Сергей Михайлин-Плавский "Плюшевая жакетка" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Иванович Михайлин-Плавский родился 2 октября 1935 года в поселке Крутое Больше-Озерского сельского совета Плавского района Тульской области. Окончил Тульский механический институт. В Москве живет с 1970 года. Печтался в журнале "Сельская молодежь" как поэт. Автор 6 поэтических книг. Прозу начал писать по настоянию Юрия Кувалдина. Постоянный автор журнала "Наша улица". В 2004 году Юрий Кувалдин в своем "Книжном саду" выпустил большую книгу рассказов и повестей Сергея Михайлина-Плавского "Гармошка". Умер 16 августа 2008 года.

Пришел в 2002 году в редакцию "Нашей улицы" никому не известный поэт Сергей Михайлин со стихами. А я стихов не печатаю. Говорю ему - приносите прозу. И он принес. Потом я ему сказал написать про избу. И он написал.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.

Юрий КУВАЛДИН

вернуться
на главную страницу

Сергей Михайлин-Плавский

ПЛЮШЕВАЯ ЖАКЕТКА

рассказ

1.

Клавка Громова, тридцатипятилетняя с яркими никогда некрашенными губами и чистой кожей лица вдова погибшего на фронте недавней войны агронома Егора Громова, приехала на попутной машине с базара, где по весне продала излишки картошки и привезла обновку, модную в то время плюшевую жакетку. Купила она ее у внушающего доверие высокого и статного в офицерской форме молодца с мягкой, располагающей к себе улыбкой и сверкающим золотым зубом в левом уголке рта. Мужик был ненавязчиво разговорчив, несуетлив, внимательный взгляд его черных глубоких глаз так и притягивал к себе и своему товару.
- Бери, красавица, все женихи твои будут! - нахваливал продавец мягкую и приятную на ощупь одежку, набрасывая ее на клавкины плечи.
Жакетка и впрямь была хороша, невиданного доселе серебристо-синего цвета, и Клавдии даже стыдно стало оставаться в своей неизменной темно-серой стеганке-телогрейке.
- Как по тебе сшита, - напевал бывший вояка, -третью сегодня продаю. Больше таких не будет, материя кончилась.
К услугам заинтересованной покупательницы объявилось и небольшое зеркальце, Клавка глянула в него и ахнула в душе от удивления, и сама себе не поверила, как сразу она похорошела и помолодела, так ее преобразила эта жакетка.
Торг шел немного в стороне от деревянных рядов базара, почти у самой кромки отлогого берега (базарная площадь в Плавске раскинулась в пойме реки Плавы). Народу здесь было мало, и Клавка уже достала из-за пазухи узелок с деньгами и начала его развязывать, а симпатичный продавец стал упаковывать жакетку в наволочку, когда прибежал запыхавшийся, как потом поняла Клавка, напарник и зачастил:
- Григорий Матвеич! Попутку нашел до Тулы, сичас и отходит, вона стоит у крайней палатки.
Клавка на секунду обернулась на молодого в коричневой тужурке невзрачного человечка и даже не успела как следует его рассмотреть, когда Григорий Матвеич подал ей перевязанный крест на крест сверток и, принимая деньги, сказал на прощание:
- Носи на здоровье, красавица! Век меня благодарить будешь, - и, как показалось Клавке, усмехнулся, сверкнув золотым зубом и слега дернув верхней с небольшим шрамом губой.
Счастливая Клавка прибежала на автостанцию, что на окраине города, и стала голосовать, пытаясь поймать попутную машину: автобус Тула -Орел ходил два раза в сутки.

2.

