Нина Краснова “В своём кругу на полке вечности”
к 70-летию поэтессы Нины Красновой эссе
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Поэтесса Нина Краснова родилась 15 марта 1950 года в Рязани. Окончила Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). Автор многих поэтических сборников, выходивших в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия» и др. Печаталась в журналах «Время и мы», «Москва», «Юность», «Новый мир» и др. В «Нашей улице» публикуется с пилотного № 1-1999. Принцесса поэзии «МК-95». В 2003 году в издательстве «Книжный сад» вышла большая книга стихов и прозы «Цветы запоздалые» под редакцией и с предисловием Юрия Кувалдина. Член Союза писателей СССР с 1982 года. К 60-летию Нины Красновой в 2010 году Юрий Кувалдин издал еще две её книги: "В небесной сфере" и "Имя"... etc

вернуться
на главную
страницу

Нина Краснова

В СВОЁМ КРУГУ НА ПОЛКЕ ВЕЧНОСТИ

к 70-летию поэтессы Нины Красновой

эссе

ПАСТЕРНАК

…У Пастернака была хорошая библиотека в Лаврушинском переулке, где он жил перед войной. В войну, перед эвакуацией поэта в Чистополь, эта библиотека сгорела. И он больше не стал заводить у себя библиотеку. За книгами ходил в дом творчества, когда жил в Переделкине. Возьмет там книгу, прочитает ее, отдаст назад, возьмет другую, прочитает ее, возьмет третью.
...«Быть знаменитым некрасиво…», - говорил Пастернак. Но быть незнаменитым - это значит быть незнаемым, а значит и нечитаемым и невостребованным своими потенциальными читателями, для которых ты пишешь, и это значит - быть невостребованным и неиздаваемым издателями, потому что они предпочитают раскрученных авторов. И это значит - думать, что ты никому не нужен и напрасно коптишь небо. Хорошо было знаменитому Пастернаку говорить, что быть знаменитым некрасиво. Он, наверное, просто устал быть таковым. Потому и прятался от посторонних людей у себя на двухэтажной даче, в своей «шотландской башне».
...И хорошо ему было говорить своим коллегам: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись…», - когда за него его архивом занимались другие люди, личные секретари. А если за тебя некому заниматься твоим архивом и хранить его, значит, что же - пропадай твоя телега со всеми твоими рукописями? И если ты всю жизнь работал, писал, «не спал, не спал, художник», в то время, как другие «спали» и бездельничали, но не сумел сохранить того, что писал (и опубликовать не успел), и все это у тебя пропало, то ты как бы уравнялся с теми, кто всю жизнь плевал в потолок.
...Пастернак с годами стал все больше ценить в поэзии простоту и мечтал впасть в «неслыханную простоту», «как в ересь». И с годами даже разлюбил свои ранние стихи, которые были чересчур сложными, со словесными наворотами, и в один из периодов своей жизни даже перестал писать стихи и чуть было не кончил «полной немотой». Он говорил о простоте в поэзии:
Она всего нужнее людям,                                                                                            Но сложное понятней им…
Поздние стихи Пастернака отличаются от ранних своей простотой, к которой он пришел непростыми путями. Кто-то идет от простого к сложному, а он шел от сложного к простому.

