Эдуард Кухновец “Боль” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Кухновец Эдуард Станиславович родился 27 мая 1999 года в Минске. Студент второго курса Факультета международных отношений Белорусского государственного университета по специальности международное право. Публикуется впервые. 

вернуться
на главную
страницу

Эдуард Кухновец

БОЛЬ

рассказ

Со всего свету у бомжа Скипидарыча да бродяги Вагоныча было только по одному липкому до сердца человеку - сами они друг дружке. Ибо весь свет на них обозлился отчего-то и внутрь себя не пускал. Только копейки сыпались им в дырявые шапки от людей с того света, но и сыпались они потому, чтобы бомж и бродяга в их свет не заглядывал, а сидели кротко и никого они, прокажённые, не гадили.
Жили Вагоныч со Скипидарычем в пригородной лесополосе, в сенях забытого коровника. Там корова уж сто лет не мычала, и сторож с ружьём не водился. Из достатка у друзей были у каждого пособия по копейке да найденный Вагонычем мешок горьких сухарей. День ото дню Скипидарыч шаркал, а Вагоныч шлёпал к подземному переходу, а к вечеру обратно в коровник. Так они и пробавлялись на щедростях от посетителей перехода, жили терпеливо, без злобы и напряжения.
Ничего интересного с бомжом да бродягой не случалось, но опять-таки бывали случаи. К примеру, пока Скипидарыч пошаркал за водкой, к Вагонычу пристали:
- Это я сейчас тебе деньгу дам, а ты водку купишь, - разумел посетитель. - Знаем мы вас, бродяг.
- Куплю, - отвечал Вагоныч.
- Ага! Попался!.. Ну ладно! - говорил прохожий. - В тебе честность взыграла аль наглость дерзкую демонструешь?
- Мне бы просто водки, батенька.
Так и жили. Шли года, Вагоныч со Скипидарычем шаркали и шлёпали, и слово горе не знали, и отмечали солнца закат и рассвет водочкой, и кидали в рот горькие сухари.
Но была у друзей одна проблема. Коровник зимой дюже трещал от холода. Крыша рваная, людям в свету до ремонта интереса нет. А денег, как часто бывает у бедных людей, у них не водилось. С весны по осени с солнцем целовались, с погодой ладились, а зимой водку на обтирку пускали. Студило друзей до риска смертности, что друг на друга во сне валились, успокаивали тёплым гнилостным шёпотом. А всё равно счастье их, копеечное, жило непоколебимо.
Но не потому история сия писана. А потому, что на пятнадцатую холодную зиму их сожительства выпал случай страшный. Однажды, так поздно, что и солнце не дождалось, распарившись по колючему морозному воздуху, вернулся Вагоныч в коровник. Он ходил искать новый мешок сухарей, потому что старый уже заканчивался. Теперича он же мычал, жмякая фуфайку на животе, болтался в сенях.
- Поставь чайку, - говорил Вагоныч. - Лишь водочкой не разбавляй.
- Где ж чайку я наберусь-то, друже! Мы в коровнике!
- Ах, - стонал Вагоныч, хватаясь за живот, - пойду полежу.
За железными плетнями, где раньше паслась безызвестная корова, у друзей было налажено место для спанья и отвода души. Тут Вагоныч, подбоченившись соломкой, на мятом матрасе, мёдом не корми, любил представлять, как паслась дебелая чёрно-белая корова с большими осмысленными глазами. Но штука в чём - той ночью Вагоныч лёг не на мятый матрац, а, захватив куль соломы, прошёл на голую земельку, под дыркой в крыше, откуда текли снежные пылинки. Скипидарыч горько грудью разболелся за товарища, разгадал, что никаких сухарей тот не сыскал, и теперь угрюмо тоскует унынием о неудаче. Скипидарыч у них был вроде как за психолога и понимал всякое в человеке потаённое, даже попрозрачнее всяких там, не психологов.
Подходит Скипидарыч к Вагонычу и, стряхивая пот усердия со лба, хитрит:
- Фух, только пасть освободил. Сухарей нынче вдоволь, что обожрёшься.
- Это хорошо, хорошо, - кряхтел и кашлял в кулак Вагоныч. - Переводи сухари в здоровье и будешь жив цел до края веков.
- А ты что, пупсик! Обессмертел, что ль? Не пивши, не евши, спать завалился.
- Не обессмертел.