Дома визжал голодный поросенок, завидев хозяйку, куры, как дресированные, собрались у порога во главе с огненно-красным, как пламя, петухом и, вытянув шеи в сторону двери, словно саженцы рассады на солнечным свет из окна, "разговаривали" на своем курином языке и ждали корма.
Клавка, не раздеваясь, бросила сверток на самодельный деревянный диван и занялась хозяйством: достала из печки чугунок вареной "в мундирах" картошки, растолкала ее рукояткой ухвата в чугунке и залила теплой водой, отнесла пойло боровку, он сразу же зачавкал и успокоился. Потом сыпанула курам ржицы и подлила в корыто воды. Петух сразу же напустил на себя важность, расшаркался ножкой перед хохлатками и стал галантно приглашать их к угощению. "Ко-ко-ко!" - подскакивал он то к одной, то к другой молодке, подталкивая ее левым бочком к зерну, а правым крылом предупредительно подметая землю.
"Ишь, бабник, - усмехнулась Клавка, - что твой торгаш товар нахваливает, купи только за ради Христа". "Бери, красавица, уступлю подешевле! - вспомнила она веселого и обходительного продавца. И правда, не обманул, сбросил красненькую и даже аккуратно упаковал покупку.
"Щас уберу скотину: козу подою, овечек напою и шепну Нюрахе Картавихе - надо же обмыть обновку", - наметила Клавка план дальнейших действий и засобиралась на выгон (сунув в карман половину ломтя черного хлеба) встречать деревенское смешанное стадо, традиционно состоящее из коров, овец и коз. Клавкина коза Маня была в стаде самым беспокойным и проказливым существом. Пастух из соседней деревни Малые Озерки, не старый еще мужик огромного роста по прозвищу (почти на индейский манер) Большой Палец ( у него на правой руке большой палец был величиной с детскую ножку) на всю округу орал на Маню:
- Коза не нашего Бога! - и остервенело хлопал длинным кнутом, а вечером жаловался очередной хозяйке, у которой в этот день столовался:
- Маня-то что учудила: пока сеяльщики обедали, она забралась на сеялку и стала жрать ячмень. Вся в хозяйку, такая же своенравная и нахальная. Ты ее кнутом, она вякнет, хвостом отмахнется и опять проказит. Отвернулся, а она уже в зеленя залезла, сатанинское отродье. Не, коза, что баба бестолковая, - рассуждал далее доморощенный "хвилософ", как он сам себя называл, - ты ее бей, а она всё своё...
Клавка подоила козу, загнала её на двор и стала накрывать стол: достала из погреба огурцов, порезала тоненькими кружочками чайной колбаски (купила в Плавске) и рядом с хлебом в тарелке, накрытой чистым полотенцем, поставила на стол "вдовью слезу"- сахарную самопальную, светлую, словно чистой воды кристалл, и горькую самогоночку, самый подходящий напиток для горькой жизни.
На импровизированный девичник пришли задушевные подруги: Нюраха с мужем Михаилом и Таиска, неизменная в селе плясунья и частушечница. Они дружно выложили на стол соленое сало и квашеную капусту, со сдерживаемым нетерпением уселись за столом и для "разгона" сразу же налили по граненой из толстого стекла стопочке.
- Ну, что, подруга, показывай свою обновку! - обратилась к Клавке торопливая Нюраха, смуглая лицом, с черными гладко зачесанными назад и собранными в пучок волосами.
Клавка подошла к дивану, развязала тесемки на свертке и вытащила из застиранной цвета дорожной пыли наволочки... мужские ватные темно-серые штаны в светлую полоску. В комнате запахло затхлостью и несвежим залежалым бельем. Гости еще ничего не успели понять, но заметили, как у хозяйки начали твердеть скулы, она повернула к ним лицо с пустыми холодными глазами и как-то слишком буднично сказала:
- Я его убью!
Потом упала на диван и разрыдалась. В доме наступила неловкая тишина: ни пить, ни закусывать уже никому не хотелось, застолье было испорчено. Клавка, оскорбленная и униженная проходимцем, билась на диване в истерике.
- Клава, Клавочка, успокойся, нельзя же так убиваться, - просила ее Нюраха, на коленях стоя перед диваном и оглаживая широкой ладонью вздрагивающие от рыданий плечи.
- Я целый год выхаживала поросенка, чтобы купить приличную одёжку, а. теперь что? Еще год шлёндать в арестанском ватнике?..
Клавка понемногу успокаивалась и долго приходила в себя. Михаил с Таиской осторожно подняли её с дивана, усадили за стол, у нее тряслись руки. Михаил налил стопку. Выпив "вдовьей слезы" и, похрустев, как мужик, огурцом, Клавка рассмеялась заливисто, истерично. Сквозь смех она говорила:
- Жульё чертово! В воскресенье поеду на базар и убью змея кривогубого! А он ведь правду сказал, долго, мол, будешь помнить. У, фашист недобитый! ..
И неожиданно для всех запела:

Хороша я, хороша,
Да плохо одета.
Никто замуж не берет
Девушку за это...

