Татьяна Озерова “Радости бытия” три рассказа
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Татьяна Васильевна Озерова родилась 31 декабря 1946 года в Воронеже. С 1965 года проживает во Владимире. Окончила исторический факультет Владимирского государственного педагогического института, кандидат педагогических наук, «Почетный работник высшего профессионального образования Российской федерации». Автор книг: «Рисунки» (2000), «Дорога к дому» (2004), «Одноклассники», «Простые люди», (2016). Публикуется в  литературно-художественных и краеведческих альманах, газетах  Владимира.

вернуться
на главную
страницу

Татьяна Озерова

РАДОСТИ БЫТИЯ

три рассказа

РАДОСТИ БЫТИЯ

В юности наше поколение почти ничего не знало о сексе, ведь его в СССР не было – крылатая фраза из телепередачи. Зато мы из книжек очень хорошо знали о любви Татьяны Лариной, Наташи Ростовой, Анны Карениной.
Матери с нами на эту тему не говорили, литературы «про это» у нас не было, поэтому мы «питались» устными рассказами своих сверстниц или доверительными разговорами людей старшего поколения.
В деревне же с этой темой было проще, здесь каждый человек виден, как на ладони, поэтому все про всех знали: кто, с кем и как живет. Местные девчата делились с нами, приезжими, рассказами о разных судьбах и разных «любовях» своих односельчан. Мужчин на деревне после войны было мало, а любви хотелось всем.
В избе нашей, где мы проживали, по вечерам собирались вдовьи посиделки. Сразу вспомнилась картина Виктора Попкова « Северная песня», 1968 г. К нашей хозяйке Пелагее Ивановне приходили соседки - все одинокие, кто с войны своего не дождался, а кто и дождался, да, тот долго не прожил, фронтовые ранения догоняли мужиков в мирной жизни.
Собирались, вспоминали молодость, жизнь свою, так быстро промелькнувшую, читали вслух письма из города от своих деток, где вначале шел длинный список имен всех соседей и знакомых. Бабки на приветствие в ответ молча кивали, утирали рот кончиком головного платка, кто-то пускал слезу, кто-то улыбался про себя и все с большим вниманием слушали новости. Потом обсуждали местные события об урожае, о ценах на продукты, пенсиях, рассуждали, будут ли жить вместе Матрена и Ванька-балалаечник, у которого прошлый год умерла жена. Обоим им было уже за шестьдесят лет. На деревне ведь не в городе, тут особая связка нужна, тут необходим союз женских и мужских рук, так называемая взаимопомощь, без которой не прожить на земле.
Была Матрена ростом не велика, но жилиста и вынослива, сказывалась долгая работа на лесозаготовках, куда во время войны отправляли колхозников. Лес она любила и хорошо знала грибные и ягодные места.
Ивана на войну не взяли из-за сухой ноги. Много работы досталось ему на своем веку, на деревне его любили за чудесную игру на балалайке, за грустные песни и веселые частушки.
Дома наших героев стояли по соседству, и Матрена не могла равнодушно смотреть, как опускается от горя и пьет Иван. Стала она к нему захаживать, помогать, то еду сготовит, то постирает. Он ей с дровами поможет, с огородом, то сарай поправит, то плетень.
Вечерком сядет Иван на завалинку, возьмет в руки балалайку и споет, глядя на Мотю:
«Все ходил, ходить и буду по большому мостику,
Все любил, любить и буду небольшого ростику».
Не зря пел, старался, сговорились, сошлись. Она требование ему выставила: жить с тобой буду, но чтобы ты не пил и ко мне не приставал с разными глупостями. Он согласие дал и поклялся, что ни в чем ее не обидит. Навела она в доме образцовый порядок, мужик сразу ожил, расправился, засветился весь, опять зазвучали в деревне задушевные трели балалайки. И надо же на старость лет проснулась у них любовь... Лежат они на разных кроватях в смежных комнатах, Иван все просит разрешения к Матрене рядышком прилечь, а та его не пускает, уговор дороже денег. Что люди подумают про них?
Вот, бабки-то и обсуждают их житье - бытье, гадают: случится ли между ними грех? А нам, молодым, и не представить, что в таком возрасте может любовь проснуться!
В 60-е годы на деревне были фельдшерские пункты, а раньше-то, вспоминала Пелагея Ивановна, все сами травами лечились и деток в бане рожали. Вот я вам расскажу, девчонки, как я маленькой в людях жила. Семья у нас была большая, есть нечего, отдали меня в няньки..
Хозяйка плодовитая была, каждый год по ребеночку в дом приносила. Сидим вечером все за большим столом, ужинаем. Тетенька встает, идет в сени и меня с собой зовет, захвати, говорит, большой ухват с собой. Я послушно несусь за ней, ничего не понимаю. Вижу, бросает она себе под ноги старый тулуп, потом тряпицу чистую на него положила, воткнула деревянную палку ухвата в угол, в половицу, а в металлическую рогатину, чем горшки из печи вынимают, животом уперлась, в руках бутыль пустая, в которую она дует изо всех сил. Я бегаю вокруг нее, растерялась совсем, глазами хлопаю, только пищу от страха: «Тетенька, что с вами? Тетенька, что с вами?».
Перестала она дуть в бутылку, послала меня принести ей воды теплой из печки. А когда я воротилась, у нее уж ребеночек в тряпице пищал, и стали мы его обмывать. Вот и все роды на деревне, а мне-то теперь еще одного малого надо было нянчить.
Из вечера в вечер, из долгих разговоров и пересудов раскрывалась перед нами непростая жизнь деревенских женщин. Меня всегда волновали истории о необычных людях, о которых по давней общинной традиции заботилась вся деревня.
