Юрий Кувалдин "Это не научно" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ЭТО НЕ НАУЧНО

рассказ

 
На кафедре Сушкевич сразу притормозил Расстегаева сборником Юнга и, прошелестев страницами, стал цитировать: «Наблюдая за течением человеческой жизни, мы замечаем, что судьба одного человека более обусловлена объектами его интереса,  тогда как судьба другого более  обусловлена   его  собственной  внутренней  жизнью,  его  собственным субъектом. И так как мы все, в известной степени, отклоняемся в ту или иную сторону, то мы естественным образом всегда склонны понимать все в смысле своего собственного типа…» и так далее.
На что Расстегаев тут же выдал свой текст:
- В самом себе психическое изменение не замечаешь, только в других и, главным образом, физического порядка, дергается щека, постоянно подмигивает один глаз, но невозможно было заподозрить самого себя в отклонениях, тут, конечно, нерешительный выбор вариантов, но стремление понять их не возникает, потому что ты сам такой какой есть, это вроде обхода неприятных мыслей, которые ты компенсировал приятными, при этом ощущая неискренность перед самим собой, а в сторону мглы захлестывающие мысли тут же переделывались на ободряющие, и это неустойчивое состояние есть следствие былых очертаний сомнений.
Сушкевич вскидывал руки и восклицал:
- Это не научно!
Расстегаев не обижался, говоря:
- Чем дальше от канцелярии, тем шире шаг…
Внимательнейшим образом вглядываясь в глаза Расстегаева, Сушкевич нашёл нужное в книге и парировал:
- Я давненько подозревал тебя в шизофрении… - и наукообразил: - «На основании опыта мы знаем прежде всего, что сознательные содержания, утрачивая свою энергетическую ценность, могут становиться бессознательными. Это нормальный процесс забывания...»
Но вольного художника Расстегаева не так-то просто было смутить. Набрав побольше воздуха в лёгкие, он произнёс на одном дыхании:
- Старая истина гласит о том, что неравнодушная к творчеству натура в самом безрадостном быте найдёт зажженными в тумане души, открытыми к восприятию небесных сигналов вдохновения, хотя паутина, опутывающая эту душу не даёт ей вырваться из плена, душа горит, а тело стынет, вот противоречие жизни, вот та безысходность, оправдывающая встревоженный взгляд, призывающий выпутаться из паучьего плена, чтобы чувствующая прекрасное душа одержала победу, а не огорчилась, сдавшись на милость родным, близким и штатному расписанию государства.
Сушкевич при этом рассмеялся.
- Слушай, а чего ты делаешь в институте? Так ты диссертацию никогда не напишешь.
- А я к вам приглядываюсь… Вы для меня как будущие персонажи романа…
- Старик, ты чего, роман строгаешь? - спросил Сушкевич.
- Пилю… - усмехнулся Расстегаев.
- Нейротизм… - сказал Сушкевич.
- Ты ещё скажи: «роль генотипа»…
- И скажу, - подхватил Сушкевич, - поскольку активационные характеристики деятельности являются наиболее стабильными в плане возрастной динамики генотип-средовых влияний, иначе говоря, внтуриуровневые и межуровневые связи свойств в интегральной индивидуальности выявляют факторы наследуемости во взаимосвязях…
Они стояли у окна и смотрели на проспект, набитый под завязку машинами…
Расстегаев достал из тесного кармана джинсов пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, закурил, после чего заговорил:
- Глубокие мысли… Виделись скворцы с дроздами, поговорили о воробьях, что произошло за текущий день, ворона намекнула на бестактность соловьёв, перебивающих трелями их актуальный разговор, придала при этом вид хозяйки на скамейке у подъезда, небо изобразило весенний день, солнце немного замешкалось, но затем пролилось искристым дождём, чайка задержала внимание утки на минуту, чтобы дальше шлёпать плюсной по аллее, переваливаясь с боку на бок между скворцами, воробьями, дроздами, воронами, и по всему было видно, что их головы содержали глубокие мысли.
