Юрий Кувалдин "Цветик" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ЦВЕТИК

рассказ

 
Когда ты что-то написал и уже не возвращаешься назад, то замечаешь новый поворот мысли, о которой и не подозревал, потому что мысль эта родилась при самой работе со словами, которые выскакивают из тебя сами по себе без видимого усилия. Это и есть настоящий процесс творчества. Потом кто-то побежит по этим словам и уверует в то, что ты написал. Предположим, ты обходишь площадь Пушкина, двигаясь по Бронной от Литинститута не напрямую через подземный переход к "Известиям", а проходишь сначала налево Сытинским, а затем направо малым Палашевским переулком на Тверскую с другого входа, хотя в тот же самый подземный переход. Но нет, ты принципиально не спускаешься тут, а ускоряя шаг, направляешься к Триумфальной площади, и у Мамоновского переулка, ведущего к Трехпрудному переулку, где было (в Мамоновском) советское госкино, ныряшь в переход напротив бывшей гостиницы "Минск", а там вход в Дегтярный переулок перекрыт. Тогда берешь левее, доходишь до следующего переулка, и уже по нему идешь напрямую к улице Чехова. Хорошее было название, которого теперь нет. Дмитровка - название ничего не выражающее. Чехов же - целая эпоха! Да-а, чтобы убрать названия коммунистического склада в центре, вроде проспекта Маркса или площади Революции, пожертвовали Чеховым. Но он все равно тут летает своей "Чайкой", перекрашеной мною в "Ворону". Вот теперь пройдите по этим экспромтным моим словам, чтобы они и у вас вызвали какие-нибудь ассоциации. Иначе быть не может. Потому что жизнь человека - это Слова. А бессловесная жизнь у животных.
Тревога посетила, была узнана, то есть я её признал, пульсирующая тревога, давно не приходившая, и снова с порога поразила воображение, как будто это случилось впервые, и так всегда, с совершенно чистого листа, словно всё вокруг невероятно поспешно спряталось и замерло среди стоявших вопросами новых дней, о которых нужно что-то обязательно сказать, и пусть почти никто моего голоса не услышит, я скажу, что смотрю на тревогу как на обычное своё состояние, потому что всегда считал себя тревожным человеком.
Прежде чем делать выводы, объясни себе, зачем тебе эти выводы нужны, что ты хочешь этими выводами доказать, потому что выводы делают для начала конфликта, бестолкового спора о том, что ты умнее самого себя, потому что оппонент есть такой же, как ты, не уразумевший, что никаких выводов в жизни делать не нужно, чтобы не отвлекаться от искусного плетения своей невероятной паутины, ведь ты явлен на свет только для того, чтобы превратиться в паутину.
Равнодушие говорит о человеке больше, чем нужно, поскольку он так доволен тем, что видят только его глаза, что слышат только его уши, что жуёт только его рот, как он погружён в себя, считая себя тем, что он есть, книг вообще не читает, и на кой ляд ему книги, ибо самолюбие уничтожает всех прочих, которых он никогда не похвалит, не скажет о них хорошее, потому что злоба на других, плохо скрываемая, преобладает в нём, сам ничего не создаёт и поэтому ненавидит тех, кто занимается творчеством, таким образом его равнодушие есть плохо скрываемая форма агрессии, которая вспыхивает в революционные периоды, когда большинство необразованной массы уничтожает умных - извечная борьба в тоталитарной России равнодушных с интеллигенцией.
Книга за семью печатями была для неграмотных, коих в России было 90 процентов, считавших своё состояние полным счастьем, ибо голова была ничем не забита. Вот и сейчас бродят Фомы неверующие, не знающие, как включается компьютер и что такой сайт. Им нужно до сих пор клепать буквы по бумаге. Я бы предложил нашим новым неграмотным писать свои имена на лбу, чтобы сразу было видно, идет крепостной из деревни Брыкины горки в сельмаг за Букварем. А ведь интернет - это книга будущего, которое наступило вчера. Земная жизнь не по-Тютчеву объята снами, а она всегда была и протекала в интернете. Мы до поры до времени об этом не догадывались. Только любили повторять, дни проходят, как во сне.
