Алексей Некрасов-Вебер
"Гость из прошлого" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Алексей Геннадьевич Некрасов-Вебер родился 9 июля 1959 года в Москве. Окончил Московский горный институт. Инженер-физик. В "Нашей улице" публикуется с № 3-2004, (рассказ "Пощечина"), где опубликованы рассказы "Земное и небесное" (№ 9-2004), "Кипарис во дворе" и "Река детства" (№ 11-2004), "Танцующая девушка в красном платье" (№ 89 (4) апрель 2007) и другие. Автор эссе о художнике Александре Трифонове ""Царь я или не царь?", или размышления у картины" и о писателе Юрии Кувалдине "На изломе тысячелетий" (№ 9-2005).

вернуться
на главную страницу

Алексей Некрасов-Вебер

ГОСТЬ ИЗ ПРОШЛОГО

рассказ

За завтраком Сильсверт неожиданно почувствовал волчий голод. Рука уже потянулась к припасенному на ужин куску козьего сыра, но закаленный в постах и молитвах дух отшельника вовремя встал на пути очередного искушения.
«Это миряне могут позволить себе разговеться. Тебе же и в праздничные дни надлежит остерегаться чревоугодия», - строго произнес внутренний голос. Как всегда, этот незримый советник был прав. Сильсверт знал, что здесь в уединении, те немногие еще доступные ему соблазны, могут скрутить душу посильнее, чем все грехи внешнего мира.
«Попробуй дать себе слабину и быстро превратишься в животное!»
Правда, такое сравнение показалось не совсем уместным. Звери были его добрыми соседями. Он хорошо изучил их повадки, видел как красоту, так и жестокость мира природы, но даже самому кровожадному хищнику далеко было до того, на что способен порой человек. Сильсверт знал это не только из прежней мирской жизни, но и по темным сторонам собственной души, что раскрылись уже в период отшельничества. После ухода от мира пришлось вести с этими внутренними демонами жестокую борьбу. Он победил, но иногда из каких-то тайных уголков сознания снова выползали сомнения и соблазны. Вот и сейчас он чувствовал, что эти незваные гости уже стоят у порога.
 Окончив утреннюю трапезу, Сильсверт поблагодарил Всевышнего за хлеб насущный и принялся за дела. Еще вчера, в день окончания поста, он тщательно прибрал свою лесную келью. И сейчас утренние лучи весело играли на выскобленном подоконнике, а давний приятель хозяина - серый мышонок с возмущением обнюхивал выметенный до последней крошки пол. Но забот у отшельника, как всегда, было много. Положив остатки хлеба в миску для серого квартиранта, Сильсверт отправился выводить коз. Из загона стадо по традиции кинулось в сад, объедать ветки молодых яблонь. Пришлось хворостиной гнать их к тропе, что вела на лесную прогалину в полуверсте от дома. Там он привязал к вбитому колышку седобородого козла Аттилу, оставив его гарем и потомство на вольном выпасе. Он знал, что без вожака козы никуда не уйдут с поляны, а если вдруг пожалует старый разбойник Вельзевул, ощетинившись рогами, встанут в круг, и волку придется убираться восвояси.
Логово серого хищника располагалось где-то недалеко от кельи. После того, как Сильсверт вылечил сломанную лапу волка, отношения у них сложились вполне добрососедские. Оставив в покое загон, Вельзевул больше не совершал ночные набеги, но стадо на вольном выпасе по-прежнему воспринимал, как свою законную добычу. Однако, в природе все было хорошо уравновешенно, рога успешно противостояли клыкам, и хищникам приходилось довольствоваться только слабыми и одинокими особями. Наблюдая принципы мироустройства, отшельник порой приходил к крамольным мыслям:
 «А ведь и в мире людей происходит нечто похожее! Может быть то, что называют злом, просто ухищрения Создателя, заставляющее совершенствовать твою волю и ум?»
 За этим предположением, вставали другие вопросы:
 «А вдруг, избегая борьбы, ты нарушаешь Его замысел?»
 Словно нити за упавшим клубком тянулись и переплетались сомнения. Стараясь избавиться от них, Сильсверт думал, что после ухода от мирской жизни, он оказался далеко не в райских кущах. Обустраивая в одиночку свое жилище, расчищая от леса и сорняков поле для посевов, он выдержал серьезное испытание. Но еще тяжелее оказалась борьба с воспоминаниями и мыслями, что рождались при тусклом свете лучины. Как только горящий ободок солнца прятался в частокол вековых сосен, они, словно рожденные сумраком чудовища, заполняли его келью. Даже молитва не всегда помогала избавиться от их мерзких и скользких щупальцев.
 «И все-таки ты победил своих собственных демонов! И, наверное, заслужил хотя бы душевного покоя».
 В очередной раз, утешившись этой мыслью, Сильсверт оставил коз на выпасе и зашагал к дому. Обратная дорога шла под откос, кончавшийся небольшим оврагом. По дну его протекал ручей, где в затянутых зеленой ряской омутах плескались жирные карпы. Вверху оврага на самом изгибе прилепилась хижина отшельника, окруженная огородом и крохотным пшеничным полем. С миром людей ее соединяла дорога, почти заросшая травой и подлеском. Ездили по ней не часто, но все же гости уединенное жилище посещали. Потому, увидев привязанных к плетню лошадей, Сильсверт не сильно удивился. Правда сердце забилось чаще и тревожней.
 Каждый гость был для Сильсверта маленьким испытанием. Привыкнув общаться только со своими питомцами и лесными соседями, он чувствовал безотчетный страх при встрече с себе подобным. Как человеку, только что поднявшемуся после тяжелой болезни, каждый шаг дается с большим трудом, так и душа отшельника болезненно реагировала на проявление чужой воли, чужих желаний.
 А ведь многие приходили за помощью и утешением! Рассказы о нем создавали в глазах мирян ореол святости. Не поддерживая и не опровергая это заблуждение, Сильсверт честно старался помочь. Врачевать телесные недуги помогала прежняя профессия и приобретенный уже в отшельничестве опыт по сбору трав. С душевными ранами было сложнее, но и тут он научился справляться. Часто было достаточно просто выслушать. Иногда люди настойчиво просили совета и наставления. В этом он тоже не отказывал. Из своего уединения Сильсверт хорошо видел сети взаимной вражды и упреков, где, словно попавшие в невод карпы, отчаянно бились миряне. Положение отшельника давало возможность быть беспристрастным и мудрым. Но он знал, что с благодарностью выслушав совет, люди вряд ли когда-нибудь им воспользуются. Подозревал, что если вернется в мир, и сам вряд ли сможет исполнить даже малую часть этих мудрых наставлений.
 На этот раз гости пожаловали не обычные. Об этом красноречиво свидетельствовали роскошные седла на лошадях. Два были женские, одно мужское, но тоже богато украшенное. Владелец его явно уделял много внимания тому, как выглядит его сбруя. Подойдя к хижине, Сильсверт услышал веселые голоса:
 «Так и есть, две женщины один мужчина!»
 Мужской голос почему-то показался знакомым. Казалось, он пришел из той другой жизни, что до сих пор посещала отшельника в ярких цветных снах.
 «Неужели он!» - в смятение думал Сильсверт, переступая порог.
В первый момент отшельник даже не узнал своей кельи. Одним своим присутствием гости изменили облик его аскетического жилища. На лавке, почти закрыв грубо струганную доску пышными складками юбки, расположилась дама. Чуть откинувшись назад, она изящно облокотилась на подоконник. Свободной рукой рассеянно крутила завиток волос. Светлые локоны мягкими льняными прядями падали на открытые плечи и глубокий вырез платья. По ухоженному миловидному личику сложно было догадаться о возрасте незнакомки. Может быть, она действительно была молода, но вполне возможно, что дорогие восточные масла и кремы искусно заретушировали на пухленьких щечках следы прожитых лет. Другая женщина в красном углу кельи рассматривала иконы. Наряд ее был не столь вызывающе откровенен. В строгом платье угадывался хороший вкус. Темно каштановые волосы были собраны в пучок, однако, даже в повороте плеч и изгибе талии проступала чувственная грациозность.
Стол, на котором отшельник совершал свои одинокие трапезы, теперь больше напоминал творение одного из мастеров натюрмортов прошлого века: пузатые запечатанные сургучом глиняные бутыли, пышный каравай с золотистой коркой, розовеющий отрез окорока с белыми прожилками, нежно желтые сыры, белоснежная брынза с капельками рассола. Но взгляд отшельника только скользнул по этому изобилию, чуть дольше задержался на незнакомках, и впился в лицо стоящего посреди комнаты мужчины.
 Это действительно был Гай! Годы почти не наложили отпечаток на его облик. Он по-прежнему выглядел стройным, как молодая танцовщица. Длинные тщательно завитые волосы больше подошли бы для женщины. Может поэтому, мелкие морщинки вокруг глаз, удачно дополняли портрет, придавая ему мужественности.
 Несколько мгновений Гай тоже пристально всматривался в лицо отшельника, потом, широко раскинув руки, шагнул навстречу. Правда, заключив Сильверста в объятия, тут же брезгливо поморщился:
 - Фи, мой друг! В своем праведном уединении ты пропах скотным двором и лесом.
 Замечание Сильверст пропустил мимо ушей. Появление человека, с которым уже и не думал когда-либо встретиться, спутало мысли, пробудило воспоминания, как ностальгические, так и те, от которых хотел навсегда избавиться. А Гай повернулся к своим спутницам:
 - Позволь представить прекрасную Изабель!
 Женщина у окна, приветливо улыбнулась и помахала рукой.
 - А это очаровательная Миранда! Между прочим, дама большой набожности, думаю, вы с ней общий язык найдете.
 Никак не отреагировав на ироничную характеристику, Миранда чуть склонила в знак приветствия голову. Маленькое оконце не пропускало достаточно света, и полумрак в углу кельи не позволял хорошо ее разглядеть. Сильверст смог только заметить, что, в отличие от пухлой миловидности подруги, лицо у нее худое со строгими правильными чертами.
 - А тебя, старина, даже представлять не буду! Дамы и так уже наслышаны о твоей святости. - продолжал Гай все тем же насмешливым тоном. Сильверст хотел было сразу пресечь разговоры на эту тему, но почувствовал, что сейчас это будет смешно и неуместно. Пробормотав, что всегда рад, когда Господь посылает ему гостей, он вдруг подумал:
 «А почему я так волнуюсь по этому поводу? Неужели все еще важно как ты выглядишь в глазах этого прожигателя жизни и незнакомых тебе женщин!»

