Алексей Некрасов-Вебер "Размышления интроверта,
или Пить лучше в одиночку" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Алексей Геннадьевич Некрасов-Вебер родился 9 июля 1959 года в Москве. Окончил Московский горный институт. Инженер-физик. В "Нашей улице" публикуется с № 3-2004, (рассказ "Пощечина"), где опубликованы рассказы "Земное и небесное" (№ 9-2004), "Кипарис во дворе" и "Река детства" (№ 11-2004), "Танцующая девушка в красном платье" (№ 89 (4) апрель 2007) и другие. Автор эссе о художнике Александре Трифонове ""Царь я или не царь?", или размышления у картины" и о писателе Юрии Кувалдине "На изломе тысячелетий" (№ 9-2005).

вернуться
на главную страницу

Алексей Некрасов-Вебер

РАЗМЫШЛЕНИЯ ИНТРОВЕРТА,
ИЛИ ПИТЬ ЛУЧШЕ В ОДИНОЧКУ

рассказ

Напиваться лучше всего в одиночку! Сегодня наконец пришел к такому выводу, хотя двигался к нему с тех самых пор, когда открыл для себя эту простую возможность изменять сознание. Но далеко не всегда движение было поступательным. В юности приступы мизантропии чередовались с припадками любви к человечеству. Впрочем, и в те наивные годы, огульной любви к людям не испытывал. Скорее резко разделял их на плохих и хороших . Первую категорию искренне ненавидел, ради второй был готов на очень многое. И совместное распитие служило культовым ритуалом единения.
Господи, сколько же времени ушло впустую! Сколько благих душевных порывов улетело на ветер, сколько наговорил в пьяном откровение слов, за которые мучительно было стыдно утром! И вот он я, поумневший (пусть и не сильно), повзрослевший (а это, пожалуй, слишком мягко сказано), сижу за столиком привокзального кафе и в одиночестве наслаждаюсь действием полюбившегося с юности напитка. Изменение сознания уже идет полным ходом, и окутанный вечерней дымкой пейзаж незнакомого города приоткрывает какие-то тайные, недоступные трезвому взгляду грани. Легкий колдовской сумрак клубится над шпилем вокзала, над застывшей посреди площади фигурой, стекая по каменным складкам ее шинели. Проходя мимо, я забыл прочитать надпись на постаменте. Но судя по устремленному в светлое будущее взгляду, памятник какому-то известному большевику. Расправив широкие пролетарские плечи, из своего окаменелого зазеркалья смотрит герой революции на улочки родного города, где когда-то в первый раз организовывал стачку. А рядом хрупкая блондиночка катит на колесиках огромный набитый курортными нарядами чемодан. И все это, включая скучающих у машин таксистов, сливаются в единую пронизанную таинственными связями картину.
Такое ощущение единства не сформулируешь даже в собственных мыслях. Есть чувства, которые тут же ускользают, как только пытаешься облечь их в слова. Все равно, что полевой цветок, который сорвав, не успеваешь донести дома. К ним можно только прикоснуться, но нельзя положить в копилку. И уж, тем более, не возможно, да и не надо этим с кем-то делиться. Так что опять констатирую факт:
- Собутыльник мне больше не нужен!

…А нужен ли он мне был раньше? Скорее, все-таки да! Помню, как начиная жизненный путь, все время пытался нащупать точку опоры. Хотел ощутить себя частичкой некой братской общности, и совместные возлияния такую иллюзию давали. В институте любил заезжать к однокурсникам в общагу и частенько становился организатором посиделок. На первой работе быстро был втянут в дружный коллектив, отмечавший ритуальным распитием любую мало-мальски подходящую дату. И в этом «стаканном братстве» временами было легко и комфортно, как лягушке в теплом болоте. Однако, протрезвевший по утру рассудок, с занудством старого педанта, начинал критиковать и анализировать. В паре с этим внутренним занудой, работал и внешний. Но об этом разговор отдельный.
Как же я не любил и, а порой и ненавидел своего первого начальника! Да и личностью он был, надо признать, мало симпатиной. Мрачный раздражительный трудоголик, напрочь лишенный юмора и светских манер в общении. За глаза мы его звали не иначе как Штюбинг. Кличку дал штатный острослов и душа наших пьяных компаний Петрович. А когда кто-нибудь из новых сотрудников спрашивал, откуда такое странное прозвище, Петрович с удовольствием пересказывал эпизод из фильма «Подвиг разведчика», где Кадочников презрительно бросает в лицо оппоненту:
«Вы болван, Штюбинг!»
С пьянством на рабочих местах Штюбинг вел непримиримую борьбу. Но в советских реалиях конца эпохи застоя это напоминало войну с ветряными мельницами. И все же многое этому человеку удавалось. Несмотря на прохладное отношение высокого начальства и дружную нелюбовь подчиненных, лаборатория в отраслевом НИИ числилась на хорошем счету. В отличие от многих имитирующих деятельность подразделений, коллектив под его руководством разрабатывал приборы реально нужные еще работающей тогда советской промышленности. Зарплаты наших инженеров и среднего технического персонала процентов на двадцать были выше, чем у соседей. Так что со Штюбингом, понося его за спиной, продолжали работать…

