку. Она порядком измялась в моем бумажнике, но разобрать было можно. Это был адрес одной особы, не то чтобы настоящей шлюхи, но, как говорил этот малый из Принстона, она иногда и не отказывала. Однажды он привел её на танцы в Принстон, и его чуть за это не вытурили. Она танцевала в кабаре с раздеванием или что-то в этом роде. Словом, я взял трубку и позвонил ей. Звали ее Фей Кэвендиш, и жила она в отеле «Стэнфорд», на углу Шестьдесят шестой и Бродвея. Наверно, какая-нибудь трущоба...»
Еще раз взглянув на седовласого мужчину, Кюлли бросила книжку в сумку и, не оглядываясь, вышла из бара. Зачем ей этот старец?! Подвернется что-нибудь более подходящее.
И тут за спиной вдруг со свистом тормозов затормозила машина, страх и ужас охватил Кюлли первоначально, но как только перед ней возник молодой симпатичный паренёк в джинсовой куртке, волнение улетучилось, однако ноздри Кюлли затрепетали, тем более, что эта фигура появилась из чёрной «Волги». Вот она судьба - промелькнуло у Кюлли в голове. Она замерла, захлопала удлиненными ресницами, и почти шёпотом томно произнесла:
- Как вы меня напугали!
Человек слегка склонил голову, провёл ладонью по пшенице волос и сказал:
- Красавица, меньше всего хотел напугать вас!
Глаза её расширились, пробежали снизу доверху всю фигуру.
- А что же вы так гоняете?
Кюлли вздрогнула, прокрутив в головке: «Если он знает Сэлинджера, то мне подходит…» И взглянув на синий в солнечной подсветке морской горизонт, спросила:
- Случайно не ваш брат Д.Б. живет в Голливуде?
Он посмотрел, чуть прищурившись, в том же направлении горизонта и ответил:
- Точно. В Голливуде живёт брат Колфилда…
Кюлли даже подпрыгнула от восторга. И словно к давнему другу обратилась на «ты»:
- Ты хорошо знаешь Колфилда?
- Я с ним не расстаюсь. - Он махнул рукой в сторону машины. - Там книжка на сиденье валяется…
- У тебя своя машина?
- Да что ты! Работаю шофером, шефа вожу…
- Ух ты!.. Как тебя зовут?
- Арво. А тебя?
- Кюлли! Всякая чушь часто приходит в голову. Ты знаешь, я сегодня сбежала с лекции, чтобы встретить тебя…
- Не может быть!
- Может… Когда я с отцом подплывала к Осло… Он у меня капитан… Одна девица в шезлонге всё время восклицала: «Ну и даёт же этот Колфилд!»… Подумала, что за Колфилд. А потом у девицы спросила, что это её так зацепило? Она говорит, Сэлинджер… Ты знаешь, Арво, я как будто заново родилась...
- Помнишь, у Южного выхода в Центральном парке Нью-Йорка летом и весной в пруду плавают утки? - спросил Арво.
- Это когда Холдена Колфилда мучает со всей серьёзностью вопрос, куда же они деваются зимой? - в свою очередь задала вопрос Кюлли.
- Да. Этот роман просто ошеломил меня искренностью, легкостью повествования о жизни шестнадцатилетнего Холдена Колфилда, - сказал Арво.
- Прежде всего, подкупает абсолютная внутренняя свобода автора, - сказала Кюлли и продолжила: - Я не расстаюсь с этим потрясающим романом, и смакую каждую страницу, желая как можно дольше продлить общение с обаятельным, совершенно непосредственным Холденом. Поразительное чувство естественности, правды писателя, умеющего передавать процесс рождения личности через иронию ко всему, что окружает Холдена и к себе самому, восхищает меня. Сколько лет прошло с момента публикации романа, но он, как истинная литература, становится всё современнее.
- Слушай, Кюлли, со мной то же самое почти происходило, но это было в армии…
Немного помолчали. Эмоции нужно сдерживать. Кюлли это знает, принимает, понимает, но не всегда справляется с ними. Бывают моменты, когда они вырываются из-под контроля. Кюлли сама опасается подобных моментов. Они сродни извержению вулкана - бушуют, клокочут, и она бессильна перед этой стихией. Это ужасно! После подобных «гроз» Кюлли, обессиленная, непременно должна выспаться, и только после этого способна проанализировать свой срыв, и исправлять ситуацию. Всё чаще ей удаётся контролировать свои чувства и поведение. Люди, обладающие такими качествами, как терпение, сдержанность, умение слушать - вызывают у Кюлли искреннее уважение. Надо сказать, что она постоянно развивает эти качества в себе, и не безуспешно. А воспитание чувств, умение владеть ими - вот уж без чего в жизни никак не обойтись. От умения сдерживать чувства, управлять ими зависит, собственно, то, как складывается у человека жизнь. Воспитание! До чего же приятно строить отношения в разных сферах жизни с людьми воспитанными. Любые вопросы, проблемы с ними решаются легко и свободно. Было бы желание выслушать, понять и пойти навстречу, а то и помочь собеседнику. Кюлли любит мечтать о том, что однажды свершиться чудо, и мы все станем доброжелательными, приветливыми, воспитанными и терпимыми. Ведь понять такую простую мысль, что каждый из нас - личность, поэтому относиться друг к другу следует соответственно так же, как ты относишься к себе, довольно несложно. Однако для многих это понимание так никогда и не приходит.