 ...Судьба свела их много лет назад на лекциях в медицинском факультете. Будучи выходцем из небогатой семьи, Сильверст не жалел сил для того, чтобы обрести уважаемую и доходную специальность. Гай же мучился от скуки на лекциях только из страха перед отцом, который грозился лишить своего отпрыска наследства, если тот не приобщится к чему-то путному. Как это часто бывает в жизни, две противоположности быстро сошлись, находили удовольствие в совместном времяпровождении и даже извлекали из него выгоду. Сильверст помогал Гаю дотянуть хотя бы до минимальной зачетной оценки на экзаменах. Сам же он с помощью приятеля получал возможность приобщиться к миру ночных искушений. Правда, ни один, ни другой, даже с дружеской помощью, не могли преуспеть на чуждом поприще. Гай выглядел беспомощным и жалким перед строгим взором профессора. Сильверст был смешон и неуклюж в компании веселых гуляк. Милые создания, которые охотно дарили свою любовь таким, как Гай, к нему относились с пренебрежительным равнодушием. Некоторые досадные неудачи, словно глубокие занозы, надолго врезались в память.
Как-то под праздник на пирушке, где Сильверст пребывал на роли статиста в тени своего приятеля, ему "сосватали" одну из участниц веселья. Не будучи красавицей, эта особа только своими оголенными плечиками и лебединым изгибом белоснежной шеи способна была пробудить страсть неизбалованного женской лаской юноши. В тот вечер она осталась без кавалера. Прошептав что-то на ухо, Гай повел ее в конец стола, где в компании кружки вина и блюда с закуской коротал время Сильверст.
Состроив недовольную гримасу, девушка подчинилась и села совсем близко. Их локти соприкасались, он чувствовал тепло ее тела, и даже в трактирном чаде улавливал запах духов. Этого хватило, чтобы вскружить голову и попытаться преодолеть застенчивость. Еще долго потом Сильверст с мучительным стыдом вспоминал, как пытался завести светский разговор, как неуклюже подливал своей даме вина и предлагал угощение. Остальные участники уже сидели в обнимку. Поцелуи прерывались смехом и притворными криками возмущения. Чувствуя, как мышцы костенеют от страха, он потянулся к талии соседки. Сначала она никак не отреагировала. Пальцы, словно откровение, сквозь тонкую ткань платья нащупали пухлую складочку на животе. Осмелев, стали опускаться к крутому изгибу бедра. И тут Сильверст, чуть было, не полетел с лавки. Грубо оттолкнув его, девушка выскочила из-за стола. Демонстративно виляя бедра, подошла к Гаю и прыгнула ему на колени. Приятель Сильверста одной рукой обнял незваную гостью, другую руку отвел в сторону, как бы говоря этим жестом:
- Прости, старина, но я тут не причем!