И была в той деревне девка – Клавдия. Огромная, как гренадер, работала она без устали, держала отменный огород, одна ходила на охоту, рыбу сетью ловила. Была она одинока, замкнута и дичилась даже своих деревенских. Местные бабы ее очень жалели и все искали жениха ей под стать. Да где ж такого найти? Думали, что заведет Клавдия дитя и смягчится ее сердце, устроит свою судьбу в материнских заботах и ласке. Но местные парни подступиться к ней боялись. Клавдия на их замашки так глазом зыркнет, кулаком погрозит, что всякая охота пропадет приставать к ней с ухаживаниями и разговорами.
Однако, нашелся в дальней деревне пастух Ефимка, умом не сильно богатый, а силы - немереной. Все гадали, думали, как их свести. Дальняя родственница его жила у них в Быковке, вот и уговорили они ее пригласить Ефимку к себе, а там уж и Клавдию позовут, может, что у них и получится, может и глянутся они друг другу.
Бабка-повитуха в деревне была умная, опытная, почти всех (кроме стариков) приняла она в этот мир. Пришла она к Клавдии вечерком на чай, посидеть поговорить по душам, внушить девке, что весь мир о ней думает и заботится, чтобы не фордыбачила, когда Ефим придет, а уступила ему, чтобы дите завести и смысл жизни определить. Клавдия молчала, но вроде бы и против не была. Так как понимала, что в пустой избе, хоть и сытой, тоска смертная. Назначили день. Клавдия в доме прибралась, полы намыла, в печке картошки с мясом натушила, пирогов с рыбой напекла, бутылочку на стол выставила. Пришли гости, поели, попили и вдвоем их оставили. Да не судьба. Ничего у них в тот раз не вышло, а другой раз не наступил. Клавдия о той встрече молчала, ни с кем не делилась, а Ефим по пьянке кому-то ляпнул, что искал, да не нашел у нее того заветного места. Так бабы от нее и отступились. Не узнав горя, не изведаешь радости. Но видно мысль о ребеночке не оставляла Клавдию. Поговорила она о своей нужде с местной учительницей, сходили за нужными справками к председателю колхоза и поехали они в город в детский дом. Там Клавдия оформила опекунство над двумя братьями- близнецами четырехлетними Ромкой да Сашкой, которые с первого взгляда пришлись ей по сердцу. Теперь ее изба была полна детскими голосами, а глаза Клавдии наполнялись понемногу добрым материнским светом.
Сельские парни физически были сильнее наших городских сверстников. Их прически и одежда тоже были иными, например, у некоторых из них длинные волосы, крепились круглой гребенкой на затылке, а в городе такие прически были только у пожилых женщин. Все парни носили кирзовые сапоги, в них были заправлены брюки, сверху - рубашку и пиджак. У девушек были пестрые юбки в сборку, кофта на выпуск, подпоясанная широким лакированным ремнем с металлической узорной пряжкой, пестрая шаль на плечах или теплая кофта.
Наблюдать за отношениями между парнем и девушкой можно было в сельском клубе, куда по субботам и воскресеньям собиралась молодежь. Мы впервые увидели народные пляски - Козули, которые уже растворились в истории и бесследно исчезли под влиянием кинематографа и телевидения. Сейчас, конечно, кадрили эти воссоздаются в фольклорных ансамблях, для исполнителей шьются яркие костюмы, но того неукротимого огня, того природного стихийного танца, я больше никогда не видала. Для нас, городских девчонок, плавно танцующих вальс, не доживших еще до твиста и рок-н-ролла, их танец был подобен грому среди ясного неба
В тот вечер, когда мы пришли на танцы, в клубе заливисто играла гармонь. На наших глазах парни подходили к своим девушкам и договаривались о совместном танце. В просторном зале выстроились по углам 4 пары. На лавках по периметру сидели «гляжане» бабки, подростки и мы, приезжие студенты. Все были серьезны и сосредоточены, а потом вдруг началось - стали гулять Козулю. Пары сходились в центр, выводя затейливые дроби каблуками, по очереди выкрикивая задиристые частушки, в центре парни менялись девушками и быстро кружились, подхватив друг друга под руки. Затем также расходились по своим местам, и новое сближение начинали с углов по диагонали, опять парни обменивались девушками и кружились. Все это проносилось перед нашими глазами, в каком огненном вихре движения, звуков гармони, высоких девичьих голосов и низких басов парней; каждый старался по- своему до конца выразить свои чувства особым коленцем, ритмом и частушкой. Все мы сидели, словно завороженные, на невиданном ранее спектакле – настоящей, захватывающей душу русской пляски.
Гармонь умолкла, танец закончился, и разгоряченные пары разошлись. Включили радиолу. Нам казалось, что мы не смели танцевать после их пляски, но понемногу ребята освоились и робкие парочки закачались под песню: «Мы с тобой два берега у одной реки». Но все это было уже не то, вяло, безжизненно, грустно. Сменили пластинку на популярную в то время песню: «Марина» Марина, Марина, Марина, - Твержу я и ночью и днем. Марина, Марина, Марина, - Одна ты на шаре земном».
И опять это было не то. В тот вечер мы, городские, проиграли, мы так и не смогли взять ту высоту самовыражения в танце.
Наши студенческие отряды убирали одно поле за другим и опять сани перевозили нас на новое место жительство, и опять новые встречи с людьми и их истории.

