Олег Макоша “А где каштаны?” фантасмагория в двух частях
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную
страницу

Олег Макоша

А ГДЕ КАШТАНЫ?

фантасмагория в двух частях

Олег Макоша родился в 1966 году в Горьком. Работал: строителем, грузчиком, заведующим гаражом, слесарем-механиком в трамвайном депо, продавцом книжного магазина. Первая публикация в американском журнале «Флорида» (2011). Лауреат премий журналов «Флорида», Майами, США (2012). «Гостиная», Филадельфия, США (2019). «Нижний Новгород», Россия (2019). Автор прозаических книг: «Нифиля и ништяки» (2015), «Зы» (2016), «Мама мыла рану» (2019), «Яйцо» (2019). Живет в Москве.

Писарев - писатель.
Маша - его жена.
Сухомлинский - старый писатель и космополит.
Гера - сын.
Лютик - дочь.
Мордодор - большая собака.
Врачи, медсёстры, пациенты, охранники стоянки, работник бассейна Фрол, птеродактили Ганс и Йони, Электрик, сантехники, работники похоронного бюро и полицейские.

Фантасмагория в двух частях.
(Агрессивно-пленительного дизайна).

Первая часть.

Наши дни.
Кабинет писателя в обычной квартире на втором этаже обычного блочного дома. Из окна видны деревья. В кабинете всё какое-то ненастоящее и слегка нарочитое. Тут - излишне пафосный письменный зелёный с прожилкой прибор из малахита, там - поддельный с наклеенной резьбой шкаф. (Можно и наоборот - безупречный вкус, идеально подобранные вещи - и то и другое одинаково характеризует героя).
И т. д.
Писарев сидит за столом, что-то печатает по старинке на пишущей механической машинке. Сквозь смачный звук клавиш, слышно, как Маша гремит на кухне посудой. Писарев не выдерживает, встаёт, выглядывает в коридор и почти кричит.
Писарев - нельзя ли потише, я работаю?
Из кухни появляется Маша, Писарев отступает, она заходит в кабинет.
Маша, очень спокойно, - что тебе?
Писарев - Маша, ты не знаешь, куда делись каштаны?
Маша - опять? Я тебе сто раз говорила - их спилили три года назад.
Писарев - зачем?
Маша - я за действия других людей отвечать не могу.
(Видно, что этот диалог про каштаны, ходит по кругу все эти три года).
Писарев - Гера где? За него ты хотя бы можешь отвечать?
Маша - могу, но не буду - ему уже достаточно лет, чтобы самому за себя отвечать.
Уходит.
Писарев, кричит, - нет, погоди!
Маша, возвращается.
Писарев - не шуми, пожалуйста.
Маша - возьми псевдоним, Писарев.
Уходит окончательно. Слышно, как продолжает греметь кастрюлями. Доносится запах чего-то подгоревшего. Писарев высовывает голову в дверь кабинета и орёт.
Писарев - чем это воняет?!
Маша не отвечает, гремит.
Писарев, явно злясь, - ты, что меня не слышишь?!
Нет ответа.
Писарев - Маша!
Нет ответа.
Писарев - Маша!
Появляется Маша.
Маша - ты чего орёшь, как оглашенный?
Писарев - я тебя зову-зову, а тебе хоть бы хны.
Маша - ну?
Писарев - обед когда?
Маша - минут через двадцать-двадцать пять.
Хочет уйти, но Писарев явно что-то не договорил.
Писарев - Маша, меня беспокоит Гера.
Маша - так поговори с ним.
Писарев - боже, о чём?
Маша - об этом.
Писарев - у нас совершенно нет общих тем.
Маша - ну, как же, а птеродактили?
Писарев, слегка затравленно, - какие птеродактили?
Маша - которых ты видел.
Писарев - это удар ниже пояса.
Маша - вся твоя жизнь - удар ниже пояса.
Писарев - как ты смеешь?!
Маша - так и смею.
Писарев - ты на что намекаешь?
Маша - да на всё. Оглянись кругом.
Писарев оглядывается.
Писарев - что? Что? Что не так? У меня безупречный вкус.
Маша - Бродский говорил, вкус бывает только у портных.
Писарев - дурак ваш Бродский! Что вы мне этим Бродским из каждого угла тычете?! Надоел мне ваш Бродский! Пафосный, неумный, завистливый хомяк - ваш Бродский!
Маша - сам ты хомяк.
Писарев - я?!
Маша - ну не я же. Я - самка хомяка.
Писарев - ты курица!
Маша - тогда ты - сам знаешь кто.
Писарев - что?!
Маша - ой-ой. Тебе бы с этим номером не тут выступать.
Писарев - ну, при чем здесь это?
Маша - ты прав - не при чем. Вот Вадик…
Писарев, перебивает, - не говори мне про этого человека! Не говори! Не смей! Никогда!
Маша, с явной иронией, - а что такое?
Писарев - он мерзавец… он… он… (не находит слов). И вообще, твой Вадик красив гермафродитской, унисексуальной, ужасной красотой.
Маша - вот это здесь точно не при чем, да и не мой он.
Писарев, язвительно, - а чей?
Маша - общественный.
Маша уходит.
Писарев смотри в окно. Потом отворачивается. И именно в этот момент, в окно видно, как на горизонте пролетает огромный птеродактиль. У него на боку, по неизвестной причине, нарисован японский флаг.