 ...Взяв на себя роль хозяина, Гай рассадил дам по разные стороны стола, сам занял место рядом с Изабель, а Сильверсту предложил "побыть кавалером" Миранды. Лавки в келье отшельника не были рассчитаны на большое количество посетителей. Давая ему сесть, Миранда подобрала юбку и отодвинулась на самый край, но потом вернулась на место, и они оказались совсем рядом. Гай заговорщически подмигнул Сильверсту.
«Неужели напоминает про тот случай?» - пронеслось в голове отшельника. Откуда-то из бездонных глубин души на свет вылезло давно забытое мерзкое чувство. Привычка к самоанализу определила его как ненависть. По классическому сценарию Сильверст еще с той поры должен был тайно возненавидеть Гая. Но тогда этого не случилось. Завидуя своему приятелю, он продолжал испытывать к нему дружеские чувства. Любил его за веселый нрав, и верил, что тот искренне желал поделиться долей своего успеха с неудачливым в любви товарищем. Отторжение возникло гораздо позже, когда жизнь обтесала их своим неумолимым резцом, обнажив под рыхлым налетом юности иные характеры.
- За светлый праздник! Зато, что снова встречаю его со старым другом! - провозгласил первый тост Гай. Он всегда легко переходил от иронии к пафосу, и порой сложно было определить, серьезен он или продолжает насмешничать. После некоторых колебаний, Сильверст тоже поднял бокал. Ему вдруг стало неловко демонстрировать аскетизм перед мирянами. Кроме того, душа давно втайне желала хоть небольшого послабления и праздника для плоти. Однако не давал покоя вопрос:
«Почему Гай вдруг вспомнил о нем и проделал долгую дорогу, чтобы посетить келью отшельника?»
Мысленно перебирая возможные ответы, он отбрасывал их один за другим.
«Ностальгия по юности? Вряд ли. Гай слишком сосредоточен на себе, на своих удовольствиях и развлечениях. Все остальное лишь декорации. Он меняет их без большого сожаления, лишь бы сохранить главную роль в спектакле. Любопытство тоже можно исключить. Гая никогда не увлекало, что-либо выходящее за круг интересов светского щеголя. А, может быть, инициативу проявили его спутницы?»
Последнее предположение, пожалуй, ближе всех лежало к истине. Возможно, дамы узнали, что ставший вдруг модным "святой старец" университетский приятель Гая. Тут уже женское любопытство разыгралось не на шутку, к тому же, путешествие в лесную келью вносило некоторое разнообразие в череду обычных развлечений.
«Скорее всего, интерес проявила Миранда», - решил отшельник, быстро набросав психологические портреты обеих дам. Изабель он поспешил охарактеризовать как "симпатичную глупышку". Она явно не блистала умом, но и не пыталась этого скрыть. Веселый нрав и теплота женственности искупали этот недостаток.
«Такие белокурые куколки больше всего нравятся мужчинам», - думал Сильверст, не отделяя и себя от прочих особей мужского пола.
С Мирандой было сложнее. В отличие от розовощекой и пышногрудой подруги, она могла бы показаться болезненно худощавой. Но грациозная кошачья гибкость стройной фигуры бросала вызов канонам красоты своего века. Лицо было бледное со строгими правильными чертами. Оживляли его большие карие глаза. Поймав на себе внимательный взгляд, Сильверст почувствовал тревогу. Словно, он сквозь прореху в театральной декорации на миг заглянул в пугающее и непонятное закулисье.
Распрощавшись с духовными метаниями юности, обуздав плоть и мысли, он давно вступил на прямой и понятный путь. Сейчас же в глазах этой женщины отшельник увидел иной мир, где причудливо переплетаются тень и свет, добро играет в кости со злом, а нежность теплой алой струйкой стекает с острия кинжала. Миранда почти не притрагивалась к угощению, мало говорила, что с лихвой компенсировалось болтливостью подруги.
- Как же мужчина может вот так жить один в лесу? - и искренним недоумением интересовалась Изабель. Захмелев после второго кубка, она успела признаться, что, когда вернется, подруги обязательно засыплют вопросами:
- Как выглядит жилище отшельника? Каков он сам? Сколько на самом деле лет святому старцу. Правда ли, что одним прикосновением руки он может избавить от любой хвори. А главное, - как может мужчина столь долгое время обходиться без женской ласки?
- Все дни я провожу в труде, а вечера в молитве и размышлениях. На все остальное просто не хватило бы времени. - с улыбкой ответил Сильверст. Уловив нотки самоиронии в его голосе, Гай по достоинству оценил это:
- Растешь, мой друг! Раньше ты бы потупил глаза, и промямлил что-нибудь косноязычное.
- Зато ты почти не изменился! - парировал Сильверст. - Но я даже очень рад этому.
Признание было искренним. Он действительно рад был снова видеть перед собой обаятельного прожигателя жизни, любимца судьбы и женщин. Но видимо упоминание о том, что Гай почти не изменился, неожиданно попало в больное место. Сбросив веселую маску, Гай устремил на своего бывшего друга полный ненависти взгляд. Осмыслить эту метаморфозу Сильверст не успел. В разговор неожиданно вступила Миранда:
- Так о чем же размышляет отшельник одинокими вечерами?
В отличие от канареечного щебетания подруги, голос ее походил на струящийся бархат. Во взгляде читался неподдельный интерес, но Сильверст не знал, что ответить.
«Разве можно выразить в словах мучительное состояние души, когда тебя со всех сторон обступают призраки прошлых неудач и ошибок! Описать, как они хохочут тебе в лицо, корчат отвратительные гримасы, и все, что ты достиг за свою жизнь, кажется ничтожным перед этой беснующейся толпою. В тяжелой борьбе ты научился побеждать. Но разве расскажешь этой женщине, как, сбросив оболочку прошлой жизни на растерзание демонам, вырываешься к свету!»
Он еще раздумывал, что сказать, когда вмешался Гай:
- И, правда, дружище, поведай о своих благочестивых размышлениях! Для нас мирян это будет интересно и поучительно.
Злая ирония в его голосе вывела отшельника из замешательства. В прежней жизни Сильверст не раз наблюдал, как светские щеголи потешаются над людьми не из своего круга. Одним из способов утонченной насмешки было приглашение к "серьезному разговору". Жертву вкрадчиво просили рассказать что-нибудь интересное или поделиться опытом. Чувствуя поддевку, бедняга не мог отказать вежливой просьбе и, смущаясь, начинал говорить. Насмешники слушали с издевательски серьезными лицами, но время от времени прыскали в кулак, повергая рассказчика в еще большее смущение.
«Ну уж нет! Со мной такое не пройдет», - сердито подумал Сильверст, и, обращаясь только к Миранде, с улыбкой ответил:
- В своих мыслях я борюсь с чудовищами!
Гай демонстративно засмеялся, но смех прозвучал вымученно и не убедительно. Зато в глазах Миранды отшельник увидел понимание, и неожиданно подумал, что этой светской даме тоже приходилось сражаться с собственными демонами. И тут снова заговорила Изабель. Ей не терпелось рассказать про монаха, который ходил исповедовать вдовушку. В последнее время среди мирян вошли в моду ироничные истории, где священнослужители представали похотливыми лицемерами, а веселый порок побеждал постную добродетель. Одну из таких новелл Изабель и пересказала, как реально произошедшую.
«Почему им так хочется, чтобы монах непременно оказался сладострастным ханжой?» - спрашивал себя Сильверст. Мир, от которого он укрылся в своем отшельничестве, снова властно вторгался в его жизнь. И больше всего смущала опасная близость женщины, локоток которой он чувствовал сквозь грубую мешковину рясы.
«Гони это искушение! Не принесет оно ничего кроме стыда и разочарования», - мысленно кричал на самого себя Сильверст. Но вино уже ударило в голову, а взгляд и бархатный голос соседки все сильнее обволакивали незримыми сетями.
За застольной беседой он не заметил, как прошло время. Спохватился только, когда алые отблески заката легли на подоконник. Перед глазами сразу встала лесная поляна, где его питомцы в страхе жмутся друг к другу, а к ним уже подступают зловещие мохнатые тени деревьев.
Извинившись, Сильверст оставил гостей и побежал к стаду. Козы встретили его радостным блеянием. Толкая друг друга, они, даже без напутствия хворостиной, устремились на тропинку. Сильверст последовав за ними. Быстрая ходьба и вечерняя прохлада уже почти прогнали хмельной дурман. В голове крутились воспоминания, о том, как судьба окончательно развела их с другом молодости...

