Юрий Кувалдин "В неволе плоти" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

В НЕВОЛЕ ПЛОТИ

рассказ

 
Скажешь что-нибудь без эпитета, подумают, что ты обижаешь человека, но ты об этом не думал, а человек принял на свой счёт, потому что для того, чтобы он не принимал на свой счёт, необходим эпитет, замечательный, просто хороший, прекрасный, необыкновенно ясный, при этом чрезвычайно умный, в меру тактичный, во всех отношениях симпатичный, или как говорят, человек приличный, понимаете, как здорово работает эпитет, приподнимающий настроение любому человеку, и даже тому, который не знает, как благотворно на окружающих действует эпитет.
Вот опять. Написал два рассказа и бросил. Другой автор написал семь, но тоже бросил. Я примерно подобное решение и предполагал, поскольку они затихли, замолчали, перестали работать. Крыша едет не у одних из них. За всю мою жизнь я навидался таких «писателей», которые даже не понимают, куда они хотят попасть - в Храм Литературы, в котором царствуют Данте, Достоевский, Кафка, Мандельштам, Гёте, Андрей Платонов… etc. В общем-т, они талантливые люди, но не определившийся, от рассказов - к гитаре, на сцену, в бизнес, потом ещё куда-нибудь. Да, я понимаю, будьте вы кем угодно, но всё это работа по штатному расписанию, а писатель и есть в полном смысле слова Личность, которая становится Книгой на полке Вечности, где персонажами являются и Яхве, и Моше, и Христос (Херостеос)... Жаль, что у начинающих кишка оказалась тонка, чтобы стать писателями. Вспомним Жюля Ренара: «Литературу делают волы», от себя добавлю - от рождения до гробового входа.
Вроде бы всё есть у человека, кроме стабильности, потому что ему представляется жизнь счастливой прямой дорогой без конца  и без края, когда все люди ему рады при встрече, когда впечатления меняются, восхищая и предлагая всё новые и новые, особенно в столице, когда нужно побывать и там и здесь, сфотографировать увиденное на телефон, и то, что делалось вчера, сегодня уже не повторяется, и так далее, а писатель делает каждый день одно и то же, исполняет свои 500-600 знаков, и к концу жизни тела встаёт на полку вечности своим собранием сочинений, такие вот дела, товарищи Гёте, Достоевский, Данте, Гоголь и примкнувший к ним Шопенгауэр…
Иногда и в строю полезно постоять для поднятия настроения, после чего можно приобрести стройную осанку, чтобы выйти из строя и пойти, напевая что-нибудь из третьей части третьей симфонии Брамса, куда глаза глядят, и отчего же не пойти, наслаждаясь этим выражением «куда глаза глядят», а со стороны на тебя посматривают твои же глаза, говорящие, какой стройный старик идёт, и как он высоко держит голову, и не догадываются, что стройность ему привил во время срочной службы в армии старшина, из этого делаем вывод о том, что не вполне полноценен писатель, который не служил в армии. Бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Молодые люди призывного возраста в это время прячутся под подол матери.
Случайно углядев необычное, что окружало меня в этом месте, куда я попал впервые, побежала цепь ассоциаций, чтобы незнакомое превратить в знакомое, то похоже на это, а рядом стоявшее на виденное там-то, и так всегда мысль продвигается от незнакомого к известному, чтобы сошлись концы и начала, когда можно бы было проследить взаимопроникновение отношений, уводящих в прошлое ради понимания исключительно настоящего, чтобы эти моменты распознали и сохранили спокойную сущность вещей с шумом и красотой жизни.
Приподнимем настроение соседям, поприветствовав их с сияющей улыбкой в лифте, выйдя во двор, пожелать успехов таджикским дворникам на ниве становления через сто лет коренными москвичами, в гастрономе послать из длинной очереди воздушный поцелуй кассирше, ни в коем случае не высказав неудовольствия из-за постоянных очередей к кассам, в метро пожелать отличного дня контролёру с миноискателем, не полениться пройти к головному вагону, чтобы через окно двери машиниста восторженно помахать ему рукой, войдя в вагон персонально поздоровался с каждым пассажиром, пожелав всем хорошего дня, но когда выходил на нужной станции, за спиной услышал: «Придурок!».
