Виктор Кологрив “Соседи по палате" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Виктор Фёдорович Кологрив родился 5 января 1936 года в деревне Евдокимовке Кологривского района Костромской области. Окончил Ленинградский государственный университет. Долгое время являлся заместителем главного редактора газеты "Пионерская правда", главным редактором журнала "Семья и школа". Публикуется с 1955 года. Рассказы и повести печатались в газетах "Ленинские искры", "Пионерская правда", "Зорька" (Белоруссия), "Юный ленинец" (Украина); в журналах "Мурзилка", "Пионер", "Седмичка" (Чехия), "Вожатый", "Сельская молодёжь", "Крестьянка", "Наша улица" и др. Автор книг для детей и взрослых "Как рыбы в футбол играли" (1972), "Щучий завтрак" (1973), "Тайна шестого звена" (1980, на украинском языке), "Жил-был медведь" (1984), "Путешествие в страну тайн" (1991), "Чему быть…" (1994), "Пчёлы" (2001), "Лес" (2005), "Новогодние сюрпризы" (2007), "Ошибка Пистолетова" (2008), "Телефонист Смольного" (2009), "Индийский князь" (2010), "Тайный полёт Гагарина" (2012). Член Союза писателей России. Умер 13 марта 2018 года.

вернуться
на главную страницу

Виктор Кологрив

СОСЕДИ ПО ПАЛАТЕ

рассказ

Как я ни откладывал операцию своей грыжи, надеясь втайне, что сама собой пройдет, все-таки настал день, когда хирург в поликлинике, где я лечился, диктаторским тоном произнес:
- Делать и немедленно, пока нет осложнений!
Видно, телу моему так надоело носить эту внезапно возникающую временами боль, что я сразу согласился, сдал какие положено анализы, и через две недели получил направление в больницу.
Я приехал туда в полдень. В приемном покое меня попросили переодеться, предоставив для этого ванную комнату. Я переоделся в домашние брюки, джинсовую рубашку и тапочки, а верхнюю одежду повесил на дряхлую деревянную вешалку и упаковал в больничный мешок на лямках. И тотчас полная, похожая на сдобный пирог сестра повела меня по этажам в хирургическое отделение. В светлых и тихих коридорах мелькали молоденькие сестрички с приветливыми симпатичными лицами. От этого на душе становилось как-то спокойнее.
На четвертом этаже моя проводница остановилась возле стола, что стоял посередине коридора в небольшом полукруглом вестибюле, и что-то сказала дежурной сестре, сидевшей за столом. Та посмотрела в журнал, встала и отвела меня в палату.
В палате было три койки.
- Вот ваша, - сестра дотронулась до кровати, покрытой белоснежной простыней, со взбитыми подушками, стоявшей между двумя другими.
Кровать слева от меня пустовала, а справа была занята: на ней поверх одеяла спал мужчина в спортивном костюме, с посеребренными висками, с круглой синей грелкой на животе. Свою сумку с бритвенными и умывальными принадлежностями я тихо убрал в тумбочку и вышел из палаты, чтобы познакомиться с обстановкой. Прошелся по широкому коридору, чувствуя свое превосходство над пациентами, которые еле передвигались по коридору в полусогнутом виде, придерживая ладонями животы. Со стороны их неуклюжие движения казались смешными. Но ведь у них было все позади: они выздоравливали, расхаживая себя. А мне все это еще предстояло испытать.
Чего скрывать, операция меня страшила, хотя знакомые и уверяли, что боли я не почувствую, а, возможно, даже ничего не увижу и не услышу. Когда-то в детстве мне вырезали аппендицит под общим наркозом, так только и помню, что досчитал до сорока двух, а потом уже, спустя несколько часов, проснулся в палате. Конечно, мне бы хотелось, чтобы и в этот раз так было. Но сосед с грелкой, проснувшись, сказал:
- Грыжу делают под местным наркозом.
- Больно?