 Закончив обучение, Сильверст открыл медицинскую практику в квартале, заселенном ремесленниками и мелкими торговцами. Большого дохода это не приносило, но постепенно он приобретал авторитет и расширял круг пациентов. Наладилась и личная жизнь. Сосватав невесту из обедневшей купеческой семьи, он не получил богатое приданное, зато нашел, наконец, свою любовь и первые годы был счастлив в браке. А вот у его приятеля дела складывались не лучшим образом. Отец все-таки выполнил угрозу и, умирая, завещал большую часть состояния церкви. На оставленную ему крохотную ренту Гай уже не мог вести привычный образ жизни, и тоже попытался заняться медициной. Сначала, благодаря связям и светским манерам, ему удалось создать себе имидж модного врачевателя. Гай так бы и закрепился на этом поприще, если бы дело ограничилось излечением от скуки и меланхолии богатых дам. Но, на его беду, и к обитателям роскошных особняков приходили серьезные болезни. В сложных случаях, под видом ассистента, он приглашал своего институтского приятеля. Сильверст никогда не отказывал. Проценты от гонорара, которые отдавал ему Гай, порой были выше, чем плата от его обычных клиентов. Но не это казалось главным. Воспитанный в старых традициях, Сильверст всегда считал помощь другу благим делом. Однако была еще одна причина, которую он тогда плохо осознавал, вернее, не хотел самому себе в этом признаться.
«Ты же наслаждался своим превосходством! Порой, даже не мог сдержать усмешки, когда приятель с важным видом излагал пациенту твои рекомендации».
Неприятную правду нашептывал демон, посещая отшельника в зимние вечера при свете лучины. И об этом скрытом мотиве Гай, наверное, знал еще тогда, во времена их дружбы. Он всегда чутко улавливал подоплеку людских поступков, словно имел ключ к потаенным чуланам, где люди прятали от самих себя порочные чувства и мысли.
Именно в то время в их отношениях наметился перелом. Они еще продолжали проводить вечера за бутылкой вина, но Сильверст все чаще улавливал в словах приятеля плохо скрытую враждебность. А с некоторого момента Гай перестал приглашать его для консультации. Видимо решил, что и сам уже приобрел достаточный опыт. Закончилось это несколькими скандалами. Слава Богу, обошлось без летальных исходов, но репутация Гая, как врача, оказалась подорванной. Правда, он сделал вид, что по собственному желанию отказался от медицинской практики, и с тех пор презрительно называл это занятие "клистирным искусством".
После этого снова наступил короткий период их сближения. Несмотря на недовольство супруги, Сильверст радушно принимал Гая под своей крышей, и терпеливо выслушивал, как тот изливал обиду на не оценивший его достоинства мир. Желчь его сарказма изливалась, как на прежних друзей и знакомых, так и на людей широко известных. Временами Сильверст соглашался с его меткими ироничными характеристиками. Иногда, объективности ради, пытался спорить, что приводило приятеля в бешенство. И если бы не деньги, которые Сильверст ему периодически одалживал, они бы разошлись гораздо раньше. Но судьбе было угодно дать им еще немного побыть в роли друзей...

