Ирина Пин “Москвичи” рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

вернуться
на главную
страницу

Ирина Пин

МОСКВИЧИ

рассказы

Ирина Пин родилась 12 декабря 1954 года в Москве.  Окончила МГПИИЯ им. Мориса Тореза, преподаватель английского языка, кандидат педагогических наук, автор научных публикаций и учебных книг-пособий по произведениям английских и американских авторов.

Бедный ослик, ослик бедный

Когда Зойка устраивалась на работу, она сразу на собеседовании решила, что к этому  арсхолу она ни за что не пойдет. На стене за его директорским креслом были развешаны совсем непристойные, на взгляд Зойки, постеры интимных мужских и женских частей тела, впрочем, выполненных, надо признать, довольно стильно.
Зойка часто употребляла транслитерированные с английского на русский слова и фразы. Будучи девушкой рафинированной и интеллигентной, она не позволяла себе даже мысленно грубых слов и выражений, а тем более мата.  Конечно, не каждый знал, что такое «арсхол», а некоторые даже думали, что это нечто, сродни «арт-шоу», но с такими Зойка общалась только в исключительно редких случаях, на автомойках или при заказе пиццы.
Будучи лингвистом и филологом до мозга костей, она по этой самой причине недолюбливала американцев, которые по примитивности превратили английское слово «arse» в  «ass», по святой простоте полагая, что это одно и то же! «Бедный ослик, ослик бедный», - напевала речитативом Зойка себе под нос, когда хотелось выругаться.
Вообще выражение «Бедный ослик, ослик бедный» стало ее любимым, вроде эвфемизма мату. Об этом знали только стойкие Зойкины друзья. В силу своего характера оных у нее было немного, но те, кто остался, обожали её неимоверно: за интеллект, за преданность, за силу духа. И прощали ей её язвительный ум и острый язычок. Пойти на работу к этому арсхолу как раз и порекомендовал один из таких приятелей. 
Как ни странно, через неделю Зойка получила уведомление, что она принята. За это время ничего не подвернулось, деньги были нужны позарез, так что выбирать не приходилось, и она, спрятав подальше гордость, отправилась в понедельник с утра на новое место.
Начальника, который настаивал, чтоб его называли только по имени, звали Арсеном. Зойка чуть не расхохоталась тогда, неделю тому назад, когда услышала имя, созвучное английскому словцу.
В Зойкины обязанности в рекламном агентстве входило написание текстов для медиабайеров, специализирующихся на закупке рекламного пространства у средств массовой информации. Тексты, придуманные и составленные Зойкой, Арсен перестал проверять на второй неделе, полностью доверившись ее копирайтерскому таланту: язык был легкий и отточенный, без злоупотреблений профессиональной лексикой и заумной терминологией.
А на третьей неделе грянул гром: к вечеру у нее глаз замылился, и она вместо словосочетания «огульно охаивать» написала такое, от чего сама бы сквозь землю провалилась, если бы заметила. Вместо первой буквы «а» в слове «охаивать» она напечатала букву «у», которая на клавиатуре располагается рядом, и готовый материал отослала очень влиятельному ВИП-заказчику.
Пиар-агенство Арсения со скандалом прикрыли, но у истории был хэппи-енд: Зойка со своим мужем Арсением открыли весьма успешное издательство политической литературы «Бедный ослик».
Да, еще одно! Зойкино любимое слово сейчас - «жопа», но она никогда не путает её с ослом. Ио-ио-ио!..

