Ирина Оснач “Короткие истории” рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родом с севера Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

КОРОТКИЕ ИСТОРИИ

рассказы

Ирина Оснач. Фото Натальи Тоскиной.

ЗАПЛАТКИ

Были две коровы, утки, гуси, куры. Поросят держали. Продали корову, потом другую. Зарезали уток и гусей. Умер муж, не стало сил и на поросят. Остались куры. Они одичали, жили в пустом коровнике, высиживали цыплят, которых таскали коршуны. Яйца несли на верхней полке, и она называла кур подлыми - не могла достать до этой полки с яйцами, иногда просила мальчишку-соседа. Приехал сын, почистил коровник-курятник, принес две огромных корзины яиц, старых и свежих. Вытряхнул все половики в доме, вымыл полы. В дорогу сыну поймала и пожарила подлую курицу. Сварила яиц. И еще дала носки - шерстяные, с заплатами.
- Зачем тебе носки? Есть же! - удивилась жена, когда сын вернулся домой в город. - Носки старые, заплаты грубые, огромными стежками.
Еще пару раз звонили в деревню, уже зимой, голос у матери был бодрый, все тревожилась, не простываем ли:
- Носки, носки носите!
И умерла. А носки с заплатами живы до сих пор, согревают, когда становится холодно и неуютно в бетонных стенах.

ДЕТЫНЬКИ МОИ

По пути на дачу встретили бабушку, которая толкала в горку тачку. На тачке лежали доски для теплицы. Помогли докатить тачку.
- Дай Бог вам, милые, здоровья… Ох, как плохо без мужика в деревне, - причитала по дороге бабушка. - Я своего грызла, грызла (бабуля употребляла другой синоним), молодая была, здоровая. Думала, без мужика обойдусь. Выгнала его, а он взял и помер, без дома-то. Знала бы, что так будет, молчала бы. Только бы живой был… Теперь мучаюсь одна… Спасибо, детыньки вы мои…
Заплакала. Мы довезли тачку, скинули доски во дворе. Бабуля вынесла домашние яйца, зелень, предложила купить. Отказываться было неловко. Купили втридорога, чем на рынке. Яйца потом оказались с маркировкой, какую на птицефабриках ставят, бабуля их в магазине купила.

МИНОГИ

В квартире еще живет собака Малышка - пузатая, кривоногая. Ей и дела нет до пластиковой пенсионной карты, которую стережет хозяйка.
Пока мы пьем чай с нежнейшим вареньем из крыжовника (в маленькой баночке, в каждой ягодке кусочек грецкого ореха), Тамара Вадимовна пару раз отлучается в комнату - проверить карту. Та лежит в специальном карманчике в кошельке. Из кошелька просто так не выберешься: карманчик защелкивается на кнопочку, кошелек на молнии, которая заедает, и молнию надо смазывать мылом.
- Я ее знаю - удерет, сбежит, и будет тратить, - шепчет мне Тамара Вадимовна, чтобы карта не услышала. - Карта пенсионная, пенсия маленькая, она деньги может за день профукать, а нам с Малышкой потом на геркулесе месяц сидеть. В прошлый раз миноги купила, сыр с плесенью и это варенье, и все, деньги закончились. И зачем ей эти миноги? Я их никогда не любила, даже когда работала, у меня зарплата была хорошая, и нам в праздничном наборе давали и миноги, и сыр…
Пойди, разберись, Тамара Вадимовна так о себе иносказательно говорит, или - хлопок в коридоре - карта и без мыла выскользнула, открыла дверь и сбежала.

ЧИНЮ-ПОЧИНЯЮ

Возле автобусной остановки - крохотная будочка. Дверь, окошечко. Если заглянуть в окошечко, увидишь маленький станок, этажерку с отремонтированной обувью, куски кожи, стол мастера. И самого сапожника Серго. Над Серго - потрепанный плакат, такие когда-то любили моряки-рыбаки. Блондинка почти в чем мать родила, красные губы, кудри, синие глаза. Серго ходил в море в Мурманске.
Серго починит даже ту обувь, что давно каши просит. Чинит он и сумки, и молнии, а если задержаться чуть-чуть, и поболтать с ним, подлатает и душу после зимней хандры.

МЕТРО

На выходе из метро на кольцевой вечером нужно минуть пятнадцать семенить в толпе, чтобы дойти до эскалатора. Каких только затылков не насмотришься - на одном, мужском, было выбрито английское ругательство.
А нынешним утром я видела, как человек в цветном пончо поклонился турникету, потом приложил билет и пошел вниз. Кланялся ли он вагону, не знаю, толпа унесла меня в другую сторону.

НА ПРОЩАНИЕ

Никакой боли. Оторвалась от земли и полетела. Невысоко, облака были наверху.
Два часа боль терзала её - когда встречная машина врезалась в их жигулёнок, пока она лежала на обочине, и ждала Скорую, потом Скорая выла и ползла в пробке…
Внизу её везли на каталке, вдогонку бежал следом муж, спотыкаясь, будто слепой, грязный и растрёпанный.
Она закрыла глаза. Долететь до облака, лечь на него и раскинуть руки. И никакой боли.
Пошевелила руками, чтобы проверить - хватит ли сил долететь. Руки были сильными и послушными, тело невесомым.
Уже на прощание глянула вниз. Внизу суетились люди, она слушала их голоса равнодушно. Услышала плач - это плакал грязный и растрёпанный мужчина. Он стоял, задрав голову, смотрел на неё, и по щекам катились слёзы.
Облака тянули к себе. Мужчина смотрел на неё, будто видел, что она наверху, и читал её мысли.
Стало очень тихо, только ветер шелестел в облаках. Она вздохнула, набирая воздух, будто в воду собиралась нырнуть, и полетела вниз.

