Инна Иохвидович "Под одной крышей" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ

рассказ

Он был взбешён! Всё в нём подымалось против «них». Он дёрнул себя за конец вздыбившейся плоти, и выругался! В квартирной тишине странно прозвучал злой мужской , не нашедший  возмущённого или приветстственного отклика, голос. Ушли, сбежали, испугались, противно им стало! Голодранцы!
Егор теперь и не вспоминал, как неожиданно хорошо  начался сегодняшний вечер, и это после всего того, что у него произошло с соседями.
Два года назад, после развода с женой и размена их квартиры, он въехал в эту комнату. Кроме него в маленькой коммуналке, во второй комнатке жила молодая семья – муж, жена и их маленькая дочь. Обыкновенные вроде люди: Лина – воспитатель детсада, Толик – корректор в издательстве. Тихие, читают да чаи гоняют на кухне, когда их девочка засыпает.  Да не до присматривания к ним ему на первых порах  было.
В ту пору мучила его ненависть к бывшей жене Верке, что ушла от него к паршивому торгашу (вышла замуж за директора магазина). И настолько неизбывной была она, что не давала Егору  ни днями спокойно работать, ни толком высыпаться ночью. «Убил бы суку!» - бессильно, до плача, скрежетало всё в нём!
Целых полгода, почти ежедневно, справлялось «новоселье», наваливались в его холостяцкую комнату  залётные гости, такие же разведенцы как и он, и прочие, разные... После же, пьяный лёжа в постели  он мечтал, как Верка на коленках  ползёт к нему по паркету и молит, вымаливает прощение, просит принять назад, а он её ногой пинает, то в плечо, а то в ложбинку между  полных грудей. И стонал, вспомина я их упругую шарообразность, и уж не знал , чего ему хочется больше: встряхнуть, порезать её или взять силой и биться в ней содрогающейся, как от ударов. И всё это длилось...Потом оказывалось, что был это сон, прерываемый звонком будильника.
Встречаясь по воскресеньям с Димкой, сыном, (тому было десять лет) он узнавал, что бывшая не только о нём не спрашивала, но и была недовольна их  еженедельными прогулками. «Ну и чёрт с ней!» - устало думалось ему.
Шли месяцы, и, постепенно на нет сходили его злобные  приступы, он забывал её. К тому же, оказалось, что мир полон молодых и хорошеньких, уж получше , чем его бывшая, по крайней мере, разведённых женщин и просто девушек.
В цеху, где Егор работал мастером, он и нашёл себе женщину. Оленьке было двадцать четыре, она приходила к нему по субботам, а иногда и в среду.  Она была милой и непритязательной, ему даже не приходилось провожать её до заводского общежития, где она обитала. А лишь до троллейбусной остановки. Таким нормально-размеренным  стало его существование, без пьяных гостей , с женщиной без каких либо обязательств  с его стороны. Это идиллия продолжалась год. И Егор чувствовал себя так спокойно, чего даже в его семейной жизни не бывало...
Но, неизвестно почему ушла и Оленька, к тому ж она уволилась с работы и уехала к себе в небольшой районного масштаба городок. Она не простилась с ним, следовательно не было выяснения отношений, посягательств на его свободу и жилплощадь...
Но снова всё в нём всё возмущалось и против неё, и против всех женщин, всех этих баб, которым неизвестно какого рожна было надо!
И тогда-то появились на «сцене» его домашней жизни соседи, будто бы вплыли в его поле зрения. Словно бы, впервые он увидал их, пьющих чаи, с книжками в руках, беседующих  между собой или с рассевшимися на кухне своими приятелями. И не были они «джинсово-фирмовыми», так раздражавшими Егора, патлатыми молодыми людьми. Вроде были они  ничем не прнимечательны, похожими на других. Но то, что приходилось ему услышать по вечерам на кухне, куда он приходил специально, отчасти от скуки, часто теряя нить разговора, не понимая значения многих слов, поражало его... Людей с мизерной зарплатой, не имевших  не то, что достаточной одежды, но ещё одной пары белья, волновали и заботили их  какие-то вовсе не насущные вопросы, а совершенно не имеющие к ним отношения, проблемы?! Самым странным было то, что это не было позой, как решил было поначалу Егор! Их не только волновало то о чём они говорили,  они жили этим, и неважно было, что послезавтра платить за телефон, а нечем, или что исчезло дешёвое сливочное масло... Они одновременно жили здесь и не здесь, а где-то далеко в прошлом или в столь же отдалённом будущем,  даже в настоящем, но только не тут, не в данной точке пространства... И, оттого, что это были не просто разговоры, а иной, неизвестный ему способ бытия, они были для Егора одновременно притягательными и отталкивающими...