Сушкевичу было лет тридцать пять, но он уже был лыс и для солидности отпустил черную бородку.
- В целом, - произнёс он, - взаимосвязи личностных свойств находится в большей степени под влиянием взаимодействия факторов генотипа и среды. Роль генетического фактора в связях свойств преимущественно характеризует отношения между «нейротизмом» и «экстраверсией», что связано с тем, что они сочетают в себе базовые характеристики как личностного, так и психодинамического уровня…
Расстегаеву вообще было слегка за окончание университета, то есть лет двадцать пять, он изредка проводил пятернёй по спадающей на лоб пряди вьющихся волос.
Затянувшись и пустив струю дыма прямо в лысину Сушкевича, который был ниже Расстегаева на голову, сказал:
- Когда начинаешь после хорошего выискивать нечто другое, то впадаешь в состояние глубокого сомнения, словно всё твоё существо только что пробуждено и не знает ровно ничего, и всё как-то совершается мимоходом, сменяются одно за другим реальные впечатления, но всё не то, и эти различия доказывают, что отрезок нашей жизни всегда сомнителен, если он только в устных мыслях и беспредметных мечтах, а не превращён мастером навечно в музыкальные фразы книги.
Но Сушкевича дым не смущал, он сам, как дым, выходил из книги звуками, при этом сильно артикулируя губами:
- «Диотима говорит Сократу в беседе о "прекрасном": "Прекрасное представится ему не в виде лица, руки или чего-либо  иного, причастного  к  телу;  прекрасное не  есть  ни  понятийное выражение, ни познание;  оно вообще не  заключается  ни  в чем  другом, ни в единичной вещи,  ни на земле, ни на небе, ни где-либо в пространстве; оно  - само по  себе, для себя и тождественно с самим собой; оно вечно, неизмеряемо и равно себе; все же проявления прекрасного причастны к нему лишь постольку, поскольку  от возникновения и уничтожения их оно  само не  увеличивается, не уменьшается, и вообще ничего не претерпевает"…»
Расстегаев мгновенно настроился на волну:
- Серьезное искусство проскакивает мимо населения почти так же незаметно, как орбитальное вращение ещё не открытой планеты вокруг неизвестного солнца, и не числится ни в каких справочниках, но передовой художественный отряд, составляющий одну тысячную процента от всего этого населения, только и живет в высших мирах, которые опасны для народа своей кажущейся непонятностью и ненужностью, что самолично слышу всю жизнь со всех сторон от народа: «Нам этого не нужно!», более верного взгляда на высокое искусство трудно представить, и я испытываю двойное удовольствие от этого мнения народа: уклоняюсь от него, и создаю всё более сложные произведения.
- Вот именно! - вскричал Сушкевич.
Расстегаев ответствовал, как говорили в осьнадцатом веке:
- Одно кончилось, другое началось, и так всегда без остановки для максимального понимания существования, о котором сообщалось живущими только здесь и сейчас, а не на постоянном колесе вечности, что все предшествующие эпохи были лишь подготовкой для их бессменного правления, остаются как и все тела за горизонтом безвестности, ибо история обретает настоящую жизнь в великих произведениях художественной литературы, включая Библию и «Чевенгур».
Вооруженный тяжёлой артиллерией Юнга, Сушкевич зачитал кусок:
- «Рост культуры состоит, как мы знаем, в прогрессирующем обуздании животного начала в человеке. Это процесс одомашнивания, который не может осуществляться без протеста со стороны животной природы, жаждущей свободы. Время от времени втягивающиеся во власть культуры шеренги человечества охватывают волны безумства и неистовства. Античность пережила это в дионисийских оргиях, докатившихся с Востока, которые стали существенной и характерной составной частью классической культуры. Дух этих оргий немало способствовал тому, что в многочисленных сектах и философских школах последнего дохристианского столетия стоический идеал развился в аскетизм и из политеистического хаоса того времени вышли аскетические религии Митры и Христа. Вторая волна дионисийской распущенности и беспутства прошла через западное человечество в эпоху Ренессанса. Трудно оценивать дух своего времени, но в последовательности революционных вопросов, возникших в последние полвека, был и «сексуальный вопрос», породивший новые виды литературы...» и так далее.