АХМАТОВА

…Ахматова - русская Сапфо Серебряного века. Как она пишет о любви, как она через обычные, осязаемые, материальные предметы внешнего мира выражает свой необычный, неосязаемый, нематериальный внутренний мир, свои интимные чувства и переживания и тончайшие оттенки этих чувств и переживаний. И с каким мастерством и профессионализмом, и какими простыми, ясными, точными словами, и каким гармоничным слогом. И никакой политики, никакого официоза нет у нее в стихах, никаких лозунгов, никакой риторики, помпезности и публицистики, одна лирика, одна поэзия, для души. Вот поэтесса! «Широк и жёлт вечерний свет, Нежна апрельская прохлада. Ты опоздал на много лет. Но всё-таки тебе я рада».
…Ее ранние стихи по своему мастерству нисколько не уступают поздним и нравятся мне даже больше поздних, в которых появляются вредные для стихов элементы мудрствования восточных старцев, вирусы рассудочности.
…Модильяни рисовал голую Ахматову. Она пишет в своих мемуарах, что он рисовал ее не с натуры. А если бы и с натуры? Как Джорджоне - спящую Венеру? Что же в этом плохого? Послужить натурой для шедевра великого художника?
…28 июня 1987 года я участвовала в 1-м Ахматовском празднике поэзии, который состоялся в Калининской области. Я никогда не забуду, как я вместе с протяженной толпой писателей шла пешком из Градниц в Слепнево, где когда-то находилась усадьба Ахматовой и Гумилева. Я шла туда к своей любимой поэтессе, как в Мекку, сняв с себя нарядные туфли, босиком, по солнцепеку и по суглинистой дороге, мокрой от прошедшего ночью дождя, которая похожа на дорогу Саврасова на его картинах «Проселок» или «Радуга».
…В 80-е годы я прочитала в «Новом мире» мемуары Анатолия Наймана о поздней Ахматовой. И едва не разочаровалась в ней по этим мемуарам. Я увидела там великую поэтессу не такой, какой представляла ее себе по ее книгам. Она показалась мне плотоядной старухой, которая держала около себя этакий гарем из молодых поэтов, для своего вдохновения. И которая, оказывается, пила и курила, потому и голос у нее стал с годами такой грубый, мужичий. Когда я услышала его впервые по радио, этот низкий бас, я подумала: боже, это кто читает стихи Ахматовой? неужели она сама? А кто-то в периодике сказал, что он у нее был изумительно красивый, прямо ангельский. Я тогда и в стихах ее подразочаровалась, и она, эта матрона, стала казаться мне не такой уж хорошей поэтессой, какой казалась раньше, а по своим рифмам и вообще неинтересной и банальной. И я нигилистично свергла ее с пьедестала, как Ленин - скульптуру Александра Второго в Кремле. Но потом поставила ее на прежнее место. Потому что никто из поэтесс не может вырастить такие «одуванчики» поэзии, какие вырастила она.

ЦВЕТАЕВА

…Из стихов Цветаевой самым характерным для нее мне кажется «Попытка ревности». По художественному стилю, со сдвигами в синтаксисе, с анжамбеманами, переносами отрывка фразы из одной строки в другую, с порывами и динамикой эмоций, с темпераментом самого высокого накала, с душевным криком, с резкими, грубыми выпадами против соперницы: «Как живется вам с  простою  Женщиною? Без  божеств?..» - спрашивает она своего героя. – «Как живется вам с любою - Избранному моему!..» - «Как живется вам с товаром Рыночным?..» - «После мраморов Каррары Как живется вам с трухой Гипсовой?..». А концовка стихотворения очень нежная по контрасту со всем его тоном: «Как живется, милый? Тяжче ли, Так же ли, как мне с другим?» И хотя эти слова героиня говорит уже тихим голосом, но они звучат громче любого крика, в них слышится такая сильная и такая обреченная и несчастная любовь к герою и такая безысходная печаль.
…Цветаева была трудным человеком, крутого, вспыльчивого нрава. И романы с мужчинами у нее были короткие. Только эпистолярный роман с Пастернаком был у нее длинным. Где-то я читала, что никто из мужчин (кроме ее мужа Сергея Эфрона) не выдерживал Цветаеву больше двух-трех дней, и она их - тоже. 
…Цветаева - Амазонка русской поэзии, королева амазонок, с медноострым луком, которым она владела лучше иных мужчин.
…На меня когда-то произвели сильное впечатление ее стихи 1913 года, в которых она представляет, что она умерла и лежит в могиле, а прохожий, похожий на нее, такой же человек, как она, только который еще не умер, а живет, как когда-то жила и она, проходит мимо ее могилы, и она голосом «из-под земли» просит его остановиться и узнать, кто похоронен в могиле. По этому стихотворению видно, как Цветаева, которая знает, что она умрет когда-нибудь, не хочет умирать, и как она не хочет, чтобы о ней все забыли, когда она умрет. И как ей жалко, что она умрет когда-нибудь. И в другом стихотворении, которое уже стало эстрадной песней из репертуара Пугачевой, она говорит: «Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли». Как исчезли многие люди, все, которые жили до нее. «И будет все - как будто бы под небом И не было меня!» И столько в этих словах отчаяния. И вот в этих, когда она просит людей, чтобы они любили ее за то, что она умрет: «Послушайте! - Еще меня любите За то, что я умру».
Не одна Вы умрете, Марина, - так и хочется мне сказать ей. - Все мы умрем. Но Вы-то - как метафизическая величина - как раз и не умрете. Вы будете жить вечно, со своей поэзией, в своей поэзии. Как и Ахматова. Как и другие небожители - неба жители. А все другие люди умрут, и от них ничего не останется. Вот их-то и делается особенно жалко после Ваших стихов. Вот их-то всех и хочется любить за то, что они умрут. Вот о них-то и хочется плакать. И о самих себе.

