Сергей Михайлин-Плавский "Галушки" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Иванович Михайлин-Плавский родился 2 октября 1935 года в поселке Крутое Больше-Озерского сельского совета Плавского района Тульской области. Окончил Тульский механический институт. В Москве живет с 1970 года. Печтался в журнале "Сельская молодежь" как поэт. Автор 6 поэтических книг. Прозу начал писать по настоянию Юрия Кувалдина. Постоянный автор журнала "Наша улица". В 2004 году Юрий Кувалдин в своем "Книжном саду" выпустил большую книгу рассказов и повестей Сергея Михайлина-Плавского "Гармошка". Умер 16 августа 2008 года.

Пришел в 2002 году в редакцию "Нашей улицы" никому не известный поэт Сергей Михайлин со стихами. А я стихов не печатаю. Говорю ему - приносите прозу. И он принес. Потом я ему сказал написать про избу. И он написал.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.

Юрий КУВАЛДИН

вернуться
на главную страницу

Сергей Михайлин-Плавский

ГАЛУШКИ

рассказ

1.

 Механик совхозного гаража Николай Белобородов перед самым восходом солнца проснулся от ощущения вины от предательства друга Алексея Лушкина, который ему доверял все эти годы, начиная со школьной скамьи.
В комнате висел серый утренний сумрак, медленно расползающийся по углам от первых летящих в окно лучей восходящего солнца. В голове у Николая подстать сумраку от вчерашнего открытия стоял какой-то туман и путались и скакали обрывки мыслей, словно они играли в чехарду: сыновья соседки Гали Лушкиной, как две капли воды, были похожи на Николая.
"А что же ты хотел? - казнил он себя. - Ты раньше-то о чем думал? Ну ладно - первый раз поддался порыву и обстоятельствам, а потом? Ты же знал, что у твоего друга нет детей и, возможно, не будет. Знал или не знал? Или, может быть, поверил бабьим сплетням и наговорам: несчастный, мол, Алексей - жена у него непоросная. А ты и рад стараться! Забрался в постель друга, настрогал ему сыновей и что теперь? Награды ждешь? Будет тебе награда, когда осенью приедет Алексей из своих "кейптаунов" и приглядится повнимательней к сыновьям-то!"
Николай и не заметил, когда он полюбил Галину. Знал он ее всегда: они вместе с ней и Алешкой учились в одной школе. Она уже там ему нравилась, но он не мог побороть свою застенчивость, а она больше тянулась к Алексею, веселому, компанейскому парню, всегда облепленному друзьями и подругами.
В десятом классе на Николая "положила глаз" Лариса, темпераментная и подвижная толстушка с проницательными глазами и высокой грудью. Она опекала его во всем: умела пресечь любые колкости или насмешки по его адресу, а уж женскому полу могло серьезно не поздоровиться, если Лариса замечала чьи-то знаки внимания по отношению к ее возлюбленному. Это быстро заметили все и оставили их в покое, по-школярски за глаза называя эту парочку женихом и невестой.
Николай и Лариса подходили друг к другу: оба одинакового роста, коренастые, крепко стоящие на земле. Уже в девятом классе они окончили курсы шоферов и собирались после школы остаться работать в своем совхозе.

2.

