Нина Краснова “Пела б ночью я и днём”
к 70-летию поэтессы Нины Красновой (беседа с Юрием Кувалдиным)
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Поэтесса Нина Краснова родилась 15 марта 1950 года в Рязани. Окончила Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). Автор многих поэтических сборников, выходивших в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия» и др. Печаталась в журналах «Время и мы», «Москва», «Юность», «Новый мир» и др. В «Нашей улице» публикуется с пилотного № 1-1999. Принцесса поэзии «МК-95». В 2003 году в издательстве «Книжный сад» вышла большая книга стихов и прозы «Цветы запоздалые» под редакцией и с предисловием Юрия Кувалдина. Член Союза писателей СССР с 1982 года. К 60-летию Нины Красновой в 2010 году Юрий Кувалдин издал еще две её книги: "В небесной сфере" и "Имя"... etc

вернуться
на главную
страницу

Нина Краснова

"ПЕЛА Б НОЧЬЮ Я И ДНЁМ"

к 70-летию поэтессы Нины Красновой (беседа с Юрием Кувалдиным)

- И вот начинаю с вопроса, который я всем задаю. Нина Петровна, что помешало Вам стать, к примеру, как многие женщины, библиотекарем или воспитательницей детского сада, почему Вы выбрали поэтический, литературный путь?

- В детстве, начиная со школы, с первого класса, я мечтала стать много кем. Например, капитаном дальнего плавания, чтобы увидеть мир, потому что любила читать книги Марка Твена, Жюля Верна, Роберта Стивенсона - о приключениях, о путешествиях и о необитаемых островах.
Ещё я мечтала стать учительницей русского языка и литературы, потому что любила эти предметы и любила играть со своей старшей сестрой Таней в куклы, в школу-интернат (где я училась до 9-го класса), и вызывать их к доске и ставить им оценки в журнал, и делала книжечки и тетрадочки размером со спичечный коробок, чтобы куклы могли читать и писать. Любила я и шить им одежку и вышивать для них полотенчики и простынки, и делать из картона и фанеры мебель, но швеёй и плотником-мебельщиком стать не мечтала.
Ещё я мечтала стать художницей, потому что любила рисовать картинки карандашами и акварельными красками и была оформителем и редактором классных и школьных стенгазет.
Ещё я мечтала стать эстрадной певицей, потому что любила петь и была старостой школьного хора.   
Ещё я мечтала стать артисткой театра, потому что занималась в драмкружке и играла главные роли в школьных спектаклях: Красную Шапочку из сказки Шарля Перро, Синюю Шапочку из пьесы не знаю какого писателя, Женьку из «Тимура и его команды» Аркадия Гайдара, Мишку из рассказа Николая Носова «Мишкина каша». А в 10-м классе, в средней школе, была руководительницей кукольного кружка и ставила со школьниками в школе, а потом и в пионерлагере «Комета» (в мещерской деревне Ласково), с ребятами младшей группы, кукольные спектакли, и сама делала декорации к спектаклям и весь реквизит.
Но больше всего я мечтала стать писательницей, поэтессой и прозаиком, потому что с трех лет, когда еще не умела читать и писать и держать в руках ручку с пером, стала сочинять стихи, под влиянием Чуковского, Барто и Зинаиды Александровой, которых мне читала моя старшая сестра Таня, и под влиянием Тани, которая сочиняла стихи, и под влиянием моей матушки, уроженки села Солотча, которая сочиняла частушки. А первым моим стихотворением было четверостишие про платочек, которое я сочинила в младшей группе детского сада, в песочнице:

У меня - платочек.
На платке - цветочек.
На цветочке - пчёлка,
На лбу у пчёлки - чёлка. (Эту строку я досочинила позже.)