Откинувшись в мягкое кресло, смотрю, как над шпилем вокзала сгущается сумрак. Мне по-прежнему хорошо. Приятное состояние алкогольной медитации дополняет восточная музыка. Плачь зурны уносит куда-то в иные сферы, где в пряном тропическом коктейле радость бытия смешалась с вселенской печалью. Водочный графинчик почти исчерпал свое пузатое чрево, но я удержусь от искушения продолжить. За годы экспериментов и тренировок удалось выработать защитные рефлексы, уберегающие от излишеств. Праздники подобные сегодняшнему, позволяю себе только по особым случаям, как например удачное окончание командировки. Может, поэтому пока удается избежать спуска по наклонной, что для некоторых адептов нашего стаканного братства обернулся жизненным крахом.
Ну а мне на судьбу грешно жаловаться. Поездки по городам и весям порой утомляют, но в то же время скрашивают и вносят в жизнь разнообразие. Всегда очень не хочется вечером уезжать из дома на вокзал. Но после ночи в поезде, когда за окнами вагона проплывают в рассветной дымке сельские пейзажи, начинаю чувствовать азарт путешественника. Предвкушаю как, закончив работу, пройду по центральным улочкам незнакомого города, рассматривая лепные завитушки на стенах старинных особняков. Буду читать надписи на мемориальных досках, ловить обрывки разговоров, улыбки проходящих мимо девушек, постепенно погружаясь в атмосферу размеренной провинциальной жизни. Эту возможность путешествовать за казенный счет, а также привилегию, чувствовать себя востребованным, дает специальность. Получил я ее, сменив несколько работ, но основа все-таки была заложена в начале трудовой деятельности во многом благодаря тому самому Штюбингу. Именно он заставлял студента недоучку осваивать практические навыки инженерной работы. Устраивая разносы за ошибки и небрежности, продолжал давать самостоятельные задания. Учил проверять все на опыте и меньше слушать умников и краснобаев, что в большом количестве слонялись по коридорам и курилкам советских НИИ, строили из себя великих специалистов, а заодно почем зря ругали систему, позволяющую им, за имитацию трудовой деятельности, получать свои полторы сотни и худо-бедно сводить концы с концами.
И чем я отплатил за науку! Как и водиться промеж нас людей обычных и грешных, черной неблагодарностью. Но об этом чуть позже. А пока чувствую, как душа вместе с щемящими переливами восточной мелодии уплывает в счастливые просторы, где горизонт сливается с бирюзовым небом, а между белоснежными пиками гор витает безграничная свобода. Наверное, именно туда она рвалась с ранней юности, когда метался в поисках настоящей любви и дружбы. Мечтал о великих свершениях, о красивой правильной жизни. При этом спустя рукава делал то, что делать было необходимо. Бездарно тратил время в пьяных братаниях с теми, чьи имена теперь уже не могу вспомнить…