После службы в армии (Николай - водителем танка, Алексей - бульдозеристом в стройбате) оба друга вернулись в родную деревню, крепко обняли дождавшихся суженых Ларису и Галину и на директорской "Волге" повезли их в сельсовет в деревню Мухино, которую впоследствии срыл силикатный завод, открыв на этом месте песчаный карьер.
Свадьбы гуляли вместе - дома-то рядом. Поставили столы в саду у Николая между затяжелевших плодами яблонь, накануне с ближайших домов собрали скамейки и всех сельчан пригласили на это совместное торжество. Конечно, помог и совхоз. Директор рад был заиметь таких специалистов: шутка ли, механик-водитель и бульдозерист, да еще "обкатанные" в армии и вернувшиеся домой, не соблазнившиеся прелестями городской жизни...
С первыми лучами солнца матери женихов варили, парили, жарили, готовили закуски, а невесты сервировали столы. Директор совхоза запретил ставить на стол "овражный коньячок".
- Не позорьтесь! Два ящика "Столичной" вам в самый раз будет! И сдержал слово. К приходу гостей на столах красовались непривычно светлые, словно молодки в красных косынках, бутылки "Столичной", и многие мужики в предвкушении удовольствия потирали ладони и ежились от сладкой судороги в плечах в ожидании алкогольной встряски, к которой сколько ни пей, привыкнуть невозможно: все равно перед первой стопкой вздрогнешь. Не зря же придумали пословицу: "первая - колом, вторая - соколом, остальные - мелкими пташечками"; а еще у мужиков в ходу самый короткий тост в мире: "Вздрогнем!"
Гости уже садились за столы, молча оценивая их сервировку и приглядываясь к закускам, когда мать Николая Анна Тимофеевна растерянно всплеснула руками и заголосила:
- Яблоки-то, яблоки забыли на стол поставить!
Николай с Ларисой переглянулись и почти в один голос воскликнули:
- А пусть рвут с веток! Протяни ручку и достань яблочко, как луну с неба! Мам, погляди-ка на штрифель - это же не дерево, а целая галактика! - успокоил Николай встревоженную родительницу.
- Да ну вас, выдумщики! Гости скажут - пожадничали!
- Не скажут, мам! Мы их предупредим.
И, правда, после первых тостов и поздравлений Николай встал и объявил:
- Гости дорогие! Яблочки берите прямо с ветки: только протяни руку - они у вас над головой! Так пожелали наши с Алексеем женушки, чтобы этот день надолго запомнился! Мы и столы-то специально полукругом поставили...
- Горько! - разнеслось над садом.
- Молодоженам - ура!
- Долгой и счастливой жизни!
И все застолье хором начало ввести отсчет, пока молодые целовались:
- Раз, два, три, пять...
На счете "девять" Лариса не выдержала, смущенно закашлялась и спрятала лицо на груди у Николая. Алесей с Галиной одолели и "двадцать", и "двадцать один", и кто-то успел крикнуть:
- Двадцать два - перебор!
Да и гости уже устали считать, пора бы вновь "подзарядиться".
Потом провозгласили тосты за матерей молодых, помянули погибших на войне отцов, было много и других тостов, пожеланий, шуток и располагающих друг к другу улыбок.
Перед очередным тостом с пожеланием молодым семьям, "чтоб в год по ребенку у них нарождалось", с ветки сорвалось увесистое золотисто-красное яблоко величиной почти с детскую голову и нанизалось прямо на высокий фужер Галины. Фужер остался стоять на месте, из него не пролилось ни капли вина. Со стороны эта фигурка из яблока и фужера была похожа на головастого гномика. Подобные ему можно нынче увидеть в детских передачах по телевизору.
Застолье на минуту замерло, соображая, к чему бы это? А Галина быстро сняла яблоко с фужера и подала его Алексею. И тут посыпались со всех сторон новые пожелания в виде народных примет и поверий:
- К удаче в делах - яблочко жениху-то!
- Прямо, как Адам и Ева в райском саду!
- Сладкие яблочки-то - к радости и удовольствию...
А под другой яблоней, антоновкой еще довоенной посадки, на задерненной площадке собрался круг из молодежи и взвизгивала гармошка. Там, на кругу, среднего возраста мужик, налоговый агент Жоржик (его иначе никак и не называли - Жоржик и Жоржик) уже выделывал кренделя и частил языком, стараясь попасть в такт с наигрышем гармони:
Меня мама бьет обухом:
- Не ходи ты к молодухам!
Расшиби, мама, обух -
Я не брошу молодух!

При этом с лица Жоржика не сходила такая заразительная улыбка, что от нее становилось хорошо и покойно на душе.
- Вот змей, - говорили про него деревенские бабы, - и кто его надоумил налоги собирать? Как улыбнется - последнее у ребенка отымешь, а ему отдашь. Он и во сне-то улыбается, говорила намедни Нинка Шумачиха...
А озорная Нинка, не выходя на круг, а прямо из стайки молодых баб и девок подпела Жоржику:

Ты не жми меня к забору
И не лазай никуды.
Ты не думай, что я дура,
Вот поженимся, - тады!

3.