Причём платочек у меня тогда был без пчёлки, и без цветочка, синий, с беленькими горошками, но я отступила от реальности и представила себе, что он с цветочком и с пчёлкой.
А когда я пошла в школу и научилась читать и писать, я писала стихи под влиянием запрещённого тогда Есенина, потрепанную книгу стихов которого привёз из армии, из азербайджанского города Шамхор, мой старший брат Владимир. Я плакала над стихами Есенина и над его судьбой и над песней «Ты меня не любишь, не жалеешь», которую пел мой брат, присаживаясь на тахту в нашем «темном и сыром подвале» «в самом центре Рязани», на углу на улицы Кольцова и Революции, и играя на гитаре, гриф которой был повязан красным атласным бантом. И ещё я, с 5-го класса, вела дневники (как подспорье для моих будущих книг прозы), под влиянием Анатолия Алексина, Геннадия Мамлина, Яна Ларри и других детских писателей, русских и зарубежных, которые писали свои книги в жанре дневников. «Надо же… - думала я, листая книги этих авторов. - Если каждый день писать в общей тетрадке хотя бы одну страничку или хотя бы полстранички о себе и об очередном дне своей жизни, получится книга! Лермонтов говорил: «Я каждый день бессмертным сделать бы желал»! А чтобы сделать бессмертным каждый день своей жизни, надо каждый этот день запечатлевать в дневнике, - думала я. И поэтому больше всего на свете я мечтала стать писательницей. А когда я узнала, что на свете существует Литературный институт, я мечтала поступить и поступила туда (правда, по закону подлости, не с первого, а со второго раза) и окончила этот институт (занималась в семинаре Евгения Долматовского), а до этого 3 года проработала литсотрудникам в рязанской районной газете «Ленинский путь» и (по лимиту) пекарем-выборщиком на Московском хлебозаводе № 6, чтобы заработать стаж, без которого тогда в Литературный институт не принимали.
Библиотекарем и воспитательницей детского сада, как и пекарем-выборщиком, я стать никогда не мечтала. И в конце концов стала тем, кем больше всего и мечтала стать, писательницей. Мой литературный путь «кремнист», но это мой путь, который я не променяю ни на чей, и я иду по нему, никуда не сворачивая и встречая на своем пути разных добрых или недобрых людей, которые становятся героями и персонажами моей жизни и моих книг и помогают или мешают мне идти туда, куда я иду, на Парнас, на Олимп и в Вечность, и буду идти до конца.    

- Какие авторы вызывали в Вашей душе отклик, переливающийся в написание собственных произведений?

- Есенин, о котором я уже говорила здесь и которому я когда-то, особенно в 14 лет, «безбожно подражала, не разбираясь в тайнах ремесла».

Я писала под Есенина,
Стиль стараясь обрести,
Понимая: до Есенина
Мне ещё расти, расти.

Но, слава Богу, я не попала под влияние своего великого земляка, «как под трамвай», если пользоваться терминологией моего литинститутского учителя Долматовского. После Есенина в поле моего зрения оказался Пушкин, которого я лет в 9 читала вслух своей матушке, когда она варила на кухне, на керосинке щи, причем читала я ей «Гавриилиаду», всматриваясь в строчки и не понимая, в какой такой розе там, в постели, копошится голубь, который прилетает к Деве Марии… Потом круг поэтов, которые вызывали особенный отклик в моей душе, расширился, туда влились Лермонтов, Тютчев, Батюшков, Языков, Баратынский.
В 17 лет я, набравшись у поэтов XIX века устаревших великосветских слов и выражений, типа «пленительный», «томительный», «сладостный» и т. д., писала стихи языком XIX века. И когда сотрудник газеты «Рязанский комсомолец» прочитал их, то очень удивился и спросил у меня: «А почему ты, девочка-комсомолка, пишешь таким несовременным языком?» - «А потому что он больше всего подходит мне для выражения моих чувств, а в современном языке я таких слов не могу найти», - смутившись, ответила я. Но потом я поняла, и тому же учил своих «семинаристов» и меня руководитель творческого семинара Долматовский, что надо говорить в стихах таким языком, каким ты говоришь в жизни, то есть естественным для тебя современным языком.
Сильный душевный отклик вызывали у меня и оказывали на меня в той или иной степени своё влияние все наши русские поэты-классики и Золотого, и Серебряного, и Бронзового века… которых даже и перечислить нельзя. Зарубежные тоже. Например, Ронсар и Дю Белле, Гейне, Беранже, Малларме, которого я, отличница по французскому языку, читала в подлиннике, на французском языке, как и психолога Фрейда с его «Интерпретациями снов», и как прозаика Сименона, автора 425-ти детективных и бульварных романов, в том числе о комиссаре Мэгре… Но русские поэты, если говорить о них, мне всё равно ближе. Это и «солнце русской поэзии» Пушкин и т. д. Это и Державин, который когда-то потряс меня не только своими космогоническими стихами «Открылась бездна, звезд полна», но и своими неожиданными для меня весёлыми эротическими «сучочками»: «Если б милые девицы /Так могли летать, как птицы, /И садились на сучках…» - под влиянием которых я, как дрозд-пересмешник, позже сочинила такие фривольные, хулиганские стихи:

Если б я была синичкой
Иль ещё какой-то птичкой,
Ну а ты, грущу по ком,
Был дубком иль топольком,

Если б я могла летать,
А не только птичкой стать,
Села б я на твой сучок,
Как на свой шесток сверчок,

И сидела б я на нем,
Пела б ночью я и днем
И счастливей всех была б
Женщин всех, девиц и баб…

По моим книгам легко увидеть, какие поэты и прозаики вызывали и вызывают в моей душе особенный отклик, который сказывается на написании моих произведений… Это все, кому я посвящала свои стихи или кого цитирую на своих страницах… Это и Грибоедов, и Блок, и Северянин, и Ахматова, и Цветаева, и Ходасевич, и Мандельштам, и Пастернак, и Арсений Тарковский, и Вознесенский, и Евтушенко, и Ахмадулина, и Андрей Дементьев, и Бродский, и Боков, и Старшинов, и Поликарпов, и Юрий Кузнецов, и Римма Казакова, и пародист Александр Иванов, и Тамара Жирмунская, и Игорь Волгин, и Александр Тимофеевский, и Кирилл Ковальджи, и Рейн, и Татьяна Бек, и Александр Бобров, и Евгений Лесин, и Евгений Степанов и т. д, и т. д., а из прозаиков - Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, Платонов, Астафьев, Веничка Ерофеев, Рада Полищук, Андрей Яхонтов, Юрий Кувалдин, о котором у меня есть такие шуточные строки:

Глядит на Юру ДЕВА взглядом ТОМНЫМ,
Очки солнцезащитные НАДЕВ,
Как он идёт с трудом ДЕВЯТИТОМНЫМ
На свой Олимп и не глядит НА ДЕВ.
___
* Вообще-то Ю. К. издал свой не девятитомный, а десятитомный труд, но слово «девятитомный» составляет со словами «дева взглядом томным» более глубокую и красивую рифму, поэтому в моем четверостишии - «девятитомный» труд. Тем более, что в десятитомном целый том занимают комментарии к прозе Ю. К., мои и других авторов «Нашей улицы». - Н. К.

В этой компании у меня и «нон-фикшенцы» - автор своих дневников артист Золотухин, «знак Таганки», и основатель лирической прозы поэт Солоухин, «мой учитель с седыми вихрами». И все, о ком я писала статьи или эссе…
Кстати, дневники, или хотя бы маленькие ежедневнички-блокнотики есть у каждого серьезного писателя, а у современных авторов есть ещё и свои Живые Журналы в Интернете, и свои Фейсбуки, которые по существу - тоже дневники, из страниц которых может сложиться ценная книга, как, например, у Юрия Кувалдина, который взял да издал такую в 2010 году, в бумажном варианте, чтобы она и в интернете была, и дома «на полке Вечности» стояла.    
И, разумеется, отклик в моей душе вызывают и художники, и скульпторы, и музыканты, и композиторы, и певцы… Из музыкантов, например, скрипач Давид Ойстрах, «повелеватель эмоций острых». И гитарист Сергей Орехов, «русский Пако де Люсия». А из певцов - солист Утёсовского оркестра Анатолий Шамардин:

Представитель русского бельканто,
Знающий и Бебеля, и Канта,
Анатолий Шамардин -
Это просто шарм один.

А из молодых современных художников, например, лидер Третьего русского авангарда, нонконформист Александр Трифонов, «Красная ворона» которого, «вся из красной краски сотворёна», висит у меня в квартире на стене и хвалит художника, пользуясь аллитерациями:

Говорит ворона: «Кар-р, картина классная!
Я не белая, не чёрная ворона -
Я ворона, кар-р, ворона красная!  

- Литература полна парадоксов, и для Вашего творчества характерны парадоксальные решения в стихах ли, в прозе ли, что для Вас, в принципе, естественно, поскольку Вы всегда нацелены на совершенствование формы, которая и является, как я считаю, содержанием?