Не смущаясь авторитетов вообще и Карла Юнга в частности, Расстегаев произнёс своё:
- Контакт у меня с вдохновляющими людьми по известным причинам уже чисто виртуальный, а с теми, кого можно увидеть, ослабевает, потому что надо мной сегодня нависают великие тени прошлого, в том числе мало в чем схожие со мной, но я с ними ничего кроме вдохновения не испытываю, поскольку этим еще раз хочу сказать, что я не с теми, кто мешает моему рабочему одиночеству, но с теми бессмертными, которые не сообщаются с бестолковой реальностью.
Азартно пролистывая страницы, Сушкевич нашёл нужное, и пробарабанил громко:
- «Одна пациентка, находившаяся как раз в критической точке перелома на границе между анализом личного бессознательного и появлением содержаний коллективного бессознательного, видела следующий сон. Она собирается пересечь широкую реку. Моста нигде нет, но она находит место, где можно перейти вброд. Она уже собирается это сделать, и тут ее хватает за ногу большой краб, прежде скрытый в воде, и уже не отпускает ее. Она в ужасе просыпается...»
Расстегаеву это только и было нужно для высказывания:
- Возможны варианты, но только в пределах собственной эстетики, диктующей простоту изображения мысли достигать сложными лексическими конструкциями, добиваясь иллюзорности восприятия того, что стоит за текстом, куда сразу погружается не искушенный писательством читатель, совершенно не видящий слов, которые превращают его чтение в картины, потому что язык устроен так сложно, что текста не видят, как не видят воздуха.
Но после этого Расстегаеву пришлось внимать длинной цитате из Юнга, с надрывной хрипотцой произнесённой Сушкевичем:
- «Процесс ассимиляции бессознательного приводит к ряду весьма примечательных явлений. У одних пациентов он ведет к безошибочной и зачастую неприятной акцентуации Эго-сознания, повышенной самонадеянности; они все знают, они полностью в курсе дела относительно своего бессознательного, и они верят, что имеют абсолютно точное суждение обо всем, что исходит из глубин бессознательного. В любом случае при каждой встрече с доктором они все больше и больше воспаряют над собой. Другие, напротив, впадают в депрессию, становятся даже угнетенными содержаниями бессознательного. Уровень их самонадеянности снижается, и они с покорностью взирают на все то необычайное, что производится бессознательным. Пациенты первого вида в избытке самонадеянности берут на себя ответственность за свое бессознательное, выходящую слишком далеко за пределы разумных границ и возможностей; в то время как последние в конце концов отказываются от какой бы то ни было ответственности за себя, будучи подавлены знанием бессилия...»
Воспрянув от богоподобного текста, Расстегаев поразмышлял вслух:
- На той стороне было безлюдно, наступал вечер, то время, когда люди расходились по домам, нагулявшись днём, почти до ужина, тогда уж срочно домой, по воле оригинального наречия «домой», содержащего и место и движение, не скажешь же иди «оффисой», или пошёл «институтой», иду «заводой», спешу «редакциой», а тут «домой», можно и со звательной интонацией и, особенно, приказ детям через форточку во двор: «домой!», об этом «домой» небеса ведать не ведали, потому что они никогда не спешат домой и, тем более, в одиночку, и даже тень от них не ложится, потому что домой небеса не ходят, и все их чувства направлены на воображение.