Смотрю на часы и вижу, что пора уже выдвигаться в сторону вокзала. Еще одни посиделки в кафе подошли к завершению. Сколько уже их было за мою командировочную одиссею! Интимный полумрак, интерьеры с разной тематикой и стилем, все это легло в память отдельными пластами. Часто одни даже не связаны с самими городами. Хорошо помня и то и другое, иногда о не могу соединить впечатления воедино. Как-то неплохо провел несколько часов за столиком оформленного в чешском стиле кафе. Вытянув уставшие от долгой прогулки ноги, смаковал холодный (и кажется настоящий) «Старопрамен». Словно наяву до сих пор вижу фотографии Праги на стенах, чувствую вкус пива и ностальгирую под песни Карела Гота, но не могу точно сказать, в каком городе это происходило. А как-то, в очередной раз отправляясь на «Ласточке» в Смоленск, мысленно перенесся в похожую на дворцовый зал кафе-кондитерскую. Увидел украшенные цветной лепниной колонны, тяжелые, словно театральная занавесь, шторы на окнах. Даже вспомнил, что заказал там кусок торта и сто грамм конька. Но опять не удавалось привязать воспоминание к какому-то городу. Промучился с этим половину дороги. Даже стало казаться, что воспоминание пришло из какой-то другой параллельной жизни. А уже вечером, возвращаясь на вокзал, вдруг наткнулся на то самое заведение.
Вообще-то ощущение некой иной жизни под другим солнцем и небом появляется довольно часто. Иногда в цветных сновидениях попадаю в города с красивыми старинными зданиями и церквями. Общаюсь с какими-то вроде бы знакомыми людьми, даже хожу на работу в некие организации. Повторяясь и переходя из одного сна в другой, дежавю делает заявку на реальность. А вот воспоминания о том, что было на самом деле, все больше вытесняются в миры иные. Но иногда приходит желание снова окунуться в ушедшее и нащупать точки разломов, где можно было бы повернуть ручек своей личной судьбы в иное русло…

Набираясь опыта под надзорам ненавистного шефа, я ждал пока закончатся положенные по распределению три года. Казалось, за перевалом этой даты лежат сочные альпийские луга и вольные степи свободы. Заранее подыскал себе место в престижном академическом институте. Побеседовав с будущими коллегами и начальством, услышал то, что и хотел услышать.
Никакого диктата! Сам выберешь себе тему. Полная свобода творчества!
Теперь понимаю, что между строк было произнесено и другое. Но после главных слов все пролетело мимо ушей.
И вот настал долгожданный час освобождения! Прочитав мое заявление, Штюбинг недовольно крякнул, и неожиданно задушевным голосом пригласил присесть рядом. Обычно, получая нагоняй или очередное задание, я находился по другую сторону командирского стола. Теперь же новое положение определяло и тон беседы. Я уже знал, что меня будут уговаривать, и заранее готов был сопротивляться. Может потому опять не услышал того, что надо было услышать. А шеф говорил очевидные и правильные вещи: лучше быть первым на деревне, чем последним в городе. Здесь, в спаянном общей задачей коллективе, ты востребован и нужен. Здесь ты уже начал карьерный рост (на следующую ступень в должности и зарплате я к тому времени я действительно успел перейти). А будешь ли нужен там? Не обернется ли свобода, синдромом «неуловимого Джо» из старого анекдота?
Исчерпав все аргументы, он устало вздохнул. И видя, что переубеждать дальше бесполезно, напоследок сказал:
- Сходи, попытай счастье! Но если что, возвращайся. Возьму!
Я искренне поблагодарил, но сама мысль о возвращении казалась тогда абсурдной…

Миновав рамку металлоискателя, попадаю в здание вокзала. Местный фирменный поезд уже подан к первой платформе и минут через пять должны объявить посадку. Не спеша подхожу к своему вагону и ставлю на перрон сумку. Усилием воли подавляю желание закурить на дорожку. Хотя бы одну из вредных привычек я в своей жизни все-таки победил!
А рядом большая разновозрастная компания, провожает в Москву молодую пару. Вспоминаю как когда-то, вот так же всей родней, провожали и меня из города детства. Но как давно это было! Словно в другой жизни, под другим солнцем и небом.
И вот объявили посадку. Проверив билет и паспорт, проводница улыбается и называет номер купе. Захожу, достаю предназначенный специально для командировок спортивный костюм. Зубная щетка и тапочки поджидают на полке в дорожном наборе. Все-таки сервис далеко шагнул вперед!
Через полчаса поезд трогается минута в минуту по расписанию. Молодая пара где-то в соседнем купе. Родственники идут за набирающим скорость вагонам, что-то кричат и машут руками. Напротив меня интеллигентный мужчина, сосредоточено стучит по клавишам ноутбука. На верхней полке молодой человек листает картинки на экране телефона. Никто, как в былые времена, не лезет с разговорами и выпивкой. Так что мне опять повезло с попутчиками. Скоро проводница принесет чай с лимоном в фирменном рждешном подстаканнике. Прихлебывая его, растянусь на полке с припасенным в дорогу журналом. А завтра я уже дома! Еще одна командировку подошла к успешному завершению, и, несмотря на усталость, чувствую себя счастливым. Жизнь, наконец, вошла в полосу стабильности и очень хочется, чтобы она затянулась подольше …