Мэнспрединг, или А ларчик просто открывался

Ох уж эти мне феминистки со своим напрочь отсутствующим чувством юмора, и что же они цепляются к мужчинам, даже неологизм запустили -   «мэнспрединг», а на самом деле, всё очень просто…
Каждый будний день, когда Людочка добиралась на метро на работу и с работы, ее волновал один и тот же вопрос, а именно, почему практически все мужчины широко раздвигают ноги, приняв сидячее положение. Вот и сейчас она сидела в вагоне метро, зажатая с обеих сторон двумя мужчинами, пожилым и молодым. И тот, и другой расставили свои ноги так, что Людочке осталось лишь узенькое пространство между ними. Она закинула ногу на ногу, чтобы хотя бы  как-то придать своей позе чувство собственного достоинства.
Одновременно Людочка всегда размышляла, почему у мужчин такая привычка. Спросить она про это ни у кого не могла, потому что девушкой она была культурной и скромной и считала подобные расспросы со своей стороны моветоном. Вряд ли эта мужская привычка была связана с ношением брюк, потому что женщины этот бывший мужской атрибут тоже уже практически не снимали, а юбки и платья носили разве что на вечеринках или когда дресс-код обязывал. Однако ног женщины в брюках так не раздвигали, хотя причин для этого у них было куда как больше, чем у мужчин, продолжала размышлять Людочка.
Мысль ее перекинулась на воспоминание о том, как года два назад по работе ее отправили в загранкомандировку, и там, в Глазго, в единственном метро в Шотландии, она в вагоне увидела аборигена в юбке-килте, который сидел напротив нее и бесстыдно, совсем по-московски, раздвинул ноги так, что сидящей рядом с ним бесцветной женщине-шотландке пришлось сдвинуться на краешек своего сидения.
«Хорошо всё-таки, что Россия не Шотландия и мужчины у нас не носят юбок», - Людочка опять мысленно унеслась обратно в Глазго. Она вспомнила, как запа́х килта у того шотландца распахнулся, и она увидела такое, от чего даже сейчас вздрогнула, и густая краска стыда мгновенно выступила на ее лице. Парень, который сидел справа от нее, оказывается, наблюдал за Людочкой и отнес эту метаморфозу с румянцем на свой счет. Он раздвинул свои ноги еще шире и толкнул ее коленом.
«А чё?» - вяло и нагло спросил парень. «А ничё!» - вдруг разудало ответила Людочка и спокойно задала так давно мучавший ее вопрос. «Слушай, почему мужики, когда сидят, так сильно ноги раздвигают?» Парень захлопал белесыми ресницами и выдавил из себя: «Так яйца ж ведь!» и опрометью выскочил из вагона.

Алкогольное волшебство

Женщины выпивали. Они выпивали всегда, но в тот день с поводом: уходил на повышение начальник.  Начальник сам не выставлялся: он не любил пьяных лобызаний женщин «постбальзаковского заката», так он называл сотрудниц, дышащих на пенсию. Женщины про свой  «постбальзаковский закат» ничего не знали и относили такое невнимание начальника на счет его скаредности. «Мог бы и угостить», - без злобы комментировали в туалете женщины, когда выходили на перекур. Тем не менее, женщины любили своего уже почти бывшего начальника: мужчина был видный, умный, без перекосов, отпускал, когда надо с работы пораньше, в общем, не зануда. Женщины на своем веку повидали много начальников, каких только  им не присылали. Этот был самый лучший, а теперь вот уходил на повышение с руководящей работы среднего звена руководимого им женского коллектива.
Женщины доживали свой век на одной и той же работе. Менялось все: страна, строй, правительство, город, мужья, любовники. Вырастали дети, и подрастали внуки. Менялись начальники. Но работа в их женском бухгалтерском коллективе оставалась незыблемой константой. Они пришли сюда с иллюзиями, совсем молоденькими, после институтов и техникумов в далекие годы горбачевской перестройки. Работу свою тогда расценивали как досадное недоразумение, которое вскоре закончится, дай только из декрета выйти.
И вот сегодня их десятый по счету начальник уходил на повышение, кто придет ему на смену, они не знали. Была пятница. Женщины решили проводить начальника, как подобает, чтоб ему потом было что приятно вспомнить. И деньги поэтому решили с него не брать.
Начальник, посидев с ними немного для приличия, уже ушел навсегда из их жизни. Женщины, выпив, забыли, что послужило поводом. Пили много, бегали по очереди на нестойких, стройных ногах в ближайший супермаркет. Брали по одной, но через полчаса бежали за следующей бутылкой. Они и жили на всю катушку только вот в такие вечера по пятницам. Выпив, чувствовали себя красивыми, умными, молодыми, и жизнь была впереди насыщенная, яркая и многогранная. Женщины пили самозабвенно, бессознательно-отрешенно.
Женщины пили. Женщины пили всегда, но в тот день особенно.

RIP, или Мир праху твоему!