Долго еще вспоминал Николай и эту свадьбу, и всю свою жизнь с Ларисой до того самого дня, когда ее привезли в роддом и не смогли спасти ни сына, ни ее. Так и остались в его памяти подернутые мукой и страхом глаза, когда ее уводили в палату, и она через силу сказала с надеждой:
- Все будет хорошо, милый! Ты только приходи ко мне почаще...
До сих пор ходит Николай к жене, только на кладбище. Вот уже два года прошло со дня похорон, а он не может забыть Ларису, ее ласковые руки, ее горячий шепот: "Хочу сыночка!"
Николай, чтобы отвлечься от черных мыслей, изнурял себя работой, целыми днями не вылезал из гаража или "рулил" по совхозным полям, то отвозя зерно от комбайнов, то ремонтируя какую-нибудь картофелекопалку. Да мало ли у сельского механика работы!
Анна Тимофеевна жалела Николая, хотела отвлечь его от тяжких дум, развеять его угрюмость и просила его:
- Сынок, Ларису-то не возвернешь, а себя погубишь. Глянь в зеркало-то - почернел весь! В клуб что ли сходил бы или в Москву съездил на выходной. А может, на рыбалку с Лешкой?
- Нету мне жизни без Ларисы, мама, словно потерял я управление, - только и сказал на это Николай, хлопнул дверцей самосвала и укатил в район за запчастями...

4.

Алексей года через полтора после свадьбы похоронил мать, поплакали, пожалковали они с Галиной, помянули на сорок дней, на полгода, а недавно и на год. Детей у них не было и все время они, как и Николай, отдавали работе. Галина была дояркой, Алексей - трактористом. Однако Алексей все эти годы жил с неспокойной душой. Ему было тесно в пределах своего совхоза, а грязная работа тракториста тяготила душу, да и грошовые заработки не устраивали. Его тянуло повидать мир, и он искал случая куда-нибудь завербоваться, сесть на корабль и обойти вокруг света, прошвырнуться по улицам какого-нибудь Кейптауна, а потом вернуться домой, пройтись по деревне и услышать бабьи охи и удивления:
- Лешка-то Лушкин вернулся весь из себя! Чемодан в наклейках со всего света, а в ем деньжищ - страсть!
И подвалило Лехе счастье, дождался он своего часа. Встретил в Москве давнего сослуживца, и тот за бутылочкой "Столичной" позвал его в торговый флот, в Одессу, и пообещал содействие.
- Жди вызова! - на прощанье сказал удачливый приятель и крепко пожал руку.
Галина знала о "мечтаниях" своего мужа, но до сих пор не предавала этому никакого значения. А когда Алексей сказал ей, что ждет вызова в Одессу на торговый флот, она "встала на дыбы" и кричала на весь дом:
- Ты что надумал? Тебе жрать нечего, да? Тебе одеться не во что, да? Что ты все ищешь? Не нужна мне твоя квартира в Москве! Мне и здесь хорошо! У меня от Москвы голова кругом идет! Белый свет повидать захотел! А я, значит, жди его, содержи усадьбу и оплакивай свою молодость, так скажешь, да? Да сгори оно все ясным огнем! Уедешь - брошу все и тоже завербуюсь куда-нибудь. Авось не пропаду! Хлебодобывалка у меня всегда с собой!..
Две недели не разговаривали супруги, потом немного поостыли, чувства притупились, об этом больше не вспоминалось. Но Алексей, видимо, кому-то проболтался, его распирало желание поделиться своей радостью. Со школьной скамьи захватила его романтика странствий и не отпускала до сих пор. И когда кто-то из доярок посочувствовал Галине на ферме ("Надо же, Лешка-то в бега собрался!"), Галина бросила ей под ноги ведро с молоком и в слезах убежала домой.
Вечером дома она сказала мужу:
- Все-таки уезжаешь! Меня в деревне жалеть уже стали. Что ж, скатертью дорожка! На коленях умолять не собираюсь...

5.