- Да, форма произведения и является его содержанием. И в удачных произведениях она - не «сосуд, в котором пустота», а «огонь, мерцающий в сосуде», по Заболоцкому. И даже не огонь, мерцающий в сосуде, если содержание сравнивать с огнём, а огонь и без всякого сосуда, сам по себе, который горит и принимает разные подвижные и причудливые формы, то одну, то другую, как и искорки и отсветы, отблески этого огня, и как чувства и настроения человека.  
Гусиное перо, целое или слегка общипанное, - это форма или содержание? А слеза, большая или маленькая, мутная или прозрачная, каплевидная или круглая или размытая, которая катится по лицу, по щеке или по рубашке, сверху вниз, или по лбу и по полям шляпы, снизу вверх, если человек стоит на голове? Это форма, но это и содержание, которое обо многом говорит и многое может рассказать нам.
Николай Глазков, который когда-то поставил мне пятёрку за то, что я, девочка из провинции, которая попала в Москву, в этот мегаполис с 10-миллионным населением, и сравнила себя там с «быстрорастворимым» сахаром, говорил: «Я не люблю стихов и прозы, /В которых нету мастерства». Я - тоже. …Какие бы хорошие чувства ни вкладывал автор в свои стихи, с каким бы вдохновением и с какой бы искренностью ни писал их и ни выражал там сам себя, свою душу, но если в стихах есть и душа, и искренность, и вдохновение, и какая-то поэзия, а «нету мастерства», то эти стихи нельзя считать хорошими.      
Хотя бывает и так, что мастерство в стихах есть, техника стиха есть, а поэзии «нету». Такие стихи тоже не лучше плохих.  
В идеале там и поэзия должна быть, и мастерство. А учиться мастерству следует у классиков, читать и перечитывать их, как рекомендует это делать Игорь Волгин по телеканалу «Культура» в программе «Игра в бисер». Хотя… и у классиков, если говорить о поэтах, далеко не все стихи - шедевры. Есть и очень слабые, и очень плохие, у всех, кого ни возьми, хоть Есенина, хоть и самого Пушкина. Ведь поэты не рождаются готовыми классиками, они рождаются маленькими детьми с Божьей искрой и пишут стихи и растут и развиваются, и если не загасят в себе Божью искру или если кто-то не загасит её в них, и если они всё время растут и развиваются, растут и развиваются и нарабатывают мастерство, то они постепенно становятся большими, а кто-то из них и великими, и со временем превращаются в классиков, у которых есть чему поучиться.   
Это всё относится и к прозаикам, а не только к поэтам.
Зрелый Пастернак почему переписывал и переписывал свои ранние стихи? Потому что видел, что они слабоваты, и не боялся признаться себе в этом. И пытался переделать их. Чтобы они стали лучше. Хотя может и такое быть, по Черномырдину: хотел сделать - как лучше, а получилось - как всегда. Даже порой и ещё хуже. Мне кажется, что автору не стоит переделывать свои старые, то есть ранние (молодые) произведения, это всё равно, что делать им пластическую операцию, менять своё раннее творческое лицо. Слегка подредактировать что-то, может быть, и стоит, как если бы применить косметику. Но полностью ничего не надо менять.     
Кстати, и классик Леонид Леонов переделывал и переделывал свои     романы… Да и Лев Толстой заставлял свою графиню переписывать «Войну и мир» аж 14 раз! Причем от руки, а не на пишмашинке и не на компьютере, которых тогда не было. Бедная графиня! И он ещё был недоволен ею и считал, что она не по нему, не по Сеньке шапка.   
Но я, кажется, отвлеклась… И пора мне вернуться к нашим баранам, к ответу на вопрос моего собеседника, моего интервьюера.       
Да, Юрий Александрович, я всё время стремлюсь к высокому мастерству, к совершенству и совершенствованию формы, композиции строфы и строки, подбора и порядка слов в строке, их соседства и взаимодействия друг с другом, и к гармонии звуков, и к оригинальным рифмам. Кстати, рифмы, как буриме, помогают мне создать нужную форму, а значит и содержание стихов, и их эмоциональную окраску, эмоциональный фон и подсказывают тему стихов и повороты в этой теме. Например, в тех же частушках, где благодаря неожиданной рифме возникает юмор. Например, в частушке про Игната, «с грамматической ошибкой» в деепричастии, без которой Пушкин не любил «русской речи»:

Я ложилась под Игната
На арабскую кровать…
Под Игната, под Игната
Я неплохо «подогната»!

Или в частушке про Римму Казакову:

Римма, Римма, Римма,
Ты неповторима.
За тебя, Риммулечку,
Выпью я граммулечку.

Или в моём культурологическим экзерсисе про Владимира Вишневского:

Беру пример в поэзии с Вишневского.
А больше брать примера, вишь, и не с кого.

Или в строчках про Арсения Тарковского, где яркая составная рифма с анаграммой, с перестановкой букв и звуков в словах, подчеркивает драматизм судьбы Арсения Тарковского, «по корням своим елисаветского», а по устройству своей личности «не совсем советского»:     

Дожил до преклонных лет поэт,
Не имел наград и эполет.