Скажешь что-нибудь обобщенно, а собеседник сразу воспринимает это обобщенное на своё личное, что говорит о том, что каждый человек зациклен на собственной персоне, от этого в книгах с удовольствием вычитываются точные совпадения авторского текста с психологией читателя, который, кажется, и читает только для того, чтобы выявить свои личные переживания через художественный текст, но это у читателя, а основная масса, книг не читающая, совпадения эти ищет и находит у друзей и родственников.
Прессуй себя всегда, чтобы приставки «де» никогда не существовало, потому что куда ни бросишь взгляд, все вянут, как цветы без воды, названивают друг другу, чтобы сообщить что у них «де…» и так далее, а ты, испытав прилив вдохновения, летишь к новому подъёму, потому что с детства привык так прессовать себя, чтобы ангелом вечно парить, получая невиданные удовольствия в любви и гордости за вдохновенную форму с радостными сочинениями себя в тексте, причём, исключительно для собственного удовольствия, поэтому столь же прекрасные удовольствия получат читатели, которых ты выведешь из приставки «де».
Часто ловлю себя на том, что размышляю о чём-то таком необъяснимом, что мне даже такого никогда в голову не приходило, словно бы я был не я, но как-то по привычке додумывать мысль до поэтического взлёта, вопреки логике, которая есть наипервейший враг искусства, что впору было растеряться, я ласково приручал мысль, чтобы она стала в конце концов моей, как, в частности, случалось с Достоевским, когда он вдруг начинал говорить о клейких листочках, это после топора-то, но в этом и есть сущность глубочайших размышлений писателей, чей ум устроен совершенно иначе, чем у обычных людей.
Посмотреть по сторонам тут и там, в парке, в поле, у забора, в коридоре, на уроке, после смены, в шумном сборочном цеху, после сытного обеда, перед ужином в саду у природы на виду, тут и там по кругу время тащит образ твой и мой, чтобы видел всё на свете в облаках и под ногой, в людном месте, в одиноком наслаждении собой, и другим, таким же точно любопытным под луной.
То, что людям не хватает последовательности, очевидный факт, произрастающий из детства, когда никто не подсказал, что человек рождён для искусства, как птица для полёта, а не для занятия штатной должности в иерархическом государстве, а потом, спустя века, люди не понимают, почему Гоголь стал Гоголем, а Чехов Чеховым, все эти вопросы всегда вызвали у меня удивление, поскольку люди перескакивают с пятого на десятое без всякой последовательности, жизнь увлекает и затягивает, а надобно с детства, если начал рисовать - рисуй всю жизнь до смерти, и точно так же, начал петь - пой, начал писать - пиши.
Посетившие меня, только не люди, а мысли, пришедшие вереницей слов, и я отправлялся за ними, пробуя на вкус каждое слово, а возвращаясь, когда никого из тел не встретишь, когда догорал, но только не закат, потому что как только скажешь: «догорал», - так сразу лезет этот штампованный замыленный закат, потому что у меня догорал окурок, ведь я люблю выкуривать сигарету почти до самого фильтра, так вот, возвращаясь к началу фразы, я говорю о том, что обожаю посетившие меня мысли.
Рассчитываем на одно, получаем, как правило, другое, то есть постоянно далеки от воплощения задуманного, постоянно что-то непредвиденное мешает, так вот по этой причине оказываемся на вечных развилках между желаемым и должным, в состоянии постоянных догадок о том, что жизнь всегда и всюду обманывала нас, все помыслы не соответствовали целям, вызывали удивление, и каждым замечена эта особенность, исходные данные которой лежат в размытости границ между реальностью и вымыслом, только опытность в понимании этих контрастов может показать срединный путь, если разговор заходит вообще о каком-то творческом пути, а не о коротании жизни.