В первый раз, отправляясь на новую работу, я сильно волновался. Разговор с теперь уже прежним шефом все-таки не прошел бесследно и, выражаясь языком классики, меня терзали смутные сомнения. И очень скоро они начали обретать основания.
Комната, где мне предстояло продолжить трудовую деятельность, оказалось закрытой. Как потом выяснилось, официальное начало трудового дня большинство сотрудников игнорировало. Прождав с полчаса под дверью, я уже начал нервничать. Наконец, появилась женщина средних лет совершенно непримечательной внешностью и, даже по советским меркам очень скромно одетая. Узнав, что я новый сотрудник, она удивилась, но пропустила в комнату. Когда я спросил, где можно присесть, Марина (так звали мою новую знакомую) только пожала плечами. Сев за стол, заваленный блоками из каких-то аппаратов, я расчистил себе маленький пятачок, чтобы поставить локти, и стал ждать. Время тянулось очень медленно. С окна я переводил взгляд, на потолок. Отследив зигзаги всех трещин на штукатурке, начал изучать пятна на линолеуме. Потом снова потолок и снова окно. Несколько раз выходил в коридор покурить. По соседству за тем же занятием собиралась группа молодых людей. Прислушиваясь к их разговорам, я от души завидовал. Осуждали общих знакомых, какие-то научные проблемы, что-то связанное с жизнью организации. Они были здесь у себя дома, а я пока еще нет. И предчувствие указывало, что период вживания, возможно, будет долгим.
Завидовал я и Марине. Во всяком случае, у нее была работа. Те полтора часа, что мы просидели вдвоем, они, почти не прерываясь печатала что-то на машинке. Но вот ближе к полудню начали появляться новые лица. С Николаем Савельичем я познакомился еще, когда устраивался на работу и приходил сюда на смотрины. Седовласый ветеран труда принадлежал к касте технического персонала. В академических институтах эти люди на особом положении. Часто от них зависит проведение экспериментальных работ. На их попечении находится аппаратура. Им приходиться выполнять множество самых разных дел, от вешания новой книжной полки, до ремонта сетевых розеток. Люди высокой науки проявляют к ним подчеркнутое уважение, но не признают ровней. Оттуда и устойчивый комплекс неполноценности, заставляющий всячески подчеркивать и утверждать свою значимость. У Савельича, как я узнал позже, этих комплексов было хоть отбавляй. К тому же, давно наступивший пенсионный возраст заставлял беспокоиться: не попросят ли в скором времени на заслуженный отдых? Возможно, и меня брали не только для того чтобы сохранить ставку, а еще и с дальним прицелом, подготовить ветерану достойную смену. Так что изначально нельзя было рассчитывать на его хорошее отношение к моей персоне. А тут еще и я по молодости и глупости усугубил ситуацию. Когда Савельич в первый день с гордостью показал самолично сделанную приставку для экспедиционной аппаратуры, я заметил, что можно все перевести на современную элементную базу, и предложил свои услуги. В тот момент я даже не думал как-то выставить себя и покрасоваться. Просто очень хотелось снова почувствовать себя нужным и заняться делом. Но Савельич быстро прекратил показ и в дальнейшем старался не посвящать меня в детали своей работы.
Вскоре появился еще один мой новый коллега. В отличие от Савельича он был всего лишь лет на десять старше, и принадлежал к распространенному тогда в интеллигентной среде типу бородатых романтиков. В институте работал давно, но так пока и не защитил даже кандидатской. В академической сфере такой статус «незащищенца» тоже ставит в положение человека второго сорта и порождает защитные комплексы. И этот апологет романтики и свободы поддерживал самоуважение, цепляясь за имидж бывалого «полевика» специалиста по экспедиционным работам. Через пару месяцев, когда мы почти всей лабораторией ехали на Уральский полигон и дамы в купе от нечего делать завели разговор о высоких материях, он с торжественным придыханием назвал себя бродягой. Я мысленно улыбнулся, и с тех пор, про себя, так его и называл. Но видимо улыбка получилась не совсем мысленной. И дальнейшие отношения с Бродягой как-то не сложились. А может быть он, хотя и в далекой перспективе, тоже увидел во мне конкурента.
К обеду, наконец, появилась моя новая начальница – заполошная дама предпенсионного возраста. Увидев меня, она сначала удивилась ( видимо позабыла какое число собственноручно ставила на заявлении). Но, быстро оправившись от замешательства, принялась обсуждать с Савельичем и Бродягой, куда лучше посадить нового сотрудника. Как я потом узнал, доктор наук Короткова в вопросах бытовых и практических всегда старалась советоваться с этой парочкой. В итоге, ввиду отсутствия свободных столов, триумвират порешил подсадить меня к Горелину, который на работе бывал довольно редко. Обретя, наконец, место дислокации, я стал донимать начальницу вопросами о том, чем мне заняться. В ответ последовал величественный жест в сторону полки с лабораторными отчетами:
- Изучай! Выбирай себе тему. Никто ее тебе на блюдечке не принесет.