ПЕЧКА

Взять и поехать на дачу.
Ехать в темноте, что-то рассказывать самой себе, утешать и уговаривать - любовь штука сложная, придет и уйдет, а сколько страданий.
Приехать, открыть ворота, включить свет в доме, принести дрова, затопить печь среди ночи.
Через пару часов в доме станет теплее, наутро - дом жилой и живой.
Слушать тишину, смотреть на огонь в печи, и вспоминать тех, кого нет на этом свете, всех, всех, всех.
Буду там и я, и где-то, когда-то посмотрю вниз и вспомню ночную дорогу, дом, мою любовь, и как трещали дрова в печке.

СОН

Сон такой - скалы, огромные валуны, залив, баржи на берегу, пара сейнеров. Поселок: десяток-другой домов, вездеходы. Никого на двух параллельных улицах. На поселок медленно опускается пепел из вулкана позади поселка. Я сижу на берегу возле сейнера и смотрю на вулкан. Встаю, иду по улицам, заглядываю в окна, возвращаюсь на берег. Идти мне больше некуда. Сейнер воняет протухшей рыбой. Сквозь пепел светит мутное солнце. От всей этой белиберды ноет в затылке.

ШИЛДЫ-БУЛДЫ

Я тогда работала в журнале, который был в высотном доме, почти под самой крышей. Попасть в редакцию на планерки, которые случались пару раз в месяц, было непросто. Сначала охранник в будке, которому следовало сказать заветные слова - этаж, номер офиса, свои имя и фамилию. Он сличал их с тем, что у него было записано в журнале «Посетители». И пропускал в чудесный зеленый двор с фонтаном и розовыми кустами. Остаться бы в этом дворе, так нет - нужно звонить в огромную дверь, ведущую в холл с зеркалами и паркетом, которую открывал джентльмен в костюме и галстуке. И ему заветные слова (меня так и подмывало сказать - «Шилды-булды да начики-чикалды!» и посмотреть на выражение его лица).
Джентльмен слушал, кивал, спрашивал:
- Вы знаете, как ехать?
- Знаю.
Он вел меня до зеркального огромного лифта и оставлял одну (ни разу я не встречала обитателей дома).
А дальше было так: я нажимала 17-й этаж, выходила, это был 16-й этаж. Лифт дальше не шел, нужно было подняться по лестнице на два этажа, но в коридоре висела табличка, что это 22-й этаж… Именно там и находилась редакция: три комнаты с большими окнами, из которых были видны панорамные окна в квартире напротив. Там чудо из чудес, взгляд не отвести: в огромных аквариумах летали в воде скаты, наталкиваясь на стекло стенок. И я всю планерку ждала - вот-вот скаты вырвутся и взмоют в небо.

ЦОК, ЦОК!

Ощущение счастья еще во сне, когда спишь, но уже и не спишь, высовываешь нос из сна: цокот копыт.
Приснилось, показалось? И вновь - цок, цок, цок! Лошади?
Босиком к окну - точно, лошади. Девочки из конной школы возвращаются с прогулки, идут по нашему двору, и цокают в тишине еще сонного двора

КРАСНАЯ СМОРОДИНА

В большом супермаркете, что возле дома, есть отдел для дачников: семена, удобрения, земля для рассады, угли для мангала, жидкость для розжига… Весной в отдел привозят саженцы. Прутики яблонь, груш и слив покупают быстро, потом забирают на дачи саженцы черной смородины. А красная смородина стоит и стоит в упаковках, и начинает цвести, и никому, никому она не нужна.
Случайно забрела в дачный отдел - четыре куста смородины так и стоят в углу, сверкают большими красными ягодами - и зацвели, и отцвели, и завязь дали, да еще и вызрели под светом магазинных светильников.
Вздохнула, и купила, и повезу на дачу, хотя полным-полно у меня своей красной смородины.

ЛОДКА ЖДЕТ У ПРИЧАЛА

Небо еще высокое и синее. И золото на земле. И днем тепло. Гуляй, гуляй… но помни - тебя ждет лодка. Дощатый причал, тяжелое масло воды, дальше по течению - низкий мост и горы.
Последние дни. Утром все дольше оттаивает изморозь. Черные стволы деревьев, голые и угрюмые. Острые почки в смоле, как пики - готовы к темным дням.
Темные дни. И никуда не деться, да и зачем? Каждую осень я прохожу этот обряд. Лодка стоит у берега и волны качают ее. Ничего не разглядеть в темноте: есть ли весла в уключинах, тень ли мерещится в лодке, или кто-то сидит в ней, скрытый плащом с капюшоном. Сидит и ждет, когда я сяду, и оттолкнет рукой лодку от причала.
Я не знаю, зачем и куда плывет эта лодка, почему я в лодке, и если выйду из нее, какой будет причал, и какой буду я. Ведомо только одно - поздняя осень, темные дни, я иду к лодке на звук воды, которая бьет тяжелыми волнами в борт. И я иду к лодке.

“Наша улица” №245 (4) апрель 2020