Да, Юрий Александрович, Вы правильно говорите, что для моих стихов, как и для моей прозы, характерны парадоксальные решения. То есть непривычные, небанальные… Пусть даже и неприемлемые для кого-то. Они идут от моей натуры. Получается, что я - «парадоксов друг», по Пушкину? Как, между прочим, и Вы. Мы с Вами оба - друзья парадоксов. И видим друг друга издалека…   

- Жизнь изобилует противоречивыми ситуациями, но на страницах Ваших книг всё выглядит очень естественно, потому что сама пульсирующая жизнь как бы пропускается через Ваше чуткое сердце. И эти жизненные ситуации служат неким импульсом для творчества?

- Да, Юрий Александрович, импульсом для моего творчества служат разные жизненные ситуации, они дают мне материал для моих стихов и для моей прозы, причем материал сырой, неоформленный, который я обрабатываю и из которого делаю свои произведения и оттачиваю их. Но если в прозе я стараюсь не отступать от реального факта, поскольку она у меня дневниковая, в жанре нон-фикш и в жанре эссе, хотя я придаю ей и художественные черты, то в стихах я позволяю себе отступать от реальных фактов, которые могут чем-то не устраивать меня, и прибегаю к помощи фантазии, чтобы стихи получились более интересными... Если Есенин говорил о себе: что касается моей биографии, она - в моих стихах. То я не могу сказать этого о себе на все 100%, потому что мои стихи - это не моя точная биография, один в один, особенно в моих частушках, да еще и от мужского, а не от женского лица, а моя вторая реальность, которую я создаю, хотя она и основана на жизненном материале.

-  С другой стороны, Вас больше всего интересует то, что непосредственно связано с литературой. Отсюда Ваши великолепные эссе о Мандельштаме, Тинякове, Есенине… Что влияет на Ваш выбор?

- На мой выбор, когда я пишу эссе о поэтах или прозаиках, влияет, во-первых, моя любовь к ним и мое желание лучше разобраться в их творчестве и проанализировать его и показать самой себе и людям, что я нахожу там, и открыть и уяснить это и для самой себя, и для читателей, чтобы и они прониклись к любовью к ним. На мой выбор героев эссе, например, о поэтах Серебряного века - о Мандельштаме, Тинякове, Гумилёве, Волошине, Ахматовой, Цветаевой, Пастернаке, и о том же моем земляке Есенине, повлиял прежде всего писатель Юрий Кувалдин, Вы, Юрий Александрович, который говорил мне: «Нина! Покажи, как ты разбираешься в поэзии. Прочитай Гумилёва и напиши о нём… Прочитай Волошина и напиши о нём… Прочитай Пастернака, Ахматову, Цветаеву… и т. д. И напиши о них… Прочитай Тинякова (о котором я раньше и слыхом не слыхивала!) и напиши о нём»… Если бы не Кувалдин, я бы никогда не взялась за это, даже и побоялась бы, подумала бы, что я с этим не справлюсь. А он почувствовал, что я это могу, что у меня это получится, и стал давать мне такие задания, которые подходят мне и соотносятся с моей индивидуальностью… и печатал мои эссе и в журнале «Наша улица», и в коллективном сборнике «Золотая птица», и в моих книгах «В небесной сфере», «Имя», «Цветы запоздалые»… По его заданию я написала и свои эссе о Тютчеве, и о Бальмонте, и о Фатьянове, и об Астафьеве, и о Золотухине, о которых я, при всей своей любви к ним, пожалуй, не взялась бы писать такие эссе, какие написала, если бы не Юрий Кувалдин, который говорил мне: «Прочитай Тютчева и напиши о нём… Прочитай Бальмонта и напиши о нём… Напиши о Золотухине, напиши об Астафьеве…» Причем не давал мне инструкций, как писать. Юрий Кувалдин таким образом влиял не просто на мой выбор героев эссе, но и на мое внутреннее развитие, поднимал мою планку, мой литературный, культурный и интеллектуальный уровень. Как и своим творчеством, которое требует от читателей хорошей не только литературной подготовки и о котором я тоже писала и написала комментарии к каждому из десяти томов собрания сочинений Юрия Кувалдина. Он напоминает мне «Чайку Джонатана Ливингстона», который высоко летает и на своем примере учит и тебя летать высоко и подниматься «всё выше и выше» и достигать в «небесной сфере» литературы, в сфере искусства Слова новых и новых высот!  

Беседовал Юрий Кувалдин

“Наша улица” №244 (3) март 2020