ПЕЧКА

В народных сказках русская печь часто бывала главной героиней какого-то повествования, а уж, сколько пословиц и поговорок с ней связано, всех не перечислить.
Ксения Некрасова написала о ней прекрасное стихотворение: « В доме бабушки моей печка русская – медведицей, с ярко-красной душой-помогает людям жить: хлебы печь, да щи варить, а за печкой и на печке сказки милые таить».
Эти сказки мы помнили наизусть с детства, о том, что « на печи, на девятом кирпичи лежит Баба Яга, костяная нога», а еще помнили любимые считалки: « Хорошая песенка, есть на печку лесенка, сядь на лавку, смотри в печь, а я буду блины печь!».
У меня же воспоминание о русской печке связано с двумя старушками: 95 летней сухощавой матерью и 75 летней полной и рыхлой дочерью - хозяйками нашего нового места жительства Старшая была слепа, и все время лежала на печке, спускалась с нее по маленькой лесенке только поесть, да сходить по нужде. Всех деревенских мать узнавала по голосам, любила, когда в дом заходила почтальонка, которая приносила им скудную пенсию и рассказывала о новостях.
У дочери хлопот и забот было много - приготовить еду, постирать, покормить мать, сводить ее в баньку. Подоить козу, убрать в огороде. И вот в такую тихую размеренную жизнь влетели громкие, молодые голоса наших девчонок, шум и беспричинный смех юности.
Ночевать нас всех распределили по трем домам. Спали мы на полу на матрасах, набитых соломой, подушки и одеяла были свои, прихваченные из дома. Утром шумно собирались на работу в поле, завтракали ( колхоз привозил молоко и хлеб). Обедали в другой избе, где молодая женщина согласилась готовить для нас. В большом чугуне в русской печи она варила первое или тушила картошку с мясом, а уж вечером были чаи, с чем придется.
Уставали от работы мы сильно, но молодость брала свое: шутки, смех, разговоры, а бабушки уставали от нас, но терпели, так как все еще зависели от милостей колхоза. Вот и случилось это происшествие, которое всем нам запомнилось.
Поздним вечером, когда мы улеглись, и наступила тишина, 95- летней матери почудилось, что сидит она на стуле за столом, захотела она встать, нащупать пол ногами, да и полетела с печи. Послышался шум, удар падающего тела, причитания и возгласы испуганной старушки.
Дочь зажгла керосиновую лампу, стала поднимать мать, усаживать ее на кровать, спрашивать, как та себя чувствует, где болит, чем ударилась? Мы все разом затаили дыхание от страха и душившего нас смеха: надо же – упасть с печки!
Обе бабки кряхтели, глубоко дышали от пережитого волнения, и не могли прийти в себя от случившегося. Дочь оглаживала свою мать, руками, чтобы убедиться, что ничего не сломано. Мать же все время, держалась руками за мягкое место пониже спины, на которое, видимо, приземлилась, и говорила, что ушибла место напротив сердца.
Картина, конечно, была тревожная, но в молодости к старости у нас не хватает сострадания, нас душил смех, мы зажимали рот руками и фыркали в подушку. Старались успокоиться, но только кто-нибудь вспоминал фразу: « мягкое место напротив сердца», как хохот прорывался, а когда смеяться нельзя, каждый знает, что смех не унять.
У, бесстыжие лошади! Только бы им ржать! – сердилась на нас дочь. Девяносто пяти летняя мать оказалась крепкой старушкой. Бог уберег ее от переломов, и на утро она сидела, как всегда, за столом и пила горячий чай из блюдечка вприкуску с наколотыми щипчиками мелкими кусочками сахара, причмокивая беззубым ртом и отдуваясь.

