Ирина Оснач “Воздушный коридор” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родом с севера Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ВОЗДУШНЫЙ КОРИДОР

рассказ

Асфальт закончился, потом оборвалась и грунтовка, началась дорога не пойми что. Хорошо, что мы ехали на «Кузе» - уазике, который Петрович держал возле дома как раз для таких поездок по камчатскому захолустью. Машина тряслась, подпрыгивала, дребезжала, и мы с мужем и дочкой уже не хотели никакой заимки. Кузя подъехал к сопке, нашел дырявую дорогу, кряхтя и урча, поднялся на вершину сопки, спустился в распадок. В распадке исчез сигнал в мобильных.

- Все, - сказал Петрович. - Приехали. Почти. Еще чуть-чуть.
Чуть-чуть было двадцатью минутами тряски.
Затем уазик Кузя дернулся и намертво застрял в кочках.
- Пойдем пешком, отнесем легкие вещи, а потом Кузю вытащим, - решил Петрович. - Доставайте ветровки, комары тут злые.
Мы пошли по сухому руслу реки, а потом в траве по пояс, безо всяких тропинок и следов. Шли и шли по траве, собирая на штанах цепкие семена травы, мимо крохотного, но, по словам Петровича, глубокого озера, мимо огромного валуна, повернули и уткнулись в заимку: два сарая, один на жилой похож, потому как с оконцем, а второй с глухими стенами и на подпорках, будто на ходулях.
Дальше идти некуда, дальше - река.

- Вы пока устраивайтесь, откройте дверь в заимку, пусть проветривается, а мы пойдем машину вытаскивать, - распорядился Петрович.
С реки дул ветер, он разогнал комарье, и на заимке можно было снять ветровки. Возле сарая с окном был стол с пеньками вместо стульев. И мы стали устраиваться - я, моя десятилетняя дочка Саша, и жена Петровича Танечка: милая, изящная, в кружевном свитере и в таких же кружевных вязаных летних сапожках.
Постелили клеенку, достали припасы, что привезли из города. У меня была картошка с салом и луком, у Танечки - большой пирог с яблоками.
Пока ждали мужчин, я нашла дровник, положила растопку в кострище, зажгла. С огнем стало веселее.
Саша рвалась на реку.
- Вот же она, рядом!
Я отпустила.
Часа через два приехали Петрович и мой муж - грязные, еле вытянули машину.
- Где Саша?
- На речке!
- Зачем отпустила? А вдруг медведь!
- Во-он дочка, камешки в воду кидает!
Пошли умываться на реку, привели с собой к костру дочку.
Положили дров в костер, Петрович сходил в сарай, вернее, не сходил, а забрался по невысокой лестнице, и принес связку не пойми чего. Когда положил на стол, показалось - длинные стружки высохшей древесной коры. Оказалось - нет, это брюшки нерки, вкуснейшего лосося, которые вялились в сарае. И еще диковинка для нас, городских - солено-копченые утиные грудки.
Картошка к нерке и утке была как раз то, что нужно. Мы ели и никак наесться не могли, а Петрович уже встал и занялся генератором, который надо было завести, чтобы на заимке появилось электричество. Он возился с ним долго, обращаясь к нему ласково:
- Ну, давай, давай, старый!

Генератор и правда, был старичком, Петрович купил его в ларьке возле дома после эпохи танкера «Бориса Бутомы». В конце девяностых Камчатка то сидела в темноте, то озарялась электричеством на несколько часов. Это зависело от того, как быстро нальют во Владивостоке мазут для Камчатки, и танкер «Борис Бутома» довезет его до полуострова. Все только и говорили о «Борисе Бутоме»: сколько он прошел от Владивостока, сколько ему еще идти до Камчатки, остановят ли котлы на ТЭЦ, будет ли свет, пусть и на несколько часов в сутки. Генераторы тогда стояли в кафе, магазинах, ларьках, даже тарахтели и пыхтели на балконах.
А когда в Петропавловск-Камчатский начали регулярно привозить мазут, генераторы стали потихоньку продавать. По словам Петровича, свой генератор он купил за бесценок. Когда заведется, работает, как зверь, но уговаривать надо долго.