Растворение в себе, как в воде, словно сахара кристалл, магистрал, чтобы счастье ощущал, быть беде, а характер у беды, как металл, только своды водяные везде, из себя весь, как колючий коралл, прислонившийся к подводной звезде в спальне раковин меж створок зеркал, на любое «да» имеется «нет», без жары не подойдут холода, сам вопрос в себе содержит ответ, в чёрном омуте любовь молода, отравляет суть твою ритма ртуть, пропульсировал всей жизни сонет, озаряет лёгкий труд тяжкий путь, твой венок уже сплетён сонмом лет.
Жизнь есть процесс, а не результат, но люди избегают процесса, желая сразу получить результат, но сама сердцевина жизни процессуирует помимо всяческих рассуждений, и чтобы сломался карандаш, как говорит Юрий Норштейн, дабы рисунок поэтизировался кособоким неправильным изображением с колючками тумана, не проработанного, иначе зачем Ван Гогу приколачивать звёзды к небу памяти, созидающей прошлое в невероятных изгибах будущего, вовлекающего без остатка художника в процесс нескончаемого создания симфонии текста, подобно птичьим голосам в лесах Малера, постоянно убегающего от результата, когда выбегают из углов угланы по воле волшебной скрипки Мандельштама.
Что же вы ждёте от Старого Нового года? Счастья и счастья, счастливее прежнего счастья, чтобы оно никогда не кончалось, как в «Мастере и Маргарите», посему тематически объединяем Новый год со Старым, а прошлый век с нынешним, а поэта Таратуту со стихотворением «Здесь», где не окажешься дважды, а водку с портвейном... Иными словами, с Новым 2020 годом!
В большей степени или в меньшей, неважно, но всегда настроен на положительные эмоции, так или иначе направленные на улучшение настроения окружающих людей, которым частенько плохо и всё они готовы критиковать, так, может быть, от моего позитива им станет полегче, ведь им надлежало быть доброжелательными, поскольку каждый развивался, в общем-то, в благоприятной обстановке, но пережив чувство своего позитива, вижу повторение пройденного негатива окружающих, недовольных, брюзжащих, проклинающих и то, и сё, и соседей, и тех, кто рокируется на самом верху, которым дано ощущение лишь данной минуты, возрождало во мне негативное отношение к самому себе из-за постоянной моей доброжелательности, но простирая мысль до самых до окраин, вижу, что готов испытывать хорошие чувства к людям даже тогда, когда все они завоют волками.
А Феллини сидел на фоне шелковой драпировки. Он был в больших, неестественных очках в тяжелой оправе, в модном сером в елочку пиджаке и в галстуке. Потом пошли кадры, как репортер гонялся за маэстро, совал свой микрофон ему под нос, и неостановимо болтал. В кино нужен Феллини, то есть свободная от всяческих штампов и предрассудков мысль! Вот почему, скажем, Федерико Феллини, практически, не занимался экранизациями, а делал сплошные авангардные экспромты своих видений. У Феллини возникало стремление к отказу от профессиональных актеров, павильонных съемок, отбрасывалось искусство композиции кадра, не говоря уже об условностях характеров, сюжета и т.д. Самое интересное в том, что я смотрел «8 1/2» в августе, как сейчас помню, 1963 года на московском кинофестивале, когда маэстро Феллини ошеломил меня, при равнодушии большинства.
Озябшие птицы похожи на розы на ткани рассвета, ведь всё так размыто, как требует воздух, без которого искусства не существует, поскольку всё самое прекрасное соткано из воздуха, западающего в память и исчезающего, и сегодняшний воздух мало чем напомнит вчерашний, неумолимо стучат часы, превращая розы в сирень у берега реки, да и всё воздушное, возникающее и исчезающее, всегда и всюду радовало мой глаз, окрашивающий всё на свете другим цветом.
Федерико Феллини, смуглый и полноватый, похож на цыгана. Картины совершенно неправильно начинают с каких-то второстепенных планов, с проездов, панорам и прочее. Картина должна начинаться с портрета главного героя. Если вы говорите правду, вы потом должны на ней стоять и, значит, никуда не двигаться. В творческом смысле, правда - это тупик. «Там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала». Феллини - это Мандельштам в кино. Никаких правд, сюжетов, сценариев и, тем более никакого бюджетного финансирования. Камеру в руки и снимаю что хочу. Я вывел формулу: «Там, где начинаются деньги, там кончается искусство».