«Кто они собственно такие?! – в минуты отталкивания, доходящего до отвращения, думал он, - глупые, не умеющие приспособиться к жизни,люди! Отсюда всё это «высокое», никому не интересное и не нужное!» И в это мгновение слова их представлялись ему  какими-то фиговыми листочками, которыми они пытались прикрыть свою неумелость и наготу. Ведь у них даже высшегог образования не было! Недоучки несчастные, бросившие , а скорее всего их просто выгнали  (вот и врут) про институт и университет !
Зимние вечера были долгими, и клокотавшая Егорова ярость изливалась в том, что он гремел кастрюлями и сковородкам и, зажигал все конфорки , нарезал мелко лук, от которого у самого слезились глаза, а им хоть бы что?!  И так ему хотелось рявкнуть, чтоб заткнулись и навсегда, разогнать  сидевшую сиднем всю эту «публику», наверняка ему  некурящему назло прикуривавших сигарету от сигареты. Но больше всего ему хотелось вопросить их: «Чего же вы хотите?! Сделать человека лучше, лучше чем он есть?! Ерунда! – и тут же рассказать им всю правду! – дай вам сегодня все блага, что доступны немногим и куда денутся ваши мысли о человечестве, творчестве и «великой русской литературе»! Просто все вы, как и другие, не смогли урвать у  жизни лакомый кусочек. Шанса не выпало! Нетушки! Вот и появились мысли, слова, писанина... И всё тут!»
Но Егор чувствовал, что то, что хочется ему высказать , всё это похожее на правду, не совсем правда, а может по отношению к ним  и не правда вовсе?! А может они всего лишь  немного «того», недоделанные, свихнувшиеся, ненормальные... На какое-то время эта мысль его успокоила.
Но снова, будто тайные мучители стали приходить к нему неотвязные думы о них.
Взаимоотношения их , правда, изменились.Толику он как-то резко заметил о сидении полуночном «гостей» на кухне. Так, что лишний раз в туалет  неловко сходить. Егор не видел лица соседа в это мгновение, но вдруг ощутил, как у того, мягкотелого интеллигента-бесхребетника внутри разом всё сникло. И отныне он запрезирал его, потому что сам был «жизненен», а значит силён! Он, Егор оказался единственным мужчиной господстствовавшим на этой микротерритории! Этот – его противник не смог противостоять ему! И потому теперь читал свои толстые книги у себя в комнате!
Хоть Егор никогда, пусть и по-любительски не занимался этологией , он инстинктивно чуял себя победившим на этой территории самцом! Потому ему должна была принадлежать и самка! Правда Лина была не из тех, кто нравились ему – полногрудых и крутобёдрых, как его жена или Оленька. А из этого, новомодного «мальчишечьего» разряда, с маленькими, обтянутыми джинсами, ягодицами, длинными руками и ногами, в рубашке под которой не было и намёкана лифчик. Но может именно поэтому она стала для него вожделенной. Он смотрел, как она вечерами, обкусывая заусеницы с необработанных ногтей что-то быстро пишет в свою тетрадку или невидящим , будто сквозь него идущим взглядом отвечает на его вопрос.  И от такой ненарочитой недоступности ещё сильнее ярилась в нём кровь, стуча в виски и кончики пальцев, так что подчас он сам себе казался налившимся, готовым к бою фаллосом... Раздавил бы ладонями её длинную гордую шею, сжал, чтобы закричала, небольшие, в размер его кулака, грудки, и исказился бы гримасой, крупный рот. О, только бы добраться ему до неё, насладитьсяч, натешиться вволю!
Предоставившимся случаем, судьба словно бы пошла ему  навстречу. Толик уехал к приятелю в другой город, девочку Лина увезла на выходные к родителям, они остались одни.
И, тогда, когда, постучавшись, он зашёл к ней в комнату, с бутылкой вина, она, лёжа на диване слушала музыку. Потому что она не удивилась его приходу, то ликующий Егор предположил, что она возможно ждала его! Они пили и она оживлённая болтала  с ним, поблескивая своими огромными очами. Егор размяк и как-то отошёл душой! Он почти любил эту худощавую женщину со смуглыми руками, их ему хотелось гладить, целовать, шептать разные хорошие слова...
Произошло это неожиданно! Будь она проклята, лучше бы он не посмотрел ей в лицо, а силой довёл бы своё дело до конца!
Руки его охватили её бёдра, а щекой он ощущал душистый ёжик  волос, и кто его дёрнул посмотреть ей в лицо, в глаза?! Может быть потому, что в эту секунду не «почти», а любил?!  А может ещё почему-то , он не знал.  На лице её не было страха или ожидания, брезгливости или томления, ни даже любопытства... Только недоумение в округлившихся глазах, в вопросительно вытянутых губах, в изломе бровей... Вот это-то, переходящее в изумление недоумение, заставило его отпрянуть. А вслед ему, выскочившему из комнаты, нёсся смех, и даже совсем не смех, а доводящий до изнеможения, до остановки дыхания, хохот.
