Юрий Кувалдин "Птичье" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ПТИЧЬЕ

рассказ

 
«Что такое человек?» - спрашивали Федор Достоевский, Фридрих Ницше, Артур Шопенгауэр, Осип Мандельштам, Александр Мень… И все связывали понятие «человек» с его телом, с биологией, не забывая, конечно, и о личности, о душе. Это не совсем верно. Близок был к определению человека Антон Чехов, говоря где-то, кажется, в записных книжках, что человек есть существо промежуточное, переходное от куколки к бабочке. Правильный ответ на вопрос: «Что такое человек?» - дает Юрий Кувалдин: человек есть текст, который остается после смерти тела. Далее, развивая мысль о жизни души без тела, опираясь на теорию рецептуализма, я говорю, что человек будет жить как знак (цифра, буква, символ) в интернете, душа отдельно от тела безболезненно перейдет в интернет, при этом знаком осуществляя все чувства и функции тела, и, главное, любовь с теми же ощущениями наслаждения, как чувствовало тело, будет всегда, в знаке, в логосе, в Слове, в Букве. Могу сделать предположение более смелое: мы и сейчас с телами и со всей нашей Землей, с Космосом, с Бесконечностью находимся в интернете. Бог есть Слово (цифра, буква, знак).
Чтобы увидеть завтрашний день, напиши на листочке задания, из которых и будет он состоять, потому что ты человек железной дисциплины, всю жизнь занимаешься одним и тем же делом, которое тебе известно от альфы до омеги, а что до бегающих и прыгающих в социуме людей, то тебе до них никакого дела нет, ведь ты переводишь себя в другую нетленную реальность, согласно ежедневным действиям.
Прочитываю свои произведения, написанные давным-давно, новыми глазами, и поражаюсь, что этот единственный реальный мир создал я, это мое творение, и я страстно люблю, как Бог, своё творение, в котором и самого Бога создал я. Уступать первенство ближнему, значит не любить самого себя. А вас так и учат подчинению, не люби себя, а полюби другого. Человек, который любит себя, через эту любовь любит и другого человека, который есть копия того, которого люблю я. Все тираны мира проповедуют обратную любви теорию: полюби диктатора как самого себя, и еще сходи на выборы, на которых заранее известно, что он будет победителем, и проголосуй за него. То есть этим говорится, чтобы ты не просто не любил себя, а презирал, ненавидел себя, потому что всю свою любовь ты отдал тирану, и умалил себя до букашки. Ведь тебе сказано, что нужно возлюбить ближнего, как самого себя. Не верь этой тоталитарной установке. Люби себя, воспитывай, читай, не задавай ближнему вопросов, проходи мимо ближнего, не касаясь его, живи молча, в углу, и пиши каждый день в течение всей твоей жизни книгу вечности, ибо ты и есть Бог, о чем другие узнают только после твоей смерти по твоим произведениям, о которых при твоей жизни никто не знал. Иными словами, не будь свидетелем своего торжества. Да ты и не будешь свидетелем этого торжества, поскольку признание к тебе придет через 500 лет. И об этом узнает ближний, и полюбит тебя, как самого себя.
Прежде чем вознести кого-то в небеса, посмотри на него в перспективе лет эдак на пятьдесят, протянет ли он творческую лямку в течение этого времени, ведь видывал я всплески талантов, которые сразу после удачи исчезали, и я бы предпочел поистине верного литературе человека, без всяческих всплесков, премий, грамот, того, кто изображён на авантитулах своих книг, тело которого давно улетело, для подтверждения собственного значения, при всей осмотрительности, инструментом бессмертия является служение литературе, а не извлечение из неё дохода, но это суждено понять лишь гениям.