ГУМИЛЕВ

Самым первым стихотворением Николая Гумилева, которое восхитило и очаровало меня и сильно подействовало на мое воображение и запало мне в душу и с которого для меня начал существовать и открываться поэт Николай Гумилев, было его стихотворение «Жираф». Обращенное к девушке с грустным взглядом, к Ахматовой, которая сидит, обняв тонкими руками свои колени. Поэт хочет отвлечь ее от грустных настроений и рассказывает ей о жирафе, который бродит в Африке, на озере Чад.

Сегодня я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Меня восхитила и очаровала и сама девушка, героиня стихотворения, и синтаксическая неправильность фразы, с анаколуфом: «и руки особенно тонки, колени обняв». В этой фразе чувствуется излом линии тонких рук, который поэт передал изломом фразы, как это потом сделал Альтман в портрете Ахматовой, в импрессионистическо-кубизмовом стиле. Меня восхитил и очаровал и сам жираф с эпитетом «изысканный», т. е. не только красивый, но ещё и изысканный, как какой-нибудь литературный аристократ из салона Зинаиды Гиппиус, с элегантными манерами, с грациозными движениями, с длинной шеей, с неординарным, «волшебным узором» своей шкуры. Постмодернистский жираф. Меня очаровала и восхитила и сама музыка, мелодия, ритмика стихотворения: пятистопный амфибрахий с усеченной четвертой строкой, с трехстопным амфибрахием. Эта усеченная строка в строфе акцентирует и задерживает твое внимание на жирафе и заставляет тебя обратить внимание на то, какой он необыкновенный. И главное – он гуляет не по клетке в зоопарке у станции метро «Краснопресненская», а в Африке, по свободной дикой территории. А повтор наречия «далёко, далёко» (да ещё с буквой «ё») говорит о том, что жираф бродит где-то очень уж далеко, из Москвы и Петербурга (а тем более из моей Рязани) не видать.
...Но что случилось с Гумилевым? Тигры, львы и крокодилы в Африке не разорвали и не съели его, немцы на мировой войне не убили его, а наши красные расстреляли поэта Гумилёва, теми пулями, которые отлил на военном заводе герой одного его стихотворения, старый рабочий, хороший человек и семьянин, который в своей жизни, может быть, ни одной мухи не убил и не обидел.

ВОЛОШИН

…Самые первые строки Максимилиана Волошина, которые потрясли меня, как когда-то вулкан потряс Коктебель, в результате чего там образовалась гора Карадаг, были его строки из стихотворения «Гражданская война» (1919) - о красных и белых, которые считают: «Кто не за нас - тот против нас», - и воюют между собой, и убивают друг друга, а он стоит на своей горе в Коктебеле и молится за тех и за других... Такой Святый Дух в человеческом облике, который любит и жалеет всех людей, потому что они не ведают, что творят:

А я стою один меж ними
В ревущем пламени и дыме 
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других... 

После этих строк Волошин стал близким для меня поэтом, стихи которого мне захотелось читать и знать. Я начала любить его за эти строки, а потом уже полюбила и за другие стихи.

БАЛЬМОНТ

Профессор Литинститута В. Богданов почти на каждой лекции по теории литературы цитировал две вот такие строки Бальмонта:

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Хочу одежды с тебя сорвать. 

