Юрий Кувалдин "Вода из крана вечности" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ВОДА ИЗ КРАНА ВЕЧНОСТИ

рассказ

 
Время исчезает, а которое идёт теперь, если хорошенько к нему приглядеться, пытается сопротивляться исчезновению, тормозит себя и даже останавливается, быть может, время само о себе знает что-то такое, чего мы не знаем, но пытаемся во что бы то ни стало разгадать его загадку, потому что как ни посмотришь на часы, то ничего нового не увидишь, стрелки стоят на месте, а чтобы увидеть их движение, нужно запастись завидным терпением, по причине чего и белка в колесе останавливается, замирает, сжимая орешек в лапках и поднося его к зубкам, вся такая золотистая, ухоженная с пушистым хвостом, как будто символизирует человека во времени, к тому же, часто превращающегося в безвременье во времена своей персональной жизни, хотя она даже не подозревает, что по природе своей она временна, подчас даже мгновенна, хотя однажды предстает своего рода нетленной.
Когда полностью изменил написанное вечером, то подобрался к совершенно противоположному смыслу, поскольку новое не поддавалось шлифовке из-за того, что все вещи мира были переименованы, но я тем не менее остался на месте в полной задумчивости, и я думал о силе слова, которое ведёт и уводит куда угодно любого человека, полагающего, что река сама себе даёт название, что болезнь именует сама себя, что родившийся человек уж был с готовым именем, не понимая, что это Господь бросает фразы направо и налево и ведёт людей куда угодно, потому что до возникновения слова человек был и остаётся животным, требующим дрессировки, вот и дрессирует его магия слов, убийство на улице морг без кавычек и без автора.
Притягиваюсь и отталкиваюсь, отсюда туда, оттуда сюда, здесь один, там вместе, у себя на одном месте, застольный человек, вместо рюмок с тарелками клавиатура, утренняя процедура 600 знаков, таков, а не инаков, от этого дня отталкиваюсь к другому дню, чтобы увидеть ню в полный рост, до которого я когда-то дорос, тогда, когда выкуривал за день пачку папирос, вот в чём вопрос, здесь и там быть невозможно, осторожно погружаюсь на дно души, где мы одни, один и одна, чтобы оттолкнуться от дна и взлететь между домами шариком, как у художника Сергея Лучишкина на картине, и как пел Булат: «Шарик улетел».
Вот уж кому присуще терпение, так это писателю, потому что, когда все бегали с места на место, он, забыв обо всём на свете, полностью погруженный в написание очередной новой вещи, потому что настоящий писатель живёт в тексте, а не в жизни, ибо у писателя всё наоборот, и вот, когда всех бегающих посадили под домашний арест, то они поняли, что никто из них не может сидеть на одном месте, кроме, конечно, тех, кто посидел в тюрьме, послужил в армии, как следует полежал в больнице, а писателю всё трын-трава, он продолжает делать то же самое, что делал всю жизнь, сидеть на одном месте в четырёх стенах и вдохновенно писать.
Надо бы умерить свою обидчивость, постараться выпестовать такие твёрдые качества, которые бы позволяли буднично пренебрегать другими личностями, которые бывают, подчас, бестактны, ставя тебя на последнее место в делах, «спланированных на день», и дела эти приобщаются к тем самым, которые на второй день забываются, и эти пренебрежения к тебе проявлялись достаточно постоянно, что для тебя было непривычно, но заподозрить «плановика дней» в полном непонимании тебя было бы преждевременно, а нерешительный намёк на твоё стремление руководить в творческом процессе, вызывает в тебе излишнюю холодность.
Внешность человека расцветает в его талантливом тексте, который проникает в душу и делает даже на первый взгляд некрасивое, как, скажем, у Андрея Платонова, лицо прекрасным, навевающем мысли о гармонизации телесного и метафизического, но это случается довольно редко и только у людей одухотворённых, остальные же люди, не работающие над душой, а она воплощается только в слове, даже если это картины или музыка, так вот, эти люди занимаются всю жизнь своим телом, частью которого является лицо, приукрашивают себя в поисках себе подобных, и как огня избегают умных людей с их непонятными разговорами, особенно побаиваются писателей, принимая их за сумасшедших, и только родственные души, преодолев боязнь,  сходятся с ними, и пусть до этого они не писали, не рисовали, не сочиняли музыку, но эта решающая встреча призвала их к творчеству.
