Татьяна Озерова “Судьба как песня” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Татьяна Васильевна Озерова родилась 31 декабря 1946 года в Воронеже. С 1965 года проживает во Владимире. Окончила исторический факультет Владимирского государственного педагогического института, кандидат педагогических наук, «Почетный работник высшего профессионального образования Российской федерации». Автор книг: «Рисунки» (2000), «Дорога к дому» (2004), «Одноклассники», «Простые люди», (2016). Публикуется в  литературно-художественных и краеведческих альманах, газетах  Владимира.

вернуться
на главную
страницу

Татьяна Озерова

СУДЬБА КАК ПЕСНЯ

рассказ

«От людей на деревне не спрятаться…» - поётся в известной песне, да и рассказ этот можно было назвать «Дело было в Пенькове», только деревня в глубинке необъятной России называлась Ивановкой.
Шла в ту пору большая и жестокая война с Германией, и мужик на деревне был на вес золота, а уж председатель колхоза для баб - Бог и царь. Председательствовал в Ивановке справный и деловой хозяин - Николай Васильевич Лебедев, отец большого семейства, как говаривали: сам да сама, да семеро по лавкам. Была в нем особая русская порода – стройных и высоких мужчин, с пышной шевелюрой темных волос, с гибкостью и молодостью тела, казалось бы, неподвластной времени.
Еще на финской войне он получил серьезное ранение в руку и потому на фронт его не призвали. Дел у председателя каждый день было по горло: своим деткам дать по куску хлеба и о колхозниках подумать, с утра до вечера все на ногах, с утра до вечера в тяжелой работе.
И вот среди всей этой круговерти бесконечных дел: посевной, уборки, заготовки, тяжелых сводок с фронта, похоронок, среди неимоверной человеческой усталости пронзил Николая один девичий взгляд, который не давал ему покоя ни днем, ни ночью.
Жила Панечка одна, в доме на краю деревни, родители у нее умерли в начале войны от тифа. По своей натуре была она не очень общительной, а после всего пережитого и вовсе замкнулась. Отцовский дом был еще крепкий, огород, лес, да речка кормили - не ленись только: будет и брусника моченая в кадке, и грибочки сушеные, да соленые.
Девка была она умная и работящая, особой внешней красотой не выделялась, но голос у нее был необыкновенного тембра и задушевности. В минуты отдыха и передышки в работе, бабы всегда просили ее спеть что-нибудь. Она не ломалась, а тихонько начинала какую-нибудь свою любимую: «Липу вековую» или «На муромской дорожке», «На улице дождик», кто-то подхватывал щемящую мелодию, и боль военного времени, казалось, растворялась в песне.
В такую-то минуту и встретились их взгляды, и поманили друг друга. Почему так бывает в жизни, никто до сих пор не разберет: и семья у мужика была крепкая, дружная, и жена пригожая, а вот на тебе – один взгляд да голос зовущий перевернули всю оставшуюся жизнь Николая.
Деревенская-то любовь городской неровня, тут человек весь высвечивается, как на ладони, да еще природа родная красоты ему прибавляет. Встретит ли он Панечку рано утром с корзинкой душистой малины на лесной тропинке, увидит ли ее на реке под ивами, полощущую белье, засмотрится на одинокую стройную фигурку на узкой дороге среди поля – сердце так и зайдется от тоски по ней, а сил подойти нет - семья за спиной крепким замком держит. И у нее при виде его сердце трепещет, и голос дрожит, но глаза вниз опустит, губы крепко сожмет, и пройдет мимо тише воды, ниже травы - молчком.
И все-таки в один поздний зимний вечер постучался он к Панечке в окошко, та вышла на крыльцо и припала к нему на грудь, как к отцу родному, как к самому дорогому и долгожданному человеку. Тут и слов никому никаких говорить не надо - любовь. После первой ночи, полной нежности и страсти, Николай совсем потерял голову. Как говаривали в народе, приворожила его Прасковья к себе до смерти. Год таились они от людей, урывками виделись, оттого, наверное, любовь еще жарче разгоралась. Жена, Аня, чуяла неладное, с кем он встречается, не знала, но терпела измену мужа, думала, что перебесится, только бы семью не бросил.
А на следующую зиму приключилась страшная история, которая потрясла всю деревню. Паня забеременела, на людях показывалась редко, туго увязывалась платками, чтобы никто не заметил выросшего живота. Так и сохранила от всех свою тайну, а когда почуяла приближение родов, затопила баню у речки, взяла узелок и, никому ничего не сказав, рожать пошла одна.
Сутки маялась, грызла от боли деревянную ручку ковшика, чтобы не кричать и не привлечь чьего-либо внимания. Когда малыш появился на свет, он почему-то тоже молчал, как ни старалась она его оживить. Ребенок не откликался ни на шлепки по попке, ни чистку носа и рта, ни на обливание холодной и теплой водой - все напрасно. Обессилившая, от родовых мук и обрушившегося на нее горя, Прасковья завернула ребеночка в приготовленные пеленки, обмыла себя, надела рубашку, накинула сверху отцовский тулуп, легла на лавку и долго лежала в изнеможении.
Баня уже остыла, надо было возвращаться в дом, за дверью мороз лютый, а ребеночка куда девать, кому рассказать обо всем, с кем поделиться? Как и где похоронить? Решила дождаться Николая, а пока в снегу за домом спрятать тельце, прикрыв сверху старой дверцей от погреба. Все это она проделала механически в каком-то тумане. Добралась до кровати и в холодной избе забылась, казалось на минуту-другую, а когда очнулась, было уже утро и чьи-то громкие крики оглашали деревенскую улицу.
- Господи! Да, что там случилось?
Оказывается, собаки разрыли в снегу ее сверток, и кто-то увидел эти останки. Вызвали милицию. Думали-гадали чье дитя, но все бабы молчали.
Только двое на деревне знали: он да она, только двое делили горе и страх пополам. От всего пережитого Прасковья почернела, ослабла и, сказавшись всем больной, не выходила на улицу. Николай, винивший во всем себя, не мог потерять обезумевшую Паню. Тогда он твердо решил перейти к ней жить.
Вечером он повинился перед женой и детьми, что оставляет их, но не бросает, а будет о них заботиться и деньгами, и едой, и одеждой. Дети не понимали, почему отец уходит, девочки плакали, сыновья не могли смотреть ему в глаза и растерянно глядели в сторону, мать сидела на лавке словно каменная, низко склонив голову и, в отчаянии положив на стол крепко сжатые руки. До конца своей жизни она не простила мужа и не заговорила с ним больше уже никогда.
Не буду писать, как склоняли Николая на партсобраниях за аморальное поведение, несовместимое со званием коммуниста, как грозили снять с председательства и выгнать из партии, но чего только в жизни не бывает, покричали, влепили строгий выговор с занесением, и отступились. Заменять его было не кем: в деревне из мужского населения - одни подростки и малолетки.
Еще одна душа в деревне страдала за судьбу Николая – его родная сестра Настасья (моя будущая свекровь), которая спустя многие годы, поведала мне эту историю. Сама солдатка, с тремя детками, ждавшая с войны мужа целых шесть лет. Ходила она за ним по пятам и упрашивала брата вернуться в семью. Дома их рядом стояли, ребятня их на глазах у обоих вырастала, всех жалела, всех любила, куском да гостинцем в мирное время никогда не обносила, и сейчас последним делилась с ними.
Николай в семью свою так и не вернулся, помогать, как и обещал, помогал во всем, а жить продолжал с Паней. Тяжело им всем было, душа у каждого болела, но назад пути не было.
Прошло время, и старшие сыновья Николая в 70-е годы уехали в Москву, и там навсегда осели, обросли своими семьями, дочери с матерью продолжали жить в родной деревне и вели свое хозяйство.
Прасковья с Николаем уехали в районный город, купили там большой дом на горе, из окон которого открывался прекрасный вид на озеро. Солнце на их глазах каждый вечер опускалось за горизонт, и длинная светлая дорожка с его отражением протягивалась через синюю гладь воды. За домом на горе они разбили сад, посадили яблони, кусты смородины и крыжовника, жили в любви и, как всегда, в неустанном труде. Родила ему Прасковья еще двоих детей, и собирали они по праздникам свою большую родню за общий стол, дети от отца не отвернулись и продолжали с ним общаться. Все любили их дом, их хлебосольство и русские песни, которые в нем пелись.
Один только раз, случайно, как подарок судьбы, услышала я Панину песню, когда позвала она нас к себе в гости. Была Прасковья уже вдовой, но седая голова все еще держалась прямо, а голос, он же, как говорят, не меняется. Брат мужа, зная, как я люблю петь, уговаривал нас принять их приглашение, а нам, приезжим, было как всегда недосуг, но все свершилось, и встреча состоялась.
Когда мы вошли в комнату, полную гостей, нас стали усаживать за стол, предлагать угощенья, кто-то сказал тост, выпили по рюмочке, и все запросили песню. Начали все вместе многоголосьем, чувствовалась слаженность и гармония исполнителей, которые давно спелись.