Так началась моя новая трудовая деятельностью. В институт я тоже начал приходить с опозданием, где-то одновременно с Мариной. Уходил вечером вместе со всеми. Рабочие часы честно заполнял изучением отчетов. Иногда приходилось помогать Савельичу готовить к выезду на полигон аппаратуру. Поручения в основном были самые примитивные : принеси, поставь, открути, закрути. Через несколько дней я уже с тоской вспоминал Штюбинга, у которого все мое рабочее время плотно заполнено серьезными и нужными делами. Надежды найти себе тему быстро таяли. Идеи во время чтения «первоисточников» возникали. Однако, прежде чем начать попытки их осуществления, надо было хотя бы обсудить это с начальницей. Но она, активно занимаясь профсоюзной работой, все время где-то пропадала. Несколько раз я пробовал говорить с Бродягой и Савельичем. Выслушав, мне подробно объясняли, почему этим заниматься не нужно. А вот о том, чем интересным и главное нужным я мог бы занять свое рабочее время, не было сказано ни слова. Формула «сам выбираешь себе тему» оказалась чем-то наподобие приглашения в гости, когда не говорят ни числа, ни точного адреса.
Не оставляя поиски, я продолжал выполнять мелкие поручения Савельича. И все чаще задумывался о том, не совершил ли, перейдя сюда, огромную глупость. Уже сейчас, обобщая и анализируя жизненный опыт, начинаю понимать, что обратной стороной систем организованных на принципах максимальной свободы является этот самый «эффект невостребованости». Во всяком случае, новичку в них адаптироваться гораздо сложнее, чем там, где направление жестко корректируют внешние факторы: задания партии и правительства, потребности народного хозяйства, дамоклов меч конкуренции. Там новичка, даже без его особого желания, быстро ставят в строй и объясняют его маневр и задачу. Выполняя, что от него требуют, он со временем получает возможность как профессионального, так и карьерного роста. Во всяком случае, не страдает от ощущения своей ненужности. Возможно, это во мне говорит заурядная личность, полюбившая свое ярмо и не умеющая ценить все прелести свободы. Но каков уж есть! В свободном мире имеет право на существования разные точки зрения!
Последняя надежда найти себе достойную нишу была связана с поездкой на Уральский полигон. Но она быстро исчезла, после того, как Бродяга не допустил даже до ручек аппаратуры, заявив, что экспериментальные данные привык снимать самолично. На мою долю выпало таскать ящики с аппаратурой, растягивать и сматывать кабели. Смирившись, я старался аккуратно выполнять свои нехитрые обязанности, но уже понял:
«Ни на что более интересное и значимое в этой команде не надо рассчитывать».
А так как специфика полевых работ предполагала куда более тесное и долгое общение, чем в институте, с каждым днем все усиливалось раздражение против доставшейся в сотоварищи парочки. Когда возвращались в Москву, я всю дорогу провалялся с журналом на верхней полке, желая одного: быстрей распрощаться с опостылевшей компанией, «броситься в ноги Штюбингу», напомнив ему о данном обещании.
Вспоминая то свое настроение, я уже понимаю, что эмоции были излишни. Я сам вторгся в их мирок со своими амбициями и желанием заниматься интересной и нужной работой. Они совершенно не обязаны были идти навстречу. Хотя могли бы принять и как-то получше…
И все же несколько хороших моментов на этой, бесспорно самой неудачной работе, случились. Во первых, здесь я познакомился со своей будущей супругой. Чтение отчетов и активный поиск темы расширили кругозор и чему-то все-таки научили. Но больше всего пользы извлек из бесед с доктором физ.-мат. наук Горелиным, за стол которого меня подсадили. Успевший в молодости принять участие в боях под Кенигсбергом этот ветеран войны и советской науки в институте работал на четверть ставки и числился консультантом. Несмотря на уже почтенный возраст, он продолжал заниматься наукой, да и к обязанностям консультанта относился вполне серьезно. Во всяком случае, был единственным, кто дал несколько хороших советов, куда мне свою пытливую мысль лучше направить. И вообще остался в памяти, как человек интеллигентный открытый и светлый. Если бы мне повезло работать под его руководством, возможно, сумел бы чего-то достичь. Но не сложилось! Мой путь теперь лежал назад, в края, что когда-то воспринимал, как место ссылки. А оказалось, что там и была отчизна.
Через два месяца после возвращения с полигона, успев сыграть свадьбу, я, виновато улыбаясь, подходил к столу Штюбинга, получать новое задание. А вечером того же дня в закутке лабораторной мастерской отмечал возвращение в «стаканное братство». Надо признаться, что таких посиделок, за пролетевшие в отлучке полгода, мне тоже сильно недоставало. Бродяга с Савельичем временами разбавляли полигонную тоску бутылочкой местной наливки, но меня в компанию не приглашали. А сейчас я снова был полноправным членом коллектива. Узнав, что уходил, пожалуй, только для того чтобы жениться, коллеги от души посмеялись. А Петрович рассказал одну из своих многочисленных баек. О том, как один из его сослуживцев, получив семидневный отпуск, в поезде по дороге домой умудрился так напиться, что прямо с вокзала был доставлен на гауптвахту. Отсидев там весь срок отпуска, бедолага отправился обратно в часть. А следом, как и положено, полетела соответствующая бумага. И вот на второй или третий день после возвращения, командир роты на утреннем построении сообщил личному составу, как их сослуживец съездил на побывку. По строю пробежал смешок, а командир, выдержав паузу, с отеческим недоумением поинтересовался:
- И стоило так далеко ехать? Я что, здесь тебя не мог посадить!
И в подтверждение своей правоты, тут же назначил несостоявшемуся отпускнику еще пять суток ареста.
Понимая, в чей огород камень, я все равно искренне смеялся. Потому, что снова был среди своих, а спиртовой привкус «Андроповки» и пряные «бычки в томате» дополняли и усиливали радость возвращения…

