Андрей Яхонтов "Некуда деться" рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Андрей Николаевич Яхонтов родился 5 мая 1951 года в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. С 1973 года по 1988 год работал в “Литературной газете”: сначала в отделе русской литературы, затем руководил “Клубом “12 стульев”” - самым популярным в то время сатирическим оазисом свободы в подцензурной печати. Автор многих книг прозы, среди которых: романы “Теория глупости”, “Бывшее сердце”, “Учебник Жизни для Дураков”, сборник эссе “Коллекционер жизни”, сборники повестей и рассказов “Ловцы троллейбусов”, “Дождик в крапинку”, “Предвестие”, “Зимнее марево”, “Глянцевая красотка”, “Ужин с шампанским”, “Кардиограмма при свечах”. Пьесы Андрея Яхонтова идут на сценах театров России и за рубежом. Удостоен нескольких престижных литературных наград, в том числе международной премии “Золотой Еж”, присуждаемой в Болгарии за наивысшие достижения в жанре сатиры и юмора. В 1998 году на Европейской встрече писателей в Словакии литературная деятельность Андрея Яхонтова отмечена золотой медалью Кирилла и Мефодия. В "Нашей улице" публикуется с № 1-2000.

вернуться на главную страницу

Андрей Яхонтов

НЕКУДА ДЕТЬСЯ

рассказы

Поэты

Было время, поэтов воспринимали как оракулов, внимали им с благоговением.
Сегодня люди перестали интересоваться друг другом - причина падения интереса к литературе еще и в этом. Все уткнулись в смартфоны и гаджеты, в усредненно-унифицированную информацию - безоттеночно обобщенную, даже очень личные мнения высказываются анонимно и по определенным политическим (или календарным) поводам. Никто не задаст виртуальному собеседнику вопрос: «Как себя чувствуешь?», «Зачем живешь?», не расспросит участливо о делах на службе, а сам рассказывающий скроется за псевдонимом и частоколом отгораживающих фраз. Проследить судьбу (чью-либо), натолкнуться на небесполезное рыцарское неангажированное откровение все нереальнее. Полноценных полновесных жизненных уроков становится для подавляющей части населения меньше. Ну а освоить целину многостраничной саги и вовсе неподъемно.

Утраченные иллюзии

Невообразимый восторг охватывал, когда открылись цензурные шлюзы и к читателю хлынул поток запрещенной прежде литературы. Журналы полнились прозой и поэзией, дотоле микроскопически блуждавшими в самиздатовских перепечатках. Поклонники философии смогли открыто насладиться наследием Флоренского и Бердяева, любители мемуаристики смаковали тома воспоминаний царских приближенных или подруг и друзей поэтов Серебряного века. Амбициозные полиграфисты обещали завалить публику еще более изощренными изысками. Казалось: вот он, наставший и не застигший нас врасплох момент истины и необозримый горизонт просвещения.
Но головокружение, присущее любому началу реформ (и такому, как отмена крепостного права, и последовавшей меньше чем через век колхозной коллективизации) очень скоро оборачивается не только личным разочарованием (в связи с мизерностью собственного вклада в осуществление), но и громадным общественным, социальным обескровливанием и упадком надежд. Эйфория сменяется равнодушием и усталостью, а то и раздражением. Мало кому становятся интересны душераздирающие свидетельства ужасов минувших эпох, не трогает и высота эстетических прорывов угасших титанов слова.
Можно ли было вообразить (в те относительно недавние дни книжного бума, изобилия, гурманства), что печатные издания станут анахронизмом, окажутся отодвинуты на десятый рубеж и пребудут лишними в повседневном обиходе, отправятся на свалки, получат от ворот поворот даже в библиотеках? Но это произошло. Откат интеллектуальных запросов - закономерное следствие утраченных иллюзий. Но, может быть, человечество ищет другую осмыслительную (зашоренно-осязательную) тропку, чтоб отправиться в ХХII век - без накопленного культурного багажа, бредя слепо и на ощупь в прифронтовой, обстреливаемой всегдашними и новыми невзгодами траншее?

Пишите хотя бы письма!

Кто потратит себя сегодня на эпистолярное послание? Разве что сумасшедший. Бумагомарание - знак и артефакт далекого прошлого. Но до чего интересна (и поучительна, и любопытна с психологической точки зрения) переписка Владимира Набокова с будущей женой! На дюжину его посланий она отвечает одним-двумя. Робеет и стыдится несовершенств своего слога и неглубины мыслей сравнительно с выдающимся (впрочем, еще не выдающимся в те дни) литератором? Вовсе нет. Она ему ничем не уступает - ни наблюдательностью, ни изяществом изложения того, что хочет выразить. Объяснение другое: он ищет повод излиться, использует возможность сочинять, выплескиваться на бумагу - это законное право корреспондента, ведь так? В подтексте же - сумасшедшая графоманская (использую термин без негатива) одержимость.