Фёдора Крюков мою душу забирает полностью, зачаровывает и доводит до трепета уже сама мелодика его письма: "Родимый край... Как ласка матери, как нежный зов ее над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов... Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчок под лавкой в уголку, из серебра узор чеканит в окошко месяц молодой... Укропом пахнет с огорода... Родимый край..." Эта будто песенная основа, строжайше выверенная тонким, чутким внутренним слухом и безукоризненно выдержанная, это - переливы голоса, долгое, почти певческое дыхание. «Григорий пришел с игрищ после первых кочетов. Из сеней пахнуло на него запахом перекисших хмелин и пряной сухменью богородицыной травки. На цыпочках прошел в горницу, разделся, бережно повесил праздничные, с лампасами, шаровары, перекрестился, лег. На полу лежала перерезанная крестом оконного переплета золотая дрема лунного света». («Тихий Дон») Никнут античные травы, мёртвые просыпаются в могилах.
Легко ловить прекрасные моменты, отдавшись на волю чувств, которые всегда идут впереди рассудка, который хочет эти чувства приостановить, чтоб жить, как все, что проще и спокойнее в тревожной нашей мрачной стороне, другое дело в собственных твореньях, когда необходимо без тормозов отдаться воле чувств, чтоб вызвать у читателя потоки слёз, сменяемые невиданным подъемом настроения, увлечь людей смотреть на мир глазами ребёнка, наделённого интеллектом философа.
Плачет сердце от судьбы Федора Крюкова, трагедийного мастера, умеющего положить краску к краске, взвивая ее к метафоре подтекста, доступной просвещённой читающей публике, пришедший в мир для красоты. Способность Фёдора Крюкова погрузиться в этот круто заваренный мир, насытиться горько-соленым раствором, завораживает. Бесконечные напластования намеков, недомолвок, сложнейшая система отсылок, колоритные ассоциации, сочные образы говорят о высочайшем мастерстве Фёдора Крюкова. Писатель трагических коллизий, несчастный человек, носивший в душе тяжкие муки, с устами, так созданными, что крики и стоны, прорываясь через них, звучащие дивной музыкой, возрождаются из пепла. Его поэзия проникает в сокровенное человеческое существо, говорит о вершинах существования в правде тайны, когда цветок растёт в ночной тиши.
Уроки сделал, можешь погулять, но не забыть, что завтра будут снова твои уроки, твой рок в уроках, срок назначен им, как циферблат назначит ваше время, оно спешит, как водится, беспечно, поскольку круг в уроки дан навечно, крутись в уроках, будь урокам верен, в пророках тоже слышится урок, пророк уроки делал ежедневно, за шагом шаг, разумно, постепенно, переступая в жизни всё, что тленно, хотя у человека жизнь мгновенна, но человек сменяет человека, чтоб продолжать прижизненный урок, преодолев бездействия порок, переступая вечности порог.
Повернул, понял, дабы узнать, что было, но высказывания налипли густым снегом, мешавшим раскрывать смыслы, от которых одурел, не осмеливаясь смотреть на собеседника, так что, казалось, ты готов был заговорить, но обходил молчанием все углы, являясь своеобразным перфекционистом молчания, чтобы выказать уважение, не расспрашивая, другой бы спросил, что приключилось, но ты промолчал о том, не случается ли подобное с ним, а он продолжал расспрашивать, ты опять ответил молчанием, а он задыхается оттого, что ты не возразил, и это не могло отличаться от невежливости, потому что трудно представить, когда один без остановки говорит вопросами, а ты в рот воды набрал, таким образом исцелив себя от понимания, что принес себя в жертву.
Люди тянутся к хорошему, это ясно, а те, которые ещё не стали людьми, погружены во власть плохого, потому что они не знают, что относятся к животному миру, отряду приматов, разодетому по последней моде, с мобильниками и компьютерами, приспособленными для отъёма денег у братьев по разуму, сидящих на тех же пальмах, что и они, но тоже с мобильниками и компьютерами, приспособленными для отъёма бананов у сородичей, но наиболее продвинутые приматы приобретают автоматы, приспособленные для того, чтобы конкурентов укладывать штабелями, подобно шпалам, предназначенным для прокладки железной дороги, ведущей к нефти, чтобы прямо из-под земли качать деньги, предназначенные для того, чтобы, сидя на пальмах, есть бананы.