 За поворотом тропы показалась крыша хижины. Козы побежали веселее, и неожиданно свернули в сторону огорода. Размахивая хворостиной, Сильверст кинулся спасать свои посадки. О гостях вспомнил только, когда последний козленок оказался в загоне. Он почему-то надеялся, что за время отсутствия его покинут, не попрощавшись, хотя какая-то часть его существа страстно не желала этого. Он даже обрадовался, обнаружив все еще привязанных лошадей. Но тут же строгий страж снова послал предупреждение:
«Остерегайся! Ты же хорошо знаешь своего бывшего друга. Вряд ли он устроил эту пирушку лишь для того, чтобы похвастаться перед дамами своим близким знакомством со "святым старцем"».
Загоняя коз, Сильверст вспоминал, как однажды в тот короткий и последний период их дружбы попытался читать нравоучения. На своем примере старался показать, что упорный труд, хоть и не сразу, но обязательно вознаграждается материальным достатком. А супружеская верность позволяет с чистой совестью наслаждаться тихим семейным счастьем. Гай слушал его, пряча усмешку. За те деньги, что он накануне одолжил у Сильверста, можно было позволить приятелю немного по раздувать щеки. Наверное, тогда он с трудом сдерживался, чтобы не осадить нравоучителя убийственной остротой. Ждал более подходящего случая.
Воспоминания о своем тщеславном самодовольстве еще долго жгучим стыдом мучили Сильверста. Уже в годы отшельничества он, наконец, осознал, что последовавшие испытания были не просто злым капризом судьбы, но и расплатой за ту глупую и мелочную гордыню.

Чаша весов неожиданно качнулась в другую сторону. Став любовником богатой вдовы, Гай вновь получил возможность вести жизнь светского щеголя. А вот его другу судьба готовила неприятные перемены. Удал был нанесен с неожиданной стороны. Медицинская практика по-прежнему приносила хоть и небольшой, но стабильный доход, а вот в надежных стенах семейного счастья обозначились угрожающие трещины.
На пятом году совместной жизни Сильверст начал замечать, что его персона все чаще вызывает у супруги беспричинное раздражение. Сначала он думал, что виной всему обнаружившееся бесплодие Элизы. С чисто женской непоследовательностью она ставит в укор мужу, изъяны собственного организма. А ведь все, что зависело от него, Сильверст делал! Супружеский долг исполнял регулярно, не жалея денег на гонорары, приглашал для консультаций знаменитых коллег. Однако, слушая их расплывчатые многословные диагнозы, понимал, что и эти медицинские светила толком не знают, почему внешне здоровая женщина не смогла забеременеть за пять лет супружеской жизни. Уже потом Сильверст понял, что бесплодие было не самой главной причиной их разрыва.
Те качества примерного супруга, что, вроде бы, должны были радовать всякую нормальную женщину, у его жены вызывали теперь неприязнь, переходящую в истеричную ненависть. Сильверст недоумевал:
«Что она от меня хочет!»
Временами казалось, что было бы лучше, если он вел разгульную жизнь. Встречая пьяного, пропахшего чужими духами муженька, она бы закатывала скандалы. По утрам в гордом молчании демонстрировала презрение. Но все равно продолжала бы любить!
Сильверст вспоминал, как пытался тогда подражать Гаю. Маскарад не помог! Женская интуиция хорошо различала фальшивку, и это еще больше усиливало уже не показное презрение. А когда Элиза начала подолгу задерживаться у подруг, жизнь превратилась в настоящий ад. Пытаясь ее выследить, он метался по городу. Но, вместо явных доказательств, получал лишь новые полунамеки, которые как не подтверждали, так и не опровергали неверность супруги. Временами, казалось, что истерзанное ревностью воображение поджаривает его на медленном огне. В отчаянии он просил Господа вывести его из этого кошмара. Просьба была услышана. Но он до сих пор не понимал Небо или Преисподняя распорядились тогда его судьбой...

 Закрыв коз, он перекатил за сарай четырехведерную бадью. Сняв одежду, вылил на себя почти все, что предназначалось для полива огорода. Запасенная утром колодезная вода, немного нагрелась за день, но купание все равно получилось слишком бодрящим. Докрасна растерев кожу грубым полотенцем, Сильверст натянул сменные штаны и рубаху. Они висели тут же, на протянутой за сараем веревке. В своем лесном затворничестве он так и не избавился от некоторых городских привычек, продолжал следить за чистотой тела и раз в неделю устраивал себе баню.
«Но зачем он делает это сейчас? Ведь и трех дней не прошло после предпраздничного омовения», - мысленно задавая этот вопрос, он знал истинную причину, но стыдился себе в этом признаться.
Входя в дом, Сильверст услышал звуки струн. Миранда, аккомпанируя себе на лютне, пела старинную балладу. Молва приписывала это произведение знаменитому бунтарю менестрелю. Несколько столетий назад разлетелся по ветру пепел костра, где святая инквизиция сожгла ниспровергателя морали, но нравы куртуазного века вновь вытащили на свет его запретное творчество. Эту балладу Сильверст слышал не впервые, но именно сейчас слова и музыка так растревожили душу. Словно складки тончайшей бархатной мантии струился чарующий женский голос. И казалось, что вместе с ним в келью отшельника нисходит иная правда:
«Любовь между мужчиной и женщиной - единственная не преходящая ценность этого мира. Она может оправдать и злодеяние и вероломство. Все имеет свою цену, но не жалко пожертвовать вечностью, ради одной ночи страсти».
Словно завороженный, Сильверст слушал эти весьма спорные истины. Голос и одухотворенное лицо исполнительницы были сейчас сильнее всех иных аргументов...