За окном купе над темной полосой леса летит полная луна. Под размеренный стук колес уже начались новые сутки, а я все не могу заснуть. Вспоминая, тот достаточно долгий период после возвращения, стараюсь понять, почему снова наступил на грабли. Правда, грабли были не совсем те же. Можно сказать, с новой ручкой. Но стукнули они даже больнее. Хотя, наверное, так мне и надо. Заслужил!

Вернулся я совершенно с другим настроем к работе и к самому шефу. И в первые два года, все хорошо складывалось. По заданию Штюбинга ездил по предприятиям, где адаптировал в реалиях отечественного производства его приборы. Кое-что по мелочи уже разрабатывал сам. Через год получил «старшего инженера» и повышение в зарплате. Но постепенно опять стали накапливаться претензии. Снова захотелось большей самостоятельности и свободы. Захотелось воплотить в жизнь свои идеи, которые Штюбинг, в свойственной ему неинтеллигентной манере, обычно называл коротким непечатным словом. Правда, наученный горьким опытом, уже не собирался искать счастья в чужих краях. И тут, словно по заказу судьбы, в лаборатории появился Макс.
Перевели его к нам по прямому указанию начальства, как уже сейчас понимаю, с дальним прицелом. Независимость и непокладистый характер Штюбинга раздражали власть имущих, и ему подыскивали замену. Макс подходил для этой роли как нельзя лучше. Молодой, энергичный, умеющий находить подход к людям, он, в отличие от Штюбинга, был еще и членом партии. Но так как кадровые решения в те времена с кондачка не принимались, ему еще предстояло обжиться и зарекомендовать себя в новом коллективе.
Я оказался одним из первых, кто был втянут в сферу его карьерных интересов. Сближению способствовало то, что он окончил тот же, что и я, институт (только тремя годами раньше). Умел казаться своим парнем, в том числе и посещая подпольные собрания нашего «стаканного братства». Но главным стало совпадение интересов, оба мы хотели избавиться от диктата Штюбинга. Вот только меня бы устроила большая самостоятельность, а Максу была нужна власть. Но и тогда, несмотря на уже не юный возраст, я все еще оставался глуп и наивен. Наверное, такая наивность вообще свойственна многим нашим соотечественникам, которые от патриархального консерватизма с готовностью бросались в другую крайность, вставая в ряды ниспровергателей и самозванцев. Но это не оправдание. Каждый отвечает за свои дела и поступки.
В заговоре Макса я играл видную роль. Можно сказать, был правой рукой. Роль левой поначалу выполнял некто Гаджибеков. Инженер, которого шеф подобрал после очередной волны сокращений в оборонных институтах. Он тоже должен бы быть благодарен Штюбингу, но люди на такие чувства редко способны. Да и характер шефа мало тому способствовал. Хорошо играя роль жертвы, Гаджибеков частенько жаловался на диктат и грубость шефа, что неизменно встречало с моей стороны искреннее сочувствие.
Постепенно набирая силу, заговор обрастал новыми союзниками. И вот, наконец, состоялось судьбоносное собрание трудового коллектива с участием руководства, когда наш триумвиат должен был свергнуть диктатуру. Но тут то и выяснилось, что далеко не все разделяют наше свободомыслие. Коллектив раскололся ровно пополам. И уж совсем полной неожиданностью стало то, что Гаджибеков переметнулся в другой лагерь. Будучи человеком с восточными корнями он мудро просчитал к какой из сторон ему лучше примкнуть ( И, как потом выяснилось, не ошибся!).
Убедительной победы не получилось, и начальство оказалось в трудном положении. В итоге было принято соломоново решение. Штюбингу оставили поддержавших его сотрудников. А нашу мятежную группу слили с соседней лабораторией. Руководителя ее отправили в почетную отставку, поставив во главе вновь образованного соединения Макса.
Ну вот вроде бы свершилось! Победа! Но наслаждаться ее плодами мне лично пришлось не долго. В случившейся через несколько месяцев большой командировке я случайно стал невольным свидетелем неприятного для моего самолюбия разговора. Вечером после трудового дня мы дегустировали выданный для технических целей спирт. Во избежание нецелевого использования на предприятии в него доливали какую-то дурно пахнувшею гадость. Но местные специалисты уже успели порекомендовать нам эффективную систему очитки. Полностью запах она не убирала, но пить было можно. Чем мы и злоупотребили. В итоге, немного не рассчитав силы, я прилег отдохнуть. Меня сочли спящим, и заговорили, как о отсутствующем.