Месяца через три Алексею пришел вызов. Собрал он свой походный рюкзачок, уложил в него полотенце, мыло, бритву, пару белья, еще кое-что по мелочи и пошел за Николаем - проститься.
Николай пришел с матерью. Женщины молча, без обычных разговоров и шуток, собрали на стол закуски, Алексей выставил "Столичную" и тихо, как на поминках, выпили они по первой да по второй, а Галина с Анной Тимофеевной только пригубили.
- Ну, что ж, Леша, - напутствовал своего друга Николай, - тебя всегда звал ветер странствий. Попробуй, коли выдержишь. Да, смотри, Галину не забывай! Что с тобой поделать! Ты сам знаешь, от чего отказываешься. Спохватишься - вот он, локоток-то, да не укусишь! Погуляй полгодика да возвращайся. Мы ждать тебя будем. Будем ждать, Галя, а?
- Много чести! - еле выдавила Галина, а у самой задрожали губы и по щекам покатились предательские слезы.
- Ну, что ты, дочка, успокойся, - обняла ее за плечи Анна Тимофеевна, - сообча-то сдюжим как-нибудь.
Алексей, красный то ли от водки, то ли от смущения или осознания собственной вины, встал из-за стола, поклонился всем и горько сказал:
- Я знаю, меня осудят, убег, мол, от черной работы. Не боюсь я никакой работы! Меня душит наша покорность, наше согласие ломить почти круглые сутки за гроши, а с середины месяца сшибать друг у друга какую-нибудь трешку на хлеб да на пакетик крупы. И не ветер странствий зовет меня, а желание вырваться из этого лагеря, хотя он и не обнесен колючей проволокой.
Он помолчал и продолжил:
- Простите меня, дорогие мои друзья! Прости, Галя, прости, Николай, простите, Анна Тимофеевна, виноват я перед вами. Прошу тебя, Николай, и вас, Анна Тимофеевна, помогите тут Гале, не дайте ее в обиду, а я у вас по гроб жизни в долгу буду. Я верю, что мы с Галей наладим новую жизнь.
Николай на самосвале отвез Алексея до станции Тучково, а Галина проводила его до Москвы, до самой конторы или сборного пункта, крепко поцеловала на прощанье и с горькой усмешкой сказала:
- Гуляй, Леша! С рук на руки, значит, сдал Николаю...
И, больше не говоря ни слова, отвернулась от мужа и торопливо пошла, почти побежала к автобусной остановке.

6.

На третий или четвертый день после отъезда Алексея Галина в слезах прибежала под вечер к Белобородовым и запричитала:
- Ой, тетя Нюра! Что мне делать? Поросенок вторые сутки ничего не ест. А Николай еще не пришел?
- Николай-то счас должен быть. А поросенка - что ж? - надо резать, иначе упустишь. Витинара-то разве сыщешь, на ночь глядя? А до утра ждать опасно! Беги-ка, дочка, грей воду, а Николая я пришлю.
Минут через сорок в избу Лушкиных вошел Николай, и Галина сразу же провела его на двор в поросячью закуту. Поросенок никак не реагировал на чужого человека. Галина попыталась его выманить из тесной закуты, поднеся к его пятачку ведро с вкусным пойлом. Поросенок не шевельнулся.
- Надо резать! - сказал Николай.
Тонкий кинжал, подарок друзей-танкистов, мягко вошел под левую лопатку. Когда тушу вытащили на улицу и Николай начал ее палить паяльной лампой, пришла Анна Тимофеевна помочь пригото-вить печенку, как это принято во многих местах России: жарь печенку и угощай забойщиков и родню, чтобы в доме был достаток.
Родни у Галины не было, поэтому посидели втроем, почали бутылку "Столичной", оставшейся еще от Алексея, хорошо закусили жареной печенкой с картошкой, и Анна Тимофеевна засобиралась домой.
- Вы тут погутарьте, а я пойду. Тебе завтра в Можайск рано ехать, сынок, - напомнила она.
- Ладно, ладно, мама, иди, я скоро приду.
Выпили еще по стопочке. Поговорили. Вспомнили школу, первый самый робкий и поэтому памятный поцелуй, от которого потом целую неделю избегали друг друга. Галина ждала повторения этого поцелуя, но Николай при встречах с нею смотрел в землю, краснея, а из школы домой стеснялся ходить рядом с нею.
В это время и подвернулся Алешка, веселый, разбитной любитель анекдотов и розыгрышей, с ним никогда не было скучно, и Галина безоглядно отдала ему открывшееся для любви девичье сердце...
Те дни Николай вспомнил сейчас с грустью и благодарностью. И ему захотелось поцеловать Галину. К его удивлению, она то ли ждала поцелуя, то ли по каким-то приметам угадала желание Николая: она взяла его голову в свои ладони, прижалась губами к его губам и надолго замерла в этой позе, словно возрождая ушедшую юность и чистоту чувств и желаний. Слезы катились по ее щекам и щекам Николая, невинные и греховные одновременно...
Николай очнулся на рассвете. Открыл глаза и увидел не свой потолок, сначала испугался, а когда прояснилось сознание, на правом плече увидел до боли любимый профиль Галины. Запах черных и густых ее волос больше заснуть не дал, воспоминания душили сердце и делали Николая счастливым и виноватым.
Он потихоньку, стараясь не разбудить Галину, выбрался из кровати, оделся по-солдатски быстро и тщательно и, опасаясь постороннего глаза, быстро из калитки в калитку шмыгнул домой.
Мать не спала.
- Что же теперь будет, сынок?
- А ничего, мать, не будет. Нас уже первая седина повязала...