- Да нет. Я даже не почувствовал. Потом побаливало. Ну да ведь по живому резали. Боль пройдет, все забудется.
- А грелку-то держите, значит, боль не проходит, - сказал я.
- Сейчас у меня боль от другой операции: вчера полип в желудке удалили. Завтра домой.
- Так скоро?
- Здесь долго не задерживают. Вас тоже через неделю выпишут, если все будет путем. - Мой сосед вдруг насторожился: - Ага! Обедать зовут. - Он открыл дверь в коридор, и я услышал громкий женский голос, доносившийся издали:
- Обе-е-е-дать.
Сосед прихватил с собой ложку, лежавшую на тумбочке, и мы пошли в столовую.
- А у меня-то ложки нет, - сказал я, сожалея, что не захватил ее из дома.
- Дадут, не волнуйтесь. Моя ложка, - сосед вынул ее из кармана пижамы, - видите, из нержавейки. Поэтому приходится носить с собой, чтобы не пропала. Я за нее расписался. Если не хотите носить, берите приборы из алюминия. За них отвечать не нужно, можете оставлять в столовой.
Столовая была небольшой и светлой, с полированными столами. На каждом - табличка с номером палаты.
Вслед за соседом я зашел на кухню. Мне, ни слова не говоря, дали тарелку горохового супа, рыбу с картошкой и огромное зеленое яблоко. Выдали и алюминиевую ложку. А вот вилок не было.
Обед показался абсолютно не больничным и вкусным. Съел его в один миг. Яблоко взял с собой, как делали многие, и двинулся в палату.
В коридоре меня остановил высокий, суровый с виду доктор, в голубых, торчащих из-под белого халата брюках, с папочкой в руках. От его крупной крепкой фигуры веяло силой и здоровьем.
- Завтра будем делать операцию, - без всяких предисловий сказал он, раскрывая папочку. - Распишитесь, что согласны.
Я расписался.
- А теперь идемте в палату, я вас посмотрю.
В палате доктор сел на стул и велел мне приспустить брюки.
- Та-ак, не подготовились, - сказал он. - Надо было живот побрить.
- Но меня никто не предупредил...
- Ладно. И здесь успеете.
- У меня нет с собой безопасной бритвы.
- Дежурная сестра вам поможет.
Я пошел к сестре, путано объяснил ей свое положение. Она молча достала из стола нераспечатанный пакетик с лезвием.
- "Нева"?.. - разочарованно протянул я. - Откуда у вас тот косарь? Сейчас вроде таких не выпускают.
- К сожалению, другого лезвия нету, - сказала сочувственно сестра.
- Да у меня нет и станка, - в отчаянии произнес я.
- Ну это я вам дам. Только верните, а то другим может понадобиться.
Я поблагодарил сестру и ушел к себе в палату, чтобы действовать. Но тут до меня дошло, что для начала нужны ножницы. Я снова пошел к сестре. Понимающе улыбаясь, она порылась в ящиках стола и нашла большие остроконечные ножницы, похожие на те, которыми стригут овец. Смерила их оценивающим взглядом и усмехнулась.
- Нет, эти не годятся. Посидите тут, я вам другие найду.
Вернулась она с маленькими, сверкающими, как новенькие, ножницами. Но они оказались настолько тупыми, что я вскоре пожалел о тех, которыми стригут овец.
Ночь я спал неспокойно. Утром встал плохо отдохнувшим. Стал ждать, когда пригласят на операцию.
Прошло уже больше часа, никто не приходил. Я начал еще больше волноваться: вдруг забыли? Вышел из палаты, походил по безлюдному коридору. Время уже клонилось к полудню, когда появилась молоденькая сестричка со шприцем. Прямо в палате сделала мне укол в ягодицу и, взяв за руку, повела на операцию. Мне вдруг сделалось жарко и ужасно неуютно. Сестричка заметила во мне перемену и стала успокаивать:
- Не волнуйтесь, не думайте об этом. Все будет хорош...