Заимка Петровичу по наследству досталась - в былые годы его друг тут браконьерил знатно, да потом заболел. Домик крохотный, скорее, сарайчик из одной комнаты: нары, стол, небольшое окошко - чтобы медведь не залез. И печка-буржуйка.
Рядом сарай на высоких козлах, чтобы уберечь его от зверей.
- А куда друг делся?
Петрович показал на небо, невесело усмехнулся.

Когда стемнело, Петрович поставил три свечи на поляне возле домика: распустил полено бензопилой до половины, капнул в середину расщепки бензина, а потом поджег и поставил. Говорят, что с такими свечами хорошо ночью на реке рыбу ловить: ставишь ее на берегу, и на реке хорошо видно, и горит она долго.
Танечка с нами долго у костра не сидела:
- Зябко, и спать хочется, зря поехала…

Петрович долго был для меня человеком-загадкой. Я в газете работала, а Петрович у нас водителем был. Приезжаю утром в репортерскую - Петрович сидит уже, чай пьет, еще и оладушками или пирогом с яблоками угостит:
- Встал спозаранку, испек, а что еще утром-то делать? Танечке оставил, сам поел, с собой взял…
Или же приезжает к обеду, а я его жду, уже давно пора ехать на интервью, а Петрович мрачный, молчит…
А то вдруг нет его день, два. Потом виноватый, оладушки, пирог яблочный, разговоры о Танечке.

Ездить приходилось много, по всем окрестным камчатским селам и поселкам. И потихоньку, в дороге, все и разгадалось: Петрович на пенсии, военный летчик, женат вторым браком на Танечке, у которой это тоже второй брак. Как-то он пошутил не очень весело - «поздняя любовь». Живут они в военном городке в окрестностях Петропавловска: разбитые дороги, такие же разбитые, обшарпанные дома. Поселок когда-то знал славные годы, тогда в нем жили молодые семьи военных… А теперь и поселок бывший, с половиной заброшенных пятиэтажек, и обитают в нем бывшие - те, кто служил и отслужил, а теперь живет на пенсию, и за стопкой дела минувшие вспоминает. Петрович изо всех сил старался держаться от пьющих соседей подальше, но удавалось не всегда, корил себя за это, страдал и перед Танечкой винился.

Однажды Петрович меня здорово выручил - нужно было писать текст про авиакатастрофу в местном аэропорту. Срочно в номер, и с техническими нюансами. Петрович подсел ко мне за рабочий стол, быстро и понятно все объяснил - про воздушный коридор для самолетов в зоне аэропорта, про коридоры входные, выходные и обходные, какая ширина и навигация, и ось коридора…
И когда текст вышел - толковый, со всеми этими подробностями, Петрович привез пирог с рыбой. Я поняла, что заслужила этот пирог. Рыбу для пирога, как он сказал, поймал на заимке, есть у него такая, от товарища досталась.
Так и возник разговор о заимке, куда потом Петрович и пригласил меня с семьей.

Наутро на заимке я проснулась рано. Лето, начало августа - самое благословенное время на Камчатке. Утро было холодное, росяное, я пошла на реку, оглядываясь, нет ли медведя, умылась водой, от которой сводило руки, зажгла костер, поставила на огонь закопченный чайник. И сидела на крыльце заимки, ждала, пока вскипит вода. Заварка была в домике-сарае, я никого не хотела будить, сорвала несколько веточек кедрача, помяла их в ладонях, да и кинула в кипяток.
К чаю вышел Петрович, попробовал чай, кивнул одобрительно.
Мы пили зеленую смолистую воду, молчали. Потом он ушел куда-то, я сидела одна.
Краем глаза заметила какое-то движение - это Петрович махал рукой со стороны реки.
На берегу выше по течению стоял и смотрел на нас медведь. Толстый, мокрый - только что из воды вышел, рыбачил.
Посмотрел на нас и ушел в прибрежные кусты.
- К заимке близко не подойдет, мы ему не нужны, он рыбалкой занят. Пойдем, я рыбу поймал, будем жарить!