Баба Дуся работала в городском крематории при кладбище, на выдаче. Работала давно, с полвека, здесь и стала бабой Дусей, до этого на селе была Дуськой, в городе, куда переехала молодой, представлялась красивым, где-то подслушанным именем Дульсинея, правда, не понимала, почему это некоторые в ответ усмехаются. Где только поначалу в городе не работала, но по-настоящему прикипела к работе в крематории. Нравилось ей работать здесь. Даже, бывало, и к печи подходила, наблюдала за процессом.
А процесс был, надо сказать, презабавным. Покойничков накапливали несколько, чего же впустую печь гонять. Вынимали из гробов: их потом назад отсылали в разные ритуальные бюро - чего же добру пропадать. Бывало, один гроб несколько лет служил верой и правдой, его даже узнавали по приметам. Потом усопших раздевали, хорошие костюмы и платья сразу в комиссионку (в советское-то время) несли, даже на химчистку не разорялись. Потом, правда при демократах, труднее со сбытом стало, комиссионки позакрывали, дефицита поубавилось, реализовывать вещи совсем тяжело стало, так что иногда трупы и не раздевали, но обыскивали всегда, мало ли что в карманах найти можно. Особенно интересно с мужскими костюмами выходило: мужчины часто от жен по парадным костюмам заначки прятали, а кому из родственников в голову придет,  особенно в первые минуты потери кормильца по карманам почти неношеного костюма шарить. Бывало, не только деньги находили, но и кольца, сережки золотые, а уж фоток и записок любовных не счесть. Один раз даже валюту нашли, но время было советское, под статью можно было попасть, поэтому так и сгорели денежки. Некоторые работники совсем стыд потеряли: до зубных золотых коронок дело доходило - вынимали и их. Баба Дуся это не поощряла, правда, в последнее время мода на золотые фиксы прошла, какая-то «металкерамика» появилась - от настоящих и не отличить. Ну и слава Богу, греха меньше. Впрочем, о грехе баба Дуся особенно не думала, разве мертвому чего нужно? Когда дело доходило до праха, то какой в какую урну засыпать, об этом и речи не было. Может, это в Политбюро каким за этим следили и за кремлевской стеной в соответствии с фамилией и прах тот же, так это ж в Политбюро, им таких покойничков не везли.
Жизнью своей баба Дуся была абсолютно довольна, на дороговизну не жаловалась, правда, с тоской думала, что вот всё же придется скоро на пенсию выходить, семьдесят третий годочек пошёл, начальство уж не раз намекало…
Историй про работу свою всё же баба Дуся даже родственникам не рассказывала, а вот слово с них взяла, чтоб её не кремировали, а целиком в могилу закопали, денег на смерть она предостаточно отложила. Но зря всё-таки баба Дуся не рассказала сородичам про свою работу, не послушались, сквалыги, пожадничали, жлобы, и кремировали бабу Дусю. Гроб ей достался заслуженный, её любимый, да и в парадном коричневом шерстяном платье с потайным карманчиком в подкладке кое-что отложено было: для своих «членов профкома», как они когда-то в своём похоронном коллективе про себя шутили. Смена, слава богу, в крематории старая была, бабу Дусю тотчас же признали, в знак уважения отдельно сожгли (правда, гроб обратно в бюро сдали), и прах точь-точь как в Политбюро в соответствующую урну засыпали. Так что зря баба Дуся переживала, не с братским пеплом перемешана, а по-людски! 

Старческие проказы

В жизни всегда есть место новому, неизведанному. Уж, кажется, совсем человек на ладан дышит, ничего ему не нужно. Ан, нет. Пока живет, все ему чего-то хочется, никак не может угомониться.
Дед Паша любил кормить голубей. Самих голубей он терпеть не мог еще с детства, после того, как увидел, как стая-толпа птиц-зевак, образовав круг, наблюдала совсем с человеческим любопытством расправу над слабым и больным голубем, которого в голову клевал породистый голубь-самец. В темечке он уже продолбил довольно большое пространство, которое было почему-то необычайно правильной круглой формы, на манер еврейской кипы. И от этого слабый изгой казался еще более жалким, и, как будто уничтожаемый по каким-то расовым предрассудкам.
Эта сцена часто вставала у деда Паши перед глазами, до того она потрясла его в детстве. Но каждое утро деда Паши начиналось теперь именно с кормления голубей.
Дед был старый, больной, одинокий. Жил он (а скорее доживал), в тихом центре,  в хрущёвской блочной пятиэтажке, на втором этаже. Окна его однокомнатной квартиры выходили на старую московскую улицу, по которой изредка проходили люди. Дед Паша высматривал прохожего без головного убора и, когда тот подходил поближе, швырял в него горсть подмоченного проса. Дед Паша целился в голову так, чтобы густая мокрая масса шлепнулась на макушку и чтобы голуби смогли клюнуть пешехода в темечко. Голуби, давно прикормленные к этому месту, сидели рядом и тут же слетались поесть. Прохожие почти всегда реагировали одинаково, а именно, пугались и не понимали, что случилось. Птиц было много, и пройти через них было довольно трудно. Люди забавно размахивали руками, особенно женщины. Вот и сейчас дед Паша заметил одиноко семенящую старушку с довольно густой копной неестественно-вьющихся волос. У него даже вспотели ладони, и быстрее заколотилось сердце от предчувствия такой забавы. Он дождался, пока старушка досеменила до его балкона, прицелился и, шмяк, мокрая масса плюхнулась как раз посередине макушки, образовав гнездо на старушечьей голове. Старушка охнула и, обмякнув, плавно завалилась на один бок. Голуби только того и ждали, они слетелись огромной стаей на законную трапезу и стали клевать просо с головы. А один голубь, хохлатый, сел в самую середку и, давай, клювом в самое темечко ударять. Дед Паша никак не мог оторваться от этого зрелища. Минут через сорок приехала скорая помощь, да поздно. Констатировали смерть. Врач скорой помощи увидел на балконе старика. «Бедняжка-старик чего насмотрелся!» Дед что-то забормотал. Врач прислушался и разобрал: «Доклевали до крови. Заклевали до смерти. Проклевали насквозь».