Крепкие голоса дружно подхватили песню, повели, будто сверяя свою судьбу с судьбой героини песни. Когда кончили петь и Клавка окончательно успокоилась, Михаил вдруг сказал, как бы продолжая ранее начатый разговор:
- А что ты тут маешься, Клава? Плюнула бы на все да подалась в город!
- А что мне в городе делать? Может, на шахту - черную пыль глотать? Нет уж. Я уж здесь Егорушку буду дожидаться. Объявился же вон в Кобылинке шофер, пропавший без вести, - грустно говорила Клавка, пальцами скатывая на столе шарик из хлебных крошек, -да и кто меня отсуда отпустит? А за справку мне что - под председателя ложиться? Дать мне ему больше нечего...
И резко перескочила вновь на засевшую в голове мысль:
- А жакетку я все равно куплю! Козу сведу на базар, а куплю.
- Ты что, Клав? А жить-то как? - вступила в разговор Таиска. Все даже удивились, ведь её на селе считали за пустую и недалекую вековуху, махнувшую рукой на себя и свою
судьбу .
- И правда, Клава, Таиса ведь права, - поддержала разговор Нюраха.
- Вам легко говорить, - жестко оборвала ее Клавка, - Михаил скатал валенки, какие никакие, а все живые денежки. А тут вазелину купить не на что, руки вон все потрескались от подойника и холодной воды.
- Какие денежки, - возмутилась в свою очередь Нюраха, - полдеревни в долгу за эти валенки, лишний раз на улицу стыдно выйти - с долгами подождать просят...
- Ладно, всё! Давайте закусывать, а то поругаемся, - примирительно сказала Клавка и взялась за бутылку.
- Клав, а как же ты примеряла эту жакетку-то? Огузи-то где у тебя были, на шее или на груди? - на правах закадычной подруги спросила Нюраха.
- Нормально примеряла, даже в зеркальце смотрелась. Он, паразит, глаза мне, наверно, отвёл да еще тридцатку в цене сбросил, - смеясь и удивляясь своему спокойствию, ответила Клавка, - а куда же я руки-то совала? Я же и карманчики все проверила...
Долго потом летели в глазастое по-весеннему небо то грустные, то веселые напевы, временами перебиваемые дробным стуком таискиных каблучков и частушечной скороговоркой.

3.

Клавка Громова на селе слыла гордой и независимой женщиной. Она любому резала в глаза правду-матку, не признавала никакой дипломатии и авторитетов, могла и съохальничать. Ее побаивались, но и уважали за смелость и трезвые суждения.
- Тебе бы, Клава, мировым судьёй быть по прежним временам, - говаривал ей дед Терехов, счетовод колхозный, от которого вечно пахло вощиной, он держал небольшую пасеку.
- Куда мне до судьи, вот коровам хвосты крутить, это по мне, - смеялась Клавка, не умевшая подолгу унывать.
Однажды в конце прошлого лета, когда на току обмолачивали снопы ржи, оперуполномоченный райкома партии по хлебозаготовкам неудачно пошутил по адресу Клавки; жалко, мол, что не видел раньше такую красавицу-вдову, а то бы обязательно попросился к ней на постой. Клавка, услышав это разухабистое заявление, недолго думая, подняла подол, под которым ничего не было, кроме ослепительно белых бедер и золотистого треугольничка внизу плоского девичьего живота, и пошла прямо на городского хамилу.
- На, бери, даром отдаю, не то, что ваши городские свиристелки!
Под изумленный хохот мужиков и баб посрамленный потаскун бежал с тока "быстрее лани" и потом, как говорили в правлении, был отозван из колхоза за аморальное поведение. А Клавке председатель, услышав эту историю, принародно пообещал премию дать за изгнание из колхоза очень уж дотошного и въедливого представителя районной власти.
Пообещать-то пообещал да потом побоялся райкома, людская молва могла и ему приписать аморалку.

4.