Надо ли бороться за счастье?

Вам стыдно, что ничего не предпринимаете для изменения судьбы к лучшему?
Тогда сравните себя с героями Чехова.
Какой-нибудь гипотетический революционер-демократ, ниспровергатель традиций, влюбившись в красивую жену престарелого прохиндея (профессора Серебрякова), увел бы ее от мужа, призвал к новому счастью… И чем бы эта революция закончилась?
Ни доктор Астров, ни дядя Ваня умышленно и осознанно ничего не меняют в своей судьбе, потому что ничего изменить нельзя. Ну и достанется в жены неисправимая стерва, которой наказан Серебряков. Или увяжешься за дамой с собачкой, попьешь водичку из запретной лужицы - и превратишься в бобика или козленочка, как братец Иванушка.

Некуда деться

«Ох и жарища в этой Африке!» - восклицает чеховский доктор Астров.
«Мама, ты обращала внимание на безысходность звучания безличных предложений? Моросит… Смеркалось…» - говорит герой фильма «Доживем до понедельника».
На самом деле географические (или лексические) отступления нужны для того, чтобы выразить крайнюю степень безнадеги: персонажам некуда деться.

Зима жизни, осень надежд

Что такое время?
Литература пытается ответить на этот вопрос.
Мешок, в котором помещаются подарки Деда Мороза?
Волшебные галоши (как в сказке Андерсена)?
Компот-коктейль, в котором много чего намешано (как у Венедикта Ерофеева)?
Ребристая материя, меняющая свойства в зависимости от того, в какой точке Вселенной находится?
Николай Рубцов написал о мучительной связи «с долгой осенью нашей земли». Давид Самойлов и вовсе говорил об «осеннем полушарии». Может, Рубцову (безвременно ушедшему) стоило заменить определение «долгая» на «вечная»? А Самойлову расширить «полушарие» до целого глобуса?
Бывают ли протяженные сезонные периоды в жизни людей и государств: вечное лето, вечная весна, вечная зима?
В размышлениях об этом созданы «Осень патриарха» Маркеса, «Зима тревоги нашей» Джона Стейнбека (и Шекспира), «Сон в летнюю ночь», ассоциирующийся сегодня опять-таки с заморозками, а не с политической оттепелью. А еще - «Весна священная», впадающая во «Времена года» Чайковского. Полноводность этой реки заставляет вспомнить избитые метафоры: «река человеческая», «люди, как реки»…
Зачем же пренебрегаем тем, что открыто глубокими мыслителями, неординарными философами? Не отмахнуться от Еврипида, Томаса Манна, Зощенко и его «Голубой книги».
Пушкин именно об этом необходимом нам знании сказал: «Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире…» Бытие остается, сохраняется, пусть частично, в творениях пишущих.
Да, в веках остается Слово и его производные - нетленные синонимы: музыка, застывшая ипостась архитектуры; живопись - Жажда Совершенства. Рухнут величественные здания, истлеют полотна, канут кинопризраки и театральные ухищрения. (Даже великие актеры, символы своего времени, с течением времени становятся нелепы и выглядят смешно и жалко.) Уж не говоря о деяниях политиков. А искания поэтов не подвержены тлению.

Водка для Ивана Грозного

Человек пришел в Третьяковскую галерею. Выпил там культурненько водки. И шарахнул по знаменитой картине дрыном.
Что ни действие, ни проявление душевной склонности - разливанная свобода.
Возникает вопрос: зачем в музее торговать водкой? Но это ведь и есть подлинная свобода - разрешено то, что не запрещено. Издай указ, запрещающий розлив в музейной тишине алкоголя, - и поднимется волна негодущих протестов: с какой стати удушение, разве не свободны мы в своих человеческих потребностях, почему за нас решают, что, где и когда нам потреблять?
Продолжу эту линию. С какой стати кто-то решает, какие картины выставлять на обозрение, а какие держать в запасниках? С какой стати кто-то диктует, какую картину имею право продрать, чтоб другие на нее не пялились, а какую нет?
Напрашивается и вот какой аргумент: действия и помыслы разбушевавшегося гражданина диктовались развернувшейся в прессе дискуссией о правомерности увековечивания памяти Ивана Грозного и умножения количества памятников ему. То есть товарищ выступил с демократических позиций и негодовал на то, что тирану воздают слишком много почестей. Из чего прямо вытекает: за ушко и на солнышко тех, кто позволил вести в прессе подобные дискуссии. К ногтю издателей и идеологов свободы споров!
Ограничение волеизъявления в печати (и на митингах), следовательно, просто необходимо. Оно напрашивается. Институт цензуры востребован сегодня как никогда.
По какому же праву задержали светлого борца с дремучим мракобесием? Присмотримся к его личности и попытаемся отыскать в ней хоть одно темное пятнышко. Ну да, слегка привирал при знакомстве с женщинами, чтоб вовлечь их в близкие отношения. Перехватил маленько в самооправданиях: де картина оскорбляла чувства верующих… Не слишком следил за своим здоровьем (иначе давно обратился бы к врачам и оказался бы в психушке). Но трогательно ухаживал за больными родителями. И это - в общественном нарастающем позитивном мнении - искупает его мелкий неподотчетный разуму проступок. На наших глазах вандал превращается в героя, которому надо объявить благодарность, а не штрафовать и не в тюрьму сажать.

