Лана Гарон “Не стайер, или Короткое дыхание” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Лана Гарон о себе:

«Я родилась в Тбилиси в прошлом веке.
По образованию театровед, театральный критик
Окончила: актёрскую студию при Русском ТЮЗе в Тбилиси,
Московский ГИТИС - театроведческий факультет, аспирантуру -  сектор театра Института Искусствознания.
Имею много публикаций по театру.

Но рассказики и прочее писала, как говорится, «в стол».

В течение многих лет работала Руководителем литературно-драматургической части Московского драматического театра им. К.С. Станиславского
С 2013 года - Заведующая литературно-драматургической части Московского драматического театра «Бенефис».

Публикации: в книгах: “О Володине. Первые воспоминания”, “Русский актёр Ножери Чонишвили”,  “Олег Ефремов. О театре и о себе”, “Чеховиана”;  а также - в журналах: “Театр”, “Театральная жизнь”, “Петербургский театральный журнал”, “Драматург”,  “Русский клуб”, “Страстной бульвар, 10” и др.

В 2002 году неожиданно увлеклась живописью, графикой и поделками. -  Персональная выставка в Московском Доме-музее А.П.Чехова (2008г.).
В 2008 г. издана книга-альбом репродукций “Мимолётности” - живопись, графика, фотографии.

Имею награды».

вернуться
на главную
страницу

Лана Гарон

НЕ СТАЙЕР, ИЛИ КОРОТКОЕ ДЫХАНИЕ

рассказ

И вот он очнулся. И открыл глаза. И был ослеплён белизной. Что-то огромное белоснежное быстро спустилось на него и накрыло всего целиком.
- Это - птица. Это - жар-птица, - подумал он. - Только почему она такая белая?..
Когда он снова пришёл в себя, он увидел высокий белый потолок, кусочек светлого, почти белого, неба в окне и вспомнил, что он в больнице.

И вот я очнулся. И открыл глаза. И был ослеплён белизной. Что-то огромное белоснежное быстро спустилось на меня и накрыло всего целиком.
- Это - птица. Это - жар-птица, - подумал я. - Только почему она такая белая?..
Когда я снова пришёл в себя, я увидел высокий белый потолок, кусочек светлого, почти белого, неба в окне и вспомнил, что я в больнице.

- Я как-то лежал в Мандрыко. Там очень хорошо было. И кормили вкусно… - неожиданно раздалось с соседней койки.
- А что такое “мандрыко”? - спросил я в недоумении.
- Ну, вы даёте! Он не знает Мандрыко! Это - генеральский госпиталь! Скорее, курорт, чем больница! Там шикарно! Там воздух! Там птицы поют! Прямо как в раю!

…Рай наступал летом, когда меня с бабушкой отправляли на дачу в Манглиси. Мы жили там на пасеке, у дальних родственников Кракосевичей.
В воздухе стоял гул. Стрекотали кузнечики. Жужжали пчёлы и шмели. От птиц звенело в ушах… петухи горланили, как сумасшедшие… бесшумно летали шёлковые бабочки…
По утрам мне давали к чаю аккуратный ломтик белого хлеба с маслом, сверху покрытый мёдом... мёд стекал липкой жёлтой струйкой, и бабуля серебряной ложечкой ловко скручивала эту струйку...  
… Манглиси славился своими сосновыми рощами… селение опоясывала горная речка Алгетка, а через всё селение протекали две речонки… местные жители называли их Большой речкой и речкой Говнючкой.
…речонки мелкие… дно, отшлифованное горными потоками, покрыто гладкими каменными голышами и плитами почти белого цвета…вода едва доходит до щиколоток - здесь не опасно, и бабушка легко отпускает меня играть с манглисскими мальчишками.
Мы орём, хохочем, шлёпаем пятками по воде, солнечные брызги летят во все стороны! Лодочки, вырезанные из стволов подсолнухов, скачут вниз по мокрым камням…У нас целая флотилия таких лодок. Я изображаю Петра Первого… Я видел его в кино!

- Я вижу, мы проснулись? - Это склонилась со шприцем в руке сестричка Верочка. - И как мы себя чувствуем? Как наши дела?
- Мы с вами, Верочка? Хорошо. Наши дела в порядке. Особенно, ваши.