 Последние месяцы их совместной жизни с Элизой превратились в один бесконечный скандал. Короткие примирения и вспышки нежности быстро сменялись новыми взаимными обвинениями и выяснением отношений. Несколько раз Сильверст заставал жену на коленях перед иконой. В слезах она просила прошения у Святой Заступницы. Но и эти сцены искреннего раскаяния только усиливали его подозрения и ненависть.
И вдруг в доме наступила тишина. В тот злосчастный вечер, вернувшись от пациента, Сильверст сразу почувствовал перемену. Элиза и раньше часто возвращалась позднее его, но сейчас он всей кожей ощущал зловещее дыхание неизбежности. Слыша стук своего сердца, он пробежал прихожую и остановился посреди гостиной. Все вещи были аккуратно расставлены по местам. Не осталось и следа от беспорядка, который царил здесь в последние месяцы. Что произошло, Сильверст понял еще до того, как прочел на листке бумаге:
- Прости!
Но как далек он был от того, чтобы исполнить эту искреннюю и последнюю просьбу! Черная злоба клокотала в душе. Он возненавидел тогда не только Элизу, но и свою размеренную и добропорядочную жизнь. В первые месяцы после ее бегства воспоминания о студенческих гулянках стали, чуть ли, не мечтой об утраченном рае. Как он хотел снова вернуться в то беспечное время! А единственной ниточкой, что могла привести туда, был друг его молодости.
После того, как дела Гая пошли в гору, они почти не виделись. Отправляясь в гости незваным, Сильверст успокаивал себя:
«Гай всегда был непутевым повесой. Часто забывал отдать долги. Но он добрый малый, и не оставит старого друга один на один с бедою».
Больше всего он боялся, что никого не застанет дома, но Гай оказался на месте. Правда, обнять старого друга явно не спешил. Нервно постукивая пальцами по коленям, Сильверст сидел в роскошной гостиной. Дразня взгляд, с картин на него смотрели обнаженные героини языческих мифов. Большие часы на камине неторопливо отстукивали каждые пятнадцать минут ожидания. Он уже собирался уходить, когда на пороге в восточном халате появился Гай. С насмешливой учтивостью извинился за то, что его задержал парикмахер, и поинтересовался:
- Что привело в столь ранний час господина доктора?
Для светского щеголя визит действительно можно было бы счесть ранним. А то, что Гай недавно побывал в руках парикмахера, подтверждала сетка на волосах и кудри с палочками для завивки. Однако, тон его голоса не очень располагал к дружеской беседе. Но просто так засвидетельствовать почтение и уйти Сильверст уже не мог. Он долго он ждал этой встречи, и надеялся, хотя бы на дружеский совет!
Идя в этот дом, Сильверст рассчитывал на задушевную беседу за бутылкой вина. Думал, что, когда они будут вспоминать молодость, расскажет, как соскучился по прежним временам, попросит снова ввести в общество, где в компании беспечных красоток можно будет залечить душевные раны. Однако, вина ему никто не предложил. Бокал пунша, с которым Гай появился в гостиной, он демонстративно отставил на камин, и похоже не собирался звать слугу, накрыть стол для гостя.
Задушевной беседы не получалось. Чувствуя, что это возможно последний визит в дом старого друга, Сильверст все-таки рискнул изложить свою просьбу. Без должной прелюдии это получилось смешно и нелепо. Усмешка на губах Гая еще больше приводила в смущение и делала речь косноязычной. Наконец, Сильверст замолчал. Он не знал, что говорить дальше, и уже стыдился своих откровений.
- Так, так! Хотим отомстить любезной супруге за украшение на голове, - насмешливо протянул Гай. Потом, вдруг став издевательски серьезным, начал проповедовать о том, что месть и ревность очень нехорошие чувства. Это очень походило на нравоучения, что Сильверст не так давно читал своему другу. С той разницей, что тогда он, хоть и с налетом превосходства, все же искренне пытался вразумить и наставить на путь истинный. Теперь же над ним откровенно насмехались и мстили за то глупое высокомерие. В довершении Гай прозрачно намекнул, что даже при всем желании ему вряд ли удастся превратить приятеля в галантного кавалера. Наука страсти нежной трудно давалась господину доктору в молодости, а сейчас даже и рассчитывать не на что.
- Лучше уж, старина, продолжай ставить клистиры! Кстати, часть вырученных от этого занятия денег можно потратить на продажную любовь. А дорогу в нужные заведения отыщешь без чьей-либо помощи.
Возвращаясь домой, Сильверст затравленно вжимал голову в плечи. Был солнечный праздничный день. Навстречу попадались кампании подвыпивших гуляк, веселые стайки девушек, счастливые семейные пары. Казалось, что все с удивлением смотрят вслед одиноко бредущему человеку в затянутом на все пуговицы сюртуке.
Переходя речку, он надолго задержался на мосту. Облокотившись на деревянные перила, вспоминал, как, на исходе медового месяца, они с Элизой, обнявшись, сидели на берегу. Рядом в маленькой заводи качались кувшинки, чуть дальше по главному руслу проплывали утки с выводками птенцов. А они мечтали о том, что тоже родят много детей и жить будут долго и счастливо.
Поле бегства супруги дом погрузился в ледяной ад. Теперь, из холодного плена одиночества скандалы и короткие перемирия последних дней виделись уже, как потерянное счастье. Ловя на себе сочувственные взгляды пациентов, Сильверст продолжал выполнять свои обязанности. А вечером, возвращаясь в пустую гостиную, открывал бутылку и начинал диалог с призраками. Чаще всего навещал отец, ушедший из жизни через год поле свадьбы сына. Сурово взирая на последнего продолжателя рода, он упрекал его за слабость и желание залить горе вином. Иногда появлялась мать, такая же молодая и красивая, как в детских воспоминаниях. Она не осуждала, а просто гладило свое чадо по волосам, уже отмеченным ранними сединами. Наведывался и Гай. В своем призрачном воплощение он был еще более язвительным и надменным. Садясь напротив бывшего друга, с усмешкой читал ему проповеди о том, что в жизни всегда вознаграждается честный труд и добродетель.
А вот призрак сбежавшей супруги, почему-то долго не желал посещать семейное гнездо. Явился он только через полтора года. В тот вечер у новых соседей играли свадьбу. Нанятые музыканты старались изо всех сил, и веселые наигрыши разносились далеко по улице. Оторвав хмельную голову от стола, Сильверст прислушивался к звукам, проникавшим сквозь стены и закрытые окна. Боль одиночества мешалась со счастливыми воспоминаниями. И вдруг, когда заиграли плясовую, он вскочил и закружился по комнате. Если бы кто-то из соседей наблюдал это, то наверняка бы сочли, что доктор лишился рассудка. Уже не молодой, начинающий седеть и полнеть мужчина, выделывая коленца, вел в танце воображаемую партнершу. Стороннему наблюдателю показалось бы, что руки безумца сжимают воздух. Зато он, как наяву, видел свою Элизу! Прорисованная тонкими огненными штрихами, она кружилась в его руках, и радостно смеялась, над тем, что неуклюжий муженек превратился в лихого плясуна.
Когда последние аккорды утонули в пьяных криках гостей, Сильверст, сотрясаясь в рыданиях, упал на пол. А через несколько дней пришло страшное известие. Доктор из соседнего городка сообщил, что ему пришлось осматривать тело утопленницы, в которой он опознал жену своего коллеги. Случилось это на берегу той самой реки, примерно в двадцати верстах от места, где Сильверст и Элиза когда-то любовались на проплывающих уток и мечтали о долгой и счастливой жизни...