Слеза прошибает

Аналогичную картину (тоже почти репинскую) наблюдаем в деле отравленного Скрипаля. Поначалу тон комментариев был обличающий, в подтексте читалось: «Собаке - собачья смерть» (хоть Россия к этому покушению и непричастна, но бог не фраер, правду видит и шельму метит). Однако с течением времени интонации плавно и шелковисто изменились: поскольку ни сам Скрипаль, ни его дочь прямо не обвинили Россию в причастности к атаке на себя, в репортажах и сводках об их выздоровлении стали проскальзывать нотки сочувствия, а то и похваливания. И чуть ли не превозношения. Как-то забылось, что в истоке пребывания Скрипаля в Англии - его не слишком корректный поступок по отношению к вскормившей шпиона стране. Прозвучало почти что гордое: он не хотел быть мелкой монетой в обмене на пойманных российских коллег, хотел досидеть назначенный ему срок, искупить вину и остаться после этого на родине, которую горячо любит.
Слеза прошибает читать такое. Ему бы чуть раньше подумать о том, к чему может привести торговля интересами организации (уж не говорю России), которой он на высоком посту не слишком честно и ревностно служил.
В самом деле: чего ему не хватало? Военный атташе в Испании. Упакован и обеспечен по гроб жизни. Но, видно, показалось маловато благ.
То, о чем говорю, имеет прямое отношению к заявленной в начале этих заметок теме - теме свободы. Свободы волеизъявления, свободы выбора.
Кто мог нашему резиденту, добившемуся высоких карьерных успехов, лучше него самого разъяснить, что ему можно делать, а что возбраняется? Он был целиком и полностью свободен в своих предпочтениях. (О такой свободе наши рядовые соотечественники и не мечтают.) И выбрал то самое, что приводит в недоумение высоколобых мыслителей и что является приоритетом для 50% россиян, - небедность. Неугрозу даже самого маленького намека на материальную необеспеченность. Он, пожив на Западе, как огня боялся вполне реальной нищеты, которая (согласно его опасениям) могла ожидать привыкшего роскошествовать военного посланника на родной земле. Что ж удивляться, если неатташе и неразведчики, еле сводящие концы с концами и получающие крохи, которых не хватает на жилье, еду, лекарства, озабочены не высокими мотивами о демократии, а приземленными убогими интересами - низменными, корыстными, позорными, приспособленческими ухищрениями, как выжить?

Сплошные радости

Дурак радуется, что рассыпчатый хлеб и резиновые на ощупь и вкус сыр и колбаса не плесневеют, молоко и творог не прокисают, сметана становится жирнее и гуще (при сокращении поголовья коров и угромаднивании поставок в нашу страну пальмового масла), одежда не изнашивается, а топорщится колом, обувь дешевеет в связи со своей одноразовостью. Успехи науки и прогресс, торжество интеллекта налицо! Даже сотни тонн пластиковых отходов, ежегодно утопляемых в морях и океанах, даже нефть и мазут в реках, даже шесть миллионов окурков, поднятых со дна Женевского озера, не удручают дурака, уверенно шагающего в светлое завтра. Горизонт беспросветной глупости заштопывается пластиковыми заплатами.

Не надо стесняться жить

Не знаете, как себя вести на службе и дома?
Берите пример с политических лидеров: любезничайте с врагами, предавайте интересы друзей, улыбайтесь тем, кто вам отвратителен. Подминайте несогласных чужими руками, а сами твердите, что лояльны ко всем точкам зрения, включая противоположную вашей. Устраивайте потравы превосходящих вас в интеллектуальном айкью и КПД и щедро увеличивайте им зарплаты - поскольку цены в магазинах все равно опережают любую индексацию.
Жене твердите, что она умница и красавица, детям, что они светочи, и отплывайте на курорт с любовницей, которой, в свою очередь, говорите: она и есть ваша судьба на все времена - поскольку время ее прелестей и впрямь истекает.
Не стесняйтесь быть собой! Таким, каков вы есть. Каким родились. Но применяйтесь к обществу, в котором живете, и правилам этого социума. Знайте: звонить кому-либо, приходить на аудиенцию или в гости нужно не с пустыми руками, и уж тем более не с минусовым потенциалом и намерением что-либо выпросить (а то и отнять), а с позитивом, этот наполненный загашник коренным образом поменяет отношение к вам принимающей стороны и утеплит атмосферу общения.

“Наша улица” №225 (8) август 2018