Как узнать нечаянно новость потаённую, не произнесённую самим собой, не оперившуюся птенцом слова, не лежащую ещё яичком в гнезде, не закодированную ещё в капельке рассвета, не пропетую ещё щеглёнком, скворчонком, не ставшую даже воздухом, мысленно вдыхаемым и выдыхаемым, с плеском морской волны по выточенным ювелирно камешкам, и в такт, конечно, в такт той тишине, которая простирается алой полоской зари, поди ты уж, догадайся, растеряйся, возомни себя тайной всех тайн, замни для ясности, и замри.
Открыв с трудом слипшиеся глаза после ночного долгого почти летаргического сна, когда потом об этом сне, как водится, говорят, что спал как убитый, вы как будто ничего не понимаете, попадая в то неопределённое состояние, в некий чувственный нейтралитет, в переходный период, ни там, ни здесь, когда напрочь испарились все проблемы, которые есть у всех людей, даже у бездельников, вот ничего не нужно ни соображать, ни делать, ни даже рыбой биться об лёд, как будто жизнь изменилась так, словно ты только что родился, смотришь и не понимаешь, вот тогда-то именно и кажется мне прекрасной жизнь, моя матушка.
Перемещение фигур по площади доски известно, но всегда есть место для экспромта, совершенно неожиданного решения, что в просторечии мы называем «ход конём», но вряд ли на столь эксцентричный шаг способен обычный человек, прикованный социальной жизнью к незыблемым правилам, да к тому же ещё постоянно публично высказывая своё несогласие с этими правилами, сам он, разумеется, ничего не привнёс в улучшение жизни, но вот вступить в спор: «а я не согласен!» - старается на каждом шагу и по каждому поводу, теперь же в спор включились при современных средствах связи миллионы людей, вместо того, чтобы не бегать по полю жизни, а сделать ход конём - оставить всех в покое и тихо формировать себя, к примеру, сидеть в тиши и писать свою Книгу, которая мною даётся как метафора состоявшейся личности… etc.
У меня смелость бежит впереди страха, особенно в творчестве, когда меня корили, читая роман «Родина» или повесть «Поле битвы - Достоевский», потому что я знаю, что мне нужно сделать и как это сделать, так я первым в стране бросился, как только Горбачёв разрешил кооперативы, издавать свои и любимых авторов книги, но даже близкие и друзья старались окоротить меня присказками, что мне не дадут работать, что я сам сломаю себе голову, и все они такие осторожные, о которых с язвительностью поёт мой друг Евгений Бачурин: «Осторожность превыше всего, // Стража быта и жизни охрана. // Не суди выше лба своего, // Но и будь не глупее барана. // Лучше голову в плечи убрать, // Чем сложить ее, сделав оплошность, // Осторожность превыше добра! // Осторожность!» Исходя из опыта, я говорю: осторожным в искусстве, особенно в литературе, которая есть высшее искусство, делать нечего!
Как часто говорим: «опять». Ну, что же делать, если время мчится вспять?! Опять зима, без снега, как обычно, и с тем же снегом, словно тыщу лет назад, такой у нас расклад, как ни тасуй колоду, всё карты лягут так же, как всегда, от перемены мест слагаемых вся сумма изменяется, поскольку в слагаемых были мысли художника, выраженные богатством необъятного языка, который дан для выявленья сути земного пребывания и вместе с тем для утешенья перед казнью, которая свершается над каждым, когда-то покинувшим лоно матери, но столь же незаметно, как незаметен прошлогодний снег. Увы, увы!
Бестолковость иных людей зашкаливает, вот, к примеру, был у меня когда-то товарищ, как у всех людей бывают товарищи, он постоянно подавал надежды, в детском саду декламировал стихи, в школе пел в хоре, в старших классах собирал детекторные радиоприёмники, в институте активничал по комсомольской линии и в НТТМ (научно-техническое творчество молодёжи), потом женился, но через семь месяцев развёлся, открыл автосервис, второй раз женился, но через три месяца развёлся, в это время у него отжали автосервис, но он через пару месяцев открыл пивной ларёк, но вскорости конкуренты-бандиты его отобрали, обидевшись на столицу, на страну, на всё на свете, подал документы на выезд, сел в самолет, и с тех самых пор след его простыл.