Спел и пропал. Частушки сплясала и пропала. Клубная самодеятельность перед красными воинами. Писать они не умеют, и читать не умеют. Неграмотные. Вот и орут частушки на площадях, перестреляв мысль. Бог переходит всегда на другого. Другой не есть ты. Что за слово «другой»! Очень близкое к «чудной». «Красная площадь» происходит от крови. Центральной площадью была Соборная площадь в Кремле. Все «красные» - кровавые. Недаром большевики кладбище на Кровавой площади устроили. Вот ироды на ней и пляшут и поют частушки. А ты не есть другой. Замечательное слово «другой». Вот именно другой и только он, понимает лучше тебя, что есть Бог. А ты еще не дорос до понимания Бога, поскольку ты еще не стал другим. Вот когда ты станешь другим для самого себя, тогда ты и станешь Богом. Это происходит следующим образом. Ты идешь по улице, допустим по Мясницкой, меся грязный снег на льду, постоянно поскальзываясь и хватаясь, чтобы не упасть, за скобы, решетки, трубы, но все-таки падаешь головой об угол ступенек подвала, а навстречу тебе идешь ты сам. Ты узнаешь самого себя, говоришь ему: «Здравствуй!». А он проходит мимо тебя, не узнавая. Это говорит о том, что он еще не способен разделить свой мозг надвое, на красных и белых, для написания нового романа. И если хорошенько подумать, то все люди, идущие тебе навстречу, есть ты сам, только пока они еще об этом не догадываются. Итак, понимаете, что другой есть уже нечто абстрактное и для вас идеальное, к которому стремится всё совершенное человечество, вечно приближающееся и никогда не приблизившееся к идеалу. Белогвардейцы, вы победили красную половину мозга!
Человек не знал книг, вообще никогда ничего не читал, поэтому считал себя счастливым, даже не понимая своего упрощения до полевого цветка, да, бессознательное обходится без книг, и это укоренилось настолько, что природа боялась самой себя, и отказ от книг не позволял даже усомниться в непогрешимости всего сущего, безразлично окружающего человека, а потом вдруг природа отошла в сторону, уступив место книге, назвавшейся Богом, и это глубоко опечалило полевой цветок из-за того, что природа потеряла человека, сказав, что он создан Книгой.
И Эдгар По в «Человеке толпы» говорил о том, что человеку легче жить в толпе, и почти невозможно одному. Люди толпы постоянно ищут развлечений, смены декораций, географического перемещения своего тела, как я смеюсь, с печки на лавку и обратно. При любом случае они заводят машину, чтобы увеличивать пробку, поскольку уже разучились ходить пешком, а пассажирский транспорт ниже их достоинства. Они одиноко едут в автомобиле, но в постоянной пробочной толпе. Только человек толпы может в наше время ездить на машине. Человек толпы идет туда, где море огней. И мои персонажи идут туда же, а я вынужден инкогнито следовать за ними, чтобы соответствовать правде жизни. И в этом хождении заключается одна из частей моей работы над новым художественным произведением. Я актер, который перевоплощается в человека толпы. Это действительно так. Но писать писателю можно только в одиночестве, которое с годами перерастает в абсолютное и постоянное, поскольку материала, набранного за время, проведенное в толпе, уже достаточно. Андрей Платонов, пример одиночества, говорил, что никто из писателей не повлиял на него, что он сам по себе выковал свой одинокий стиль, своего одинокого человека, свой одинокий «Чевенгур». То же теперь могу сказать и я, понимая самого себя как образ и подобие главного Одинокого.
Жизнь кончится быстро, любые другие аргументы по продлению жизни новоявленного организма пустопорожни, какими бы могучими свойствами не обладал этот конкретный организм, а вот мой книжный характер говорит о другом, перечитай меня, я ведь не человек, а книга, в которой не предусмотрена смерть человека, экземпляры мрут как мухи, это да, но человек бессмертен, и никто бы не допустил иного понимания людского тиража, говорить же о недальновидности тех, кто думает, что он это он, смешно, ведь они не подозревают, что каждый смонтирован точно таким же биокомпьютером (животное, отряд приматов).