Клавка всерьез собиралась в ближайший выходной отвезти на базар козу Маню, но Нюраха её отговорила: и козу, мол, жалко, молочница хорошая, и через выходной они с Михаилом собираются на базар с картошкой, можно и вместе поехать.
- Мешков пять-то наскребешь еще картошечки?
На том и порешили.
Но ехать никуда не пришлось; в субботу на правлении колхоза и на сельсовете появились объявления: "Сегодня в 9 час. вечера в церкви состоится представление иллюзиониста и фокусника Вольдемара Бадыги. Вход 5 руб."
После октябрьской революции прошло почти 30 лет, а лозунг революционных масс "хлеба и зрелищ" в деревне не выполнялся. Если хлеба кое-как хватало на нищенское существование (это в России-то, всегда кормившей хлебом Европу!), то зрелищ, кроме отчетных собраний один раз в год да двух-трех кинофильмов за лето, никаких больше не бывало. Правда, молодежь, съезжавшаяся на каникулы, собиралась на вечерки, но фокстроты и вальсы только для молодых, а в домах даже и радио не было после войны.
Вот и засобирались мои героини на представление иллюзиониста и фокусника. В кои-то годы можно хоть раз увидеть такое в послевоенной деревне? Из огромных бабкиных сундуков появились на свет довоенные наряды, многие по этому случаю помылись в корытах, навели березовым углем брови, надушились "жасмином", короче говоря, приоделись, прихорошились и к назначенному часу явились в церковь. И хотя пять рублей за вход дороговато, но скука и замкнутость в своем мирке гнала людей в церковь, исполнявшую в то время роль клуба и, говоря театральным языком, аншлаг был полный.
Когда помощник фокусника отрывал Клавке билетик, в душу к ней закралось подозрение: где-то она видела этого невзрачного человечка в коричневой тужурке. Но раздумывать было некогда, народ со смехом и шутками напирал, стараясь занять места на скамейках поближе к сцене, и Клавка на время забыла о своих подозрениях. Они с Нюрахой и Таиской заняли места в первом ряду.
Когда фокусник в темной манишке и белой рубахе с черным в белый горошек галстуком-бабочкой вышел из-за ширмы на помост, наскоро днем сколоченный из горбылей кузнецом Иваном Сергеичем с другом своим Василием, Клавка потеряла дар речи и только и сумела промямлить:
- Это он!
Потом, после минутного замешательства, она зашептала подругам:
- Это он, змей фиксатый: и зуб золотой слева, и шрам на верхней губе.
Фокусник вызвал к себе на помощь Илюшку Онучкина и сразу же дал ему в
руки красную тридцатку и ножницы и сказал:
- Режь!
Илюшка, отродясь, не держал в руках таких денег и поэтому упёрся:
- Отдай ее лучше мне, все равно ведь истратится, а мы тебе и так поверим.
Тогда иллюзионист отобрал у него красненькую и перед всей изумленной публикой вытащил из его набедренного кармана три рубля (Илюшкика жена Домна в это время в зале тихо охнула), подал зеленую бумажку обомлевшему Илье и снова сказал:
- Режь!
- Режь, Илья, режь! - кричали из зала: кто-то видел такой же фокус раньше.
Илюшка дрожащими руками разрезал трешку пополам, фокусник взял у него половинки, зажал их в ладонях, дунул в двойной кулак и раскрыл ладони. Ладони были пусты. Потом он подошел к Илье, из нагрудного кармана видавшего виды его пиджака достал целехонькую трешку и подал вконец запуганному человеку. Потом, не отпуская Илью со сцены, из его внутреннего кармана достал белый атласный лифчик с ярко-красными пуговицами. Мужики в зале заржали.
- Ой! - вскрикнула Нюраха Картавиха, хватаясь за клавкино плечо.
- Ты что? - недовольно спросила Клавка.
- Лифчик-то - мой! Таких пуговиц ни у кого нету. Мне их Михаил из Германии привез, а лифчик сегодня днем пропал с веревки, сушился он там после стирки, - зачастила шепотом Нюраха.
- Так, все ясно! Ждите, девки, меня здесь и помалкивайте! Я счас! - и Клавка быстро прошла к выходу.
Пока она бегала домой, бродячий маг и волшебник показал фокус с кольцами: блестящие металлические кольца диаметром в большую суповую тарелку он ловко соединял в цепочку и так же ловко разъединял, ударив их одно об другое и дунув на место их соприкосновения. Под конец он из этих колец собрал крест в рост человека, (как если бы человек раскинул в стороны руки) и пустил его по залу. За крест сразу же ухватились Иван Сергеич с Василием; они ощупывали каждое кольцо, ища шов или место соединения, тянули кольца в разные стороны, пытаясь их разъединить - не тут-то было! Кольца были целехоньки и разъединению не поддавались.
- Заводская работа, - признали деревенские умельцы, - но все же, как он из разъединяет?
И они недоуменно и обескураженно смотрели друг на друга. В это время со свертком руках вернулась Клавка, а фокусник как раз пригласил на сцену женщину для очередного трюка. Клавка второпях сунула сверток Нюрахе и успела шепнуть:
- Подкинешь мне, когда я кивну головой! - и вскочила на помост легко и молодо. Зрители замерли: Клавка обязательно выкинет какой-нибудь номер!
И выкинула!
Заезжий гастролер на минуту скрылся за ширмой, Клавка кивнула подруге и тотчас же поймала сверток. Она быстро вытащила из наволочки те самые мужские ватные штаны в светлую полоску и, как только фокусник вышел на середину сцены, подошла сзади и накинула ему на плечи вонючие штаны, огузями повесив их на его шее. Завязки на уровне пахов растерявшегося фокусника в полусумраке сцены извивались белыми ленточными глистами по две на каждой штанине.
- Носи на здоровье, Жулик Матвеич! - сказала она под оглушительный рев и хохот сотни людей, а потом крикнула:
- Бабы! Это он всучил мне портки вместо плюшевой жакетки! На базаре в Плавске! В прошлое воскресенье!
- Бей жулика!
- Держите помощника! У него касса!
- Паразиты! Грабители!
- Отдай лифчик, сволочь! - на сцену запрыгнула Нюраха, размахивая руками.
Хохот, гвалт, крики, возня в дверях обрушились на ошарашенных зрителей. Напарника поймали в дверях, отобрали кассу, хорошенько врезали по шее, а иллюзионист сиганул со сцены в зал и в суматохе успел ускользнуть и скрыться.
- Портки потерял, волшебник! - крикнул ему вдогонку Илюшка Онучкин и вдруг спохватился - трешки не было ни в одном кармане.
- Вот анчихрист! И тут обманул! - Илюшка и в самом деле поверил, что у него в кармане могла заваляться трешка.
- Отдавай трешку! - крикнула Илье из зала Домна. - Я с тобой дома ишшо поговорю!
- Жульё не нашего Бога! - крикнул в темноту пастух, грозя кулаком с огромным пальцем.