В поезде жизни на верхней полке со своим поколением от роддома до тихого кладбища ехал, поглядывая в окно, что-то там мелькало, в основном, столбы и заборы, но ни на чём взгляд не останавливался, да и вообще забыл, до какой станции тебе ехать, то ли до 50-го километра, то ли до сотого, поезд постепенно пустел, но ты никак не мог сообразить, куда же ты едешь и зачем, и кто тебя посадил в этот поезд, и последним доводом стал ответ, что ты об этом никогда не узнаешь.
Даже если ты не желаешь перемен, они без твоего согласия происходят, хотя бы такая простая перемена как смена ночи на утро, причём, во всех жизненных переменах чувствуется какая-то инфантильная непринужденность, и всё утекает куда-то и превращается в миф, так что решительно пребываешь всю жизнь в растерянности, что является определенным комплексом неверия в то, что ты есть ты, олицетворением этого факта служит твоя фотография и даже видео, но всё равно тело твоё исчезает в дымке прошлого, в котором скопилось столько отображений тебе подобных, что понять что-либо в этом океане «я» невозможно.
Озадачен оттого, что поведал о том, что продал для того, чтобы купить, и рассказать об этом, я прошел мимо, чтобы с ним не столкнуться, думал избежать разговоров о «купле-продаже», которые встали поперёк горла, думал просто умереть от этого рыночного примитивизма, но утешал себя тем, что в любую минуту с бизнесменами, рекламодателями и столбовыми чиновниками можно расстаться, потому что мне казалась жизнь без них в розовых тонах, и я продолжал обходиться без них, но они были как комары, поэтому вообразите, как бы мы изменились без них, во всяком случае я выглядел бы не хуже, и надо нарисовать идиллический портрет пустопорожнего существа, который держит в уме формулу: «деньги-товар-деньги-деньги…».
Неточности у каждого случаются местами, конечно, бывает и так, что попадается целая цепь неточностей, по природе своей отдалённо напоминающая точности, но вот в чем замечательный абсурд неточностей, они обретают большую привлекательность и выразительность, чем все вместе взятые реалистические точности, о чём с грустью сожалели приверженцы реализма при появлении живописи впечатлений и мышления в авангардных формах, что приводило в изумление, одновременно вызывая тоску, сильно травмирующую психику, законсервированную в своём времени, и никакая великолепная новизна не перевесит упрямства тоскливых существ, не понимающих, что реальность нереальна.
Чтобы заметить перемену в неизменяемом, а таковым является книга классика, необходимо изменяться самому в лучшую сторону, но для этого требуется непринужденность, которая вырабатывается годами, приобретение свежих черт для основания художественного вкуса, поскольку у великих книг есть вход и выход, при которых постигающий всегда будет на основании собственных аллюзий исполнителем партитуры постигшего.
Подумают, подумают ещё раз, но дальше «подумают» мысль не идёт, конечно, тело идёт дальше, особенно, когда вот, смотрите, толпа идёт оттуда, и толпа плотными рядами идёт туда, ясно без света, что тут рядом станция метро, а то идёшь в сторону от магистрали и не попадается ни души, там где нет толпы, стало быть, нет ни магазинов, ни метро, поэтому тела передвигаются, а мысль стоит стоймя на месте.
Под мужским взглядом действительность настораживается, что позволяет структурировать её со всей строгостью мастера, искушенного в создании жизни выше самой жизни, проявляющей характер, ценность которого подвластна оценке лишь последующим поколениям, как мы оцениваем Достоевского или Мандельштама, чтобы понимать тяжесть дороги, ведущей писателей к истинам, открывающимся только им, что является доказательством почти религиозного служения литературе от рождения до смерти.
Истоки форм лежат не вокруг, а в центре, иначе говоря, в твоей голове, от этого порой кажется пространство неземным, причём, квадратной формы, и художнику это будет понятно даже без ссылок на известный квадрат, это самый верный путь к постижению творчества, когда все посторонние воззрения будут считать квадрат твоего ума сильней прочих фигур, и чтобы пока не поздно расположение твоей головы здесь стало исключительно квадратным.