После чего Сушкевич при поддержке Юнга не заставил себя ждать:
- «Когда мы анализируем персону, мы сбрасываем с нее саму маску и обнаруживаем, что казавшееся нам индивидуальным в своей основе является коллективным; иначе говоря, персона была лишь маской коллективного психического. По сути, персона не является чем-то «действительным»: она представляет компромисс между индивидом и обществом в споре о том, «как должен выглядеть тот или иной человек». Последний получает имя, заслуживает звание, получает должность, т. е. иными словами, является тем-то и тем-то. Конечно, в определенном смысле так оно и есть, но в отношении индивидуальности того, о ком идет речь, персона выступает в качестве вторичной действительности, оказываясь продуктом компромисса, в создании которого другие иногда принимают гораздо большее участие, чем он сам. Персона есть видимость, двумерная реальность, если давать ей название…»
Но и тут Расстегаев нашёлся:
- Неведение испытываешь каждый раз при начале нового произведения, его не было и нет, но оно начинается с положений давно известных, вот тебе бумага и карандаш, садись и пиши, не ссылаясь на эпоху, которая по мнению большинства бездарна, это только в прошлые века были титаны и памятники, а ныне сплошь крутятся под ногами мелкие людишки, но подобное свойственно всем эпохам, в которых вращался писатель, своим действием противостоящий смертному индивиду, что в конечном счете диктовал образ жизни, избавлявший от иллюзий относительно причин творческого бездействия, отчего писатель получал большее удовольствие, нежели чем от социальной беготни.
Сушкевич своими устами ответил Юнгом:
- «Такие переживания возникают во всех жизненных проявлениях и принимают самые разные формы, в частности, они возможны и в психологическом лечении. Здесь тоже речь идет о расширении личности, о принятии риска в зависимости от внешних обстоятельств или от внутреннего характера. Пример студентки, изучающей философию, показывает, в чем состоит критическое переживание в ходе лечения, - это сам перенос. Как я уже показал, пациент может бессознательно проскользнуть мимо подводного камня переноса; в этом случае он не станет переживанием и не произойдет ничего существенного…»
Глядя на книгу в руках Сушкевича, Расстегаев сказал:
- Новорожденные считают себя неподражаемыми, они суть и цель творения и то, что было до них - лишь бесполезные истории из книжек, которые читать не обязательно, а уж думать о том, будет ли что-то после новорожденных, конъюнктурный ум не собирается, поскольку постоянно умножает и складывает, покупает и продаёт, решительно отвергая всяческие философские инсинуации насчёт концов и начал, ибо новые поколения есть абсолютная точка на всём, потому что только они видят и слышат, вступают в отношения, чтобы тут же разойтись, и лишь малая частичка людей обнаруживает пристрастие к самовоспитанию, впитывая истинную образованность, доказывая непреходящесть жизни в своей книге.
Сушкевичу невольно пришлось согласиться:
- Без книги мы немтыри, никто, как некоторые наши футбольные тренеры, мычат, двух слов связать не могут, им нужно тренироваться на букваре, а не на людях…
Расстегаев отвлечённо отреагировал:
- Ещё приятней видеть день вчерашний, чем вглядываться в новый день, за спиной простёрлось всё известное, огромный мир изведан, пройден путь, для этого необходим был сильный характер, чтобы пробиваться в неизведанный новый день, о котором до вхождения в него не довелось узнать абсолютно ничего, и так всегда о предстоящих днях не ведаешь, лишь слышишь музыку движений и с некоторым опозданием вникаешь в такие сложности, когда мы ни с того ни с сего восхищаемся нюансами своего вкуса.
- Вот его-то и не хватает, - сказал Сушкевич.
Расстегаев продолжил:
- Люди, говорящие пулемётными очередями, вызывают досаду, и ещё большее огорчение возникает оттого, что они не видят себя со стороны, стараясь первенствовать везде и всюду, кичась предками, средствами связи и передвижения, белыми кроссовками (это уже - войдите!) забивая многословием публику, не давая никому вставить ни слова, поскольку никто их не научил делать паузу, держать паузу, лучше всего мхатовскую по системе Константина Сергеевича.
