Инна Иохвидович "Осколок" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

ОСКОЛОК

рассказ

В квартире наступило затишье, как и всегда после первого тоста.
В ванной, глядя на себя в зеркало, Дмитрий Иванович вынул вставную челюсть, положил в чашку с тёплой водой, выполоскал рот и вытер губы полотенцем.
Веселье вспыхнуло с новой силой, когда он был уже у себя, за закрытой дверью.
Простыни холодили, и потому он лежал съёжившись, поджав к животу длинные со спавшимися мускулами ноги. До утра, до краткости предрассветного сна было далеко, но тянувшееся время для Дмитрия Ивановича не было мучительным. Было оно продолжением такого же, резиново-протяжного дня, и вчерашнего вечера, и позавчерашнего, и ещё многих-многих секунд, часов, лет, протянувшихся в сейчас. Он привык к этому, так же, как и к ощущению тяжести слева, как и к утреннему головокружению, как к ночной зябкости, как к собственному голосу, когда разговаривал с собой.
Просто ночью он разрешал себе всё - слушать, говорить, видеть, иногда даже - мечтать. Конечно, не конкретно, мечта была чистой, как незамутнённый ручей, бегущий по песчаному дну в солнечный день.
По улице, мышью в темноте, прошелестела машина, наверное, «Скорая» - к кому-то втягивавшему воздух опадавшими лёгкими, или к другому, что-то твердящему в смертной тоске. Никто не узнает, что же хотел сказать он - может быть, это была сверкнувшаяся в последнем, ослепляющем мгновении истина, которую наконец-то обрёл он, а может быть, что-то житейское.
Кто-то из гостей упорно крутил в коридоре ручку двери Дмитрия Ивановича, видно хотел уединения не для себя одного. Но, видимо, понял, что попытки напрасны и отошёл.
В гостиной поставили знакомую Дмитрию Ивановичу пластинку, её часто ставили последние полгода, он даже знал слова некоторых песен, вот эту к примеру: «Я мысленно вхожу в ваш кабинет, здесь те, кто был и те, кого уж нет, но чья для нас не умерла химера...» Эти, отчего-то тревожащие слова, и все шумы, фиксировались его слухом. Взгляд был устремлён на сумрачный из-за выключенного верхнего света, потолок. Ничто не мешало ему погружаться в оживавшее прошлое. А смех, голоса, солнечные блики, и белые, до крайней неистовой белизны, снежинки, и всё остальное, что приходило к нему оттуда словно бы было, жило, бушевало и сникало в нём самом не выходя наружу, словно бы не касаясь даже поверхности, созерцавших тесную заключённость комнаты, глаз. И та, прошедшая и унесённая временем, умершая жизнь, возрождалась снова и снова, торжествуя, поднимаясь над нынешним существованием.
Взгляд скользнул по большой с синими прожилками груди жены, кормившей девочку, остановился на маленькой головке, приникшей к тёплой груди, видно было только крохотное, будто ненастоящее, ушко; и снова жена, с синими ниточками вен, опутавших полную округлость, угадывавшуюся под кожей ямку у ключицы, шею с первым, ещё явно необозначившимся кольцом морщин, литой, почти мужской подбородок и нежная, подсвеченная розовостью, кожа лица с пухлыми шершавыми губами, пряминкой носа, с затемненьем полуопущенных сейчас век.
«Моя жена и моя дочь», - произнёс он про себя и не поверил. Это было столь же неправдоподобно, как и случайное знакомство с этой женщиной, и то, как они сошлись с нею, и её словно бы взбухавший на глазах, живот, и то, как гуляли на свадьбе неожиданно буйно, его сослуживцы...
Это будто было сном, похожим на жизнь или скорее жизнь схожая со сном.
Веки приподнялись и прямо на него обнажённо и остро посмотрели глаза жены, внимательно настороженные и неверящие. Рука её непроизвольно потянулась к детской головке, словно хотела закрыть, отдалить от него. Но потянувшись она только пригладила светлые волосики. И снова закрылись, точно упали, веки. А он чуть было не закричал, чуть было не затряс эти голые сильные плечи.
Он не виноват был ни в чём перед ней. Разве что перед этим ребёнком, которого не хотел, желал ему смерти, которого не чувствовал, не знал... А перед ней ни в чём...
Он ведь и не испытывал к ней ничего, физическое влечение разве. Почему, за что она так ненавидела его? Почему ненависть исходила, как казалось ему, из каждой поры её тела и оседала в воздухе, и даже на крохотном, будто ненастоящем ушке, тоже.
Может быть так было потому, что теперь их было двое, женщин, и это было её местью. Он не знал - он был растерян. Но в следующую же минуту она мягко и изнеможённо попросила: «Митя, дай мне баночку со стола, я сцежу молоко».
Протягивая банку, он заглянул в обыкновенные домашние глаза и недоверчиво
посмеялся в душе над собой, над своими страхами. Он стал возбуждён и, отчаянно весел.
А утром, когда и жена, и ребёнок ещё спали он долго смотрел на неё, на покорное, обласканное, ещё ночное лицо и продолжал любить её так же неудержимо и яростно как любил в темноте.