Увидев исключительного Веласкеса, уделил «Менинам» внимание, догадываясь, что ещё способен отличать прелестное от посредственного, готов при этом испытать счастье, как его испытывал Пикассо, переписавший «Менины» десятки раз, даже потерять голову, не вникая в детали, а лишь восхищённый общими чертами, которые и выражали скрытую суть прекрасного, отражённого в зеркалах вечности, поэтому, надо признать, что равноценных картин в мире немного, а таких загадочных прежде не созерцал, отдаваясь привычкам быть в самом себе, ограждая себя от печалей внешнего мира, но удивительным образом находя себя в нём и впечатлённый сходством с красотой.
Воспоминания воскрешают людей и всё прочее, бывшее в жизни человека, пока работает память, представление о которой сильно преувеличено и, когда сомнения в свойствах памяти и её надёжности исчерпалась, а это было на заре человечества, пожалуй, ещё до времен первых чёрных фараонов, тогда началась божественная память, ибо люди были созданы одинаковыми, то есть, как позже умные люди написали, по образу и подобию, вот тогда началась капитальная память, вечная память, началась Книга.
Плохое настроенье исправляется мгновенно, когда даешь себе задание на день, ведь человек склонен к плохому настроению постоянно, как цветок в засохшем горшке на подоконнике, хозяева уехали на дачу, забыв про цветы, но наиболее творческие из этих цветов переживают разлуку с водой мужественно, совершенно не показывая, что у них испортилось настроение, колючки востры, зелень ярче зелени поблескивает, благодаря меня за то, что я люблю и выращиваю только кактусы.
Мало кто доволен собой, и при выходе «в люди» непременно желает казаться другим, вот и видим мы повсеместно других, а не настоящих, настоящие лежат в бесчувственном состоянии на диване, а то и на полу возле дивана, а растрёпанные жены, не похожие сами на себя, льют им на лысую голову холодную воду из чайника, а чтобы изменить себя изнутри, так до этой высшей математики мало кто додумывается, разве что Поприщин из «Записок сумасшедшего»: «Через несколько минут все засуетилось. Сказали, что директор идет. Многие чиновники побежали наперерыв, чтобы показать себя перед ним. Но я ни с места. Когда он проходил чрез наше отделение, все застегнули на пуговицы свои фраки; но я совершенно ничего! Что за директор! чтобы я встал перед ним - никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки».
Ни дня без запятой, ни дня без твёрдой точки, весна всегда к тебе спешит без проволочки, из сердца льётся свет себе на удивленье, и в этом есть судьбы простое проявленье, быть солнечным лучом без всякого сомненья, пульсируют слова в извилистой строке, из года в год растёшь, блаженствуя в ученье, поскольку жизнь твоя в божественной руке,
Иди и не оглядывайся, всё равно за тобой кто-то стучит каблуками, догоняет, а ты на это не обращаешь никакого внимания, идёшь, как шёл, со своей головой на плечах, которая всё на свете улавливает и прокручивает, обнаруживая сходство многих явлений, повторяющихся изо дня в день, но вот это преследование тебя другими в многолюдном городе неизбежно, как и во всяком ограниченном пространстве, в котором стучат каблуками сотни муравьев наперегонки с трясогузками и котами, и все находятся в постоянном движении, в перемещении, а ты иди не своей дорогой и пребывай в не своём уме, поскольку вся жизнь твоя идёт наоборот, не как у всех, вот они и чапают за тобой следом.
Остановись, преодолевая безразличие, в котором тень твоя убила суть вещей, притормози, отбросив власть традиции, воплощением которой является безликость, которая накрывает всех поголовно, и никакие давности не сделают тебя самостоятельным в русле культуры сегодня, ты будешь обыкновенной единицей давно составленной статистической отчётности, поэтому лучше направить все силы на создание своего мира, и пусть ты заимствовал из традиционного некоторые элементы, что полезно для естественного роста, но действенней будут притягательные запретные плоды, с которыми традиция борется постоянно.
