Сергей Сущий “Соломинка" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Яковлевич Сущий родился в 1961 году в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского университета в 1983 году. Член Союза российских писателей. Автор четырех книг прозы (первая из которых - «Дом под летним небом» вышла в 1993 г.) и двенадцати поэтических сборников, изданных в Москве, Ростове-на-Дону, Таганроге. С 1994 года публикуется в художественной периодике: журналы «Знамя», «Арион», «Дети Ра» (все - Москва), «Ковчег» и «Дон» (Ростов-на-Дону), «Интеллигент» (Санкт-Петербург), «Веси» (Екатеринбург), «45-я параллель» (Ставрополь). Лауреат «Илья-премии» (2003 г.) и премии журнала «Ковчег» (2007 г.) Культуролог и социолог культуры, главный научный сотрудник Южного научного центра РАН, доктор философских наук, автор девятнадцати монографий. Живет в Ростове-на-Дону.

вернуться
на главную страницу

Сергей Сущий

СОЛОМИНКА

рассказ

Есть бабочки. На вид обычные. Но пролетит такая - и что-то изменится вокруг: цвет воздуха, длина улиц, узор теней. Эта вот летала между летом и осенью. Перед ней был конец августа - пыльный, душный, а после нее, уже сентябрь. Всё то же самое, но суше, прозрачней. Даже тени за нею стали прохладней - я это сразу почувствовал.
А может дело не в бабочке. Просто смена сезона. В такие дни природа пускает в город самых разных вестников своей метаморфозы. Бабочка в их числе. Может и я тоже такой вестник. Чем ещё объяснить эту прогулку? Воскресенье. С учетом, что я в отпуске - выходной в квадрате. Семь утра. Иду к школе. После выпускного пятнадцать лет назад я ходил здесь считанные разы (все жизненные тропы совсем в другой стороне). И вот, без всякой нужды вышагиваю к серой кирпичной букве «Н» в четыре этажа… Зачем? Ведь не причина то, что до неё всего пять кварталов?
Машин в такой час мало, прохожих и того меньше. А уж прочей городской живности… Но бабочка вот пролетела.
Только минуя очередную подворотню, машинально обернувшись (зачем? - да чтобы увидеть красный лепесток!), я разом вспомнил и понял. Просто приставил одно к другому, и всё сошлось.