Он очнулся у себя, смеха слышно не было, только лишь его прерывистое дыхание. Но он точно вновь увидел её глаза с застывшим в них вопросом. Даже не: «Кто это?, а «Что это? «Что это такое?» Он тихонько, чтоб не услыхала она , по-собачьи затянув, выл.
Почти месяц проночевал Егор по родственникам. Но однажды, ворочаясь на раскладушке в тесной комнате двоюродной сестры,  ему внезапно пришло в голову, что ничего же не произошло в конце концов. Ничего! Ничегошеньки! Это только в его воспалённом воображении были все эти страсти-мордасти. «Трататушки- тра-та-та» - закричал он так, что подросток, двоюродный его племянник, привстал на кровати. «Спи, Лёха! Я тоже спать буду», - довольно забормотал он, поворачиваясь к стенке и натягивая на себя одеяло. Он уже не чувствовал себя поверженным.
Врагами, продолжавшими выполнять все условия совместного проживания, как то: приветствия, уборку служб по графику и т.д. и т.п., они и жили.
Но сегодня открылось ему, что в «состоянии войны» находился он один, а они как всегда, словно и не замечали этого.
Сегодня в день рождения Толика, официально поздравив того и одолжив ему несколько тарелок, Егор неизвестно как очутился в их комнате, где сидели две гостьи.
Смутившись он выскочил к себе, переоделся,завязал галстук, машинально провёл ладонью по гладко выбритому подбородку. В порядке!  Он снова зашёл к Толику,протянув ему флакон мужского одеколона «Добрый молодец» (подарок ему в цеху к 23 февраля). Сел за низкий журнальный столик, служивший соседям обеденным, письменным, а нынче и праздничным столом.
Понемногу пьянея сидел он рядом с Линой, улыбаясь шуткам и вставляя свои, тоже будто бы остроумные замечания. И вдруг он ощутил по отношению и к соседям, и к их гостям, и  наверное ко всему миру прилив такой дружественности и приязни, что готов был целовать всех и что-то ласковое говорить, а может даже и плакать.
Звучали возбуждённые голоса, и музыка, и осмелевший от лёгкого тепла, идущего от Лининого тела, он зашептал: « Лина! Я вам хоть чуточку нравлюсь?»
Глаза её заблестели  и она приглушённо проговорила: «Конечно же, вы такой милый!»
- Лина! Это правда? -  он ухватил её за руку.
-Конечно, - высвобождая руку и легонечко отталкивая его, засмеялась она.
И любовь его, доселе направленная в мир на всех, сидевших рядом и бывших вдалеке, мгновенно сосредоточилась на ней, близкой, единственной.
«Почему мы не танцуем, почему никто не танцует?!» - весело загалдел Егор, поднимаясь. Гостья, та, что была в круглых очках, удивлённо глянула на него, и отвернувшись к Толику спросила: «А что  мы разве сейчас к Андрею не поедем?»
Вопрос её, заданный имениннику, тоточас же отрезвил Егора, и в самом деле, кто он им и к чему? Ведь они поедут к Андрею и куда-нибудь ещё, «к чёрту на кулички», лишь бы сейчас  не сидеть им вместе с ним?! Он был им чужд! И как это, элементарно-ясное, не дошло до него раньше?!
Подавая женщинам пальто с парализовавшей рот улыбкой, он внутренне пылал: « Ах интеллигенты вшивые, да убирайтесь побыстрее к чёрту!»
Когда спускались они по лестнице, то то ли ему прислышалось, то ли в самом  деле он услыхал Линин смех, как и тогда в комнате, изнурительный до колики, страшный, убивающий смех. И прислонившись к закрытой двери, он вновь завыл, но теперь не опасаясь, во весь голос!

Он бы взбешён! Если б под рукой, к примеру, была винтовка с оптическим прицелом, он бы её не задумываясь  навёл на четыре ,движущиеся к троллейбусной остановке точки, и первой  бы её, Лину...
Плоть его ослабела, опустилась, весь он, потухший лишь издавал глубокие вздохи.

На полочке, под телевизором, он подошёл его включить, обнаружил Егор ещё один флакон мужского  одеколона (он вспомнил, как год назад, на его день рождения, ему  преподнесли  его Лина с Толиком). «Милый друг» - прочёл он на этикетке. «Друг, товарищ, волк вам...» - и с размаху он бросил его.
Вдыхая остро-парфюмерный запах разбившегося и разлившегося по полу одеколона,  Егор думал, что неправильно он поступил, поддавшись гневу, неразумно. Поддавшись бог весть какому порыву, почти варварскому! К тому же он вдруг вспомнил, ему кто-то рассказывал,  что одеколон  как-то нехорошо действует на паркетный лак. Потому он и побежал в ванную, за тряпкой.

Штутгарт

“Наша улица” №249 (8) август 2020