…мне показалось тогда, что я увидел мою покойную маму...
Маленькая изящная женщина с пляжной сумкой через плечо сбегала по тропинке к кассам на причале Симеиза. Издали сходство было невероятное. С колотящимся сердцем и чуть прищурив глаза, чтобы усилить иллюзию, я следил за её лёгкими стремительными движениями…
Она исчезла за большим деревом, но через мгновение светлое салатовое платье мелькнуло между камнями, и я снова увидел её, уже возле пароходных касс. Впечатление было настолько ошеломительное, что я почти задохнулся.
Почему я вспоминаю тот жаркий крымский день? Почему мне хочется повторять в своей памяти это видение? Ведь это даже была не мама, а какая-то чужая женщина, очень похожая на неё издали …
Как странно, что вспоминаю я не саму маму, а это видение, почти мираж сознания…

После обхода врачей пустили посетителей.

- У Алика была дача, знаешь, где? По белорусской дороге… а Толику дали участок по Ярославке…
- … и вот они решили выменять… 83-й километр, 3-я остановка…
- … да денег-то на ремонт нужно!
- … а Нина работает, знаешь, где? Где Кузнецкий мост. Там какое-то учреждение… Вот там она и работает.

Это навещают лежачего больного жена и приехавшая из Подмосковья тётка. Привезли булочек, шумно пьют чай.

- А себе-то чего?!
- А я не хочу.
- Действительно, для больницы очень удобно чай вот в таких вот пакетиках чая.

… О смерти моего дорогого и знаменитого учителя я узнал из газет.

- Катя моя такая довольная, такая довольная из отпуска вернулась. Ну, прямо как морковка!

… в то лето Ленкина мама уехала в Прибалтику. На целых десять дней!

- … а хлеб я покупала не в булочной, а специально ездила к хлебопекарне. Чувствуешь, какой он вкусный? Совсем другой вкус. Ну, совсем другой!

…её смуглое блестящее тело билось и трепетало в моих объятьях, а потом она вдруг вся вытягивалась и замирала. “Моя золотая рыбка”, - с нежностью думал я.
Потом я спал, утомлённый любовью, и мне снилась Ленка с привкусом душистой летней ягоды.
“Митя, Митя, - хохотала-заливалась она, - это я не снилась. Это я тебя, спящего, прямо с ладошки клубникой кормила! Которую ты с рынка принёс! Ты сглатывал с ладошки, не открывая глаз! Подымите ему веки! Подымите ему веки! Митя, это был не сон!”

- Татьяна сказывала, выпили графинчик бражки…
- Сколько же ему было, когда он катавасил-то?
- Да уже около шестидесяти.
- Ой-ёй-ёй-ёй-ёй…

… За сорок перевалило! И ничего не сделано из того, что…
Логике не поддаётся!  
Хватался за всё! С одинаковым энтузиазмом. Сразу делал рывок, опережал всех. И вдруг остывал. Так же внезапно, как и загорался. Бросал. Что это было? Что это было?! Что толкало меня в разные стороны? Хотелось ухватить от жизни всё? Как та девочка из детского стишка - драмкружок, кружок по фото?! Боялся ограничить себя чем-то одним? Хотел убедиться в своей гениальности? Или убедить всех? Но как, как объяснить, почему я бросался в другую сторону, когда до вершины оставался какой-то шажок? Бо-я-я-лся! Зависел от чужого мнения. Боялся, что как раз до вершины-то и не доберусь! И тогда все (все!) увидят, что не такой уж я и талантливый…   
А может, не было настоящего призвания? Так, дилетант?!  

- … а чего ты ей не скажешь?
- Да потому что трус! Я даже с оружием отступать буду! До самой до Москвы!

Как будто меня не хватало. Да, меня не хватало на длинную дистанцию. Рыжий Сенька шутил: “Да-а, ты не стайер. У тебя просто короткое дыхание”!  
Шёл на золотую медаль…в десятом вдруг увлёкся рисованием, живописью. Дом превратил в мастерскую художника… Дважды выставляли - от школы и от города. Оба раза - первое место.
Школу окончил кое-как. Зато впереди ожидалась богатая событиями жизнь художника. Все об этом говорили, поздравляли родителей, сокрушались, что у других всё неясно и по-другому...

- К гробику багажник не прицепишь!
- Вот именно. Не прицепишь.