7.

Дни тянулись однообразно: ни скучные, ни веселые. Николай пропадал в гараже, мотался по району, Галина доила коров либо копалась в своем огороде. Иногда она дивилась на саму себя: раньше никогда не уставала так, чтобы присесть или даже прилечь, а теперь нет-нет да и потянет на лавочку отдышаться. Под сердцем у нее бился ребенок. Сын Николая. Она это знала.
А недавно эта новость облетела всю деревню, бабы зашептались, зашушукались, а Нинка Шумачиха однажды на ферме оборвала всякие догадки и пересуды:
- Ну вот и славно! Дал Бог ребеночка Галине, а то извелась баба совсем. Глядишь, к приезду Алексея и разродится. Вот ему радость-то будет!
На этом разговоры окончились. Наступали осенние хлопоты: уборка урожая со своих огородиков.
Николай с той памятной ночи редко бывал у Галины, так забежит по необходимости поделать какую-либо мужскую работу: напилить, наколоть дровишек, подправить покосившуюся загородку, натянуть на парничок пленку. Вместе с матерью он помогал Галине вырыть картошку, а Николай вечерами да утрами перекопал под зиму оба огородика: и свой, и Галины.
Николай избегал Галины, он любил ее, рад был видеть, как при встречах с ней вспыхивали огоньки в ее глазах, она вся преображалась, но его природная застенчивость смущала ее, и она каждый раз удерживала себя кинуться ему на грудь. А ведь могла бы и не только наедине, но и при людях.
Недели за две до Нового года от Алексея пришло очередное письмо: он сообщал, что в декабре у него кончается контракт, а в январе он приедет домой. А под самый Новый год Николай отвез Галину в Тучково, в роддом, где она и родила головастого мальчишку, сына, как когда-то мечтала Лариса, горько про себя отметил Николай. Теперь он почти каждый день забегал к Галине в роддом, носил ей передачки - конфеты, печенье, все, что она просила, и подолгу простаивал под окном, разговаривая с Галиной неуклюжими жестами. Она ему в окно показывала сына.
После выписки из роддома у Галины целыми днями пропадала Анна Тимофеевна. Николай бывал реже, но при каждой встрече он замечал, что Галина похорошела, заметно округлилась, и его неудержимо тянуло к ней. Быть бы новому греху, но вскоре после Рождества объявился Алексей, "беглый отец", "беглый хозяин", как его за глаза называли на деревне.
Радости Алексея не было конца. На крестины, а заодно и свое возвращение Алексей собрал всю деревню. На стол накупил в магазине "Березка" всяких заморских фруктов и вин.
- Это какие же деньги надоть иметь, чтобы закупить всю эту изобилию? - удивлялись бабы.
По настоянию Галины сына назвали Николаем, Колюшкой.
- Ну и правильно! - сказала Нинка, и все согласились с нею.
Такого бы Колюшку да Лариске родить, вот радость-то была бы Николаю. А то ходит мужик, как неприкаянный, Лариску забыть не может.
Николай краем уха слышал эти разговоры, смущался, краснел, подливал Алексею "горючего", а тот поднимал стопку и говорил:
- За дружбу!
Здесь же, в застолье, при всем честном народе, Алексей начал раздавать подарки, купленные в том же магазине "Березка". Галине он накинул на плечи короткую меховую шубку черного цвета с серебристым отливом. Застолье ахнуло:
- Это тебе не плюшевая жакетка, в которой скока ни грейся, все равно замерзнешь!
- В этой шубке не стыдно и на собранию сходить!
- Алексей, возьми моего черта с собой, цельный год буду одна огород пахать за такую шубку! - крикнула Маня Юркова, или Маня Белая (подруга Нинки Шумачихи).
Николай получил кожанку, входившую тогда в моду, а Анну Тимофеевну Алексей укутал в светло-серую пуховую шаль под цвет ее седины.
Нинка Шумачиха сняла с пальца кольцо, взяла шаль и легко протащила ее через колечко!
- Во! - сказала она, - настоящий пуховый платок!
И все зааплодировали, а потом запели песню "Оренбургский пуховый платок".

