Ирина Оснач “Пять минут постоять у окна” (отрывок из рассказа "Чай должен быть горячим")
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родом с севера Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ПЯТЬ МИНУТ ПОСТОЯТЬ У ОКНА

(отрывок из рассказа "Чай долженбыть горячим")

Море было Черным. Перед морем - песчаная коса, потом недолгая дорога по песку и пыли, окраина поселка, и дом бабушки и деда.
Попасть в него можно было через ворота, увитые виноградом, потом пройти навес, с которого свисали виноградные грозди, увернуться от виноградной лозы, цепляющейся за макушку, свернуть направо, где виднелся колодец, и уже выйти на площадку перед крыльцом.
Мне это путь тогда казался лабиринтом, в конце которого - дом, крыльцо, яблони и большой деревянный стол. Над столом по металлической арке вился обожаемый бабушкой виноград Шасла розовая. Бабушка разговаривала с этой Шаслой, как с живой, и торопила его, все ждала, когда же он поспеет, и я смогу поесть его, будто драгоценную амброзию. Когда же темно-розовые грозди поспели перед самым моим отъездом, я была разочарована - виноград был вкусный, да и только.

Но это было в конце августа. А мы с родителями приехали к бабушке в середине июля, и это было лето, и свобода, и море, и тайные вылазки с местными мальчишками в прибрежные скалы, и несказанная щедрость вечерних застолий, когда под лампочкой с кружащимися мотыльками южным темным вечером собирались мои родители, дедушка с бабушкой, их соседи, пес Акуль и две кошки, не помню, как их звали.

На столе - кастрюльки, кастрюлечки и кастрюли (в мисках остынет, а есть надо с пылу с жару, считала бабушка), и всего столько, что съесть невозможно. Но съедали. И выпивали. И еще долго сидели и пили чай с булочками, которые ждали своего часа в тазике, накрытом детским одеялом. Бабушка говорила, что укрывала им мою маленькую маму, а «теперь вишь, и еще пригодилось! Да ты ешь, ешь, Олюшка, ешь, внученька! Смотри, какая румяная булочка! Утром к курочке сходила, яичко взяла, била-била и разбила, потом вилкой в миске взболтала, и когда булочки в духовку ставить, перышко в болтанку обмакнула, и каждую булочку перышком поверху смазала. И теперь булочка румяная, катится, к тебе в рот просится!»
- Мама, у тебя сказки переплелись! - смеялась, прислушиваясь к нашему разговору мама.
- Какие такие сказки?
- О Колобке и Курочке Рябе…
- Может, и обе, - легко соглашалась бабушка, - все сказки когда-то из одной общей сказки вышли…

И они еще много говорят и говорят, а у меня слипаются глаза, и дед берет меня на руки и уносит в дом. Пора спать, спать... А утром кто-то колет меня усами в нос, а я отмахиваюсь руками. Оказывается, приехал папа, и за утренним чаем он договаривается с дедом о рыбалке.
А бабушка уже щиплет гусака, которого зарезали к приезду зятя, и подбивает тесто, которое свисает с краев и торопится сбежать из огромного таза. Не сбежит. Половина теста на булочки, остальное - для рыбного пирога.

Будет ли рыба? Бабушка поджимает губы, ворчит, что в прошлый раз рыбы было разве что на гулькин нос, не то что на пироги, и все провоняло рыбой, потом проветривали дом целую неделю. Дед ухмыляется, торопит отца, и они уходят к дальним скалам, куда мелюзге путь заказан.
Бабушка пытается спровадить меня на пляж, но я кручусь во дворе: тут кролики, куры, мой любимец пес Акулька.
Мужчины возвращаются к вечеру, когда я и забыла о рыбалке, приносят мокрый мешок, от которого остро пахнет морем. И через пять-десять минут во дворе появляется один сосед, потом другой - надо же подсобить, вскоре пахнет жареной рыбой, бабушка охает, что подгорел рыбный пирог! Только бы посмел он подгореть!
Все садятся за стол, и наступает тишина - даже слышно, как шумит море, - да еще стучат вилки с ложками.
Желтое сливочное масло, собственноручно сбитой бабушкой, уже давно растаяло в разварной картошке, да и сама картошка остыла, на задворках стола и лечо, и огромные помидоры, и кабачковая икра…
Самые главные блюда на столе - жареная рыба и пирог, это их день.

Я больше не вернусь в тот приморский поселок, в то лето. Этот мир ушел и его не повторить. Но читая скупые рецепты на листках в линейку (бабушка, которая когда-то была учительницей в начальных классах, и рецепты излагала, как условия задачи по математике «кабачки - 3 кг., лук репчатый - 0,5 кг., морковь - 0,5 кг. Обжарить, добавить 3 ст. л. томата, сахар, соль, перец по вкусу, тушить, измельчить, разлить по банкам»), я неожиданно ощутила запахи и вкус того давнего лета так, будто сижу за большим бабушкиным столом и жду, когда она мне положит в тарелку оранжевую кабачковую икру, еще горячую, прямо из кастрюли.