1

…Оно трепетало и рвалось в небо. Верёвка выгнулось тетивой - ещё чуть-чуть и лопнет. И взмоет тогда к солнцу огромное розовое крыло. Выше! Еще выше!.. Оно уже почти в небе! Ещё! Но свился за угол ветер, и крыло рухнуло разом, обвисло простым полотенцем. Этот махровый розовый прямоугольник с алым контуром лебедя он видел десятки, нет, наверное, уже сотни раз. Полотенце всегда висит на этом балконе. Даже зимой. Иногда одно, но чаще среди другого белья - простыней, наволочек, рубашек.
Дом имперской выпечки. Три этажа, благородный фасад, остатки лепнины над стрельчатыми окнами. Балкон с полотенцем - один на весь дом - явная пристройка. Уродливый, как стальная фикса во рту аристократа. Две шпалы, державшие бетонные плиты, совсем разъехались. Еще чуть-чуть и внешняя плита, кажется, ухнет вниз. И проходя под балконом, он всегда ускорялся.
Дальше панельная хрущевка, как-то же втиснулась в дореволюционную шеренгу. Самое интересное здесь - окно с люстрой на пятом, последнем этаже. Люстра на три плафона-тюльпана  - лет тридцать назад таких было полгорода. Фишка в том, что горит эта люстра днём и ночью. Когда не пройдёшь - она включена. Видно живут какие-то сумасшедшие.
За хрущевкой, длинный - почти на полквартала - двухэтажный фасад. Окна внизу прямоугольные высокие, а вверху, маленькие арочные. Странное здание - ни одно из занимавших его учреждений не задерживается на этом месте. Три, ну четыре года. И опять возня переезда - офисная мебель на асфальте, торопливый вынос бесконечных коробок с бумагами. Впрочем, нынешний Горжилпроект здесь уже три года, и никуда пока не собирается. Недавно совсем даже обновили штукатурку на фасаде, покрыв сверху веселенькой лазурью.
Кренясь на ухабах, проехал лиловый Опель. Дорога здесь ужасная. Три колдобины на метр. Он представил себе злые скулы водителя, вынужденного ползти со скоростью пешехода.
По другой стороне улицы встречным курсом прошли два пролетария. У каждого в руке открытая бутылка пива. Но один, откидывая лицо трубачом, припадал, то и дело, к горлышку; другой  нёс свое пиво бережно, словно внутри горела свеча. И пока они не поравнялись, он не сводил с них глаз. Даже оглянулся вслед, но тут же спохватился и прибавил шагу.
Проплыл мимо короткий (окно и стальная дверь) магазин семян и саженцев; потом салон стильной стрижки «Артём» (три окна заклеенных множеством фото черно-белых лощенных лиц). Когда-то здесь была обыкновенная парикмахерская - стригли под полубокс и чешку. А до этого делали какие-то другие прически - мама говорила, что девочкой ее стригли именно здесь. И бабушку стригли тоже.
Дальше чудеса: бугристый асфальт разом меняет аккуратная серая плитка, по краю зубчатый бордюр - для парковки служебных авто. Двадцать метра настоящей Европы. Это филиал Донинвеста - три этажа, мощная двухстворчатая дверь с видеокамерой. Нижняя часть фасада в гранитной облицовке, выше бежевый колер, словно светлое здание банка осторожно погружается в плотные воды северного моря. Сразу за банком концом цивилизации квадратная, глубокая как туннель, подворотня. А перед ней широченная выбоина. В дождливую погоду здесь вырастает лужа, скорее даже пруд, обогнуть который можно только по проезжей части.
На середине этой выбоины, запорошенной сейчас городской серой пылью, они и сошлись. Он, конечно, заметил ее издалека - ещё бы не заметить! Смуглая, рыжая, узкая как оса. Вокруг тонких ног вилось красное платье. Ослепительно красное! С длинным треугольным вырезом впереди. Конечно, она на него не смотрела. Он, впрочем, на нее, тоже. Но  он притворялся, а ей действительно было наплевать на прыщавого переростка.
Пока они сходились, она просто не замечала его. Только уже в упор, вдруг спохватилась (гадкий утенок всё-таки мужского пола) и мельком оценила своё декольте - всё ли в порядке? На него так и не взглянула. Они разминулись, и ему сразу захотелось посмотреть назад. Но он не решился. Нет, решился. Только потом. Она уже казалась длинным алым лепестком с трепетным краем. И он смотрел, как этот лепесток тает и тает в уличной перспективе.
Иллюзий по поводу своей внешности у него не было. Но в будущем, кто знает, что в этом… Да какое ему сейчас дело до этого будущего, когда уже через три квартала… И всё же, если б она обернулась. Если бы взмахнула, поманила рукой. Нет-нет, не надо руки - это уже слишком. Просто оглянулась и пошла дальше. Этого вполне достаточно. Он пошёл бы за ней. Ведь чтобы всё изменить, надо совсем немного…
«Бред…» - торопливо взглянул на часы. Оставалось три минуты, и надо было прибавить шагу.
Точно в десять он был на месте. Вытоптанная поляна между тремя ивами, за высокой (выше головы) стеной шиповника - боевое ристалище притаилось в самой глубине школьного палисада.
Разве он хотел так подставляться? Просто задел плечом. Случайно. А огрызнулся только потому, что рядом стояли девчонки из их класса. Он даже не успел сообразить, на что нарывается. А дальше было поздно. Конечно, Чика сотрёт его в порошок. Вместе со своей сворой. Да и один справится. Он же бешеный. Просто зарежет и всё…
Чика чуть припоздал. Что-то буркнул дружкам - и все зашлись злым лающим смехом. Неторопливо скинул куртку и сразу пошёл вперёд, встряхивая короткими мужицкими кистями. Всё было как во сне - быстро и медленно одновременно. И как-то машинально. Несколько раз Чика достал его в лицо и по корпусу. И, кажется, текла кровь, словно ползало по губам крупное насекомое. Но боли не было. Он вообще ничего не чувствовал. Просто уворачивался от злых стремительных наскоков Чики, отмахивался кулаками и боялся одного - упасть на землю - помнил, как Чика добивает упавших…
Всё уложилось в секунду, может две. Чика все же попал, и ему стало больно, даже очень. Ярость была быстрой, как фотовспышка. Вместо очередного уворота, он рванулся вперед и мог в тот миг порвать Чику, прокусить ему горло, выбить глаз. Но не успел даже выкинуть руку. Они сшиблись грудь в грудь и Чика рухнул на спину, деревянно хлопнув о землю затылком. Ярость разом иссякла - осталась пустота, в центре которой бешено скакало сердце. Чика медленно сел, осоловело мотнул головой. Из кармана его, скользнул на землю закрытый черный кнопочный нож. Чика поднял руку, пощупал затылок.
- Сука… - пальцы были в крови. - Вот сука… Похоронка тебе!
Этот визгливый фальцет был куда страшней его вечной блатной хрипотцы. И пустоту внутри заполнил сухой, как порох, страх - абсолютная ясность, что пощады уже не будет. Теперь Чика убьёт его. Встанет с земли и убьёт - он уже был на карточках, уже распрямлялся. И опережая Чику, он подхватил с земли черную рукоятку, выпустил стальное жало и вогнал его на всю длину в спину врага…