8.

Отпели, отплакали зимние вьюги и метели. В настылые дома и усталые сердца вновь постучалась весна. Алексей поехал на силикатный завод рассчитываться с временной работы, где он зимние месяцы был сторожем. Он опять засобирался в загранку.
Галина как услышала, так и прибежала к Белобородовым. Анна Тимофеевна ушла в церковь. Николай был дома один.
- Что делать, Коля? - кинулась она к нему на грудь. - Видно, на роду мне написано быть вековухой при живом-то муже!
Галина плакала, а Николай гладил ее волосы и говорил:
- Я знаю, как тебе тяжело. Говорил тебе и повторю еще - бери развод! Черт с ним с его домом и хозяйством! Придешь с сыном жить ко мне. Мать вон без Колюшки и дня жить не может...
- Как решиться-то? Он же, паразит, уговаривает, золотые горы обещает...
Смущенная и раскрасневшаяся вышла Галина от Николая. Солнце теплым лучом поймало не ее щеке слезинку, которая вспыхнула желтым огоньком и тут же испарилась...
Прямо на огородных грядках, когда рыли картошку, у Галины начались предродовые схватки. Николай с матерью еле успели довести ее до кровати. Анна Тимофеевна осталась с Галиной одна. Николай грел на плите воду и таскал из своего дома чистые простыни и полотенца. Галина родила второго сына.
К концу января появился Алексей, порадовался второму сыну. Кто знает, считал ли он их своими? Ни Галине, ни Николаю он ничего не говорил об этом, а сыновей называл "мои матросы". Галина пугалась такого определения, хмурилась и старалась не подпускать Алексея к мальчишкам, да и к себе тоже. Никакими подарками не сумел он ее задобрить.
Недели три покрутился Алексей дома, раза два съездил в Москву и вскоре снова отбыл в свои "кейптауны".
Прошло еще три года. "Алексей, как в воду канул", - говорила Анна Тимофеевна. "Не в воду, а в море", - поправляла ее Галина. За это время Галина родила третьего ребенка. В деревне ни от кого не было секретом, что третий сын Галины от Николая. "Галушки" - звали их на деревне, дружных, головастых ребят, сыновей Галины Лушкиной.
Но деревня деревней, а Николай, истинный их отец, видел больше, чем соседские доброхоты. Вышел он как-то днем из сарая на улицу, а они стоят перед открытой дверью в шеренгу по одному и наблюдают за ним, русые крутолобые крепыши, как беленькие грибочки. Вот таким же и Николай был в детстве. Зашлось сердце у Николая, потемнело в глазах от страха и отчаянной радости, кинулся он к ним, сгреб всех обеими руками, прижал к своим небритым щекам и чуть не заплакал:
- Сыночки вы мои, галушки белоголовые! Никому я вас не отдам! И Галину не отдам! Вы мои, мои! Бабушка, корми внуков! - крикнул он матери в открытую на терраске дверь.
Галина стояла за загородкой, утирала подолом кофты слезы и улыбалась. А мальчишки уселись на терраске за стол, и средний сказал старшему:
- А папка совсем не колючий, правда, Колян?
Сыновей звали Николай, Алексей и Виктор - в честь деда Виктора Николаевича Белобородова, погибшего в сорок третьем где-то под Белевым.

"Наша улица” №225 (8) август 2018