Гений художницы Тамары Зиновьевой воплощен в глубоком понимании переливания тел из одного в другое в невероятных сочленениях, трансформациях, перерождении, как будто это одно и то же тело тянется с момента возникновения жизни в дословесную эпоху до наших дней, и дальше после нас. Жизнь тела прокрутилась в грёзах, в конце пригрезилось ему, что счастье, словно бы занозой, и не известно почему, вонзилось в грудь с улыбкой розы, тогда гордиться есть чему, ведь сбыться обещали грёзы, и удаляла мысль суму, такие вот метаморфозы подвластны спящему уму, поскольку верил он наивно, что не отказывает сон в том, что даёт гостеприимно свобода, равенство, закон склонённой голове повинно, и получил свою награду по самой каверзной статье - во сне мечта, подобно яду, легко свела в небытие, не поддающееся взгляду.
Три сестры летят в Москву к лучшей жизни от плохой, нагоняла жизнь тоску, там, в провинции глухой, здесь почувствуют они среди моря городского умилительный покой, не желающий иного, изменилась песни суть под влиянием извне, каждый день то вверх, то вниз в повсеместной крутизне, в страхе мечется душа, понимавшая тебя, потому что ты есть я, разъедающий себя, но для этого путь свой превратить обязан в твой, параллельная среда забирает под конвой, приходилось нрав смирять в силу принятых приличий, приспосабливать себя под наличие различий, натыкаются во всём три сестры на ряд препятствий, каждый день им очень страшно пить до дна столичный яд сей.
Задребезжало медной нотой оркестровых тарелок оконное стекло, подхватили ритм китайского тонкого фарфора чашки с алыми розами на боках, затрепетали по-детски мелкие тарелки, которым тут же стали дружно вторить баритональные глубокие тарелки, а ниже ярусом зазвенели серебряные вилки и ложки вместе с ножами, и тут же хрустально запели на самой верхотуре всевозможных форматов вазы, и всё это слилось в импровизированный концерт после того, как по мосту через Москву-реку проехали, тарахтя и пугая птиц, груженые бетонными перекрытиями огромные дизельные тагачи-длинновозы, сотрясая гулом моторов мост и всё в округе, в том числе мои застеклённые шкафы на кухне и окна.
Произведя на меня впечатление солнечным острым лучом, пробившим квадрат окна и положившим его на пол, утро сразу же сникло, как будто его кто-то обидел, небо сделалось обычным серым, я вполне благосклонно отнесся к этой метаморфозе, вспоминая себя в роли школьного учителя, коим я был в молодые годы, вспомнил и первых своих учеников, кое-кого из них даже отчетливо увидел, например, Силуанову с рыжей косой, и это всё произошло от какого-то острого солнечного луча, положившего на паркет квадрат света, в котором тут же устроился в позе отдыхающего на спине с лапками вверх тигра мой кот.
Федор Достоевский говорил в «Пушкинской речи» о всемирной отзывчивости русской души, объявляя главным представителем её Александра Пушкина. Я почти никогда не цитирую Александра Сергеевича Пушкина, потому что цитирование Пушкина говорит о примитивизме суждений не знающих литературу людей, для которых в ней и есть только один Александр Пушкин. А кто такие Александр Тиняков или Александр Кушнер, они не ведают. Александра Пушкина назначил на должность главного поэта Иосиф Сталин. Ссылаться на Александра Пушкина, значит демонстрировать свой полнейший инфантилизм. В литературе нет диктатуры пролетариата. Каждый сам себе назначает любимого поэта. Для меня - это Осип Мандельштам, до которого белозубому Александру Пушкину никогда не достать. В метафизике они живут вместе. Отзывчив каждый творец в любой точке мира, потому что он одинаков со всеми творцами мира, ибо есть всего-навсего человек, приобретший и сбросивший с себя путы национального, путы государственного. В мире язык один - это язык Бога, язык, стартовавший в Египте. Там и есть та точка, с которой начался человек, продолжая одновременно быть животным и человеком. Человек - это Слово! Всего этого не знал и не понимал Федор Михайлович Достоевский, и от этого вся его запальчивость в государственно-национальных вопросах.