…неожиданно остыл и к живописи. Мольберт до сих пор где-то на антресолях пылится…
Пошёл в театральную студию при театре. Приняли сразу. К моему изумлению. Да и все тогда изумились! Переиграл всех мальчиков и принцев, всех благородных разбойников и молодых героев в разных пьесах. Поклонницы писали восторженные письма, влюблялись, с цветами ждали у служебного входа, присылали подарки. А как в театре со мной носились!..
Ушёл! На завод. Рабочим. Изобрёл усовершенствование для одной линии, получил огромную по тем временам премию…
Тогда… да, именно тогда… написал свой первый рассказик.

- Ему 89 лет. Он вегетарианец. И он… совершенно безвреден.

Он никогда не мог остановиться на чём-то одном…
С ума сошёл! Писатель сраный, о себе уже в третьем лице думаю! Ну и пусть. Так даже удобнее.
…на чём-то одном… он словно боялся лишить себя других возможностей. Пугало именно это. Всегда было чувство, что где-то происходит жизнь более интересная, более важная и необходимая…

- … постели-то у нас коммунальные, мы замки повесили и поехали хлопотать. И он сошёлся жить с новой мачехой.
А первая мачеха из ревности пошла работать в баню. Банщицей! Видать на что-то рассчитывала.
- Ох, ты, господи!
- Да-а-а. А ведь как случилось: и у матери, и у первой мачехи рак случился. В одной палате они так и лежали рядом. Так и поумирали друг за дружкой… 

…всегда тянуло в другую сторону. Больше всего на свете боялся прочности, врастания… Раз и навсегда. На всю жизнь. Это казалось самым страшным. Чем бы ни занимался, всегда боялся пропустить что-то самое-самое…Что? Что я мог пропустить?! Что было важнее самой жизни?!

- Ну, я и разлюбила его. Он для меня теперь безрезультатный.
- Безразличный?
- Ну, да. Безразличный. Ну, совсем - совсем! - безразличный. Безрезультатный!

… вечером приходил в актёрскую студию… никак не мог погрузиться в занятия с головой, с тем увлечением, как другие студийцы. Не дорожил своим “творческим состоянием”, не “растил” в себе образ, а находился мыслями где-то совсем в другом месте и потому не был “зажатым”, был свободным и лёгким, чего с таким трудом добивались педагоги от других ребят. “Природная органичность“, - говорили о нём. Но его мысли были в это время далеко, чаще всего они крутились в театре, где шёл в это время вечерний спектакль…я чувствовал запах грима и клея, слышал слова, интонации, ответные реплики, движение зала… волновался…
15-ти минутный перерыв между занятиями. Я несусь вверх по лесенке так, что выскакивает сердце, потом по коридорчику, снова по лесенке и, наконец, оказываюсь у верхнего окошечка, откуда актёры могли наблюдать ход спектакля. На миг забываю обо всём на свете, но тут же возникает беспокойство: где-то идёт другая жизнь. Главная. Настоящая!.. И так почти всегда… во всём…
Он был как поплавок. Он не мог погружаться!
Я был как поплавок, я не мог погружаться.  

- Последний анекдот слышал?..

…где бы я не находился, мне всегда казалось, что где-то рядом…

- …надо же! Ха-ха-ха…

… и при этом - абсолютный тюфяк! Выдавал свою мягкотелость и отсутствие характера за деликатность. Никогда не умел сказать прямо в лицо человеку, что думаю о нём. Особенно обидно, когда передо мной был негодяй или мошенник…
…вся в бриллиантах красавица-азербайджанка расписывала достоинства своей “старинной” мебели. Мебель была никакая не антикварная, а сделанная на обычной фабрике в 50-е годы. Я сразу понял это, но почему-то было неловко уличить её в плутовстве, я улыбался, делал вид…
... и вот уже вёз домой все эти ненужные мне стулья, пуфики, диванчик, столик…только бы поскорее убраться отсюда! Не видеть эти золотые зубы, а главное - чтобы она как-нибудь не догадалась, что я понимаю её хитрость и не верю ей…  

…встречаются двое. “Привет, как живёшь?” “Как в гареме”. “Это как?” “Знаешь, что вые…т, но не знаешь, когда”.
- Ха-ха-ха… Вот именно. Только не знаешь, когда.

Из коридора раздалось громыхание тележки, дверь приоткрылась, в щель просунулась голова, прокричавшая зычным голосом: “Обед! Обед! Ходячие в столовую!”