Ушедшая варварская тоталитарная эпоха стала для меня столь неинтересна, убога, что нет никакого желания разбираться в том, кто у кого спрашивал разрешения на печать того или иного советского произведения, поскольку все эти советские произведения вместе с СССР исчезли с лица земли бесследно. Тот период в истории русской литературы представляют антисоветские авторы Осип Мандельштам, Андрей Платонов, Иосиф Бродский, Федор Крюков, Юрий Домбровский, Андрей Синявский… Это чувство возникло у меня после прочтения двух томов «Новомирского дневника» Александра Твардовского. Осталось печальное впечатление разочарования, как будто ему нечего сказать ни городу, ни миру - полное отсутствие мыслей и философского взгляда на мир, не говоря уже о метафизике, о которой он, по-видимому, понятия не имел. Очевиден низкий уровень выходца из деревни. Константина Паустовского, к примеру, назвал плохим писателем. Это автора «Золотой розы», по которой я учился художественной прозе! Твардовский и редактором-то назначался только потому, что был социально близок деревенским примитивным вождям. Эпоха власти крепостных крестьян! Это дневник советского служащего, работника литературы, написанный плохим, чуть ли не канцелярским языком, без вдохновения, без полета. Вот в сравнении с Твардовским видишь величие и гениальность изданного мною «Дневника» Юрия Нагибина, изобилующего яркими красками, глубокими мыслями, великолепным писательским стилем, ядом клеймения советских порядков, фрейдовским проникновением в подвалы собственной психики. К слову будет сказано, что мне предлагала много лет назад Ольга Александровна Твардовская издать дневник отца, но я тактично отказался. Тактично потому, что всё-таки Александр Трифонович Твардовский много сделал для уничтожения людоедского СССР. Так они и останутся в памяти народной как два политических борца - Александр Твардовский и Александр Солженицын. Царство им небесное.
Наблюдаю за собой со стороны, вижу незнакомого товарища, идущего с пожарища души, поскольку только что был на том углу, а в мгновение ока оказался на этом, весьма беспредметном, даже бестелесном, ибо светом выбита тень от его фигуры на мостовой, его уже нет, а тень всё лежит, слушая звон трамвая и наблюдая за убегающим от пожарища души товарищем, спешащим зажечь бумагу бесконечными фразами, которые горят и не сгорают, когда тень внимает ритмичным перестукам сердца.
Николай Федоров наметил программу воскрешения всех людей, которые воскреснув, вместе с живыми и рождающимися никогда не будут умирать. Наступит эра бессмертия, вечной любви и увеличения человечества в геометрической прогрессии. Места на нашей Земле не останется свободного, яблока негде будет упасть от столпотворения. Тут и появился Константин Циолковский с ракетами к другим планетам. Он ракеты придумывал не для изучения абстрактного Космоса, а для спасения людей от давки путем переселения их на другие Земли.
Мимолётные, казалось бы, впечатления, на которые и внимания-то мало кто обращает, сослужили мне значительную службу по написанию многих вещей, и делалось это как-то само собой, спокойно и просто, в состоянии некой опоэтизированной реальности, и я работал, даже не догадываясь о том, что из этих случайных впечатлений в итоге получится, ведь мы совершенно не представляем как вообще вырабатывается характер человека, не говоря уж о характере его творчества, и в подобных обстоятельствах приписываем это таланту, чуду, гениальности.
Когда говорят: "В начале было", - я начинаю сомневаться в существовании этого «начала». А было ли начало?! Его не было, поскольку жизнь есть кольцо, то у него нет ни конца, ни начала. Вот почему наиболее прозорливые физики и математики уже сейчас допускают бесконечное существование «колец жизни» в бесконечном Космосе. Иными словами, наша Земля размножена до бесконечности, и на каждой Земле есть такие же, как мы, люди в бесконечных копиях.
Приятный вид лугов поднимает настроение по целому ряду особенностей и, прежде всего, по звуковому оформлению, когда закроешь глаза и слышишь непрерывно звенящие в воздухе мелодии миниатюрных музыкантов с носиками, глазками и крылышками, которых не видно, но они и составляют прелесть этого чудесного концерта на изумрудном с пёстрыми вставками ковре, восхищающего каждого человека с песней в душе, но на сольное исполнение которому решиться нелегко, хотя ласковое и цветущее море взывает к преклонению.
Трудно сказать, чтобы ты был до конца оригинален, потому что так или иначе ты что-то заимствовал, что не создано самим тобой. В сущности, ты рождаешься на свет абсолютно пустым, как стеклотара, и с первых же дней существования начинаешь привыкать к окружающему миру, запоминать, фиксировать. Человек есть фиксатор. Человек - это не только прямая трансляция жизни, но и видеозапись её. Сохранение и есть человек. По-английски - save, сейф. Туда, конечно можно и деньги складывать в банковских упаковках, такие хорошие плотные кирпичики, коим стада неразумных человеков посвящают всю свою жизнь. А мы сейфируем Слово, в образах, художественно, в красках. Рождаешься пустым сосудом, без языка, без национальности, без партийности, без прочих новогодних игрушек, висящих на твоей елке, которая есть твоё тело, а душа рвется к буквам, которые живут вечно. Художник начинается с подражания классическим образцам, впитывает их, как губка, перемешивает, как миксер, и выдает свои произведения столь убедительно, что в итоге начинает подражать самому себе, впадая в абсолютное и прекрасное детство.