Подумав о воспитанности, Кюлли спросила:
- Ты служил?
- Да… полгода как дембельнулся…
Её кольнуло это слово, но она смиренно, с видом знатока армейской службы, от кого-то, естественно, слышала, спросила:
- А дембельский альбом делал?
Арво мгновенно рассмеялся.
- За кого ты меня принимаешь… Это тамбовские ребята корпели над своими альбомами, и зарубки на ремне делали, сколько месяцев осталось до дембеля… А я в Сэлинджере утопал! Ленинградцы всю дорогу об этом Колфилде говорили… У одного с собой была книжка. Мы её до дыр зачитали! Контраст потрясающий. Сретинск и Нью-Йорк.
- А где этот Сретинск? - спросила Кюлли.
- В Забайкалье…
- Ух ты, куда тебя занесло… Даже представить себе не могу такую даль…
- Везде живут люди…  Уж, конечно не Нью-Йорк… Без Колфилда был бы полный мрак… - сказал Арво.
- Да, Меня тоже он спасает частенько… Да ещё Бергман…
- Точно! Я тут «Земляничную поляну» посмотрел…
- Надо же, я просто в восторге…
Сказав это, Кюлли задумалась. Порой у неё возникает непреодолимое желание выпрыгнуть из своего тела, но она не может сделать этого. А так хочется освободиться от тела и перенестись, скажем, в 3123 год, или вернуться во времена до своего рождения. Что там? Как? Тело удерживает её в настоящем, а мятущаяся душа стремится в будущее. Тогда начнется как раз выпрыгивание из тела. По аналогии, если размышлять, в недалёком времени Кюлли сможет себя размножить до любого количества и вдохнуть в новые тела свою душу, и свободно одновременно находиться в разных временах и местах. Да картина возникает весьма заманчивая. Однако это уже будет размножение личности, таким образом, от полёта фантазии до патологии всего один шаг. Буйство фантазии необходимо анализировать. Кюлли вчерашняя отличается от нынешней, ведь каждый новый день - обогащает её душу, привносит в неё пусть крошечный, но ещё один оттенок новизны. Погружение в себя навело Кюлли на мысль читать ежедневно Сэлинджера. Она постепенно настолько втянулась в это увлекательное занятие, что теперь это стало её потребностью. Самое удивительное то, что написанные Сэлинджером тексты живут в Кюлли, как будто это всё с ней происходит.
После паузы Кюлли сказала:
- А часы без стрелок…
- Да там такое погружение в себя… - ответил Арво и добавил: - А я после его фильма еще Сартра стал читать…
- А Кьеркегор ему ближе… Датчанин… Я поражаюсь, как Бергман погружает в пустоту внутри и вокруг себя, - сказала Кюлли.
- Да его можно смотреть и смотреть…
- Слушай, Арво, а ты его «Седьмую печать» смотрел? - спросила Кюлли.
- А он разве шёл у нас?
- Да, в одном клубе идёт…
- Правда? - удивился Арво.
- Да. Давай сходим…
- Приглашаешь?
- А почему нет? Не каждый день родную душу встречаешь, улыбнулась Кюлли.
- Это точно…
Кюлли смотрела на Арво и вдруг заметила, что глаза его расширились.
- А вон и мой шеф идёт, - кивнув за спину Кюлли, сказал с некоторым смущением Арво.
Кюлли обернулась и, вздрогнув, увидела того седовласого мужчину из бара. Он был высок, элегантен, уверен в себе. Уж в чём-чём, а в пристрастиях этих мужчин она разбиралась, и к месту и не к месту любяла намекать на то, причём, с гордостью, что у них самая эротичная зона - кошелёк. Хотя, впрочем, могла и ошибаться.
Арво бросился открывать дверцу машины со стороны пассажирского сиденья.
Прежде чем сесть, шеф приподнял левую руку, из-под белого манжета с золотой запонкой выглянули ромбовидной формы часы, наверняка швейцарские и, конечно, тоже золотые, после чего другой рукой извлёк из маленького нагрудного кармана пиджака визитку и, протягивая Кюлли, сказал:
- Мне как раз сейчас нужна сотрудница.