Мне бы, конечно, хотелось не волноваться и не думать о предстоящей операции. Но волнение нарастало само собой: я слышал, как гулко билось мое сердце.
В перевязочной сестричка велела мне раздеться, пройти в операционную комнату и лечь на стол. Я выполнил ее повеление. Она тут же пристегнула мои ноги ремнем и включила висевший надо мной блок прожекторов. Полыхнул яркий белый свет. Перед моей физиономией на вращающейся металлической планке возникла широкая белая салфетка и загородила все пространство. Вошел доктор. Лицо его закрывала маска. Но я узнал его. Это был тот самый суровый доктор, что осматривал меня вчера. Вдруг я почувствовал запах спирта и ощутил на животе холод. Одна за другой из уст доктора понеслись отрывистые негромкие команды: подать то или это. Я лежал с открытыми глазами в какой-то дреме и смотрел в потолок, стараясь не думать о том, что происходит. Внизу живота временами что-то хлюпало, как на болоте, стягивало кожу, но больно от этого не было. Я совершенно успокоился и почти заснул, забылся. Неожиданно голос доктора заставил меня очнуться:
- Все, операция окончена.
К столу подкатили каталку. Извиваясь червяком, я перебрался на нее с помощью сестрички. В палате таким же способом перелез на кровать. Сестричка сделала мне обезболивающий укол, положила на повязку большую глыбу льда и велела неподвижно лежать.
Ощущение того, что все позади, и отсутствие боли придало мне сил. Даже настроение поднялось, и я разговорился с новым соседом, который появился в мое отсутствие.
- Что у вас? - спросил он тихим голосом.
- Грыжа.
- А у меня желчный пузырь... Вон какой каменище вынули! - Сосед показал темный катыш с голубиное яйцо.
- Как же вы с таким булыжником жили?
- Не жил - маялся. Давно бы надо было с ним расстаться, когда еще операции бесплатно делали. Так нет же, дотянул, пока наша медицина платной стала, - пожурил он себя.
- Вы разве платили за операцию?
- Я-то лично не платил. За меня фирма раскошелилась.
- О-о, так вы бизнесмен!? Богатый человек!
- Какое к черту, богатый!.. Разорившийся...
- Как?..
- А вот так. Взял, понимаешь, большой кредит. Поверил своим компаньонам. А они подвели: деньги не отдают и товара не присылают. Теперь я безработный и нищий.
- Ну и как же дальше будете? - спросил я.
- Как-нибудь выкарабкаюсь. Но уж связываться с незнакомыми обормотами - упаси боже! - ответил он.
- Вы в Бога верите? - вдруг задал я вопрос.
- Верю.
- По-настоящему?
- В церковь не хожу, конечно. Но в то, что все устроено на земле Богом, верю. Да если бы не верил, наверное, повесился бы, когда узнал, что разорен. Бог-то мне и помог понять, что деньги - ничто, жизнь - дороже...
В палату вошла сестра с градусниками, молча подала их нам и выскользнула. Я сунул градусник под мышку. Разговаривать больше не хотелось, заныла рана, видать кончилась заморозка. Сосед через некоторое время вынул из-под мышки градусник, долго вертел его в руках, чтобы найти положение, при котором просматривалась бы полоска ртути. Наконец нашел и печально проговорил:
- Повышенная.
- Сколько? - спросил я, так же, как и сосед, вертя градусником, из-за плохого освещения.
- Тридцать шесть и семь, - жалостливым голосом произнес он.
- У всех такая температура считается нормальной, - сказал я.
- У всех, но не у меня. Моя нормальная - тридцать шесть и два.
- При такой температуре бывает упадок сил, - заметил я.
- У меня наоборот - прилив! - воскликну он.
В последующие дни температура у моего соседа не менялась. Подошло время выписываться. Накануне выписки дежурил заведующий хирургическим отделением - высокий и прямой, как жердь, с седыми нависшими бровями, старик. Когда он вечером зашел в палату, сосед первым обратился к нему:
- У меня температура повышена.