Минут через двадцать-двадцать пять (или через неделю – неважно).
Кухня.
На столе две тарелки, ложки, хлеб в плётеной хлебнице, соль, перец и т. д. Маша и Писарев сидят друг напротив друга, едят гороховый суп. Писарев ест шумно (можно и наоборот - деликатно), Маша аккуратно.
Писарев, доев, - можно мне ещё?
Маша - нет.
Писарев - нет?
Маша - ты что, попугай?
Писарев - да.
Встает, собирается уйти.
Маша - сядь.
Писарев, стоит, - я?
Маша - сядь.
Писарев, садится, - в чём дело?
Маша - ты прекрасно знаешь, как я этого не люблю.
Писарев - чего?
Маша - хватит паясничать. Сиди - жди, когда я доем.
Писарев - зачем?
Маша - иначе, всё это теряет смысл. Тарелки, ложки, суп, совместная трапеза… жизнь…
Писарев сидит, смотрит в кухонное окно, вздыхает.
Маша - и не вздыхай.
Писарев перестает вздыхать, через некоторое время снова начинает. Маша ест. Потом кладет ложку.
Маша - почему флаг японский?
Писарев, ошарашено, - где?
Маша - на твоём птеродактиле?
Писарев - ты его тоже видела?!
Маша - его весь микрорайон видел.
Писарев - так какого же?!
Мша - успокойся, я шучу.
Писарев - ну и дура.
Маша - а вот это было зря.
Встает из-за стола, начинает убирать посуду.
Писарев - Маша?
Маша молчит.
Писарев - ну, Маша?
Маша молчит.
Писарев, пытается зайти с другой стороны, - сантехника вызвала?
Маша - ты мужчина - звони и вызывай, если сам не можешь устроить.
Писарев - а почему я должен уметь? Я не специалист.
Маша - а кто ты?
Писарев - знаешь, если тебе нужен был специалист по вентилям, выходила бы замуж за слесаря, если по подгонке дверей - за плотника, если по моторам - за автолюбителя. А я философ.
Маша, смотрит на Писарева, - а что, это идея.
Писарев, совершенно спокойно, передразнивая, - ой-ой.
Маша - доойкаешься.
Писарев - да?
Маша - да.
Отворачивается, моет посуду. Писарев сидит за столом, потом тянется за сигаретами. Маша спиной чувствует его движение.
Маша - не смей курить.
Писарев - я на площадке.
Маша - хочешь, чтобы нам штраф вкатили? Я платить не буду.
Писарев - я сам заплачу… да и не вкатит никто - все курят.
Маша - во-первых, у тебя нет своих денег, а во-вторых, все курят, но и все стучат. Раззадорились, как в тридцать седьмом.
Писарев, не зная, обидеться ли на замечание о деньгах или спорить с тем, что все стучат, думает.
Писарев – при чем здесь тридцать седьмой?
Маша - а у вас всегда он.
Писарев - у кого это у вас?!
Маша - отстань, ради Бога.
Писарев - нет, ты ответь!
Маша - отвали.
Писарев поднимается, чтобы уйти. Маша говорит ему в спину.
Маша - и люстру здесь, в кухне наконец-то надо повесить, год на балконе валяется… Звони, вызывай…

Та же кухня, но только вечером. На столе чай в двух чашках, старинные витые ложки, печенье, вишнёвое варенье на красном блюдце. На спинке стула зелёное полотенце. За столом сидят Писарев и Сухомлинский.
Писарев, откашливается и читает новый, но ещё не доделанный окончательно рассказ.
Сухомлинский слушает. Ему муторно с похмелья.
Писарев - название «Маменькин сынок».
Сухомлинский - ну ещё бы.

Далее следует рассказ Писарева (воспроизводится, как кино в кино, можно - цветной мультфильм, несколько в примитивистском духе).