 Миранда закончила играть, и передала лютню подруге. Пальцы Изабель ловко побежали по струнам. Сильверст узнал мелодию. Под этот веселый мотив он танцевал тогда с призрачным воплощением Элизы. Словно сквозь прорванную плотину, хлынули давно забытые чувства. А когда они встретились взглядом с Мирандой, в сумеречном полумраке словно проскочила молния. Оглушенный ее разрядом, Сильверст пошел к женщине, протягивая руку. В тот момент он почти не думал о том, как комично выглядит бородатый отшельник в рабочей одежде монаха, приглашающий на танец светскую даму.
- Остановись! - еще пытался кричать разум. Но Сильверст уже представлял, как бешено закружит партнершу по скрипящему дощатому полу, и ничто не могло его удержать.
Миранда посмотрела на него с веселым удивлением. После недолгого замешательства, подобрала край юбки и протянула навстречу свои тонкие изящные пальцы. Но вдруг она с визгом отдернула ладонь. Послышался удар каблука и истеричный женский крик.
- Прочь от меня, гадость!
В первый миг Сильверст принял это на свой счет. Но потом увидел на полу окровавленный комочек и понял, что произошло. Его приятель мышонок решил полакомиться остатками праздничного обеда и, на свою беду, по дороге наткнулся на каблук Миранды. Продолжая кричать, женщина отпрыгнула к стене, а ее подруга, увидев, что произошло, со слезами запричитала:
- Бедняжка! Зачем ты ее напугал!
В ее голосе слышалась неподдельная жалость. Гай, изображая галантного кавалера, принялся успокаивать обеих дам, а Сильверст, молча, собрал в тряпку все, что осталось от его серого друга, и вышел за дверь. Оставив раздавленное тельце в траве, он прислонился к дверному косяку и долго смотрел на закат. Из дома доносились громкие голоса. Миранда кричала, что не собирается оставаться в этой убогой лачуге ни одно лишней минуты. Изабель, не стесняясь в выражениях, называла ее истеричкой и дурой. Гай убеждал, что дорога по темноте может оказаться опасной, к тому же они не допили целую бутылку вина. Намекал он и на какой-то спор, который Миранда еще может выиграть. Наконец, ссора утихла. Раздраженные голоса сменил звон кубков. Гай произнес витиеватый тост о женских прелестях. Язык его уже слегка заплетался.
Выждав небольшую паузу, Сильверст вернулся, достал и расстелил на полу две медвежьи шкуры. Эти нехарактерные для жилища отшельника предметы достались в подарок от одного из гостей, как благодарность за излечение. Зимой Сильверст прикрывался ими в самые морозные ночи.
- Если решите остаться, это все, что могу предложить - сухо сообщил он, и снова вышел из дома.
Наваждение, в плену которого он пребывал, окончательно развеялось. Полной грудью вздохнув прохладный вечерний воздух, Сильверст посмотрел на быстро темнеющее небо, потом на траву, где оставил своего приятеля мышонка. И вдруг в голову пришла крамольная мысль:
«Уже не в первый раз судьба жестокой дланью направляет тебя. Но самому достаются лишь муки душевные, а те, кто хоть как-то тебе дорог, гибнут. Не слишком ли велика цена, за твое спасение?»
Кинув в кормушку для коз сено, он остатками теплой воды полил огород. К тому времени солнце успело скрыться, и на небе догорала тонкая полоса заката. Живя в гармонии с природой, Сильверст подчинил свой распорядок солнечному циклу и сейчас не собирался изменять привычкам. Отправившись на сеновал, он устало опустился на мягкое травяное ложе. Некоторое время прислушивался к доносящимся из дома голосам, но потом неожиданно быстро уснул.
Пробуждение было неожиданным, словно в спящем сознании сработал сигнал тревоги. Встрепенувшись ото сна, он сначала подумал, что наступило утро. Но это было ошибкой. Войдя в полную силу, владычица ночи, почти как днем, освещала поляну.
«Полнолуние! Твой обманчивый свет рождает искушение, путает мысли, подвергает сомнению все, что казалось простым и понятным».
В памяти встали события прошедшего дня:
«Хорошим посмешищем ты бы предстал, не помешай тому бедняга- мышонок! Гай наверняка бы повеселился от души, а потом история о "танцующем отшельнике" стала достоянием светских гостиных».
Напрасно Сильверст пытался убедить себя, что ему безразлично мнение людей. Привыкший к самоанализу разум заставлял смотреть в глаза правде и стремился расставить по полочкам чувства и истинные мотивы.
«Не сумел ты еще окончательно порвать с этим миром! Тлеет еще не астраченный огонь желаний. Этим вечером он чуть было не вырвался из-под пепла. Но хорошо это или плохо?»
С точки зрения менестреля, который несколько столетий назад сам обратился в пепел, все шло согласно человеческой природе, и не должно было ограничиться танцем.
«Одна ночь страсти, стоит вечность покоя!»
Но что дальше? Он бы славно повеселил своего бывшего дружка, дал хорошей повод злословию и насмешкам. Миранда прикрепила бы к статусу светской львицы титул "покорительницы святош". А что бы досталось ему? Воспоминание, которое превратит жизнь из отшельничества в заточение?
«Будешь прятать глаза от мирян, которые решат посетить твою келью? А, может, вернешься обратно в город, предав мысли и чувства, с которыми пришел сюда».

...После страшного известия, Элиза стала являться к нему во сне и почему-то в арестантской робе. Устремив на мужа печальный взгляд, она, словно, просила о чем-то. Это случалось почти каждую ночь, пока Сильверст, наконец, понял, о чем молит ее душа, и куда судьба его направляет.
Ближайший монастырь стоял в нескольких верстах от города. Его настоятель совсем не походил на сложившийся в сознании мирян образ монаха. Маленький жилистый старичок казался необычайно подвижным и излучал деятельную энергию. Взгляд был веселым и даже лукавым. Правда, выслушав просителя, он сразу стал серьезным и долго в задумчивости теребил бороду. Наконец, сказал, что постриг пока не разрешит, но на отшельничество благословляет. Поле чего и началась новая жизнь, в которую Сильверст пришел, чтобы в трудах и молитвах искупить как свои, так и ее грехи. А после первых самых тяжелых месяцев Элиза снова пришла к нему во сне, но уже улыбающаяся, в легком летнем платье...