- Сколько? - насупил мохнатые брови доктор.
- Тридцать шесть и семь.
- Не гневите Бога! Абсолютно нормальная у вас температура. - Доктор поинтересовался моим самочувствием и двинулся дальше.
Сосед лежал на кровати и продолжал бубнить о своей высокой температуре: то ли он не хотел выписываться, то ли действительно чувствовал себя неважно. Расспрашивать его об этом было как-то неловко. Я молчал, слушая в наушниках радио. Вдруг в палату, как вихрь, ворвался суровый доктор, оперировавший меня и моего соседа.
- Жучков, хватит разлеживаться, - сказал он соседу. - Завтра вас выписываю.
- Но у меня температура повышена, - скорбно проговорил Жучков.
- Какая?
- Тридцать шесть и...
- Самая нормальная, - перебил Жучкова доктор.
- Моя нормальная - тридцать шесть и два.
- Вы что, из членистоногих? - рассмеялся суровый доктор.
Жучков обиделся или сделал вид, что обиделся и отвернулся к стене. Суровый доктор, крякнув, вышел.
Позвали на ужин. Жучков поднялся с кровати и направился к выходу.
- Разве вам домой не хочется? - спросил я вдогонку.
- Нет, почему? - Жучков остановился и, прищурившись, лукаво посмотрел на меня: - Но мне тут нравится. Лечат хорошо, а кормят еще лучше.
На другой день утром Жучкова выписали из больницы. Он пожал мне руку и, сопровождаемый пришедшей за ним низенькой белокурой подругой, гордо подняв голову, медленно удалился.
Пришла сестра. Поменяла на постели Жучкова белье. Следом за ней другая сестра привела в палату мужчину с сухим курносым лицом. Он громко поздоровался, изучающе посмотрел на нас с соседом, накануне переведенным из послеоперационной палаты в нашу, и сказал:
- Зовите меня Михаилом. - Помолчав, добавил: - Но вообще-то я Модест.
- Модест!.. Редкое имя. А причем тут Михаил? - подозревая, что в палату явился какой-то чудик, спросил я.
- Видите ли, я представляюсь Михаилом, потому как Модест для многих имя непонятное.
- А Модест Мусоргский?.. - сказал сосед. - Его все знают.
- Да и у Чайковского брата звали Модестом, - парировал Михаил-Модест. - Но у нас об этом мало кто знает. А чтобы же смеялись надо мной, вот я и представляюсь Михаилом. Я ведь не москвич.
- Откуда вы? - спросил я.
- Из Арзамаса. Слыхали о таком городе? Ну, конечно, слыхали. По глазам вижу - интеллигенция. А я электронщик. Всю жизнь на заводе телевизоры собирал. Теперь вот на пенсии.
- На пенсии? - искренне удивился я. - Не похоже.
- Это я с виду такой, - приосанился Михаил-Модест. - Охотник потому что. - И тут же сник, присел на койку. - Вот и грыжу на охоте нажил.
- Как это?
- Ну как, как? Ходишь день-деньской черт знает по каким колдобинам, прыгаешь через канавы, подтягиваешься...
- Неужели от этого может образоваться грыжа?
- Да мне доктор то же самое говорит. Но я-то знаю... А у вас что за болезнь.
- Тоже грыжа. Сделали операцию, - сказал я.
- А вы-то как нажили?
- Не знаю. Накашлял.
- Шутите.
- Да нет, часто кашляю, вот мышцы и разошлись.
- Странно получается: от кашля может, а от подтягивания - нет.
- Да от всего, наверное, может быть, - согласился я, чтобы не затевать спор. Но Михаилу-Модесту хотелось поговорить:
- Скорей бы уж сделали. Надоело мне в Москве, - сказал он.
- А кто у вас тут?
- Сын. Я к нему в гости приехал. Да вот грыжа начала болеть. Я думал, пройдет. Да с каждым днем все хуже и хуже делалось. Сын узнал, где хорошо делают, и отвез меня. Раскошелиться ему пришлось. Да я бы на эти деньги у себя десять таких операций сделал.