И Бальмонт виделся мне таким вот «смелым» и «дерзким» в своей поэзии поэтом, не потому, что он мог сорвать одежды со своей дамы (в жизни он, может быть, как раз стеснялся делать это, так я думаю, то есть думала в студентках), а потому, что он мог написать о том, как он хочет сделать это. И он стал для меня образцом поэта, который может написать о том, чего он хочет, и который поэтому может подняться по своим «ступеням» на такую высоту поэзии, на которую могут подняться только великие поэты. Такие, как Есенин, Блок, Гумилев, Мандельштам, Волошин. И как еще один забытый поэт Серебряного века Александр Тиняков.  
…У Константина Бальмонта было пристрастие к двойным определениям предмета или явления, а точнее - к прилагательным, сращённым с наречьями, через дефис, которые он использовал особенно часто. Ему мало было сказать - глаза бездонные или влажные, он говорил о них: «бездонно-влажные» глаза. Ему мало было сказать - сладкий обман или чувственный обман, он говорил: «сладко-чувственный обман». Ему мало было сказать – изысканная красавица или простая красавица, он говорил: «красавица изысканно-простая». А о цветах он говорил:
...воздушно-белые…                                                                                           Легкие цветы.
…Бальмонт носил шляпу с широкими полями, рубашку с вертикальным воротником и галстучным платком, длинные кудри, острую бородку и усы и напоминал собой испанского героя с картин Веласкеса или французского героя с картины Жана-Батиста Патера «Танец под деревьями». Бальмонт в русской поэзии - экстравагантный вагант, русский шевалье. 
…В 1910 году Бальмонт заявил, что через полвека издатели издадут 93 тома собрания его сочинений. Но это пророчество поэта не сбылось. Ни через полвека, ни через век.

ЕСЕНИН

Сергей Есенин в нашей литературе – «цветок неповторимый», причем цветок не садовый, а луговой, русский цветок, прочно вросший корнями в свою землю. Есенин не просто русский поэт, но, как сказал Евгений Евтушенко, «самый русский».
…Есенин говорил: «И будет памятник стоять в Рязани мне!» Есть, стоит там на набережной Трубежа, на территории кремля, и памятник ему, гранитный, «в бронзе выкованной славы».
…У нас в Рязани, можно сказать, культ Есенина. Нет ни одного рязанца, для которого Есенин «не икона», и нет ни одного поэта, который не испытал бы на себе его влияние. А во времена моего детства Есенин считался запрещённым и его книг не было ни в магазинах, ни в библиотеках.
…В стихотворении Есенина о Шаганэ меня когда-то удивили вот эти строки:  

Шаганэ ты моя, Шаганэ,
Там, на севере, девушка тоже:
На тебя она страшно похожа...

Я думала: почему это русская девушка «с севера», северянка, похожа на Шаганэ, то есть на армянскую девушку? Чем? Вроде бы внешностью она не должна быть похожа на нее. Может, она похожа на нее душой, своей чистотой, добротой, красотой души? Но автор книги о Есенине Матвей Ройзман говорит, что та девушка «с севера», о которой идет речь в стихотворении, это Надежда Вольпин, поэтесса девятнадцати лет, которая родит ему сына, и что она своей внешностью в самом деле очень похожа на Шаганэ. Но этой русской Шаганэ с успехом могла быть и Галина Бениславская, и Августа Миклашевская...
Вообще, по моим наблюдениям, все девушки и женщины, которых любил и воспевал Есенин, с которыми его связывала судьба, были больше восточного, нерусского типа, чем русского, а русской у него ни одной не было (хотя в его стихах вырисовывается образ девушки русского типа). Все они скорее южанки, чем северянки, с армянской, грузинской, еврейской кровью, и Шаганэ Тальян, и Надежда Вольпин, и Зинаида Райх, и Августа Миклашевская, и Галина Бениславская, и Айседора Дункан, и Изряднова, и Софья Толстая, и Лидия Кашина...
Уже по одному этому Есенина можно считать «интернационалистом», а не шовинистом. И нельзя считать антисемитом, как считают (или считали) некоторые.