У Льва Мелихова есть снег в Венеции, есть вселенская поэтическая грусть. А под грусть, конечно, выпивать у нас умеют многие. Вот, к примеру, на презентациях, Лев Мелихов обычно, чтобы не ждать фуршета, кивает мне за занавеску, где уже «нолито». Колорит фотокартин Льва Мелихова бурлит, каждый цвет приобретает звучание в перекличке с соседними цветами. Лев Мелихов отдаёт внутреннюю силу, заряд энергии, прежде всего, цвету и свету. Для меня Лев Мелихов является живописцем и только живописцем, рисующим мир через объектив в цвете, в его бесконечных сочетаниях.
Стремимся к цели, которая у каждого своя, возвестившая когда-то о себе, и всю жизнь беспокоила, избавляла от лишнего, чтобы следовать неуклонно к ней, истомившей душу, заставляя постоянно думать о ней, соотносится с ней, бояться её, чтобы мысль постоянно заботилась о движении к ней, а иначе всё грозило пойти прахом, а цель неуклонно прельщала, как упавшая звезда, а потом пролился метеоритный сверкающий дождь, именно в то время, когда спускались озарения с небес на твою несчастную голову, чтобы все знали, кому выпало счастье дойти до цели, облекая свой путь в посмертную картину.
Вчера ужинали поздно, потом спали, стояла хорошая погода, настроение во сне было приличное, сонная художница рисовала речную гладь с отражёнными звездами, и мы выходили к парапету чтобы послушать плеск воды о бетонную стенку берега, потом, возвращаясь, я любовался спутницей, которая парила рядом, не касаясь земли, я полюбил её ночные картины, которые встретишь только во сне, подтвердились догадки о сонной природе творчества, воздушные мысли, посетившие меня, пришедшие помимо моей воли, увлекли меня к повороту реки, когда она выходила из города, и я ежесонно, антитеза ежедневности, именно «ежесонно» отправляюсь с любимой художницей к этому повороту реки, где мы гуляем до следующего сна.
Маша: Гриша, молчи! Заткнись! Ты исковеркал мою жизнь! Я больше не могу тебя любить! Я уеду к маме в Саратов!
Гриша: Маша, не горячись! Судя по тому, что ты говоришь, я виноват во всех твоих неудачах.
Маша: Да, виноват ты один! Ты измочалил меня. Ты достал меня. Я-то, глупая, и не знала, что на самом деле постигло меня, - не знала до этого дня. Твою измену мне ради Даши я не прощу! Из-за тебя я не могу смеяться, радоваться жизни, встречаться с подругами! Ты растоптал мою душу!
И весь мир виноват в её обидах, все виноваты, кроме неё. Ершится, бежит ото всех. Главное, бежит от себя. Потому что сама для себя в одиночестве страшна, как на краю крыши 17-ти этажного дома, а в спину толкают лопатой.
Женщины никогда не живут в тексте, только в жизни, только в физиологии, биологии, как растения, как вода, льющаяся из крана, всё время переливающаяся через край, в пустоту или на других, на детей, мужей, на коллектив, на возлюбленных, куда угодно, на кого попало, только чтобы не быть одинокой, не быть самой с собой, бежать, убегать, в театр, на кинофестиваль, в музей, в Турцию, в ресторан, бежать, как деревянная кукла на тонких длинных каблуках, стучащих, как молоток, по виску мужчин, бежать, в супермаркет, в ателье, бежать, бежать, бежать, смотреть, ездить неумело с постоянными авариями, путать педаль тормоза с газом, на собственном автомобиле, бежать, стучать, кричать, визжать, рожать, давать, не давать, постоянно сменяя впечатления.
Женщина постоянно обороняется. Обиженная женщина - самый распространенный тип российской жизни - постоянно сопротивляется, критику с себя переводит на критикующего: «А ты-то кто такой?! Посмотри на себя!» Вот и вся критика. Москвичи называют подобную критику трамвайной. Не говорят, а собачатся.