- Дорого что ли?
- Да уж не дешево. Три тысячи за исследования да двенадцать за саму операцию... Когда узнал о цене-то, сказал сыну: "Давай мне эти деньги, я домой поеду". А он ни в какую: "Делай, говорит, операцию в Москве, а то, я тебя, говорит, знаю, потратишь на что-нибудь другое и со своей грыжей останешься охать.
- Хороший у вас сын. Правильно он настоял. Все равно этих денег на всю оставшуюся жизнь не хватит.
- Да это я так. Просто в уме не укладывается, почему так дорого за простую операцию. А на жизнь-то заработать я еще сам могу. Когда кончаются деньги и жрать не на что, беру сумку с инструментами и по окрестным селам иду телевизоры чинить.
- С вашей специальностью с голоду не умрешь, - вставил я.
- Это уж точно. На хлеб да на воду всегда можно заработать. - Михаил-Модест вздохнул, помолчал и, нахмурившись, продолжал: - А ведь плохо у нас люди живут. Токо за счет своих огородишков и существуют. Кое-кто из инженеров торговлишкой занимается, хоть что-то да перепадает. А так жуть!
- Жалеют, наверное, о прошлой жизни, когда заработок какой-никакой, а постоянно был?
- Нет, мало кто жалеет. Покупать-то все равно было нечего. Сейчас чего хошь бери, прилавки ломятся от товаров-то. Что в Москве, что в Арзамасе - разницы никакой.
- Так уж и никакой?
- Ну у вас, может, выбор побольше. Дак и цены тут выше. А уж медики ваши, просто рвачи какие-то. Драли бы лучше с нынешних хапуг. А нас, простых, за так лечили.
- Сын-то ваш, небось, тоже не бедный, раз столько заплатил?
- Да не больно и богат. Средней руки бизнесменишко. Зато честный. Налоги, дурак, все платит.
Через день Михаилу-Модесту сделали операцию паховой грыжи. Когда его привезли в палату, он был бодр, даже шутил. А перебрался на кровать, сразу замолк, взглядом ушел в себя. По его напряженному лицу можно было понять, что наркоз перестает действовать. Вдруг спросил:
- А можно ворочаться?
- Больно будет, - сказал я, вспомнив свои послеоперационные мучения: - Я вам помогу.
Только я приподнялся с кровати, как в палату вошла сестра со шприцем в руках.
- Как себя чувствуете? - обратилась она к Михаилу-Модесту.
- Да как, как... - раздраженно начал он.
- Сейчас вам будет легче, - сказала она, сделав Михаилу-Модесту укол.
Михаил-Модест сразу подобрел и доверительно спросил у сестры:
- А можно мне ноги сгибать?
- Вам сейчас все можно! - улыбнулась она.
Боль, видать, утихла и Михаил-Модест запохрапывал. Но спал он недолго.
- Можно мне ноги сгибать? - вдруг послышался его голос.
- Это вы у меня спрашиваете? - сказал я.
- А у кого же еще. Другой-то сопалатник на перевязку ушел! - сказал он.
- Вам же сестра ответила, - сказал я.
- Мало ли что. Ей наплевать на таких, как я, - сказал он.
- Почему же? Мы тут все равны.
- Ну и на вас ей наплевать. А может, на вас еще больше наплевать, потому что вы денег за операцию не платили, как говорите, - сказал он.
- За меня организация платит за все медицинское обслуживание, в том числе и за операции, если потребуется. За всех сотрудников платит, кто в поликлинике лечится, - сказал я.
- Богато живете! - воскликнул он.
- Вовсе не богато. Но на здоровье денег руководство не жалеет,  - сказал я.
- Стало быть, себе не гребет.
- У нас это не принято. Все открыто и по-честному.