Когда машина тронулась, Кюлли взглянула на визитку: «Йоханн Густавович…»
Перебирая в душе и того и другого, Кюлли с азартом ценителя отдала предпочтение седовласому Йоханну.
Когда она позвонила ему, и они встретились, он чуть ли не со второй фразы сказал, что безоглядно влюбился в неё и просто страстно хочет её.
- Значит, вот зачем я нужна вам! - сказала она не вполне раздосадованно, а как-то согласительно, что ли, и отвернулась. 
Кюлли следовало бы на самом деле возмутиться со всей серьёзностью или сделать вид, что она и не такое слыхала, поскольку Йоханн обмолвился лишь о том, что люди делают ежедневно, если не ежечасно, в противном случае людей как таковых вообще бы не было на свете. Но по тому, как это Йоханн сказал, она догадалась, что он подобное в своей жизни делал не один раз.
- А вы… - начала Кюлли, но Йоханн тут же перебил:
- Ты…
- Да, ты… - продолжила Кюлли с непосредственным вопросом: - Сэлинджера читал?
Йохан вскинул от неожиданности брови.
- Это о том мальчишке, которому не нравится весь белый свет?
Кюлли почти оторопела, потому что впервые услышала такое отношение к любимой книге, без восторга и даже отрицательное.
- Как?! Вам не…
- Тебе… - вновь поправил Йоханн.
- Тебе не нравится Холден? - спросила она и задумалась.
Она вспомнила о том, что Холден постоянно рассуждает о девчонках. У него возраст такой, естественно, отношения с ними, их непохожесть на мальчиков, непонятное и непредсказуемое поведение, волнуют его. Писатель передаёт через внутренние монологи психологию подростка, чистого, искреннего, доброго, который интуитивно понимает разницу между хорошими и плохими поступками в жизни, но чего хотят девочки, чувства их и поведение не перестают удивлять его. Колфилд наблюдает в окне напротив его номера любовную сцену, не может оторваться от окна, понимая, что это «пошлятина», но уж очень она привлекательна. Мужчина и женщина там, в номере, набирали полный рот воды, или коктейля, и, смеясь, фыркали друг другу прямо в лицо. Со стороны это выглядело абсурдно, но оторваться невозможно. Холден думает о том, что в душе, вероятно, он страшный распутник, потому что сам тоже любит дурачиться с девчонками подобным образом, но ведь им это нравится! Он не может никак разобраться в себе, почему подобные глупости ужасно приятны?! Ведь вот он, например, сколько раз придумывал себе правила, чтобы не испортить что-то по-настоящему хорошее и тут же их нарушал. Никак не может он разобраться в этих сексуальных делах. Девчонки, порой, ещё хуже бывают, чем он. Вот он танцевал с блондинкой, она ему не понравилась, «настоящая идиотка», но он не выдержал и поцеловал её в макушку, а она обиделась! Вспоминает Холден единственный случай с Джейн, когда они целовались, да и то не по-настоящему. Только не в губы, потому что она их как-то всё время отводила. Вот и весь его любовный опыт. Рассуждения Колфилда своей искренностью и чистотой вызывают сочувствие, которое невольно ведёт к пониманию его внутреннего мира, переполненного всевозможными, пусть и наивными, переживаниям.
Кюлли вышла из задумчивости, услышав голос Йоханна:
- Как тебе, Кюлли, сказать… Книга хороша тем, что уловила весь негатив подростков. Ну, ничего не нравится юным, ни-че-го! - повысил голос Йохянн. - Всё строится на отрицании, понимаешь, на критике всего существующего… Пусть на критике непосредственной и забавной, что, в общем-то, и веселит подростков, которые самые серьёзные вещи желают превратить в комедию, но исключительно на критике. Вот тут и зарыта собака. Для большинства людей критика существующих порядков есть хлеб их жизни. Даже не хлеб, а оправдание собственной бездеятельности…
Кюлли насупилась, слыша подобное, даже пыталась возражать:
- Он хороший!.. А в «Ляпе-растяпе», помнишь, что говорит Сэлинджер? Это надо знать каждому, там он говорит, я это выучила назубок: "Оттого, что человек умер, нельзя перестать любить, черт побери! Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?"
Но на эти возражения Кюлли уверенный в себе Йоханн не очень-то обращал внимание, продолжая:
- Я и сам был таким, ругал всё на свете, а потом как-то смекнул, что ведь это наживка… Сэлинджер нам наживку бросает, чтобы мы, как рыбки, попались на крючок отрицания. И я сразу стал менять отрицательное на, если так можно сказать, положительное. А главное в этом положительном есть создание своего собственного мира и ясного взгляда на жизнь…
- Как же я не люблю лекции! - не стерпев, воскликнула Кюлли, достала книжку, которая вся была в её пометках, подчёркиваньях, в наспех написанных на полях словах, мгновенно нашла то, что хотела именно сейчас прочесть вслух:
«- Разреши спросить - почему?