Вывел Скипидарыч психологической жилкой, что друг его к разговору не охотлив, но растормошить от грусти есть необходимость. Ибо иногда человек не сознаёт, что ему хорошо, а что плохо, и вот так может сдуру пролежать всё хорошее - это каждому психологу за правило.
- Ты пошто под звездой дрогнешь? - показал Скипидарыч на дыру в крыше.
- Надобность мне о звезде-дуре подумать.
Говорил так Вагоныч, потому что в компании двух друзей был побойче философ, нежели, ну, к примеру взять, Скипидарыч. Часто, за пробкой водки, крутил мысли о женщинах или бытие. Но тем днём Вагоныча повело на бытие и известно почему…
- Тьма небесная, - рассуждал Вагоныч, - добрее любит своих детей, чем тьма земная. Там звезде непутёвой никакого голоду нет, а в коровнике желудок вопит жгуче, а звезду-идиотку ты слышишь? То-то.
- А ты желудок салом заткни.
- Очнись, Скипидарыч! Сала у нас ни гроша, как и чая.
Скипидарыч дал Вагонычу шматок сала с коврижкой. Тот съел всё, помазав горло и желудок жижей питательной, и хитро через плечо щерился на друга-Скипидарыч. Тот же помял бока так и сяк, пощекотав ум, и говорит:
- Поштой-то звезда дура?
- Ха, брат! - дождался Вагоныч вопроса, но тут же скрутило его вензелем в желудочных кишках, говорит: - Пушто водку не пьёт.
- Ах! - воскликнул Скипидарыч и вручил себе и другу по пробке водки: - За ум!
Доселе Скипидарыч сомневался, кто с них старше: паспортов ни шиша, у нежных прохожих не спросишься, чтоб по лицу рассудили: милостыней откупятся и живенько бегом вон - в свой свет. А отныне, как по паспорту, точно вывел Скипидарыч, что Вагоныч и помудрей, так и постарше его будет - уж второй полтинник, верно, коллега его землю топчет.
- Хороший ты, Вагоныч, правду рубишь. Ток не зазвездись, ток ты не зазвездись!
- Знаемо!
Тьма, да в придачу студёная, накипела нефтяным валом вокруг всего коровника. Бомж Скипидарыч пошаркал с мятым матрацем в упор к бродяге, разместил, а бродяга, недвижимый, звезду бельмастым взглядом стращает. «Должно быть, абстрагирование напало на друга», - прикинул Скипидарыч. Сегодня бомжу знатная прибыль вышла со светлых людей, и он намерен был торжествовать бродягу салом с ковригой, и намерения своего решил, хоть ты война, хоть женщины придут, а не воротит. В сенях Скипидарыч поковырял в рундуке без ручки, взял водку, пробки.
- Стойте-ка. Что же, рундук вещь-таки здоровая, - подумал Скипидарыч, - почмо на нём нам не спится?
И с жаром предвкушения радости, и общественного восхваления, и водкой кинулся Скипидарыч оповещать друга, что, хотя сухарей не найдено, у них отныне ночлег будет в достатке, перемена к лучшему.
- Ну хорош ты меня забавлять, я те не телок, - говорил Вагоныч собаке, которая лизала ему лицо. - И уж паче не сука!
А собака-то весь из себя щенок, пятнистое, кроха.
- Чего это? - спросил Скипидарыч.
- Явилась тварь хвостатая, с пятном во лбу. Новый твой сожитель, заместо меня.
- Как это? Мне заместо не надо, надо вместе.
Скипидарыч сел на матрас, рядом с тварью.
- Раскиснешь век лежать. Давай питайся, завтра, боюсь, солнце опять взойдёт и пошаркаем, и пошлёпаем мы в переход. Ибо жрать меняют только на копейки! - говорил Скипидарыч копейки, потому что иных денег не знал.
Получил Вагоныч в руки лоскут сала и пробку водки, четвертак ковриги в рот.
- Сострадаешь по мне, Скипидарыч, дружок что надо. Думаешь пролечить питанием. Прости, прощай, Скипидарыч. Будет с тобой откормленный овчарка жить, морду чистить.
Вагоныч поставил пробку с водкой к щенку, накрыл пробку салом. Щенок пролакал пробку, осведомился запахом о сале и убежал через дырку в коровьем сарае, из которой и родился. Знай, только водка ему и нужна была! Скипидарыч забрал в глубину жвал сало да вприкуску с водкой и обомлел от удовольствия простого.
- Водка для души живительна, - говорил Скипидарыч. - Опрокинешь пробочку залпом? Хоть за друга как овчарка пролакай!
- Чую, сердцем я издержался.
- А сердце - самое сосредоточение души. Пей, нерадивый!