- О, да! - воскликнул Сушкевич.
Расстегаев продолжил:
- Холодный ветер ободряет, а солнце ослепляет взор, когда искрятся слёзы счастья от сна арктических широт, и вот случайный поворот в замысловатый переулок, где ветер с ходу умолкает под аркой стареньких ворот, в уюте древнего пространства, где городили огород и с мезонином в три окошка стоит себе особнячок.
- Это просто прелесть! - согласился Сушкевич.
Расстегаев уже завёлся:
- Вместо стеклянной крыши в оранжерее жизни - небо, под которым люди расцветают, как садовые розы, к которым набиваются в дружбу птицы: скворцы, чайки, воробьи и утки, летающие, прогуливающиеся на серебристом фоне огромного пруда, где лёд незаметно, день ото дня, час от часу превращается в воду, в которую смотрятся многочисленные яблони, готовые вот-вот выпустить первые листочки, превратившись в парковую зелень, а там и сирень у ворот удивит нас вновь виноградными кистями, словно на полотне, отливающем зеленью.
Легче лёгкого отказаться от выполнения намеченного, но не так просто забыть об этом намеченном, хотя надо постараться совершенно отвлечься, что с успехом могут делать ленивые люди, говорящие постоянно о еде и живущие едой, и лечащиеся от еды, принимая при озабоченности горизонтальное положение, лучше всего после сытного обеда, состоящего из густо пропитанного майонезом салата оливье, из украинского борща с весомым куском мяса, трех котлет с овощным рагу и ножкой курицы, сочной груши и ломтём сочащейся сладким сиропом дыни, после чего сон охватывает беззаботно все члены тела.
Сама жизнь упрекнула за то, что никто не узнает, что ты был на свете, словно старуха пробормотала о промелькнувшей за минуту жизни, которая сначала устроила ей детство, которое перескочило прямо в старость, чтобы оттуда посмотреть на краткость своего пребывания здесь, съездить в гости к молодости, чтобы никто не сердился за это, потому что сама любовь пригласила с того света на этот в гости, и кто ей только язычок заточил, кто сказал, чтобы любой после смерти смог в детство отправиться?!
Сколько было надеявшихся, что даже отсутствия их никто не узнал, когда толпа что-то пробормотала, устроила переворот под топот лошадиных копыт , чтобы посмотреть, что будет после того, как всё перевернётся наоборот, шиворот-навыворот, не будет умных, а будет один народ, чтобы съездить по уху демократу, троекратному не брату патриота, и немота вкушала краснобокую дату, празднуя победу над букварём и таблицей умножения, а того, кто умничал, приглашали куда надо, чтобы некто говорил о великом народе, что только у него можно выпросить пощады.
Сушкевич всё-таки нашёл место, чтобы вклиниться с Юнгом:
- «Поскольку в высокой степени вероятно, что мы пока еще довольно далеки от того, чтобы достичь вершины абсолютного сознания, от каждого следует ожидать устремления к расширению сознания. Соответственно можно предположить, что бессознательные процессы постоянно обеспечивают нас такими содержаниями, которые, осознаваясь, увеличивают объем сознания. Рассматриваемое таким образом бессознательное выступает в качестве источника опыта, не ограниченного по объему. Если бы оно было простым отражением по отношению к сознанию, то было бы уместно обозначить его как психический зеркальный мир. В таком случае главный источник всех содержаний и действий находился бы в сознании, а в бессознательном не было бы ничего, кроме искаженных отражений сознательных содержаний…»
И совершенно естественно было продолжение Расстегаева:
- Приостанавливало что-то неопределённое, как будто я покидал самого себя, чтобы ощущать другого в себе, но не до конца понимать его, что вызывало вполне понятное раздражение, потому что воссоздавалось нечто такое, чем я не мог управлять, сообщая при этом что я вообще лишний, как будто я уже ушёл и завещал самого себя другому человеку во мне, что, возможно, и обогатит понимание нашей природы, но укрепить себя в мысли, что я живу после себя ушедшего и что действие на сцене развивается по своим законам, совершенно невозможно в пределах прерывающегося сознания.