Встало солнце и тут же потеплело. Петрович поставил на огонь большую чугунную сковороду - жарить рыбу. Проснулись муж и дочка, позже сонная Танечка вышла из домика и спросила, нагрели ли мы воду, чтобы умыться.

Я же пошла к невысокому лесу, вглубь заходить не стала, опасаясь медведя, и на окраине собрала черемши, крапивы и сорвала верхушки кипрея. В тени травы росли не так быстро, как на солнце, и еще были пригодны для сочного зеленого салата.

На несколько десятков километров вокруг были только мы, да медведь и всякое зверье. Земля пахла летом, возле заимки, в двух шагах, росли переросшие грибы, в зарослях жимолости было полным-полно ягод, в реке плескалась рыба, а в небе низко над нами пролетали утки. Тем утром счастье коснулось нас своим крылом.

Когда вернулись в город, Петрович дал нам сверток: два длинных красно-бордовых балыка и зажигалка, вставленная в резной обрезок каменной березы.

После этой поездки на заимку много чего было. Я ездила по Камчатке, написала несколько очерков о рыбаках, потом про мальчишку, школьного изгоя, который повесился или его повесили - мы с Петровичем ездили к убитой горем матери, в морг, а потом и в судмедэкспертизу. И после судмедэкспертизы я попросила Петровича остановиться на дороге в Петропавловск-Камчатский, и рыдала на обочине. А Петрович виновато, будто он был причиной всей этой беды с мальчишкой, гладил меня по голове.
- Ничего, и не такое бывало, и не такое будет.
- Странное утешение, Петрович!
- Жизнь вообще странная.

Наступила зима, Петрович перестал печь оладушки, на мой вопрос ответил:
- Танечка уехала в Италию, к дочке, нашла хорошую работу - продает элитные двери. Пока не приедет, не хочет работу бросать. Да и тепло, и хорошо там, в Италии.
Потом я получила письмо от Танечки - она спрашивала, как там Петрович, оправдывалась, что уже не могла терпеть ни пьянства Петровича, ни его виноватых глаз, писала, что боится, чтобы он не сорвался в запой. «Ты не представляешь, как тут хорошо, приезжай в гости!» - написала она в конце письма.

И точно, Петрович сорвался, его неделю не было на работе, и я встревожилась, попросила мужа - и мы поехали в военный городок, нашли дом Петровича, поднялись на третий этаж, где была его квартира.
Возле двери в тамбуре стоял пакет с пустыми бутылками, в самой квартире уже было чисто, открыты форточки, гулял свежий ветер. Петрович налил нам чая, сказал, что завтра выйдет на работу. Когда провожал, я увидела в углу, чуть поодаль от мужской обуви, изящные домашние тапочки на каблучках с фиолетовой меховой опушкой. «Ждет…» - подумала я.

Петрович потом еще работал в газете, но уже без запоев и оладушек, все больше молчал. Потом я ушла в другую газету, затем и вовсе уехала с Камчатки. Зажигалка, которую подарил Петрович, терялась, находилась, затем пропала окончательно, тогда я уже бросила курить. Да и жизнь у меня была другая.
И если признаться, там, на заимке, холодным росяным счастливым утром, когда я умывалась водой, от которой сводило руки, я уже тогда понимала, чем закончится история Петровича и Танечки. Ну и что? Что тут скажешь? Кто решает, подталкивает, расставляет капканы и силки, или же наоборот, чертит на небе воздушный коридор, чтобы ты летел, и не сбился с пути? А если сбился, ласково гладит по бестолковой голове? В чем путь человека? Петлять, ошибаться, биться головой о стенку, спотыкаться? Так придумано Богом? И если да - такой его путь, никто никому не судья.
Спустя лет пять мне с оказией передали, что видели Петровича, он расспрашивал обо мне и сказал: «Что ж не заехала, не попрощалась?»
Извини, Петрович.

"Наша улица” №231 (2) февраль 2019