Как бы не распирало любопытство, никому не рекомендую слушать то, что коллеги или даже друзья судачат о тебе за спиной! Веря в человечество, после таких прослушиваний, сжимается, словно шагреневая кожа. Хотя в данном случае все могло бы ограничиться пьяными шуточками если бы не Макс. Задавая тон беседы, он камня на камне не оставил от того, кем мнил я себя в глазах сослуживцев. Что-то было притянуто за уши, что-то было ложью, но была и горькая обидная правда. Дожив до тридцати лет, я все еще оставался личностью инфантильной. Эта инфантильность часто проявлялась в отношении к людям, которые редко прощают ближнему даже мелкие огрехи поведения. Порой она еще и выливалась в отношение к служебным обязанностям. Взвалив на себя большую часть работы, я допускал и большое количество ошибок. Сам относился к этому весьма снисходительно, а вот другие оказывается нет. В общем, обвинения были частично правдивы и вся наша компания Максу дружно подпевала. Особенно усердствовал душа общества Петрович, которого я по наивности считал добряком и рубахой парнем. Уже много лет спустя я сопоставил некоторые факты и неожиданно пришел к выводу, что Петрович состоял в осведомителях при отделе кадров, а может быть и в другой куда более серьезной организации. А после подслушанного разговора, посмотрев на него другими глазами, вскоре понял, что, несмотря на имидж простака, он довольно ушлый мужик. И всегда готов сказать с рабочей прямотой то, что начальство хотело бы слышать. Но тогда его поведение, мягко говоря, удивило.
А вот Макса я так до конца и понял. Ведь тогда я ему еще был нужен! Громадье планов, что мы заявили перед начальством, надо было воплощать в жизнь. На деле все оказалось не так просто, и, сдерживая наш молодой энтузиазм, ретроград Штюбинг во многом был прав. Так что работы и проблем было хоть отбавляй. А Максик, хоть и обладал вполне достаточным для руководителя кругозором, к кропотливому созидательному труду был мало пригоден. Созидание входило в мою епархию, так что, возможно, он просто завидовал, а алкоголь, как известно, чувства обостряет.
Вот так вместо братской общности я вдруг снова оказался в чужой и даже враждебной среде, где никому нельзя больше верить, где надо взвешивать каждое слово, продумывать каждый поступок. Сейчас я воспринимаю такое состояние, как естественное для человека среди себе подобных. Но поначалу все услышанное стало ушатом холодной воды. Впрочем, у этого прозрения были и положительные стороны. С той поры я, к великой радости супруги, прекратил участие в посиделках. В работе стал проявлять больше аккуратности, и за последующие несколько лет сильно вырос, как специалист. Но конфликт с Максом постепенно набирал обороты. Правда, сначала он постарался избавиться от попавших в его подчинение сотрудников соседней лаборатории. Затем в эпоху антиалкогольных гонений вылетели «по собственному желанию» члены былого «стаканного братства». Остался один Петрович. Его, как я понимаю сейчас, выгнать было нельзя. А Максик, наверное, знал об этом гораздо раньше. На освободившиеся места он набирал «сокращенцев» из оборонки. Они, хоть в основном и были людьми в возрасте, называли его не иначе как Максимом Альбертовичем. Так что тем, для кого он был просто Макс, и кто по старой привычке все еще заходил к нему в кабинет без стука, ордер на вылет фактически был выписан. Оставалось только уточнить дату.
Тем временем Штюбинг, оправившись после нашего мятежа, снова наладил работу в своем маленьком подразделении. Заместителем и правой рукой у него стал Гаджибеков. Несколько лет спустя, когда улеглись страсти, преданная Штюбингу уже не молодая секретарша Валя, по секрету сообщила, что в дальних своих планах старик планировал на это место меня, и сильнее всего был огорчен моей изменой. Возможно, он бы даже взял меня и во второй раз. И когда давление со стороны Макса становилось особенно агрессивным, мыслишки опять вернуться к Штюбингу возникали. Но после всего случившегося я все-таки предпочел этого не делать. А потом и возвращаться стало не к кому. Гаджибеков, ловко провернув интригу, скомпрометировал шефа перед начальством. И того без положенных почестей отправили, а точнее выкинули, на пенсию. Ну а потом наступили девяностые, и обрушившейся лавиной накрыло и жертв интриг и самих интриганов…     