ТИНЯКОВ

У богемного, «кабацкого» поэта Тинякова много общего с Есениным. А по своей откровенности Тиняков даже превосходит Есенина. И по глубине бездны, в которую он заглядывает. И по своей культурной развитости, и по технике стихосложения. Если бы Тиняков был моложе Есенина, то можно было бы сказать, что он - последователь и ученик Есенина, как, допустим, последователем и учеником Есенина считается Рубцов. Но… не Тиняков моложе Есенина, а, наоборот, Есенин моложе Тинякова, а Тиняков - старше его на целых 9 лет. Так значит не Тиняков - последователь Есенина, а Есенин - последователь и ученик Тинякова! А Тиняков - его предшественник и учитель! 
Когда Есенин говорит: «Я читаю стихи проституткам И с бандитами жарю спирт...», - или: «Мне бы вон ту, сисястую, она глупей...» - и когда он говорит: «И похабничал я и скандалил Для того, чтобы ярче гореть...», - и когда он говорит, что он «какую-то женщину сорока с лишним лет Называл скверной девочкой и своею милою». Ведь он все это говорит под влиянием на него богемной, «кабацкой» поэзии, а Королем этой поэзии был Тиняков, а потом уже Есенин! Есенин был не первым, а вторым за Тиняковым, который писал еще и покруче Есенина:

Я вступил в половое общенье
С похотливою, жирной старухой...

Тиняков написал это со всеми художественными подробностями. Снял сам себя, т. с., скрытой камерой, крупным планом. Себя и свою партнершу. Потому что для него искусство важнее всего на свете. И получилась кинокартина, достойная Феллини. И называется она не как-нибудь, а «Любовь».
Есть у Тинякова и ещё одно стихотворение, которое называется «Любовь».  И оно не о похотливой старухе, а о женщине в белом:
Видел я женщину в белом сквозь голубое окно.
Когда читаешь это у Тинякова, так и хочешь воскликнуть: «Да это же - как у Есенина! У него - есть о девушке в белом: «Да, мне нравилась девушка в белом, Но теперь я люблю в голубом». Но тут же думаешь, что Тиняков написал свое стихотворение на много лет раньше, чем Есенин, в 1905 году, а не в 1925 или в каком там? И, значит, это не у Тинякова - как у Есенина, а у Есенина - как у Тинякова! И очень много у Тинякова таких стихов, когда ты хочешь воскликнуть: «Да это же - как у Есенина!» - Но тут же думаешь: да нет, это у Есенина - как у Тинякова... это не Тиняков похож на Есенина, а Есенин на Тинякова.

МАНДЕЛЬШТАМ

Это какая улица?
Улица Мандельштама.
Что за фамилия чортова... –

Говорит в одном из своих стихотворений Осип Мандельштам устами своего лирического героя, который идёт по улице Москвы. Мандельштам мечтал, чтобы была такая улица. А Юрий Кувалдин взял и назвал свою книгу о нём – «Улица Мандельштама». И таким образом улица в честь этого поэта появилась, пусть (пока?) не на карте Москвы, но зато на карте нашего литературного мира, в котором я не знаю никого из своих собратьев по перу, кто любил бы Мандельштама больше, чем Кувалдин, и кто знал бы стихи этого поэта лучше, чем он.
…У Мандельштама есть строчки, которые навели Кувалдина на идею назвать свой литературный журнал не как-нибудь, а «Наша улица»:

Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну.

…Мандельштам не имел никаких литературных премий и наград, ни Сталинских, ни Ленинских, ни Нобелевских, ни каких-то других. И когда он пишет, что собирается плыть куда-то на юг и захватить с собой тюк с орденами, это выглядит как убийственная ирония в адрес тех своих коллег, которые нахапали себе премий и наград, пиша конъюнктурные произведения, а также в адрес комиссий, которые решают, кому давать награды и премии, а кому нет, и как увесистый камень в огород таких коллег и таких комиссий:

И, захватив с собой подарки
И с орденами тюк,
Как подобает мне, на барке
Я поплыву на юг.

…В одном своем стихотворении Мандельштам утверждает: «Нет, никогда ничей я не был современник», а в другом говорит: «Я человек эпохи Москвошвея». То есть он противоречит сам себе. А он любил противоречить сам себе в своих стихах. А потому что он видел себя и мир не в одном измерении, а во многих измерениях. И в одном измерении он видел себя человеком эпохи Москвошвея, а в другом – поэтом вечности, поэтом всех времен и народов, не привязанным к какому-то конкретному веку, к какой-то конкретной эпохе и к какой-то конкретной стране.     
Недаром он вслед за Батюшковым на вопрос: «Который час?» - отвечает как бы его голосом: «Вечность». 