- Почему? Да это длинная история, сэр. Всё это вообще довольно сложно.
Ужасно не хотелось рассказывать ему - что да как. Всё равно он бы ничего не понял. Не по его это части. А ушел я из Элктон-хилла главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Всё делалось напоказ - не продохнёшь. Например, их директор, мистер Хаас. Такого подлого притворщика я в жизни не встречал. В десять раз хуже старика Термера. По воскресеньям, например, этот чертов Хаас ходил и жал ручки всем родителям, которые приезжали. И до того мил, до того вежлив - просто картинка. Но не со всеми он одинаково здоровался - у некоторых ребят родители были попроще, победнее. Вы бы посмотрели, как он, например, здоровался с родителями моего соседа по комнате. Понимаете, если у кого мать толстая или смешно одета, а отец ходит в костюме с ужасно высокими плечами и башмаки на нём старомодные, чёрные с белым, тут этот самый Хаас только протягивал им два пальца и притворно улыбался, а потом как начнёт разговаривать с другими родителями - полчаса разливается! Не выношу я этого. Злость берёт. Так злюсь, что с ума можно спятить. Ненавижу я этот проклятый Элктон-хилл. Старый Спенсер меня спросил о чем-то, но я не расслышал. Я всё думал об этом подлом Хаасе».
- Вот так и я досадовал! А потом энергию досады пустил на энергию работы… - сказал Йоханн и, помедлив, добавил: -  И любви…
Он взял из рук Кюлли книжку. По всему было видно, что он неплохо знает «Над пропастью во ржи». Но он не стал листать её, а просто открыл первую страницу.
- Ну, и что же? - спросила Кюлли.
- А то, что ключ негатива дан в самом начале, - сказал Йоханн, и начал читать:
«Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, - словом, всю эту давид-копперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться. Во-первых, скучно, а во-вторых, у моих предков, наверно, случилось бы по два инфаркта на брата, если б я стал болтать про их личные дела. Они этого терпеть не могут, особенно отец. Вообще-то они люди славные, я ничего не говорю, но обидчивые до чертиков. Да я и не собираюсь рассказывать свою автобиографию и всякую такую чушь…»
Кюлли пожала плечами.
- Вот так, - сказал Йоханн.
- Как? - спросила Кюлли.
- Для этого Холдена Колфилда всё серьёзное - чушь, в том числе и классическая серьёзная литература.
- Интересно. Как ты необычно смотришь…
- И ещё. Пожалуй, самое главное. Читая его, я сразу догадался, что Сэлинджер-Холден боялся женщин Я не говорю «девочек». Холдден под всяческими предлогами избегал секса. Он платит какой-то проститутке деньги, но не ложится с ней. Вот тут я и понял, что мне с этой компанией не по пути, потому что я люблю именно любить девочек, и хочу любить, самым обычным, самым естественным, и поэтому самым возвышенным образом…
Время исчезло и начался восторг любви.
Такой любви Кюлли не могла вообразить, потому что был обласкан и исцелован каждый миллиметр её сладкого тела, испытавшего восторг удовольствия на самой высочайшей ноте, достойной лишь пенью Аонид.
Кюлли зажмурилась, и от этого её ресницы стали неимоверно длинными, конечно, здесь и обильная тушь сыграла свою роль. Когда же ресницы расходятся, открывая цвета морской волны глаза, в них отчётливо заметны слезы, которые, как вода из переполненной чаши, переливаются тонкими струйками и бегут по щекам.
Хрупкая фигурка Кюлли в полумраке излучает свет. Она сидит на краю дивана, прикрывая руками маленькие крепкие бугорки грудей, и плачет. Йохан выходит из ванной нагишом, подходит к Кюлли, ласково опускает руку ей на плечо, затем тыльной стороной ладони вытирает со щёк слезы, после чего решительно склоняется, обнимает Кюлли, чувствуя её горячее дыхание, вглядывается в заплаканные глаза, и в приступе невероятной нежности немного приседает, чтобы коснуться коленями её разведённых бёдер. Кюлли поднимает руку и гладит серебро волос Йоханна. Тот медленно приподнимается и с высоты своего роста глядя на неё, говорит:
- Наконец-то я, как ловец во ржи, поймал маленькую девочку.
Кюлли не отводит от Йоханна ясных доверчивых глаз.
- Meri, - произносит она тихо, с придыханием, - armastust…
- Море любви, - вторит ей Йоханн.

"Наша улица” №219 (2) февраль 2018