***
С первого дня колонии он знал, что мир «до взмаха» никогда не вернется. На его месте будет что-то другое. Но масштаба перемен не ожидал. Впрочем он ведь и сам стал другим. И с новым миром они друг к другу приспособились быстро. Жизнь стала понятной и предсказуемой, у нее был свой, известный ему, алгоритм - за пятнадцать лет он еще два раза сходил на зону. И мир уже совсем не менялся, не считая того, что во время второго срока умер отец. Остальное, включая статью за наркотики, было неизменным при всём прочем разнообразии жизни. Как не менялся его первый маршрут по выходу на свободу.
Он шел от своего дома к школе, а потом возвращался назад, как вернулся бы тогда, не будь того взмаха. После первого срока шел, пытаясь вспомнить, о чём думал на каждом отрезке пути к месту драки. Ничего не получилось. Пустота. Только плавал в глубине памяти красный лепесток - встречу с ней он помнил в деталях, от момента как заметил её далеко впереди, до того как она вновь растворилась в уличной перспективе. На месте где они сошлись и разминулись (там была всё та же широкая выбоина) он остановился, но лишь на миг.
После следующих отсидок, поступал также - пять кварталов к школе, пять обратно, к подъезду своего дома. Исполняя этот бессмысленный ритуал, он верно уже и не думал, что всё в жизни могло быть иначе. Просто привычка.

2

…Вот так. Или почти так. В младших и средних классах Паша был плюшевый медвежонок - круглый, курносый увалень. К девятому вытянулся, окреп. Но всерьёз его всё равно не принимали. Так и был для всех Чубчиком (за аккуратную чёлку).
Не то, чтобы мы дружили. Просто приятели. И только потому, что жили в одном доме и в школу часто ходили вместе. Вначале как-то совпадали (тогда ещё нас провожала его мать - тётя Рая), потом один стал поджидать другого у подъезда. В тот раз мы тоже шли вдвоём. Я знал, что у него драка с Чикой, и мы всю дорогу молчали.
Всё на этом пути было, как я уже рассказал. Балкон с полотенцем - оно громко хлопнуло на ветру, и мы на него одновременно взглянули. А потом увидели мужиков с пивом, Опель, горящую люстру. Не знаю только, замечал ли он все эти детали или блуждал в своих мыслях. Но её…
Она прошла между нами, и мы замерли. Как-то автоматически перестали идти. Он сказал: «если такая позовёт, всё изменится…» «Что изменится?» - спросил я. «Да всё… - он смотрел ей вслед. - Слушай, а пойдём за ней». Кажется, он и впрямь собирался это сделать. «Ты, как?» - мельком взглянул на меня. Я промолчал. «Вот если она сейчас обернётся, я пойду. Точно пойду… Это же будет знак. Обернётся - пойду, я загадал…» - он не сводил с неё глаз. И пошёл, поплыл бы за ней как сомнамбула. Он смотрел и смотрел, словно хотел поменять то, чего еще нет. Она не обернулась. И мы пошли к школе…
Я, конечно, не знаю, о чем он думал во время драки. Но лицо его, каждое его движенье выдавали страх. Он почти убегал от Чики, за исключеньем того момента, когда, метнувшись вперед, неожиданно для всех сбил его с ног. А когда Чика стал подниматься, Пашу просто накрыл ужас. Я же видел его глаза. Больше скажу, этот ужас накрыл и меня - в тот миг я словно был на его месте. И знал - пощады не будет. Он ударил от страха, тут не ошибёшься. На его месте я поступил бы также.
А вот его первый маршрут после зоны - беллетристика. Откуда мне знать про это? Хотя… В последний раз я встретил его именно здесь. Даже не узнал. Он сам остановился и протянул руку. Здороваясь, придержал мою ладонь. Мы были уже совсем чужие, и говорить не хотелось. Но он сказал: «Вот и я здесь иногда хожу. На память наступаю… - ощерился (не было передних зубов). - Сладко так, в прошлом потоптаться…»
И меня рывком придавило: уж не говорю, оглянуться. Но что ей - этому красному лепестку - стоило тогда вскинуть руку, передёрнуть плечами, просто тронуть пальцами волосы. Ему сошел бы любой жест за гранью походки. Точно знаю, ему бы хватило! Он ведь цеплялся за неё как за последний шанс избежать грядущего, как-то его изменить. Ему б достало и соломинки.

3

…Я приставил одно к другому, и всё склеилось: июль, подъезд, влажное лицо Раисы Владимировны. Лифта у нас нет, а лестничные пролеты старинные, полуторной высоты. И потому на каждой площадке у пожилых привал. Между первым и вторым я и нагнал тётю Раю. Она сказала: «Паша умер. Из колонии позвонили. Вчера…» Потом оказалось - не умер, а повесился. Или повесили. Или… Какое теперь это имеет значение? Павел Колыванов - мой одноклассник, умер 18-го июля в колонии строгого режима. Сегодня 26 августа - стало быть, сороковины. Я и не вспоминал о нём всё это время. Но что-то внутри, выходит, помнило. Подняло с утра и погнало по старому школьному маршруту.
Я почти у цели. Срезая путь, просочился между гаражами, завернул за кустарник. Встал на том месте, где однажды махнул он в отчаянном страхе рукой. Скромный дар памяти от одноклассника: «царствие небесное, Паша…»
Мыслей ноль. Только одна навязшая оторопь: вот та женщина - красный лепесток - она так и не узнала, как легко иногда спасти человека…
Или только кажется, что легко.

Ростов-на-Дону

"Наша улица” №219 (2) февраль 2018