…Мандельштам считал, что каждый город – это «место человека во вселенной». Но город (со всеми своими улицами и домами) может исчезнуть, как исчез Древний Рим или Помпея. И где тогда будет находиться человек? Мандельштам искал свое «место во вселенной». И нашел. Оно, его место – в Большой Поэзии, в Большой литературе, в Божественной метафизической программе и «на Венере, ах, на Венере», в песне на его стихи, которую артисты Таганки поют в спектакле «До и после».

КРАСНОВА

Моим ориентиром в творчестве был девиз: "Петь по-свойски, даже как лягушка". Но лучше - как райская птица. И еще: "Если быть, то быть первой".
Больше всего я люблю представлять себя деревом, которое тянется и растет вверх. Это не оригинально - сравнивать себя с деревом. Но когда-то, когда я была еще саженцем, дичком, мне казалось, что это очень оригинально. И я написала об этом такие стихи:

Не подрезай, Рязань, моих ветвей,
Которые все вверх и вверх стремятся.
Дай мне собою стать, собой остаться,
Мне, дочери твоей.

Я не хочу, я не желаю, чтоб
Меня вот в этот тополь превратили,
Культяпый, весь в больных наростах, или
Вон в тот, совсем без кроны - столб не столб.

Я не хочу такою быть, прости.
Как подрезать деревья нынче модно.
Дай мне расти естественно, свободно,
Как по природе я должна расти.

Евгений Рейн похвалил меня за эти стихи, и не только за эти. Он сказал обо мне в журнале "Наша улица", что любит "стихи поэтессы из Рязани Нины Красновой", и что я "своеобразный поэт, со своим голосом, со своей тематикой" и что я "безусловно талантливый поэт", "весьма... (ему) симпатичный", а про мою книгу "Интим" он сказал (может быть, от щедрости своей души), что она гениальна. Ахматова была счастлива, когда ее похвалил Блок. А Цветаева была счастлива, когда ее похвалил Пастернак. А я счастлива, что меня похвалил Рейн.
Я всегда равнялась на великих поэтов. В своей жизни и в своем творчестве. И я была бы счастлива умереть, "сподобленная такой судьбе", как у них. Но не сейчас. Сейчас мне нельзя умирать. Потому что я еще не реализовала сама себя. И не написала многих главных своих вещей и не напечатала всего того, что уже написала (только малую часть своего подводного айсберга). Боюсь, что я и не успею этого сделать. Но буду стараться. Мое дело - работать, работать и работать. Больше мне ничего не остается. А больше мне ничего и не надо.
И мне становится легче. Бог посылает нам испытания, чтобы проверить, выдержим мы их или нет, и чтобы закалить нас, как горшки в печи. Плохие горшки в печи разваливаются, а хорошие закаляются. Кого Бог больше всех любит, тому посылает самые большие испытания.
Мне уже 70 лет К таким годам все великие и большие поэты уже успевали сделать в литературе все самое главное, что они могли сделать, и уже сидели на Олимпе с богами литературы всех времен, каждый на своем пьедестале, и мед-пиво пили из своих чаш и похлопывали друг друга по плечу и махали друг другу лавровыми венцами. А я все еще ничего не успела сделать из того, что хотела, и карабкаюсь на Олимп, как скалолазка, и не знаю, долго ли мне еще карабкаться... Пока не докарабкаюсь или пока не сорвусь вниз и не разобьюсь. А может быть, я не великая и не большая? Может быть. Время покажет. Чтобы стать большой и великой, надо расти. Все время расти и расти и развиваться. Никто не знает своего потолка. Я своего потолка не знаю и пока не чувствую, я пока не уперлась в него своей макушкой. Может быть, у меня нет потолка.
Каждый поэт ждет своего звездного часа и старается приблизить его. Иногда мне кажется, что у меня было много звездных часов. А иногда кажется, что я упустила свой главный звездный час. Тогда я утешаю себя песней Бачурина: "Я упустил свой звездный час - // Придет другой".

“Наша улица” №244 (3) март 2020