Есть не хотелось, но я всё-таки поел и как-то незаметно для себя заснул. Мне снились разбросанные грудой и по отдельности крупные зелёные аппетитные яблоки. Какой-то воришка подбирает их, бежит с ними вверх по улице и складывает под деревом, чтобы потом унести. Я наблюдаю и, радуясь своему простодушному лукавству, забираю припрятанные им яблоки и приношу их в какой-то дом, где много людей, моих друзей. Мы хохочем и потешаемся над незадачливым воришкой.

- А чего это вы птиц приваживаете, а?! Окно открыли, разложили тут крошек… Насрут, нагадят, а я убирай?! - кричала пожилая санитарка, протирая щёткой пол в палате.
- Да мы сами за ними убираем. Разве не видите, ни одной говяшки!
- Ни одной. Потому что меня боятся.

... какая-то часть его существа почти всегда была свободна от той сиюминутной деятельности, которой он занимался…я ничему и никому никогда не принадлежал полностью, целиком…

- Мне хочется лечь и лежать, лежать… как в блокаду.
- Да-а… Лежание - это лечебность.
- Ничего-ничего… Может, ещё всё кончится ничего себе…

… о чём я? Да, вот… поэтому даже Ленка вдруг начинала ревновать и подозревать в измене…

- Мы уже закатали десять банок помидоров и двенадцать банок огурцов.
- У вас что, своя дача?
- Где там! Просто правление выделило землю под огороды. Бывшая колхозная земля. Но: только под огороды! Домики ставить нельзя.

И что я сегодня всё время Ленку вспоминаю?!

- А Надя говорит: “Дедуля, мне так нравится с тобой ходить поросят кормить!”

 … всю ночь мы любили друг друга…

… утром Ленке надо было на вокзал, встречать маму с курорта. Я проводил её до перрона и потом в течение нескольких часов потерянно мотался по пыльному летнему городу, не зная, чем заняться без неё…
Наконец, позвонил ей. “Я люблю тебя”, - сказал я самое главное. ”Да, спасибо, - ответила Ленка вежливым тоном. Мама очень довольна отдыхом. Она сильно загорела”. Понятно: мать была рядом, - поговорить не получится. И я стал шептать ей в трубку всякие нежности, а в ответ получал что-то про хорошую погоду, тёплое море и воспитанных латышей.
“Ленка, Ленка моя! Я люблю тебя! Я тебя чувствую! - шептал я. - Я ведь слышу всё, что ты хочешь мне сказать. Я слышу всё. Всё, что ты говоришь мне сейчас на самом деле!”
После минутной заминки она вдруг выкрикнула звенящим голосом: ”Да! Да!” и бросила трубку.
Помню, меня пронзила мысль о нашей неразрывной связи и о моей зависимости от неё.
Дома я свалился и проспал больше суток.
Через день я уехал. На Север, романтик грёбаный! Писать свой “главный роман”. В деревню, где мне “никто не будет мешать”. Ленке оставил записку, что освобождаю её от себя, и чтоб она меня не искала.

- А ты на море бывал?
- Конечно. Много раз. А вы?
- А я ни разу. Никогда море не видел! Учитель географии в Белоруссии, что мог я в советское время?! А теперь и подавно - пенсионер! Теперь так, доживание.

…волшебная ленкина лёгкость, почти воздушность… непредсказуемые и стремительные её движения…

- В те годы как же было тяжело жить - за колоски сажали! А я целую буханку уволок, своих накормить хотел.
Дядя Стёпа мне говорит, как случилось?  Я: “Так, мол, и так. Иди к отцу! ”. Отец пошёл к Галкину, начальнику. Пригрозил, что, мол, не одна ведь моя девчонка скрала!.. Да и в первый раз-то.
- А других по скольку раз прощали!..

… я встретил её случайно, когда на два дня прилетел для встречи с читателями в центральной библиотеке.
Она была так же хороша. Только я сразу заметил перемену. В ней появился покой завершённости. Казалось, сам воздух завис над нею, а время остановилось.
Она была замужем. Удачно. Имела дочку. Мама умерла почти пять лет назад. Держалась она просто и естественно. Я сказал, что я дурак, что всегда… всегда… всегда… и не стал врать дальше: ни одна эмоция не шелохнулась во мне. Я даже сам удивился.
“Не надо, Митя. Я уже пережила это и ни в чём тебя не виню. Я знаю, как это случилось с тобой тогда. Ты просто испугался”.