Летний пролетает день, легко летит себе и горечи не знает, не понимает, что он «день» и что «летит», как всё в природе пролетает, и тает снегом января под старой ёлкой с новым веком, при загрустившем человеке, легко летящем ото дня неприхотливого июня туда, где прячется зима.
Я начинаю писать только тогда, когда абсолютно уверен в том, что пишу. Мой мир весь содержится в моей голове, надо только уверенно его записать. Уверенность - это половина успеха. Сомневающимся в искусстве делать нечего. Сомневаться может твой персонаж, но не ты. В истории моей жизни было много случаев, когда такие сомневающиеся не могли написать ни строчки, хотя они всячески критиковали меня, и азартно говорили, что напишут повесть или роман значительно лучше меня. Они не то что романа или повести не написали, они вообще исчезли, как я люблю говорить, бесследно с лица земли. Сомневаться можно тогда, когда ты выполняешь отделочные работы в тексте, которого ты написал, предположим, полторы тысячи страниц. Ты совершил воловий труд, потому что литературу делают волы, и теперь шлифуешь главы, изредка сомневаясь, не принесет ли улучшение вред хорошему. Твой текст сам по себе доказывает, что читатель полностью доверяет тебе, твоим мыслям, твоим героям и персонажам, как единственно возможным. Ты выступаешь как гипнотизер, полностью овладевая сознанием читателя.
Листки календаря слетают в ритме вальса, а там, смотрите, дрозд сдружился с воробьём, накрытый снегом мост в длину нащупал бездну, дождём пролился день и елью в небо врос, полоска рыжей мглы легла по горизонту, шар сделался дугой и хлопнул дверью вслед, закрылся гастроном, в печальной подворотне прохожий отошёл на ящике ко сну.
Технари всегда были ограниченными людьми, потому что говорили, что невозможно создать вечный двигатель. Но вечный двигатель давно создан - это Слово, которое есть Бог. Что в мире бессметно? Только Слово. Что управляет странами и народами? Только Слово. Что заставляет Землю вращаться? Слово! Если бы Ницше знал, что и Бог есть Слово, то не говорил бы о смерти Бога.
Будто имя против воли вот-вот выскочит само собой, пока без имени он выскочил из известного места на свет божий, как каждый это делает без всякого согласия на то, всё в этом мире совершается без согласования с индивидом, с традиционным видом, со всеми атрибутами примата, вооруженного силой мата, переиначив который, присваивают имя, кому по святцам, а кому как придётся, которое под руку попадётся, и вот, являя исключительную преданность этому имени, способен испытать счастье оттого, что и этот организм поименовали.
Подавив в себе все возвышенные чувства, человек занят делами службы, когда его не называют по имени, а только по званию, вроде, товарищ генерал, и на связь с ним выходят только по установленным правилам, а кому выпал на долю путь ухода от этой иерархии, тот ставит перед собой другую задачу, разумеется, не о положении в обществе, а в месте на книжной полке вечности.
Если даже в чем-то сомневаешься, попытайся отыскать в нём прекрасную сущность, но если речь идет о непонимании тебя, то смиренно отойди в сторонку, в этом кроется общий характер поведения среди людей, в этом компоте, замешанном из всех слоёв разношёрстного человечества, где всегда преобладает большинство с необразованностью, невоспитанностью, хотя дело может обстоять и иначе, когда ты пропускаешь талант в убогом человеке, и бездарность в лоснящемся красавце, и всё так идёт вопреки твоей воле, а идеал всегда таится где-то, его не замечаешь, вот что больше всего расстраивает.
Нет проблем, которые нельзя было бы решить на скамейке у подъезда, они всегда легко успокаивают Китай и ставят на место Штаты, присоединяют Царьград и выпивают чайной ложкой Тихий океан, и такие дружеские отношения ко всему на свете не выглядят как некие заблуждения, которые можно услышать от разных людей, но ни один из них даже не подозревает, что всё сказанное ими сбывается, потому что Китай и Россия одна земля, на тройке мчатся Чичиков с Поприщиным, «с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют» (у Гоголя именно так - «виднеют»), и этой силой чудесного воображения совершается история, и склонностью к умозаключениям у подъезда не стоит пренебрегать, потому что сие есть общий закон всего сущего.