«Когда-то он любил красавицу.
Асю.
Собственно говоря, не так давно, каких-нибудь десять-одиннадцать лет назад.
А теперь он приходит с традиционной прогулки, кладёт сумку на тумбочку в коридоре - сумка безвольно оседает, как бы выдыхая, потом моет руки, и ест приготовленный мамой ужин.
Дурацкая сумка, почти хозяйственная и почти женская. Совершено непонятно, почему с ними стали ходить мужики. Из качественного кожзама, с двумя ручками. С какой-то перфорацией. Мама подарила на прошлый день рождения.
Он ходит.
Мама его, тётя Маша, за здоровый образ жизни, поэтому на ужин: две картофелины, кусок рыбы, спаржа или как её там… Сок… И не тот, что набит сахаром под завязку, из ближайшего магазина, а свежевыжатый. Морковный.
Он ест.
Дорого? Конечно. Но если брать всего помаленьку, по чуть-чуть, то даже их с мамой совместного скромного бюджета хватает. Или почти хватает.
Пенсионеры в этом доки. Профессионалы.
Он, кстати, тоже пенсионер, но ненастоящий, не по возрасту, а по болезни.
Пенсия - так себе, но это его не задевает. Потому что он занят настоящим делом. Исследованием. Он занимается систематизацией и классификацией родовых корней древнерусских слов в сохранившихся памятниках мировой культуры. А это целый мир! Да и ещё какой! Дилетанту не понять. Дилетант думает, что он ерундой занимается никому не нужной. А это не так. Систематизация и классификация окружающего мира, а тем более корней слов - его вклад в борьбу со всеобщим хаосом. С энтропией, если хотите. Потому что задаром. То есть бесплатно. Ну, в общем, просто так - никто его не просил.
Тщательность, педантизм - его оружие. Каждый предмет на письменном столе, на своём месте.
Как у Блока.
Мама это понимает. Мама вообще понимает его лучше других. Ася тоже понимала, но не так, не до конца.
Асю он вспоминает. А мама нет.
Вспоминает часто. И в зависимости от времени суток, воспоминания окрашены в разные цвета. Утром - розовые, днем - кофе с молоком, вечером - фиолетовые, ночью - красные.
Мама несколько раз говорила ему, намекала, что была бы не против, если бы он познакомился с хорошей женщиной. Да и он сам не против. У них в подъезде соседка - молодая преподавательница математики, которая ему нравится. Вообще-то она всем нравится. Света. Очень милая. Непохожая на современных девушек, и в то же время похожая. Одевается, как фотомодель. Телефон - дорогущий. Вроде бы даже машина есть. Он пока не понял. Всё никак не удается сосредоточиться.
А насчёт познакомиться поближе, он пробовал. Несколько раз. Почти подходил и почти начинал разговор. Ловкий. Интеллектуальный. Искристый. Как полагается с такой барышней. Один раз прямо в подъезде, Света выходила, а он входил. А другой - на улице, случайно встретились. И оба раза что-то помешало. Он примерно догадывался что, но не хотел признаваться даже себе.
Мама, говорит он тёте Маше, я пошёл работать. И действительно идёт. Садится за стол, включает купленный матерью ноутбук и погружается в чудесный мир.
Где-то шумит вода - мать затеяла стирку. Где-то бурлит людское варево. Ему всё равно - он занят делом. И только иногда, глубоко, мелькнёт тень сомнения. Мелькнёт и исчезнет. Это единственное, что портит безмятежность происходящего.
А тёте Маше нормально - она в своем праве - сыночек накормлен, обстиран и при деле, а то, что жены нет, так это дело наживное, чай, ещё не старый. А не найдёт, так и не надо. Сами как-нибудь проживут.
Да и не «как-нибудь», а хорошо.
Дружно.
А то, что их в доме, пятиэтажке, не любят - пусть. Когда-нибудь они переедут в другой дом - новый и просторный, где никто не будет знать, что её сынок зарубил свою жену. Тем более, он своё уже отсидел, в том смысле, что отлежал.
Почти десять лет.
По городским и областным дурдомам».

Писарев заканчивает чтение, некоторое время сидит, не глядя на собеседника, потом, нашарив пачку сигарет и набравшись мужества, спрашивает.
Писарев - ну как?
Сухомлинский - у тебя водки нет?