Потом подошёл к кроватке, девочка спала; и вдруг она выронила соску и начала беспомощно искать её - губами, тельцем, всем своим существом. Он дал ей соску, и она мирно зачмокала, а он живо ощутил свою необходимость ей, дочери. «Изабелла, - прошептал он, - нежная и прекрасная Из».
Он выпрямился. Что ж, он готов был ко всему, ибо не был полым изнутри, растерянным и недоумевающим перед жизнью человеком.
Видно детство этого ребёнка с плавнотекущим, плещущимся звучанием имени было дано и ему, чтобы оглянуться на своё и на себя, и может, что-нибудь увидеть, разглядеть, хоть теперь понять - откуда, что, куда, зачем?
Рядом с дочерью он становился ребёнком сам, существуя в двух отделённых и отдалённых друг от друга временах. Подчас ему начинало казаться, что он что-то такое, основательное понял и узнал... Но это были даже не краткие, а точечные миги прозрения. И вновь всё окутывалось обыденным - днём, ночью, закатами или предрассветьем. Но всё равно - ощущение знания, обладания этим знанием, не оставляли его.
Иной раз, что-нибудь рассказывая подрастающей дочери, он внезапно останавливался. Прошлое чудилось ему сетчатым, с зияющими дырами бездонными, наполненными непроницаемой чернотой... Вероятно так срабатывал инстинкт самосохранения, он затушёвывал до непроглядности всё, что могло бы поколебать его уверенность в себя, в той жизни, которой он жил. О, если бы можно было вообще не натыкаться на эти провалы, он был бы, возможно, счастлив.
Он мечтал о том, что когда его девочка подрастёт они вместе вышли бы к новому, к Будущему!
Дни от утра до вечера были длинны, а годы протекали незаметно. И ничего не значившие годы прошли, и оказалось , что жизнь, настоящая прошла в этих вялотекущих днях, в чьём  неторопливом струении барахтался он... Но в ожидание Будущего, что всё же каким-то чудесным образом изменит и его, и всех - всех, он продолжал верить, торопя неповоротливое время...
Жизнь его на людях была как бы успешной, то есть он продвигался по служебной лестнице, став главным инженером завода - гиганта.
Да и семейная жизнь была обычной, как и у всех. Правда жена не хотела больше детей, но и предохраняться не желала, как здоровое животное она жаждала наслаждений. Потому и аборты делала.
Внезапно наступила полная тишина, видно разошлись гости. Изабелла Дмитриевна вдвоём с мужем, прошли по коридору, негромко разговаривая. Усталые хозяева наконец улеглись.
- Ну вот, - констатировал он, - кончилась неделя, завтра воскресенье.
Он прожил долго, и пережил не только своих сверстников, но и жену, что была значительно моложе. Но так и не наступило, и не наступит уже никогда, Будущее, то, чего он ждал всю жизнь. И не узнает и не поймёт он откуда он пришёл, для чего он, для чего мы, мы все?! Тщеславная память об ощущении истины на самом деле была не более, чем сновидением...
Он приподнялся, чтобы выключить настольную лампу на прикроватном столике, и замер застигнутый чистой, как бегущая вода по песчаному дну ручья в солнечных бликах, мелодией. Это была знакомая, сладостная песня Мечты. Рядом, совсем близко от лица он увидел широко расставленные, чуть с косинкой, девичьи глаза. Больно и трудно было смотреть в них! Огромная благостная темнота таилась в их глубине и манила...А в ней, в этой непроницаемой тьме был не только он - слабый, дрожащий человек, а весь живший до него мир и всё-всё , что было на этом шарике, вертящемся в безсветных просторах Вселенной...
Он закричал, потому что неожиданно прозрел, почувствовав Будущее, что ждал всю жизнь, и теперь не мог, не имел права умереть! Ему необходимо было обо всём рассказать дочери! Он громко крикнул: «Белла! Где ты?! Изабелла?!» Он не знал, что это были лишь внутренне произнесённые, но так и не перешедшие в звуки слова...
Он сел на кровати, в ожидании её, облокотившись на спинку...
Таким и застало его утро. Свет больше не проникал вовнутрь серых недоумённо - счастливых глаз, а отражался, как от поверхности стекла.
В ванной комнате Изабелла Дмитриевна, измученная вчерашней ролью хозяйки, капризно сложила губы. Она смотрела на чашку с водой, в которой лежали отцовские зубные протезы. «Совсем старик перестал следить за собой, не забрал чашку в свою комнату, знал ведь, что люди чужие, неудобно же перед ними! Спит долго! А что ему, на пенсии ведь», - неожиданно озлобляясь думала она, стараясь пинцетом подкорректировать форму бровей. Потом пришли разные мысли, то о муже, то о симпатичном парне, с которым танцевала в ресторане и тот выпрашивал номер телефона, о дамском парикмахере Нине, что стала с клиентами наглеть, о сыне, которого нужно была сегодня забрать от родителей мужа... Да мало ли о чём могла думать эта красивая, так и не выспавшаяся женщина, не подозревавшая, как втайне называл её отец: «Моя прекрасная и нежная Из...»

Штутгарт

“Наша улица” №242 (1) январь 2020