У мамы был более понятный мир. Она была городской искусницей. Из ее тетрадки выплескивалось тепло и роскошь семейных застолий, на серой бумаге школьной тетрадки были не просто рецепты, по ним готовили, они переделывались, комментировались - «лучше положить на теплый противень» или «на два часа в холодильник, потом раскатывать».

В середине тетрадки я нашла рецепт маминых эклеров и карандашный рисунок к нему - вытянутые коробочки эклеров и рядом - чашка чая. Подпись под ним - «эклер от французского молния, вспышка, когда съешь эклеры, их не забудешь».

«Тесто для эклеров делается до смешного просто, - писала мама в своей тетрадке: - Но сначала надо запастись всем необходимым для выпечки и крема.
Эклеры лучше печь, когда на кухне никого нет. Пять минут постоять у окна, подумать о хорошем, сосредоточиться, в плохом настроении эклеры не получатся.
Взять стакан воды,100 грамм сливочного масла, стакан муки, пять яиц и половинку чайной ложки соли. Положить масло в воду и нагревать, пока масло полностью не растает. Добавить половинку чайной ложки соли.
Снять с огня и тут же всыпать стакан муки. Размешать, и поставить опять на плиту, на малый огонь, продолжая вымешивать смесь и разминая ложкой, чтобы не было комков - минуты три хватит.
Снять с огня. Вбивать в тесто по одному все пять яиц, тесто сначала сопротивляется, но потом - яйца впитываются…».

Мое детство было сладким. Мама пекла пирожки с повидлом, ватрушки, кексы, но самым большим лакомством были заварные пирожные, эклеры. Я приходила на кухню и смотрела, как мама делает крем, выдавливает из кулечка тесто на противень. И еще помню, что она пекла их и улыбалась - не мне, меня она почти не замечала, лишь изредка говорила «Вот мы и сделали тесто», «А крем сегодня удался», «Еще чуть-чуть, и мы их испекли». Она улыбалась этому «мы», будто разговаривала с кем-то, мне невидимым, который помогал ей создавать заварные пирожные.

Детство, по крайней мере, его сладкая часть, закончилась для меня в семь лет. В конце августа умерла мама, а в сентябре я пошла в первый класс.
В школьной столовой были пережаренная печенка с картофельным пюре, залитым мучным соусом, слипшиеся макароны, вечный запах кислой капусты, кофе с молоком в стаканах и алюминиевые ложки и вилки с гнутыми зубцами.
Дома - суп из пакетиков с макаронами в виде алфавита, картофельные биточки и котлеты из кулинарии, где нас с отцом хорошо знали и здоровались мощные тетки с начесами и белыми кружевными повязками на головах.

Конечно, на отца периодически покушались тетеньки. Непьющие и небьющие мужчины тогда были нарасхват.
Одна из них как раз была из кулинарии. Она пару раз приходила к нам, оставалась ночевать, а утром я во все глаза смотрела, как она наводит красоту. Сначала начесывались крашеные перекисью водорода волосы - до большого белого облака на голове, с которым тетенька из кулинарии, кажется, ее звали Раисой, становилась похожей на немолодого и грустного клоуна, которого я видела в цирке. Потом облако укладывалось, закручивалось, пришпиливалось, и Раиса занималась своим лицом: красная помада, черный карандаш для глаз и бровей, мазки румян на щеки и много-много туши на ресницах. Грустный клоун стал веселым.
Пахла Раиса «Красной Москвой», терпеть не могу с тех пор этот запах. И обожаю аромат сырников, которые она жарила нам с отцом утром. Где она брала для них творог - настоящий, жирный, деревенский, с которым худосочный творог из магазина и рядом не валялся? Наверное, покупала на рынке, который для нас с отцом был непривычной диковиной с огромными ценами.

Хаживала к нам и другая тетенька, худосочная, но тут нам с отцом не повезло - она была сыроедом. И так рьяно настаивала на том, чтобы побыстрее расписаться (помню, как отец сидел на кухонном табурете, курил, и растерянно повторял мне слова тетеньки-сыроеда «оформить отношения! Олюшка, она говорит, что надо оформить отношения! Как можно их оформить???»), что отец запаниковал и даже уехал в командировку, куда его все время после смерти мамы не посылали из-за меня («некому оставить малолетнего ребенка»).

Малолетний ребенок на это время был передан теще, моей бабуле у моря, которая меня пару недель холила и лелеяла, но уже в полсилы. Бабушка уже тогда была больна, ходила медленно, по много раз на день присаживалась на крыльцо и смотрела, как падают на землю яблоки.
Иногда она просила меня принести «вон то, с красным бочком», смотрела на него, нюхала, держала в руке, а потом оно, уже ненужное и забытое, обнаруживалось на столе, за который мы теперь садились втроем. Дед был тихим, про рыбалку и не вспоминал, и все спрашивал у бабушки, называя ее непривычно для меня:
- Лизанька, помочь что?
Бабушка отмахивалась от него рукой, и все сидела на крыльце, прислушиваясь и принюхиваясь.
Звала меня присесть с собой. Я сидела, тоже слушала - как скрипит старый велосипед соседа за забором, лениво лает Акулька, падают яблоки, кудахчут куры, которых пошел кормить дед.

"Наша улица” №239 (10) октябрь 2019