Препятствия растут из причин, чтобы следствия долго ожидать не приходилось, уж лучше бы причин вообще не было, хотя бы только для того, чтобы не возникало волнений у того, кто тебя произвёл на свет, как раз эта причина и долбит твой мозг всю жизнь и, по правде говоря, сжигает все мосты между причинами и следствиями, и все-таки преодолеваешь барьеры, продолжаешь движение, ведь ты из-за этого как ни крути благодарен прежде всего именно тому, кто передаёт себя от поколения к поколению, к тому же каждый занят тем же самым, ретранслирует в вечность образ и подобие.
Второстепенное в пространстве становится главным, когда последовательно идёшь от детали к детали, обращая пристальное внимание на каждую из них, именно таким образом нарабатывается мастерство, подобно тому, как ребёнок осваивает письменный язык, последовательно и постепенно передвигаясь от буквы к букве, из которых и состоит пространство.
Река времён была доступна тому, кто жил во второй реальности, столкнувшись с нею в книге, где творение жизни было наглядно и выразительно и, кроме признательности бегущим строчкам реки вечности, я ничего не могу прибавить, потому что чувственность овладевает мною, как будто этими книжными обстоятельствами я призван был побывать во всех временах и среди всех народов, и этот импульс логоса прямым, а не косвенным, образом сформировал характер моей жизни.
В этом месте Юнг уже был просто необходим в исполнении Сушкевича:
- «Персона в динамическом смысле есть сложная система взаимоотношений между индивидуальным сознанием и обществом, достаточно удобный вид маски, рассчитанной на то, чтобы, с одной стороны, производить на других определенное впечатление, а с другой - скрывать истинную природу индивида. То, что последнее излишне, может утверждать лишь тот, кто до такой степени слился со своей персоной, что перестал узнавать самого себя, а то, что не нужно первое, может вообразить лишь тот, кто и понятия не имеет об истинной природе своего окружения. Общество ожидает и даже обязано ожидать от каждого индивида, что тот будет стремиться исполнять отведенную ему роль как можно лучше…»
Но подводил итоги, естественно, гениальный Расстегаев:
- У каждого человека есть отрицательная черта, отличающая его от других людей, крепко вросшая в него, и как бы не подвластная ему для исправления, скорее, даже это какая-нибудь физиологическая опечатка, по которой мы можем прийти к выводу, что все мы опубликованы, (в смысле - рождены) с опечатками, потому что подобного рода мысли так или иначе возникают почти у всех, лишь бы ты пришелся по душе близким, которые, тем не менее, изрядно тебе поднадоели, как и ты им, и похоже таков человек по природе, в которую пора бы внести поправки.
Постепенно, шаг за шагом, ежедневно, не спеша, от рождения до смерти жизнь безмерно хороша, потому что знает принцип уклонения от сна, днём и ночью лечит душу скрипами карандаша, день прошёл, готова строчка, даже точка в счёт идёт, ни единого денёчка не прошло без слова впрок, каждой мыли есть местечко, каждый образ в слово врос, и сердечко бьётся часто от пролитых в тексте слёз.
Оживлять впечатления смелостью читаемого автора, прирождённого поэта и художника, которому нет дела до толкотни, по Мандельштаму, в гардеробе, что в обобщенной форме можно передать как соприкосновение с прекрасным весенним цветением, что, впрочем, не исключает констатации того факта, что всё-таки придется смириться с мыслью, что подобного автора днём с огнём не найти, но именно они, «нас мало избранных», составляют безмерную ценность нашей жизни, и не обязательно обращать внимание на козни и химеры социума, чтобы самому завершить и дополнить картину бессмертия.

"Наша улица” №235 (6) июнь 2019