Время утекало до сих пор плавно и вообще незаметно, когда же задумался об этой неспешности, то в первое мгновение оно вдруг помчалось галопом, потому что я слишком поздно опомнился, чтобы приструнить его, по тем же причинам много лет спустя я вдруг обнаружил, что десятилетие промелькнуло за минуту, а ведь накануне нашей встречи со временем, даже в каком-то промежутке, я вообще на него не обращал никакого внимания, и так до тех пор, пока это было возможно, дабы окончательно понять, что у Всевышнего нет ни времени, ни пространства.
Люди живут вне глубинных причин, словно потерявшие ориентиры от ослепительного света, отдавшись исключительно на волю чувств без подключения интеллекта, которого неосознанно боятся, ибо он уводит в какие-то трансцендентные не обременённые книгами, то есть вне интеллигибельности, дали, которые нельзя ни купить, ни продать, ни пощупать, ни понять, и во власти этого чувства коротают свой век, не извлекая из него никакой пользы.
Неслыханные красоты открылись тебе, поскольку ты пуст был с рожденья, и заполнение пустоты совершалось без всяких твоих усилий, вообще, человек создан таким совершенным, что от него не требуется никаких усилия, лежи на песочке у синих гор, ешь бананы, а надоест, залезай на дерево, оттуда виднее и море, и горы, всё время тепло, нечувствительная душа дремлет, ничего недосягаемого не требуя, ибо всё что нужно для беззаботной жизни имеется, само цветет, само растет, но дернулась у одного экземпляра извилинка, извлекшая из всего сочетаемого несочетаемое, спонтанно начертавшая на камне две скрещенные палочки, и столь характерным образом началась всемирная библиотека.
Вместо того, чтобы не обращать внимания на намек о твоей несостоятельности, голова упрямо крутила этот негативный окрик постороннего человека из очереди к кассе в магазине, где я набрал полную корзину, но расплатиться не мог, потому что деньги забыл дома, обнаружив это у кассы, когда нужно было просто уйти, но ум так устроен, что он буквально залипает на каждой реплике, тогда силой воли заставляешь себя переключиться на другую волну, но отрицательные мысли на этом не останавливались, хотя хотелось выбраться из них, но ничего в голову не пришло, кроме соображений о тщетности всего и всех, потом немного отошёл, почти уверовав, что во всём разобрался, через десять минут вернувшись, сходив домой, оплатил дожидавшийся у кассирши свой товар.
Прелестно трещат скворцы, даже «шкворчат» или «скворчат», от этого и прозвали их «скворцами», и мне кажется, что я понимаю их язык, когда думаю об идеале устной речи как об утраченном мгновении, и со временем я принял устную речь за скворчание, особенно, когда говорит что-то, а «что» не понять, в отдалении человек, конечно, я подразумевал довольно умного человека, раз он уподобился в тишине ночи скворцу, производя сильное впечатление на бессонных соседей, и всё это говорит о величии скворца.
Я не просто смотрю на людей, встречающихся в огромном количестве на улице, но, что любопытно, стараюсь ухватить в них какую-нибудь особенность: в походке, в жесте, и даже в интеллекте, - точно так же и на себе я изредка ловлю изучающие взгляды, что не очень приятно, когда этот взгляд неотрывен, потому что лично я никогда не торможу взгляд на людях, понимая, что это не совсем приятное для них испытание, ведь все люди чем-то были схожи, по меньшей мере, в том, что опускали глаза или под несколько иным углом взирали на меня, но стоило мне уткнуться в книгу, как наблюдатели в своей склонности смотреть глаза в глаза исчезали, при этом сохраняя какую-то странную особенность быть на виду.
Уж если ты сам восхищаешься пением птиц, зовущих к горним вершинам, то и ты смело взлетай вопреки законам материального мира, чтобы стать всегда поющим, всегда одним и тем же летающим созданием, что во времена Овидия или Грибоедова, то сможешь удерживать это прошлое для других поющих поколений, ибо во мне достаточно сил, чтобы быть птицей.

"Наша улица” №237 (8) август 2019