Ранним утром поезд прибыл в Москву. Ночью подморозило, и под ногами весело хрустит ледяная корка. Впереди на фоне голубого неба шпили трехвокзальной площади столицы. Вместе с толпой пассажиров иду к метро. Впереди целый свободный день и в голове крутятся планы:
«А что если съездить к месту первой работы?»
Вроде бы там совсем рядом недавно открыли новую станцию метро. Но здание на прежнем месте и, говорят, даже осталась вывеска.
«Так что решено, поеду!»
Поброжу вокруг. Пройду мимо проходной, в которую частенько влетал, опаздывая на работу. Посижу в парке напротив, посмотрю на окна. Вспомню о том, что было хорошего. А ведь его действительно было много! И часы наряженной вдохновенной работы, когда до глубокого вечера засиживался с рабочим макетом будущего прибора. И институтские праздники, когда и стар и млад отплясывали вокруг новогодней елки. Вспомню, как не без успеха играл шуточные роли в самодеятельности. Осиную талию нашего комсомольского секретаря Ниночки. Субботники на природе, когда молодежным коллективом выезжали приводить после зимы в порядок институтскую базу отдыха. Как под руководством прикомандированного к институту физкультурника «Пана Спортсмена» бегали эстафету и лыжные кроссы, проводили футбольные матчи между командами отделов.
Вспоминая, постараюсь научиться ценить и то хорошее, что есть у меня в жизни сейчас. И, не жалея больше о прошлом, мысленно буду повторять сказанное на все времена:
- Даруй хлеб нам насущный. И прости нам долги наши. Как и мы отпускаем всем должникам нашим.  

“Наша улица” №235 (6) июнь 2019