Напомнить себе и другим о сегодняшнем дне, чтобы не забыть о нём, потому что всегда и всюду всё забывается и объяснить эту забывчивость, практически, невозможно, поскольку ничего яркого в этом дне не было, а запоминается только что-то существенное, выразительное, а в этом дне всё шло как-то минорно, безакцентно, монотонно, даже шаблонно, что даже вспоминать о нём нет никакого желания, тем не менее стоит напомнить себе и другим о сегодняшнем дне, потому что без него не было бы вчерашнего, как не было бы и завтрашнего, особенно если в сегодняшнем дне биться перестало чьё-то сердце.
Там мы прочли, что слово было первым, а мы плодами нежились на пальмах, слог это стык эпох, стихов и драм, где в первой фразе сказано: «В начале…» - вот в том-то дело, что всегда в начале оказывается каждый человек, мы изучали, как грядущий век смешается с прошедшим, наша сила заключена на полках старых книг, которые напишем мы с тобою, как написал их кто-то лишь для нас, читаем снова, и в который раз слагаем сами, новое для нас.
Итак, довольно ожидания, которое держит тебя на крепком поводке, так люди держат всю жизнь друг друга, даже не подозревая об этом, так придумывают всё новые формы привязки своих к своим: свои партии, свои церкви, свои операционные системы, свои ПВО, свои самокаты, свои хлеба, свои воды, свои границы, свои свадьбы, свои банки… etc, чтобы чужие боялись, хотя внешне, вроде бы не распространяются об этом, но всё дело в том, что они не замечают главной привязки - взаимопроникновения языков, на котором говорят машинально, а развивают который письменно лишь единицы, связывая всех живущих добротой и любовью.
Машин нет ни слева, ни справа, но горит для пешеходов красный свет, а он всё стоит и ждет «зелёного», такой он уж дисциплинированный, в пустом вагоне метро садится лишь для того, чтобы сразу же вскочить, как только появится на очередной станции какой-нибудь пассажир, чтобы уступить ему именно своё место, в магазине стоит в сторонке на подходе к кассе, чтобы пропустить всех спешащих, ведь в магазине все куда-то спешат, особенно молодые с бутылками в руках, в лесу с удовольствием покуривает на лесной заснеженной тропинке, идёт, любуется не спеша природой, а покурив и загасив окурок о спичечный коробок, долго ищет урну, но не найдя таковой, кладёт окурок в карман.
Вся жизнь была наполнена встречами с разнообразными людьми, некоторых из которых можно назвать «бывшим другом», потому что в настоящем друзей можно пересчитать на пальцах, как говорится, одной руки, и это происходит без всякого напряга, ведь люди имеют способность стареть и исчезать, так это тихо, как будто их и не было на свете, а сегодня они сплелись в какой-то один обобщённый портрет человека, который рождается, живёт и умирает, здесь множество других определений возникает, но суть не в них, ведь люди пребывают в одном времени совместно, лишь меняют обстановку, их составной частью являющейся, а для многих вообще единственной, запечатанных в своём месте и времени, однако, дополняющее свойство представшему в памяти есть его книга, которую в других временах и местах могут читать многие другие.
Природа сна подобна родам и человека, и поэта, который призван для того, чтоб перековать свой меч на вселенную прозы, для самых умных из людей, в которых светится надежда на жизнь бескрайнюю, при условии, что ты всю её просидишь в чулане при свече и напишешь столько же, как Лев Толстой, а не будешь скользить перелётной вороной от забора к оврагу к спасительной влаге горячего Тбилиси, и сразу оттуда, как из бани, в холодный и мрачный Питер, напялив на один другой свитер, разве может такая ворона написать книгу прозы, нет, пару стишков с глагольной рифмой, иные прогнозы невероятны, но бывают, одной своей книжкой всех замотают презентациями не только с чаем, чтобы на третий день забыть обо всём, и лететь снова, туда, где на диване нежится молочная корова. Поэты!
Рассказывая о себе, человек показывает, как правило, свои лучше стороны, говоря же о других вскрывает по большей части всё худшее, что есть в конкурентах, поскольку так уж повелось, что каждый человек другому человеку враг, постоянно желающий вторгнуться на его территорию, говоря тем самым о своей животной сущности, преодолевают которую единицы, совершенствуя свой интеллект в сторону этического понимания жизни, отмечая в других людях исключительно только положительные начала.