- На эту процедуру в процедурном кабинете целое столпотворение! Прямо взятие Исмаила.

… О чём я? Ах, да, о детстве…
В каком классе это было? В четвёртом? В пятом?
… сентябрь… жарко, как летом. Запах свежего дерева смешивается с запахом масляной краски…класс залит потоками солнца…на парте солнечное пятно с продольными тенями от оконной рамы… Прямо передо мной на стене фотомонтаж “Фестиваль юных талантов”, в центре - девочка с огромным белым бантом…учителя с цветами…  
Шёл урок, но я не слушал. Я смотрел на эту девочку. Мною владело странное состояние, которого я никогда раньше не испытывал… какого-то неизъяснимо сладостного ощущения счастья… Я подумал, что должен навсегда запомнить этот момент. Я дал себе такое задание!
И с тех пор… всю жизнь… Стоит мне только захотеть, и картинка возникает перед глазами… потоки солнца… пятно на парте, пересечённое тенями… девочка с белым бантом на светлой головке…необыкновенное ощущение счастья…

- Сосед, а у вас бывает, что тянет не только левую руку, но и левую ногу? - донеслось до меня из угла.
- Нет. У меня вообще ничего не тянет, - огрызнулся я.  

Он сбил меня!

- Надо же, сколько вариантов стенокардии, будь она неладна! - начиная долгий разговор, продолжил новенький. - Вот в прошлом году я лежал с человеком, у которого вместо левой стороны болела правая. Ну, вообще! И, что самое интересное, врачи говорили, что и так может быть. Видите ли, боль, оказывается, может отдаваться, где угодно. Взять хотя бы аппендицит…

Я прикрыл глаза. Тусклый размеренный голос, рассуждающий о болезнях, отодвинулся куда-то в сторону. Я слышал его, я даже отвечал, переспрашивал, изумлялся. Я вроде и участвовал в разговоре, но другая часть моего сознания продолжала раскопки в залежах памяти. Мне словно нужно было откопать что-то самое-самое…И это было приятно. Такой кайф под чужой баюкающий голос…

…я стою на стуле. На мне нарядный костюмчик, под воротничком бант в крупный горох. Я выступаю! Слегка робея, “с выражением” (как учила мама) читаю стихи перед гостями.

Вырывается мой мячик!
Так и скачет, так и скачет,
Так и хочет убежать!
Невозможно удержать!

Успех оглушительный. Меня снимают со стула, целуют, тискают, подкидывают к потолку… Я очень доволен, но хмурюсь и капризничаю.
“Прирождённый артист!” - говорят счастливой маме.
Сколько мне? Три? Четыре?..

… как чудно и как давно это было…

Я силился что-то вспомнить. Что-то давно забытое, но очень приятное и словно совершенно необходимое мне сейчас. Вот, казалось, ещё мгновение, и я что-то вспомню… Какая-то мысль хотела продраться сквозь это моё странное беспамятство.

- Доктора! Доктора! - истошно орал кто-то над самым ухом и мешал мне.

…неожиданно прямо в воздухе я увидел мамино лицо. Оно то приближалось, то удалялось. Кажется, в кино такой эффект называется зумом. Мама серьёзно и строго смотрела на меня, и я почти испугался. И тогда, - видимо, чтобы успокоить меня,- она вдруг радостно рассмеялась.

Каким-то дальним слухом я услышал, как сестричка Верочка прошептала: “Умер! Господи, как жалко! Ведь ещё молодой!”
Я не только услышал, но я успел и понять смысл сказанного. Но почему-то это не взволновало и не испугало меня.
- Короткое дыхание,- мысленно пошутил я с Верочкой и улыбнулся ей.

Каким-то, совсем уже последним, самым дальним слухом он услышал, как сестричка Верочка сокрушённо прошептала: “Умер. Господи, как жалко. Ведь ещё молодой”.
Он не только услышал, но успел и понять смысл сказанного. Но почему-то это не взволновало и не испугало его.
- Короткое дыхание, - мысленно пошутил он с Верочкой. И ему показалось, что он улыбается.

"Наша улица” №235 (6) июнь 2019