Услышав шорох шагов, Сиверст вскочил со своего ложа. Ему показалось, что он видит Миранду.
«Все-таки решила выиграть спор!»
Но спустя мгновение обманчивый лунный свет трансформировал женскую фигуру в мужскую. Кто-то неизвестный прокрался вдоль стены загона, свернул к дому, огляделся по сторонам и нырнул в кусты на склоне. Немного выждав, Сильверст последовал за ним. Там, где со склона открывался вид на дно оврага, он снова увидел незнакомца. Утопая по пояс в серебрящейся под лунным светом траве, тот двигался к ручью, а вдоль тропинки вытянулось нечто похожее на гигантского змея. Достигнув головы чудовища, незнакомец остановился, послышались голоса, и змей медленно двинулось в сторону дома отшельника. Теперь Сильверст уже мог различить отдельные человеческие фигуры и слышал звуки, похожие на звон металла. В голове молнией пронеслось:
«Авгуры! Разведчик доложил, что здесь безопасно, и через минуту они будут уже около дома».
От гостей Сильверст не раз слышал, что разбитые королевскими войсками повстанцы все еще прячутся в окрестных лесах. По-видимому, один из таких отрядов набрел на его жилище.
Уже через мгновение, задыхаясь от быстрого бега, Сильверст ворвался в келью. Крик его остался без ответа. Пытаясь разглядеть в темноте спящих гостей, он обошел в комнату, потом на ощупь добрался до стола и зажег свечу.
Никого не было! Шкуры лежали на полу, там, где он их оставил.
«Слава Господу! Они решили уехать».
И вдруг в освещенном полукруге, смешно дергая носом, появился его серый приятель. Сильверст узнал его по крошечной проплешине над левым ухом.
«Ты жив! Она раздавила кого-то из твоих сородичей. А может все это просто привиделось?»
Только сейчас Сильверст заметил, что на столе не осталось ни одной крошки от вчерашнего пира. Возможно, светские дамы, повинуясь женскому инстинкту, навели порядок.
«А может быть, ему действительно привиделись эти гости?»
Больше он ничего не успел подумать. Дверь отворилась от грубого толчка и веселый злой голос крикнул:
- Принимай гостей, святой отец!
В келью тут же набилось около десяти человек. Вместе с сырым воздухом ночи они принесли с собой острый запах табака и пота. На лицах, как сначала показалось отшельнику, лежала печать звероподобия и уродства. Словно ожили картины старых мастеров, изображающие разгулявшиеся силы ада. Отличался от прочих только главарь шайки. По его облику и манерам чувствовалось, что этот человек когда-то получил неплохое воспитание. В голосе даже проскальзывала учтивость:
- Прошу прошения за поздний визит. Но мы наслышаны о твоем врачебном искусстве, а у нас раненный.
Расступившись, непрошенные гости пропустили вперед носилки, на которых лежал молодой парень. Еще совсем юное безусое лицо было искажено болью. Следом в келью ввалился испачканный грязью толстый человек с багровым мясистым лицом. Обойдя раненного, он обратился к командиру.
- Нам повезло, Гай! У святоши тут целое стадо козлов. Хоть сегодня пожрем по-человечески!
Сильверст даже вздрогнул, узнав, что главаря повстанцев зовут так же, как и его бывшего друга. Чуть позже, до него дошел смысл сказанного.
«Они сейчас зарежут твоих питомцев! Господи, почему же ты допускаешь это взаимное пожирание в твоем мире!»
Уже ни на что не надеясь, он посмотрел на главаря повстанцев. А тот, после короткого раздумья, обратился к краснолицему с иронией, напомнившей другого Гая.
- А ты подтяни ремнем брюхо, Тиль. Говорят, помогает от голода лучше парной козлятины. А нет, так я найду другое средство.
Подкрепляя свои слова, он хлопнул по поясу, на котором висел внушительного вида тесак. Буркнув что-то злобное, краснолицый отошел назад. Сильверст посмотрел с благодарностью на спасителя. Он чувствовал, что этот человек тоже ходит сейчас по острию ножа, одной своей волей удерживая в повиновении не признающую законов толпу. Традиционно, последователи Авги Неистового выступали за всеобщую справедливость. Но, по странному закону мироустройства, движение это очень часто привлекало в свои ряды отпетых негодяев.
- Помоги же этому парню! - уже требовательно произнес Гай.
Мрачно оглядев столпившихся людей, Сильверст потребовал, чтобы они вышли за дверь, оставив двух помощников. Звероподобные громилы с неожиданным смирением подчинились его приказу. По указанию главаря остались только два молодых парня, выглядевшие сообразительнее прочих. Им Сильверст велел разжечь факелы и скипятить воды. Вскоре, все было готово. Приказав помощникам крепко держать раненного, он влил в рот парня горячий отвар дурман корня и преступил к операции.
Уходя в отшельничество, Сильверст и не думал, что продолжит заниматься медицинской практикой. Но Господь распорядился иначе. Однажды, когда он вышел в соседнюю деревню обменять на хлеб лекарственные травы, его позвали в дом, где умирал от лихорадки ребенок. И, после первого спасенного пациента, по окрестным деревням прошел слух о поселившемся в лесу врачевателе. С тех пор в келье стали появляться посетители. И именно в лесном уединении с полной силой раскрылся его талант. Словно компенсируя оставленные мирские блага, обострилась интуиция, рукам пришло умение и твердость. Неспроста люди стали говорить о его святости. И на этот раз искусство не подвело отшельника. Не прошло и часа, как окровавленный кусок свинца отправился в медную тарелку, а измученный, но живой пациент заснул под действием дурмана. Из успевшей пропахнуть кровью и гноем кельи Сильверст вышел на свежий воздух. Повстанцы почтительно расступились, а их предводитель учтиво поблагодарил, и заявил, что постарается не остаться в долгу.

 Намеренно или нет, но ему действительно удалось изменить жизнь отшельника. Утром отряд растворился в окутавшем овраг тумане. Раненного оставили на попечении Сильверста, а через два дня возле дома появилась заплаканная женщина. Выглядела она чуть моложе Элизы, но оказалась, что это мать раненного парня. С согласия хозяина она осталась ухаживать за сыном, и жизнь лесного скита вскоре преобразилась.
С мягкой настойчивостью Марьяна взяла на себя не только заботу о сыне, но и хлопоты по хозяйству. Рано овдовев и рано став матерью, она не утратила ни женской красоты, ни душевного тепла. Еще внутренне сопротивляясь, Сильверст с каждым днем все сильнее увязал в мягких сетях женского обаяния. И когда они втроем, говоря о погоде, сенокосе и просто о всяких пустяках, садились за завтрак, он уже плохо представлял, что сможет теперь жить как прежде.
Видимо старик-настоятель умел заглянуть в будущее, и был прав, не благословив его на постриг. Рано еще было ему рвать все связи с этим миром!

“Наша улица” №234 (5) апрель 2019