Москвичи

Шофер Володька любил называть себя водилой. Слово это несло в себе, на его взгляд, какую-то важность и двусмысленность. Оно было сродни «мобиле», «громиле». И возил он никакого-то там шестерку-депутата, а всеми уважаемого главу фракции Мосгородумы. Конечно, это не Госдума, но тоже не хрен собачий. И машина его была под стать водиле - мерин 600. И в мобиле звонок у него был с любимой мелодией. Он ее часто напевал с радостным удовлетворением, что жизнь удалась. Сам Володька-водила был из далекой деревеньки Владимирской области.
У его хозяина Петровича жизнь удалась тоже. Вот поди ж тебе, из далекого белорусского села, а глава фракции. Правда, Мосгордумы, не Госдумы. Ну, да ладно. Все-таки уважаемый человек. Правда, годы, но он не любил об этом думать. Уже давно дед. Он рано им стал. В 44. Еще, когда своих детей не поздно заводить. А через полгода вообще прадедом будет. Во, черт возьми. А ведь, пожалуй, еще и своего родного сынка не поздно завести. А что? Денег хватит ни одному поколению. Недвижимости по всему миру разбросано, дай Бог каждому...
Мысль, что он может стать отцом после того, как станет прадедом, будоражила его сильно. И ведь зауважают его все.  Сейчас это можно, на моральный облик давно внимания не обращают, а уж в той партии, к которой он принадлежит и подавно. Да, у нас мэр сам после пятидесяти отцом стал, да и молодую относительно себя взял, правда, страшна, никто из ровесников на нее и не смотрел, но хваткая, черт, уж какая хваткая. Правда, Петровичу хотелось посимпатичнее. Но сразу признать сынка он не сможет. Всё жена виновата. Третья. Официальная. Зажилась на этом свете, стерва, уж столько ему крови попортила, язва, и продолжает портить, змея. А ведь старше его. И детей своих у нее нет (Дочка Петровича была от второго брака).
Да, чтоб признать сынка и думать не сметь, пока эта небо коптит. А ведь как сынка хочется. Вот и сейчас с новой любовницей отдыхать по просторам нашей Родины едут. Вон ведь, как водила Володька на нее глазеет. Ну, глазей, глазей, за просмотр денег не берут, но дальше ни-ни! Разные эти шуры-муры с обменами партнерш он не понимал и не одобрял. Всё-таки коммунистом был в свое время показательным. 1-й секретарь райкома партии в Москве. Уж столько аморалок разобрал, вам и не снилось.
Люська смотрела на двоих мужиков, старого и молодого, с радостным удивлением. Похоже, жизнь удалась. Правда, залетела, чёрт, от Володьки-водилы, совсем некстати и не ко времени, но, ничего, уж Петровичу сможет лапшу на уши навешать. Не то еще вешала ребятам-односельчанам в далёком украинском селе. А теперь вот москвичка. Настоящая, с пропиской. Часто перед сном она доставала паспорт и любовалась этой самой пропиской. А уж чего она ей стоила! Ну, Петровичу знать об этом и не надо. Ему сынка подавай. И подаст. И здоровенького. Вон Володька кровь с молоком. А ведь, пожалуй, сынок-то на Петровича и походить будет. Хозяева ведь часто себе в прислугу похожих выбирают.
… Три москвича уйдут из жизни по-разному и в разные сроки. Люська будет воспитывать дочку одна и сопьется. Петрович умрет от сердечного приступа в постели с очередной претендентшей на роль мамы сынка. Мечта по-настоящему осуществится только у водилы Володьки. Он уснет за рулем своего мерса, оставив сиротами детей депутата Госдумы.

"Наша улица” №249 (8) август 2020