Немного нужно для того, чтобы идти, расправив плечи, с весёлой песней по брусчатке, что продолженьем будет речи вождей с трибуны мавзолея на костылях из гроба склепа, шире шаг, выше голову, запевай, если завтра война, если враг нападет, лейся, песня, на просторе, не скучай, не плачь, жена. в строю стоят советские танкисты, артиллеристы, Сталин дал приказ, нажми, водитель, тормоз, наконец, ты нас тиранил три часа подряд, машина ты лихая, наш бронетранспортёр, мы - мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути, мне в моём метро никогда не тесно, идут на север срока огромные, по тундре по железной дороге, куда ведешь, тропинка милая, на позиции девушка провожала бойца, мы люди большого полёта, любимый город может спать спокойно, над рекой туман, за рекой - граница..
Всё время нужно что-то рассказывать, думать о том, правильно ли тебя поймут, подтверждать своё присутствие, посещать места скопления тебе подобных, приходить вовремя, отправляться вместе со всеми, стоять покорно в очереди, рисовать в мечтах розовое будущее, выходить из себя в крайних случаях, возвращаться туда же с покорностью монаха, отпускать грехи всем родившимся, проходить мимо дома с песней, бросать окурок с десятого этажа и попадать в урну, сопровождать старушек с тележками до рынка, ходить строевым шагом, гулять до потри пульса, работать до изнеможения, переживать радости и горести с улыбкой, мочь всегда и во всём, видеть хорошее в плохом и плохое в хорошем, усугублять трагедию до фейерверка карнавала.
За текстом всегда стоит что-то такое, что хотелось сказать, но не сказалось, и это свидетельствует о постоянном расхождении помыслов и высказывания, и лишь по истокам этой вечной двойственности, присущей человеку с древнейшей поры, когда тайное скрывается и говорится иносказательно лишь о прекрасном, что и сама природа противопоставляла, отжившее прятала под новизной цветущего, во всяком случае, делая этот переход незаметным, в какой-то мере отражало существо самой неувядающей жизни, каждому из живущих соприкасаться с тайнами которой приходилось довольно близко, но молчать об этом.
Улица из низины, где под асфальтом спрятана речка, плавно начинает подниматься в гору, на что я поначалу не обращаю никакого внимания, но после перекрёстка эта упрямая улица берёт ещё более крутой разбег, так что понемногу сбивает моё дыхание, однако после следующего перекрёстка она устремляется ещё выше, когда я представляю себя уже альпинистом, все-таки надеющимся на скорое покорение вершины и на благотворный спуск, но не тут-то было, улица взлетает почти вертикально, но я тоже упрямый, не собирающийся уступать и, наконец-то, добираюсь до вершины, ликую и буквально скатываюсь с горы к очередной низине, с бурно струящейся под землёй одной из бесчисленных московских рек.
Прекрасно сказано: «Влекомый чувством меры», - вот так и продолжай движение по кругу, в который брошен ты по воле высших сил, и в этом есть удел любого из живущих, нашедших свой предел и перспективу для утвержденья чувства меры во всём без исключенья, зная точно, что сам ты мера смысла личной жизни, почти анатом, видящий устройство живого организма в мёртвом теле, сам не способный жизнь его продлить, но сделать это сможет чувство меры, отбросившее все иные блага, чтоб воплотилась в Слово жизнь души.
В поисках самого себя сразу наталкиваешься на своё сердце, работающее без остановки, без согласования с тобой, даже в бессознательном состоянии оно стучит, да так исцеляюще, что время от времени сознание пробуждается с мыслью о самом себе, концентрирующейся опять на сердце, сколько можно, сердце, сердце, найди возможность поговорить о своей легендарной печени, а там и не забудь про почки, уж от которых ты плавно перейдешь на селезёнку, а следом на поджелудочную железу, подсказывающую, что тем для изучения себя тьма.
Так и я, как все, хожу, не падаю, наблюдаю тут и там идущих вкось, поперёк идти безумно радостно за скворцом, летящим из-под ног, листья согревают память зеленью, почки были тихими тогда, как всегда смотрю на небо с просинью в ожиданье летнего дождя, сам в себе себя лелею цветиком, проглянувшим из-под лопуха там, где куст крапивы ночью светится, вдохновляя нежностью огня.

"Наша улица” №238 (9) сентябрь 2019