- Зато наше себя не обижает. Всем по копейке, себе - рубль. А то, поди, и в сто раз больше. Вот грыжа-то, дак уж грыжа на рабочих мудях. Укоротить бы ее, да как?..
- Возмущаться, бастовать.
- Э-э, милый мой, последней копейки лишишься. Я вон вякнул, дак меня на год раньше на пенсию отправили. Вот тебе и демократия-дермократия. - Михаил-Модест глубоко втянул в себя воздух, медленно выдохнул и сказал, как отрезал: - Все, хватит болтать! А то опять брюхо заболит. Да и пожрать бы уж не мешало.
Я ему позавидовал: какой молодец, сразу после операции и не потерял аппетита. Я так два дня на еду не мог смотреть, и лишь на третий чуть-чуть выпил киселя через соломинку. А Михаил-Модест в первый же день не только съел все, что принесли из столовой, но и попросил меня сходить за его личными припасами, что хранились в холодильнике. Насытившись, он снова стал спрашивать меня можно ли ему сгибать ноги. Вскоре вернулась официантка за посудой. Он, видимо, принял ее за медсестру и спросил:
- А можно мне ноги поднимать?
Официантка недоуменно посмотрела на него, молча забрала посуду и ушла. Михаил-Модест не осердился, не осудил ее за молчание. Когда за ней закрылась дверь, он тут же обратился ко мне:
- Не попросите ли у дежурной какие-нибудь обезболивающие таблеточки.
- Вы сами можете дежурную сестру вызвать. Вот кнопка, - сказал я.
- Да?.. Вот хорошо. А я не знал.
Теперь Михаил-Модест стал нажимать на кнопку буквально через каждые десять минут; то просил сделать укол, то дать таблетку, то поправить подушку. Вначале сестра влетала в палату с улыбкой. Но когда он вызвал ее в очередной раз поправить одеяло, она пришла с насупленным лицом, ни слова не говоря, подтянула ему одеяло до подбородка и удалилась.
- Зачем же вы сестру по пустякам дергаете, - сказал я. - Мне ничего не стоит вам помочь. А лекарств без назначения врача она вам не даст.
- Ну и что! Пусть побегают. Немалые деньги плачены.
Безо всякой причины он снова несколько раз упрямо надавил на кнопку. Только медсестра не откликнулась: то ли ее не было на месте, то ли раскусила его и перестала реагировать на звонки.
Другой мой сосед, улыбчивый и тихий, недавно переведенный из операционной палаты, в наши разговоры не вмешивался, и все время с кем-то беседовал по сотовому телефону.
- Если вам нужно позвонить, - говорил он мне, - не стесняйтесь. Я аккредитован надолго. Друзья карточку подарили.
Но я вежливо отказывался. Обычно ходил звонить с телефона-автомата, который находился на нашем этаже, на лестничной площадке. Там на стене висели два старых автомата. К одному всегда выстраивалась очередь, а другой почему-то был всегда свободен. Вначале я думал, что тот телефон, что был свободным, неисправен. Но ничего подобного: он работал. Только звонить с него, кроме меня, никто не пытался.
- Не могу понять, почему к тому телефону очередь, а к этому нет? - спросил я наивно мужчину с рукой в гипсе, курившего на лестничной площадке.
- Да всех на халяву тянет, - пренебрежительно сказал тот.
- Какую халяву? Там ведь такой же автомат.
- А смекалка на что? - усмехнулся он.
Вскоре я понял в чем дело. Звонивший опускал жетон в автомат на ниточке. И как только в трубке раздавался голос, ниточка с жетоном выдергивалась из автомата. После этого разговор мог продолжаться неограниченное время. Правда очередь никому не давала долго разговаривать. Зато жетоны бесследно не проваливались.
Жалко, что мне не удалось попользоваться халявным телефоном. Суровый доктор так искусно сделал операцию, что на следующий день, после снятия швов, грыжевая рана стала почти незаметной, и меня выписали из больницы.

"Наша улица” №229 (12) декабрь 2018