Отвлекаюсь на пустяки, а главное проходит мимо, но я из пустяков никак не выберусь, смотрю, совсем один остался в пустяках, все люди в главном тучною толпою, как будто у каждого из них нет славных пустяков, так было и в начале века, и в прошлом веке в главном были все, они исчезли в главном направленьи, чтоб не оставить даже прочерка между датами рождения и смерти, а кто остался, постоянно донимают меня вопросами, глядя на моё 10-томное собрание сочинений, когда же ты успел, на что с улыбкой отвечаю: искусство состоит из пустяков.
Сплетаются характеры самых разных узоров психики, уж мозг узорчат выше воображения, и в каждом завитке причина страсти, пульсация взаимоисключающих настроений, страх смерти, наслоения любви, надежды на бессмертье, прах былого и вечная мечта о новой жизни, в которой самый призрачный узор не повторит античного восторга, так встречами сплелись все нити жизни, во множестве других себя находим, ведь мы совместно создали психею существа законченным целым, где мы в узоре точкой являемся, составной частью собственного мозга, издёрганного психикой.
В старости становился всё лучше и лучше, потому что для этого были серьезные психологические основания, связанные, несомненно, с переоценкой ценностей, ведь рождается существо с энергией, достойной зайца, сломя голову несущегося по лесной чаще от быстроногого клыкастого лохматого волка, который, в свою очередь, как сумасшедший носится по дремучему лесу в поисках бабушки, у которой есть книга Зигмунда Фрейда «Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов», которую волк тут же, как нашёл бабушку, стал запойно читать и превратился в доцента Волкова, определенного рода метаморфозы случаются с каждым животным, в том числе и с зайцем, который, начитавшись, превратился в профессора Зайцева, и так происходит с любым животным, как только оно начинает читать Фрейда, потихоньку становясь человеком к старости.
Голоса Анатолия Кима звучат и блуждают по белому свету вне тела,
он душой воплотился в рассветы и в тихо-безмерную суть океана,
попадают без промаха в чуткое сердце эпитетов звонкие стрелы,
жизнь трепещущим птенчиком мчится сонатой к поющим осанну,
там у дома на мокром московском асфальте изменчива сущность
человека, в котором живут, став второю натурой, великие тени поэтов,
неизменности лес окружает рождённого с песней веков всемогущих,
на зелёной поляне стола дни по строчкам бегут бесконечного света,
по кругам за кругами ведёт Анатолия Кима к священным верховьям
многозначных и нежных сплетений симфоний всемирных религий,
если тело его изготовлено образом слова, зовущего к песне с любовью,
то из жизни живущих при жизни изъято оно для движения в книге.
Требуются постоянные усилия для поддержания жизни тела, которое постоянно диктует душе свои условия для хорошего самочувствия, вот именно поэтому приказываю телу помолчать, но оно возражает и говорит мне в лоб, что голова с мозгами тоже всецело принадлежит телу, на что я сразу покидаю тело, не дав ему даже малюсенького завтрака в виде бутербродика с одной рыбкой золотистой на тоненьком слое масла на тончайшем ломтике белого хлеба, а поверх рыбки кружочек прозрачного лимона, а в другой руке держу шоколадную из коробочки конфетку с ликёром, чтобы продолжить жизнь в тексте, потому что я, говорю своему телу, есть книга.
Разделявшая пару граница принадлежит к тем самым препятствиям, когда нельзя до конца понять импульсы, диктующие поведение, противоречащее взаимным отношениям, вот именно поэтому люди расходятся, совершается бессчётное количество разводов, чтобы найти другого человека, который бы, как заведённый, делал бы только то, что удовлетворяет партнёра, но это бы был уже не человек, а марионетка, впрочем, большинство семей так и сформированы только для того, чтобы прожить марионетками вместе всю жизнь, и чтобы она была исполнена как по написанному сценарию, без шага вправо или влево, то есть не совершалось ничего такого в глубинных залежах лет, чтобы ни он, ни она не вздрагивали от подозрений, и каждый из них не испытывал горечи предательства, после чего устремлялись бы в разные стороны.
В любом смысле устное слово, обрадовав или травмировав тех, кто услышал сказанное, исчезает бесследно, но вот в чём дело, и говорящий и слушающие играют друг у друга на нервах, потому что колебания воздуха трогают струны души, и она то взлетает, то падает, при этом всецело завладевая поведенческим настроением, ибо хорошее выправляет поведение, а плохое служит началом падения человека, исходя из этого пришёл к выводу о том, что всё устное без разбору нужно научиться пропускать мимо ушей, самому побольше молчать, причём, не извиняясь за своё молчание, но понимая, что во всём виноват ты сам со своею откровенностью.