На следующий день (или через неделю - совершенно неважно).
Кабинет Писарева. В кресле у стены сидит Гера, закинув ногу на ногу, видно, что он обут в уличные разбитые ботинки. Потом встаёт, ходит вдоль книжного шкафа, останавливается, начинает разглядывать книги. Открывает дверцу, достает одну.
Гера - папа, подари мне эту книжку?
Показывает Писареву огромный и очень тяжёлый, с золотым теснением, альбом Босха.
Писарев - зачем тебе?
Гера - читать.
Писарев - не ври, ты ничего не читаешь. Совершенно.
Гера - ну почему, тот рассказ, что ты мне давал на каких-то бумажках - я прочёл. И кстати, тебе, всё-таки, неплохо было бы овладеть компом, это же элементарно, в конце концов. Как два пальца об асфальт. Купи себе ноутбук или планшет… Смартфон…
Писарев - оставь свои идиотские присказки. И отстань от меня со своим идиотским «компом». Ты…
Замолкает.
Сидит.
(Писарев силится не спросить, но не выдерживает и спрашивает).
Писарев - ну, и как тебе рассказ?
Гера смотрит на него, думает некоторое время.
Гера - дрянь.
Писарев, в шоке, - дрянь?!
Гера - да. И всё высосано из пальца.
Писарев - мерзавец! Кого я воспитал?! Кого я…. Это совершенная правда! Это было в нашем старом доме! В том, где я жил со своими родителями - твоими бабушкой и дедушкой! Это были наши соседи - мать и сын-маньяк! Как ты смеешь!
Гера - прекрати орать, у меня отличный слух. И мои бабушка и дедушка - родители мамы. Твои ко мне не подходили ни разу… Ты и сам знаешь… Когда я болел гнойным менингитом с двойным переломом конечностей, и мать со мной три года мыкалась по больницам… В общем, я недавно рассказал об этом твоей матери, так она спросила, а разве ты в детстве болел, Герочка?
Писарев - каким менингитом? Каким переломом?
Гера - вот-вот.
Писарев - что «вот-вот»?
Гера - что и требовалось доказать.
Писарев - ты бредишь.
Гера - о, кстати! Я книжку-то заберу.
Писарев - нет.
Гера, нарочито хамски, - Гера - любит герыч.
Писарев - тьфу, какая заштампованная дрянь. Положи на место.
Гера кидает альбом в кресло. Тот увесисто плюхается.
Писарев - я попросил, положи на место, а не брось в кресло!
Вскакивает, хочет убрать, но Гера останавливает его вопросом.
Гера - потом-потом. Скажи лучше, как зовут твоего птеродактиля?
Писарев, автоматически, - Ганс.
Гера - а моего - Йони.
Писарев, удивлённо и обрадовано, - Гера…
Гера его снова перебивает - а я мотоцикл купил.
Писарев, сбитый с мысли и чувства, - ты не можешь ничего купить. У тебя нет денег. Ты ещё никчемнее меня.
Гера - Мотоцикл «Дукатти».
Писарев - «дука» что?
Гера - а хочешь, я тебе стихотворение прочту?
Писарев, недоверчиво, - прочти.
Гера, залезая на кресло и спихивая ногой альбом Босха, - кхм-кхм, стихотворение Александр Блока «Незнакомка».
С выражением читает стихотворение.
Гера - …Я иду в сберкассу, я контролёр по вкладам,
Безденежные массы поют мне серенаду,
Они хотят капусты не завтра, а сегодня.
В душе моей так пусто, как будто в преисподней,
Я сижу в сберкассе за стеклом прозрачным,
Работая с капустой, невольно станешь мрачным.
В Подмосковье голод, жители печальные,
Продают на рынках кольца обручальные,
А мне бы, мне бы убежать от этих басен,
Чтоб никогда не забывать, что мир прекрасен.
Плевать, что день чернее тьмы и утро очень хмуро,
Плевать, я абсолютно нестабильная структура…
Писарев - ты имбецил.
Гера - ну так менингит же.
Писарев - это твоё?
Гера - нет.
Писарев - а чьё?
Гера - Гнойного.
Писарев - кого?
Гера - да так.
Писарев - глупо, бездарно и старо.
Гера - я ж не спорю.
Писарев, примирительно и слегка растрогано, - хотя… И подними, пожалуйста, альбом, это же Босх.
Гера - ну и что?
Писарев - да ты хоть представляешь, кто это?
Гера - конечно, представляю - нидерландский художник периода Северного возрождения, Ерун Антонисон ван Акен.
Писарев, ошеломлённо, - как? что? Откуда ты…
Гера, перебивает, - сохранилось всего с десяток его работ.
Писарев - а что же тогда в альбоме? Ведь там же тысяча страниц?
Гера - вот и я об этом.
Слышен голос Маши.
Маша - Гера, сынок! Подойди сюда.
Гера поднимает альбом, засовывает его под мышку и выходит из комнаты. Писарев некоторое время сидит за столом, потом встаёт, подходит к шкафу, копается там и вынимает книжку - это сборник стихов Иосифа Бродского, как станет понятно из дальнейшего. Писарев листает, с книжки, как лист с дерева, падает суперобложка - нам её хорошо видно - находит нужное стихотворение и читает в пустой комнате, вслед Гере.
Писарев - кхм-кхм, стихотворение Иосифа Бродского «Не выходи из комнаты, не совершай ошибки…».
Зритель - мы с вами - видит сменяющие друг друга ожившие картины Босха, с его бесконечной чередой сказочных уродцев. Полузверей, полулюдей, полуптиц, выползающих, вылетающих из отверстых, рассеченных брюх и зевов таких же плотских сущностей.
Гаснет свет.
Снова зажигается.