Уж ты, сад, ты мой сад,         
Сад зелёненький,
Ты зачем рано цветёшь,
Осыпаешься?

Второй куплет, по заведенной традиции, исполняла уже одна Прасковья, и голос ее заполнил все пространство комнаты, пробрал до костей каждую душу и даже, казалось, задержал наше дыхание. Как все это пелось, было для нас таинством, неповторимой красотой и каким-то невысказанным мученьем.

Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься?
Ты далеко ль, милый мой,
Собираешься?

Впервые, я так сильно переживала слова этой песни, и словно видела живую картину расставания между влюбленными. С чужими, посторонними людьми прощаться всегда легко и просто, а с дорогим человеком одно волнение: тут и поругаешься, и покричишь в сердцах, и осыплешь его упреками и наставлениями, и попросишь прощения.

Ты далеко ль, милый мой,
Собираешься
Не во путь ли, во поход,
Во дороженьку?..
Не во путь ли, во поход,
Во дороженьку?
Ты со всеми людьми
Распрощаешься?
Ты со всеми людьми
Распрощаешься,
А со мной, молодой,
Все ругаешься.

Замечали ли вы, что исполнение песни измеряется умом и глубиной души поющего человека, ярким проживанием в ней, выражением своих неповторимых красок и оттенков боли или радости. Так пела когда-то великая Лидия Русланова, когда ее голос заставлял людей и плакать, и смеяться, и чувствовать себя единым народом.

А со мною, младой,
Все ругаешься.
Не ругайся, не бранись,
Скажи: «Милая, прощай!»
Не ругайся, не бранись,
Скажи: «Милая, прощай!»
Скажи: «Милая, прощай!
Уезжаю в дальний край!»

Все в этой жизни было не напрасно, иначе, зачем же мне помнить эту историю, этот голос, который до сих пор живет в моей душе.

Владимир

"Наша улица” №239 (10) октябрь 2019