На этих своих словах Скипидарыч сообразил, что и философ он тот ещё, что к Вагонычу, если поднатореть, сгодится не в подмётки, а в целые добрые собеседники, накроет целый философско-психологических спор в категориях! Вагоныч тут же его окоротил:
- Верно, то я вчера и говорил. А нонче, под звездой согретый, я уловил инакшее прозрение: глупые люди они как звёзды - они добрые и ничего им с тебя не нужно. Вот те чего от меня понадобилось, Скипидарыч?
- Ни в коем случае ничего!
- Вот ты и глупый.
Скипидарыч покрутил жилкой философской, малахольной:
- А собака что, значит, злая?
- Собака злая.
Спикидарыч поднялся, разлил пробку с водкой на самом видном место, чтобы овчарка такая проклятая со злости удавилась. Крепли водкой с одной пробки друзья, по одной пробке, «за здравие!» - давал тост Скипидарыч, «ну, на посошок», - проговорил Вагоныч и, напившись, почали готовиться ко сну. Умостил кучерявого сена по мятому матрасу в загоне Скипидарыч да приметил вниманием, что друг его с мороза стонет бессовестно.
- Как бы ты не изнемог, - говорил Скипидарыч. - Долой башмаки - водочкой тебя оботру.
- Охладевшей плоти моей только забрало печное согреет.
- Залезай на матрац, - волновался Скипидарыч, - шептаться будем.
- Не нарушай меня матрасом. Я ко тьме тянусь, к звёздам.
- Звёзды с глупости туда забрались. Весь люд в свет ходит!
- Ты попался на умысел их, что, мол он, морда, в свету да будь здравствуй, честным чудаком живёт. Разве что с первого взгляду так думать. Как ноченька накрапает, такой люд зверьём наполняется с того, что сам в себе он тёмный и никакой его во тьме не заметит, чтобы пожурить. А по утру уже будет в свету нежиться, солнце нахваливать. В свету не жить, а источаться им надо - такова и звезда. Хоть идийотом, а звезда всё одно лучше зверя. Эх, за что без спросу меня уродили!
Озаботился Скипидарыч, как бы Вагоныч не застудился в философских приисках о холодный пол, и во установление солидарности, горячих дружеских связей, отбил заискивающий матрас в сторонку и сгрудился на сеновой подкладке с Вагонычем.
Всей ноченькой рвало нутро Вагоныча от хрипа, стенал в шипучем кряхтении, не мог враз глотком надышаться. А дело-то было просто.
Скипидарыч имел вскорости день своего рождения, про который забывал сорок седьмой год отроду. А Вагоныч во условности прикинул, которого дня мог уродиться такой старик, и навсегда заучил. Отсель он вменял себе в обязанность, что разобьётся в кровь, а вторично найдёт мешок сухарей или три. Послонялся по лесной глуши Вагоныч, осерчал с пустыми руками и отправился в место, где год назад встретил мешок сухарей. Но не успел прошлёпать Вагоныч к остановке общественного транспорта, что у хлебозавода, как на него напали в подворотне.
Там злые люди обступили Вагоныча в ожесточении мрака и изибили. Громыхали по брюху, толкали как мешок картошки на стены, снеговиком по снегу катали и смеялись. Один человек, с сердцем душным от ярости и кликаемый «Андрюша!», «Андрюша!», прогудел кулаком в грудь бродяги. А потом злые люди, истратив на Вагоныча всю злостность, стали просто людьми и разошлись по своим семья во свет, пить чай. Те люди уже и забыли, за чаем, что прокололи сердечную кость Вагоныча, и душу его, откупоренную, потянуло к верхам, к звёздам. До коровника Вагоныч полз на грудях, а только под самую близость встал, чтобы прошлёпать перед Скипидарычем и упасть в сон, чтобы другу сердечному матрас не попортить.
Вдруг во тьме земной Скипидарыч проснулся и почувствовал, как дубеет его кожа с холоду. Побоялся он за шкуру свою, ведь нарушал все законы теплообращения, но цепей солидарности не разомкнул, упрекать друга не стал, с матрацем не налегал, а только посоветовал тихонько:
- Не спи. Не спать, можешь умереть.
- Не сплю.
- Просыпайся.
Так успокоился Скипидарыч и, сам того не заметив, закумарил. А на утро уже нелюдски кричал:
- Просыпайся! Просыпайся! Просыпайся!..

Минск

"Наша улица” №234 (5) май 2019