Кабинет Писарева.
На столе бутылка коньяка и лимон в сахаре на синем блюдце с золотым рисунком. Писарев сидит в кресле, где прежде сидел Гера, а за его столом - Сухомлинский с серебряным стаканчиком, покрытым резьбой, в руке.
Сухомлинский - всё говно, кроме мочи.
Писарев - я…
Сухомлинский - молчи, ты - ничтожество и бездарь.
Писарев - я…
Сухомлинский - молчи, я сказал. Вот мы с тобой наделены от природы, если хочешь, от Бога, хоть я и старый атеист, дурным наследством - идиотскими фамилиями, засвеченными в русской литературе. Ты - критик-демократ, я - гениальный педагог. В чём наша задача?
Выпивает из стаканчика, крякает, нюхает отворот засаленного пиджака, нюхает лимон, кладёт его обратно на блюдце, и тут же наливает из бутылки ещё.
Сухомлинский - нет, ты молчи. Наша задача - быть достойными прославленных фамилий, скажешь ты? И будешь неправ, потому что глуп и скуп. Да - глуп и скуп. А между тем, наша задача, противоположная.
Смотрит на Писарева.
Писарев, устало, - и какая же?
Сухомлинский - взять достойный псевдоним. Как велела Анна Андреевна...
Писарев, раздражённо, - достали вы меня своей Анной Андреевной, я ненавижу вашу Анну Андреевну. На каждом углу Анна Андреевна. Вы её даже не знали, старый паяц! Вы - врун и фигляр.
Сухомлинский - да, это правда. Но, тем не менее, я её знал. Я старый авангардист, бисексуалист, космополит, трепло и алкоголик. Провел юность в Париже, дружил с Модильяни, Браком, Сутиным, Бранкузи и прекрасно знал Анну Андреевну.
Писарев - по годам не сойдётся. И вы отлично это понимаете.
Сухомлинский - так ли?
Писарев - так.
Сухомлинский - отнюдь.
Писарев - Господи, говорить «отнюдь» безграмотно, нужно говорить - «отнюдь, нет», почитайте Бунина.
Сухомлинский - Ивана Алексеевича?
Писарев - прекратите, ради Бога.
Сухомлинский - знаете что, вы очень часто поминаете Бога всуе.
Писарев - да.
Сухомлинский - а между тем, я знавал Бунина в Одессе.
Писарев - пейте и молчите.
Сухомлинский выпивает очередной стаканчик коньяку и нюхает отворот пиджака, лимон - всё по схеме.
Писарев - почему вы не закусываете? Вас же развезёт. Уже развезло.
Сухомлинский - Чем? Лимоном..? Бездарь и ничтожество…
Писарев - ну вот. Маша! Маша! Иди сюда! Маша!
Входит Маша, мгновенно оценивает состояние Сухомлинского.
Писарев - Маша, забери его! Немедленно!
Маша - Феликс Иванович, пойдёмте, я вас уложу на диванчик в бывшей Гериной комнате? Пойдёмте, голубчик.
Сухомлинский - да! Веди меня, прекрасная весталка, déesse de l'aube - vous êtes la déesse du coucher du soleil.
Уходят.

Писарев остается один. Смотрит в окно. Подходит к нему, раскрывает пластиковую раму и с наслаждением закуривает, нарушая все запреты. Звонит телефон. Писарев бросает сигарету вниз, возвращается к столу, шарит по поверхности, находит узкий и элегантный, как дельфинье тело, черный аппаратик телефона - Машин подарок. Отвечает.
Писарев - да, я. Да. Да. Что? Ничего не понимаю. Как? Куда? Вы шутите? Нет. Да. Боже. Нет!
Растеряно смотрит прямо перед собой, понятно, что на том конце трубку бросили.