В то время всё стояло на месте, поскольку ты был молод, причём, постоянно молод, как будто ты находился в одном дне, и даже если смутно возникало представление о том, что когда-нибудь ты станешь стариком, тебя абсолютно не касалось, ты мог различить разные свои настроения, но они постоянно были молодыми, впрочем, как и старики всё время были старыми в остановленном в твоём представлении времени, от него же отличные представления пролетали мимо дома с песней, твои же отдававшие необычайной новизной в своём остановленном мгновении были вечными, да и твои сверстники считали их неотъемлемой частью завершения вами истории, моментом столь блестящим, о котором в том далеком прошлом не предполагали, потому что ничто не имело более значительного основания, забетонировавшего на одном месте те процессы, которые происходили.
Создать себя в пространстве текста не может каждый, потому что он полностью захвачен вихрем жизни, настолько погружён в неё, что после смерти через секунду забывают о нём, о том самом, который жил полной жизнью, эка невидаль бежать в круглую даль по колесу жизни, но насчёт собственной я заблуждаюсь, ибо я такой и ты такая, одиноко одинаковые, не перекачавшие свою жизнь в знаки, поэтому кажется, что Гоголь сразу родился памятником, куда нам до него, он же Гоголь, а ты букашка, бегающий по вороту рубашки в поисках манекенщицы Наташки, которая щёлкает фисташки, утирая слёзы счастья школьной промокашкой, ух, какая же ты, жизнь, милашка!
Особенности поведения в неволе известны каждому человеку, родившемуся, живущему и умирающему, когда сама жизнь временами кажется заключением не в стенах тюрьмы, а в собственной семье, с которой равноправных и приятных отношений не удаётся выстроить, лишь угождаешь представленным картинам, в которых ты написан по воле надменного художника, ему-то были по вкусу твои черты, и льстила поневоле твоя учтивость, близкая к смиренью, и вопреки твоим желаньям явилась мысль, что ты в неволе плоти навсегда.
Но бывает прилив после отлива, это же нужно понимать, как и то, что солнце у нас в виде деликатеса, как свежие огурцы на Новый год во времена правления политбюро, непроизвольная тяга к тому, чего нет, естественное состояние человека, хочу именно то, чего нет, а вокруг бесцветная, живущая сама по себе равнина, существование на которой возможно только вахтовым методом, но жизнь в укрытиях, называемых домами с центральным отоплением, возможна при солнце в виде электрической лампочки, и дома те переполнены тоскующими по настоящему солнцу, встал пораньше, думал увидеть свет его в окне, но отражённая на стекле лампочка напомнила, что живём вахтовым способом, вот именно это и заставляло меня искать солнце в тексте.
Второпях, впопыхах из конца в конец кольцевой линии жизни, не находя на этом кольце ни концов, ни начал, твой причал, мой причал, за порталом портал без конца без начал, за кулисами зал, а в кулисах актёры, все с характерами, впрочем, как и вахтёры, билетёры и электромонтёры, да и шофёры им под стать, у актёров, конечно, стать, ведь играют они здорово, каждую роль с норовом, и монтёров, и прожектёров, ускоряя движение жизни, невзирая на то, что капризны.
Сегодня родился Чехов, то есть 29 января, правда, в 1860 году. Чехов говорил - не Гоголя нужно опускать до народа, а народ поднимать до Гоголя. На Малой Дмитровке во многих местах жил Чехов, и ещё в «комоде» на Кудринской. Читая Чехова, ты - за текстом, в живой картине, написанной великолепным художником! И при всем желании Чехова сократить нельзя. Эта мысль даже в голову не приходит при чтении Чехова, потому что ты не в слове, а за словом, повторюсь, в той реальности, которую нам Чехов - непревзойденный, гениальнейший художник - создает! Конечно, показ действует неотразимо, ты живешь жизнью героев и переживаешь точно так же, как и они. Вот отсюда вышел Антон Чехов, который никогда ничего не предсказывал, не пересказывал, не комментировал. Чехов пользовался абсолютным туманом и недосказанностью. Чехов - импрессионист. Но чем он близок мне, Антон Павлович, так это тем, что он враг сюжета. Вы должны все понять и понимаете, что великие писатели никогда не писали сюжета.

"Наша улица” №244 (3) март 2020