5.

Две десятилинейные лампы освещали сцену, на которой кроме Клавки с Нюрахой появился Василий и объявил:
- Кассу мы у жуликов отняли. Предлагаю возместить Клавдии убытки, а на остальные вскладчину отметить Троицу и окончание весеннего сева. Кто очень нуждается, получи свою пятерку! - закончил Василий.
За пятерками подошли Параха-курятница ("Яиц на Троицу принесу!") и Лизутка Рюмкина (У меня "дурочка" ишчо прошлогодняя застоялась!"). Когда решили этот организационный вопрос, из зала раздался голос:
- А чем Нюраха докажет, что лифчик этот ее?
- Мой, мой! - загорячилась Нюраха, не понимая насмешки. - Таких пуговиц ни у кого нету. Их Михаил из Германии привез! - повторяла она заученную фразу.
- Подтверждаю: это лифчик Нюрахин! - заявил во всеуслышание Илюха Максимкин, сосед Нюрахи и Михаила.
- Ну, тогда все понятно! - закончил дискуссию тот же веселый голос, скорее всего Вити Длинного, насмешника и балагура. Зал хохотал весело и от души.
Колхозники дружно и благополучно отметили Троицу, председатель подкинул на "горючее", но сам на праздник не явился, а прислал жену и сына, Хорошо погуляли: враждующие помирились, невраждующие подружились - ходить-то одними дорожками, работать - на одних и тех же полях, есть один и тот же такой вкусный, такой трудный хлеб.
А злополучный крест из стальных блестящих колец почти полвека висел потом в кузнице у Ивана Сергеевича, как памятник мастерству городских умельцев и в то же время напоминал о непреходящем жульничестве и воровстве всякого рода нечистых на руку проходимцев.

"Наша улица” №235 (6) июнь 2019