Вторая часть.
Городская больница - абсолютно усредненное и узнаваемое административное помещение. Все казённое и медицинско-неприятное. Белое и сверкающее отдающейся на зубах сталью. Толстая тётка в зелёном халате с надписью «Дезинфекция», ставит перед Писаревым большую серую сумку в полоску, с которыми в девяностые годы прошлого века челноки мотались за рубеж, и суёт ему в руки синий пластиковый пакет с клапаном и кнопкой.
Тётка - вот.
Писарев, совершенно не понимая, что происходит, - что?
Тётка - её вещи.
Писарев, привычно начиная раздражаться от собственной беспомощности, - да чьи же, в конце концов?!
Тётка - Писарчук, чьи еще?
Писарев - бред какой-то.
Тётка - ждите здесь, сейчас ребенка приведу.
Тётка уходит, а Писарев, с пакетом в руке, оглядывается в поисках опоры, но все возможные банкетки, диванчики и кресла заняты какими-то странными людьми. Писарев рассматривает сумку. Челноком он не был. Мимо идёт высокий человек врачебного вида.
Писарев - э-э…
Высокий человек уходит.
Возвращается тётка, которая тащит за руку девочку лет десяти-одиннадцати,  с двумя косичками, торчащими под разными углами по бокам головы. Подходят к Писареву.
Тётка - вот.
Писарев - да что «вот»? Что «вот»? Что вы всё время вот да вот?
Тётка - мужчина, вы успокойтесь лучше. Не видите, мы делом заняты.
Писарев, удивленно, - каким?
Тётка - пысу мыли.
Писарев, почти сомлев, - что-о?
Тётка - пысу.
Девочка - ага.
Писарев - Господи, помоги мне.
Тётка - в общем так, забирайте ребенка, вещи, расписывайтесь и всё. Остальное - в морг.
Писарев - всё? Морг? Какой морг? Что всё? Кто вы?
Тётка - берите, давайте, а то я охрану позову.
Суёт Писареву в руку ребенка и уходит. Писарев смотрит на девочку. Девочка на него. Писарев пытается собраться с мыслями.
Писарев - ты кто?
Девочка - женщина перед смертью врать не будет.
Писарев, дурея окончательно, - какая женщина, какой смертью, что происходит?
Девочка - меня зовут Лютик, а машина на стоянке.
Писарев - какая машина?
Лютик - наша… Там всё написано…
Девочка показывает на пластиковый пакет в руке у Писарева. Писарев наконец кое-как справляется с ситуацией, глубоко дышит по системе Станиславского, и они с Лютиком отходят к стене. Писарев открывает пакет. Перебирает какие-то листы, небольшие бумажные свёртки, ключи, письмо, бланки, счета, справки. На пол падает визитка. Достаёт и читает письмо. Молчит. Говорит сам себе - а что? Перечитывает ещё раз. Спускается по стенке на сумку с вещами. Закрывает глаза. Сидит некоторое время. Потом снова смотрит на письмо, но не читает - просто смотрит.
Писарев - этого не может быть.
Лютик - ты не бойся.
Писарев поднимает визитку. Это качественная, тисненая визитка дорогого адвоката. Машинально суёт её в карман лёгкой светлой, кофе с молоком, летней куртки.
Писарев - не может…
Лютик - пойдём? А том нам ещё машину забирать.
Писарев - какую машину? Я не умею…
Лютик - пойдём, а?
Они встают, Писарев машинально берет за руку девочку, суёт ей в руки пакет, подхватывает тяжёлую сумку, и они уходят.