ЗОЛОТЫЕ

Бабушку нашу, умелую повариху, соседи или знакомые часто приглашали готовить свадебный или поминальный обед. Выросшая в деревне, с юности приученная к любой работе в доме и огороде, чего только не умела она делать.
Как-то перечисляла она нам обеденные блюда, которые готовила на помочь при строительстве дома. Был тогда такой обычай, когда все, кто мог в деревне помогали молодым ставить свою избу. Так вот, в меню было три первых блюда: летние щи с бараниной, лапша домашняя с солониной и окрошка с холодцом. Каши варились разные, пеклись пироги на больших противнях, ставилась своя бражка, варилось пиво. Столы и лавки на улице располагались в тени под деревьями, гармошка играла, и вся деревня от мала до велика гуляла от всей души.
В тот раз Анастасию Ивановну позвали приготовить стол для молодых. Гостей было мало, только близкие, родные люди. Большую свадьбу молодожены хотели сыграть в городе, где они работали.
Жених был закадычным другом детства ее старшего сына, и отказать им в помощи она не могла, хотя заносчивая невеста, как и ее мать, бабушке была не по нраву. Как новобрачной удалось окрутить серьезного парня из Северодвинска, который в мирное время был награжден орденами, нам было неизвестно, только потом история ее обмана с беременностью выплыла наружу. Бог, видимо, за это деток так ей и не дал.
Бабушка, как всегда, старалась всем потрафить и приготовить все на славу. Дом, где проходило застолье, был старый, купеческий, с большими светлыми комнатами, старинной мебелью, доставшийся невесте по родословной линии ее матери. У той еще, как говаривали, в кубышке водились припрятанные николаевские десятирублевики. По старинному свадебному обычаю с караваем и золотыми монетами она хотела встретить молодых.
И вот машина подъехала к красивым деревянным воротам, сохранившим в себе крепость и достоинство прежнего хозяина. Мать невесты засуетилась, взяла поднос и хотела положить на него приготовленные денежки, но их нигде не оказалось…
Растерянный и злой взгляд матери пронзил растерянные и испуганные глаза бабушки. Обе женщины судорожно стали перебирать вещи на столе и комоде, ощупывали диван и подушки - не завалились ли туда заветные монетки – поиски ничем не увенчались.
- Господи, Боже мой, уж не думает ли она, что я могла взять эти деньги?! Да, я копейку за всю жизнь чужую не взяла, а тут, у близких опозорюсь! Поднос с караваем был резко отставлен на комод, и разозленная мать вышла встречать молодоженов на крыльцо.
Стол был красив и вкусен, столько любви и труда вложила в него бабушка, но сидеть за ним вежливо отказалась и расстроенная, почти убитая подозрением в воровстве, ушла домой. Ночь не спала. Несколько раз за вечер рассказывала нам о происшествии, говорила, как трудно досталось ей приготовить в чужом доме то или иное блюдо. Черные, не опаленные и не очищенные говяжьи ноги для студня, были уже кем-то порублены и залиты в тазу водой, печка дымила, старые дрожжи не поднимали опару. Все пришлось ей исправлять по ходу событий: чистить, мыть, доставать и заменять, со всем этим она справилась и вот - расплата за все – неблагодарность.
А на другой день мать невесты облачилась в свой огромный шелковый халат, опустила в его большие карманы руки и вдруг пальцами наткнулась на потерянные деньги. Переодевшись для встречи гостей в нарядное платье, она забыла, что в кармане халата лежали эти несчастные золотые монеты.
Жених, узнавший об этом происшествии, долго извинялся перед бабушкой, благодарил за приготовленное угощение, целовал ей руки, невеста передала извинение от своей матери, но глубокая обида и боль от незаслуженного подозрения остались у бабушки на всю жизнь.

Владимир

"Наша улица” №248 (7) июль 2020