Человек стесняется своего тела, всеми доступными средствами маскирует его, а наиболее продвинутые не просто прячут его, но всячески украшают по последнему писку моды, когда же по той же моде приоткрывают некоторые места, то испещряют их папуасскими наколками, речь, впрочем, не о них, а о человеческом теле как таковом, которое выносят за рамки животного мира и полагают, что человек особое существо, не подлежащее критике с точки зрения поведения животных, но любовь на всём ставит крест, в потемках, в поту, со страстью гиены, антилопы, волкодава изготавливается новое существо, которое, если хорошенько подумать, есть всего-навсего говорящее животное, овладевшее членораздельной речью и ставшее человеком, ибо Бог есть Слово.
У местных жителей одна забота жить на месте, одной мечтой была всегда никуда со своего места не сдвинуться, сразу вселились в блочную новостройку после свадьбы в 1961 году, в ней и обрели всемирно-исторический покой, туда не забредут всяческие напасти, потому что жизнь с ванной и газовой плитой протекает прекрасно, варится украинский борщ с мозговой костью, минута за минутой слагаются дни, часы и десятилетия, наши люди любят стол, диван и телевизор, который ими руководит и говорит - сиди на месте, знак эпохи рассыпался по полу горохом, который всю жизнь собирают, и до сих пор от уютного места расцветают осенними красными астрами, которые в первое мгновение кажутся розами, на бессмертные грёзы похожие, ведь «День к закату клонится», - как поёт бард Бачурин, и слишком поздно менять шило на мыло, целые пласты которого сберегает могила.
Вот идут слова, а читателю, привыкшему к реальным смысловым опорам, зацепиться не за что, поскольку речь идёт не о штампах будней, а о каскаде текста, льющегося водой из крана вечности, льётся и льётся, как течёт река, да так плавно продвигается, что складывается полное ощущение, что она стоит на месте, вот в том-то и дело, что жизнь индивида для него, его же глазами кажется постоянна, она является некоей константой, поэтому из себя такой человек, глядя на мир, заключает, что всё, что есть ценного в жизни, создано для него, не врубаясь в простую истину, что всё течёт, и не кончается на нём, грешном.
Нередко прибегаю к системе допущений, злоупотребляя собственным воображением, которое выносит часто в такие палестины, что дух захватывает, и пусть они далеки от истины и не вполне соотносятся с так называемой реальностью и, если я их в доверительной беседе высказываю кому-нибудь из друзей, то они приходят от хороших моих притч в восторг, то от плохих впадают в скандализм, поэтому самый надёжный способ реализации моих домыслов в преображении их в письменный текст, и начиная с прежних времён все писатели так и поступали, а по прошествии сотен или тысяч лет соответствовали представлениям обычных людей о божественном, в конечном счете, то же самое происходило с выдающимися писателями всех времён и народов.
Когда подумаешь о детстве, то мысли исчезают напрочь, вот почему советуют быть как дети, в безмыслие впадая по душевной своей доброте, как будто бы я ягнёнком у синей реки пощипываю травку в отсутствии интеллектуального напряжения, блаженная стихия слияния с равнодушной, по словам памятника с площади Пушкина, природой, которую я до сих пор люблю, и от старости туда, в начало жизни направляю путь, без всяких мыслей, и отсутствие их соответствует обратной последовательности.
Повсеместно замечаю, что люди решительно скрываются от самих себя, дабы быть как все, маскируют свою внешность под всеобщий портрет, к тому же всячески скрывают свой возраст, особенно женщины, у которых стройный стан остался лишь в воспоминаниях, о мужчинах и говорить нечего, поскольку свежих черт на их лицах не отыскать, достойным олицетворением человечества являются лишь дети, о довольстве и недовольстве своей внешностью не озабоченные, как это происходит у стареющих людей, ищущих выход из старости в молодость, но у них наличествует явный недостаток храбрости для того, чтобы быть самими собой.

"Наша улица” №247 (6) июнь 2020