Спустя некоторое время.
Кухня.
На невысокой стремянке электрик в фирменном комбинезоне с логотипом, комбинезон расстёгнут на могучей груди - видна майка с портретом Леха Валенсы. Электрик скручивает провода - вешает люстру. Заходят Маша, открывавшая дверь, Писарев, Лютик.
Маша обращается к электрику.
Маша - готово?
Электрик - сейчас, хозяйка.
Маша - что-нибудь нужно?
Электрик - нет.
Лютик - изоленту.
Электрик - дочка ваша - в теме.
Маша смотрит на Лютика. Спрашивает у Писарева.
Маша - где ты украл ребенка?
Электрик - во-во, преступность растёт в геометрической прогрессии, у моего другана Фрола, дома, в Брянске, он в бассейне работает замерщиком, как-то в раздевалке…
Маша, перебивая Электрика, - вы таксист или мастер?
Электрик, не обидевшись, - а то - бригад-мастер барон Трегг.
Писарев - ого!
Электрик - знай наших!
Маша - два идиота.
Лютик - ага.
Электрик - я ж говорю - в теме.
Писарев - я бы и сам мог повесить.
Электрик - само собой.
Маша - ты? Не смеши меня. Ты?
Лютик - папа.
Маша - папа?!
Электрик - во даёт!
Писарев, умоляюще, - Маша.
Маша - папа?!
Лютик - ага.
Электрик - я - всё.
Спускается со стремянки, вытирает руки о комбинезон, начинает собирать инструмент в специальный ящик. Обращается к Лютику.
Электрик - я бы чайку попил.
Лютик - пей.
Маша - чайку?!
Электрик - с вареньем.
Лютик - и я.
Писарев - ну, и мне давайте.
Маша - тебе - нельзя варенье - там сахар - мгновенный углевод.
Электрик - во даёт.
Лютик - ага.
Маша зажигает огонь на плите, ставит чайник. Все рассаживаются за столом. Электрик во главе, Писарев с Лютиком у стены. Неловко молчат. Маша ставит чашки, сушки в низкой плетёной корзине, варенье в розетке, салфетки. Все сидят - Лютик елозит по стулу - ей хочется сушек, Писарев - в анабиозе, Электрик - макает сушку в варенье. Маша замечает это.
Маша - подождите, дайте чай налить!
Электрик засовывает сушку в рот, капает вареньем на скатерть. Маша вытирает салфеткой. Раздаётся звонок во входную дверь. Маша уходит открывать. Возвращается с Сухомлинским. На ходу говорит.
Маша - присаживайтесь, Феликс Иванович, будем чай пить с Электриком.
Сухомлинский - а я завсегда. Люблю, знаете, с народом поговорить по душам.
Электрик - старик - огонь!
Сухомлинский - merci, jeune homme.
Сухомлинский, кланяется всем, - добрый день. Приятного аппетита.
Электрик - во даёт!
Лютик - дедушка.
Писарев - Господи.
Сухомлинский - дедушка, да - pépé…
Маша, адресуясь к Сухомлинскому.
Маша - не обращайте внимания - это украденный из детдома ребёнок.
Разливает заваренный чай.
Сухомлинский - какая прелесть - с мятой. Из детдома?
Электрик - само собой.
Лютик - не из детдома!
Пьют. Электрик с Лютиком грызут сушки, Сухомлинский с Машей - едят варенье, Писарев пьёт с таком.
Писарев, видно, что ему хочется поскорее со всем разобраться и скинуть, - Маша, понимаешь, нам надо похоронить маму Лютика.
Маша - нам?
Лютик - вам.
Сухомлинский - вот помню в девятьсот третьем году, в Париже…
Писарев, перебивая Сухомлинского, - Феликс Иванович, прекратите, ради Бога, не до вас сейчас. Маша, ты понимаешь…
Маша, перебивая, - нет, не понимаю совершенно.
Электрик - это точно.
Лютик смотри на Электрика.
Лютик - подаришь мне плоскогубцы?
Электрик - само собой.
Писарев - да - нам, больше некому.
Маша - давайте, послушаем Феликса Ивановича?
Писарев - я не виноват… Точнее, не так, я не помню ничего… Нет, не так, ничего не было… Но девочка… Она живая… А её мать, понимаешь, мне позвонили, а она там в морге, в больнице… А эта «Дезинфекция»… Я… Маша… И машина… Маша, помоги мне.
Электрик - ну дела.
Сухомлинский - я помогу.
Маша - три идиота. Четыре… Все - идиоты.
Лютик - это точно.
Писарев - Маша.
Маша - ну что? Что Маша?
Писарев - там же машина… Огромная… Чёрная…
Лютик - Шевроле Сабурбан, шесть и два литра, вэ восемь.
Электрик - во даёт!

Кладбище на краю города.
Прекрасный летний день. Много деревьев и тишины. Похороны скромные, обычные, за исключением роскошного, из ценных пород дерева, узкого, как торпеда, гроба, заказанного покойницей заранее. Два венка. На одном написано «Помним», на другом «Вере Писарчук от коллег». Самих коллег не видно. Кроме Писарева, Маши, Геры, поддатого Сухомлинского, с бутылкой в кармане, и Лютика, присутствует Электрик в чёрной майке с белым портретом Леха Валенсы и два работника похоронного бюро в строгих чёрных узнаваемых костюмах.
Сухомлинский - гроб из карагача с кипарисовыми вставками…. Помню в Париже, хоронили Помпиду…
Электрик - это ольха.
Писарев, перебивает, - прекратите, пожалуйста, Феликс Иванович, вы знаете, как я вам благодарен, мы все благодарны, но, прошу - прекратите.
Обращается к Электрику.
Писарев - и вы тоже хороши.
Электрик - всё-всё, сорян.
Сухомлинский отходит назад. Встаёт рядом со служащими бюро. Шарит по боковому карману вельветового, песочного цвета, пиджака - проверяет на месте ли бутылка. Электрик остаётся со всеми. 
Первый служащий - родственники, прощаемся. Подходим, прощаемся, обходим со стороны головы и встаём - вон там. Слева.
Все подходят и прощаются.
Второй служащий - всё?
Маша - как!
Второй служащий - опускаем?
Маша - о, Господи. Опускайте.
Служащие опускают гроб и начинают закапывать. Все это время Лютик стоит молча, крепко держа за руку Геру.
К ним подходит электрик. Спрашивает у Лютика.
Электрик - у тебя когда день рождения?
Лютик, с трудом, - шестого.
Электрик - шестого чего?
Лютик - ноября.
Электрик - тебе вообще сколько?
Лютик - девять с половиной.
Электрик - я тебе майку с Валенсой подарю.
Лютик - кто это?
Электрик - Че Гевара всех электриков мира.
Лютик - а-а…
Стоят. Через некоторое время Гера обращается ко всем.
Гера - пойдём.
Они втроём уходят в сторону микроавтобуса. К ним присоединяется, успевший отхлебнуть и ещё более захмелевший Сухомлинский. У могилы Маша, Писарев и собирающие прикладной инструмент работники.
Маша - вот и всё.
Писарев - да.
Маша - кто она?
Писарев - Вера Ивановна Писарчук.
Идут к микроавтобусу.
Писарев - надо будет ограду сделать.
Маша - и собаку купить. Я умираю, хочу собаку.
Писарев - и собаку.

Чуть в стороне работники бюро садятся в коричневые «Жигули» - универсал, 2104. Предварительно засунув лопаты и верёвки в багажник через заднюю дверцу.
Первый служащий обращается ко 2-му служащему.
Первый служащий - ты - молодец. Мы - молодцы.
Второй служащий - да. Мы вообще, как Розенкранц и Гильденстерн.
Первый служащий - нет.
Второй служащий - нет!
Первый служащий - нет.
Второй служащий - ну, как хочешь.

В старом разбитом почему-то жёлтом микроавтобусе марки «Газель».
Лютик заснула на руках у Геры на заднем сиденье. Сухомлинский попивает из горла. Писарев и Маша сидят вместе. Электрик напротив Сухомлинского.
Электрик - дашь глотнуть?
Сухомлинский - сделайте одолжение.
Протягивает Электрику бутылку. Электрик совершает пару глотков, крякает, вытирает рот ладонью.
Электрик - ничего так.
Сухомлинский - «ничего»? Мальчишка, это арманьяк, Гасконь, пикпуль.
Электрик - маньяк-конь-пук-пуль, понимаю.
Писарев обращается к Маше.
Писарев - а мне можно?
Маша - нет.
Писарев - а я глотну.
Берет у Электрика бутылку, глотает. Зажмуривается. Текут слёзы. Вытирает, оглядывает салон. Обращается к Гере.
Писарев - будешь?
Гера - нет, спасибо.
Маша - дай мне.
Пьёт. Закашливается. Отдаёт бутылку Сухомлинскому.
Сухомлинский - а я де Голля помню.
Тоже пьёт.
Маша - я знаю.
Лютик, сквозь сон, - и я.

Спустя неделю (или две, или три).
Кабинет Писарева.
На диване сидит Лютик с телефоном в руке, что-то в нём беспрестанно нажимая, слышно какое-то мяуканье и клацанье. У её ног спит огромная черная собака Мордодор. За столом Писарева - Гера. Он листает альбом Босха.
Гера - слышь, сеструха, у нас тут раньше под окнами каштаны росли. Красотища была - нечеловеческая.
Лютик - знаю.
Гера - откуда?
Лютик - от верблюда.
Гера - ну тогда, да.
Лютик - а папа где?
Гера - уехал за кормом, мать послала.
Лютик - она может.
Гера - да понимаешь…
Лютик - понимаю.
Гера - а ты… не знаю, как спросить… потактичнее… э-э… скучаешь по своей маме?
Лютик - скучаю, конечно… А ты как думал?
Гера - ну, так и думал, только… э-э…
Лютик – незаметно, что ли?
Гера, смущенно, - ну, да.
Лютик - смотреть надо внимательнее.
Гера - а-а…
Лютик кладет ногу на Мордодора. Начинает его теребунькать.
Лютик - Мордодорчик, Мордодорушка…
Гера - не надо, не буди его.
Лютик - боишься?
Гера - боюсь.
Лютик - то-то же. А дедушка - молодец.
Гера - Феликс Иванович? Да. Молодец, старый космополит, - не подкачал. Международная закалка, знаешь ли.
Сидят дальше. Молчат. Лютик - в телефоне, Гера листает альбом. Закрывает.
Гера - дрянь.
Лютик - что?
Гера - да всё.
Лютик - нет.
Гера - нет.
Лютик - а каштаны посадим.
Гера - они долго растут, пока вымахают…
Лютик - ничего, подождём.
Гера - а то.

В кабинет заглядывает Маша.
Маша - идите есть, а то мне на маникюр сегодня, боюсь опоздать. Ну? Быстро!

Конец.

"Наша улица” №249 (8) август 2020