Ирина Оснач “Гады, чудища, духи” глава из романа
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родом с севера Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ГАДЫ, ЧУДИЩА, ДУХИ

глава из романа

Яма была мне почти по пояс, когда Мавра успокоилась.
И нашла мне новую работу - принести в мешке гальку с берега.
Я принес полмешка, высыпал в яму.
Спустился второй раз на берег, и только на этот раз обратил внимание, что лодки-тазика нет! Значит, Анисифор уплыл куда-то.
Вторую порцию гальки Мавра потратила впустую - велела ее рассыпать вокруг ямы, а потом накрыть ветками и шкурой.

Сама ушла в землянку. Дождь почти утих. Отупев от тяжелой работы, я сидел возле землянки, слушал, как гудят руки-ноги, разглядывал мешок, в котором носил гальку.
«Café do Brasil» - прочитал я на мешке, и на его обратной стороне мешка - что-то про фазенду, на которой кофе собрали, и вес мешка с кофе в зернах - 15 килограммов. Я понятия не имел, где нахожусь, какие-то северные широты, и эта самая бразильская фазенда, где росли кофейные деревья, где было жарко, и еще там жили люди, они могли сесть в машину, завести ее, поехать… все это так далеко, что я готов был зарыдать, и даже всхлипнул.
Нет, это не я - звук, похожий на всзлипывание, был за стенкой, в землянке.
Я зашел и застал Мавру в невиданной мной позе - она стояла на коленях на полу, то есть на шкуре, и кланялась. Надо было уйти на улицу или же потихоньку присесть в своем углу, но я так удивился, что не стал деликатничать и подошел к Мавре вплотную. Перед ней лежали акуленок, связка грибов, деревяшка с вырезанным идолом и икона в окладе. Она не обратила на меня никакого внимания, крестилась, что-то бормотала и всхлипывала.
Побормотала, собрала весь скарб и ушла в свой угол.

Потом мы сидели каждый на своей шкуре и смотрели, как шуршит, трещит, стонет огонь в очаге. Я вспомнил, что она говорила про мою шкуру - мол, волчья, и нельзя такую стелить, - и спросил:
- А у тебя чья шкура?
- Это лисица… три зимних лисицы…

И тут мы услышали собаку за стеной: она выла, лаяла, рычала. Я уже слышал, как она рычит - тогда, на реке, на медведя. Но чтобы лаяла, и лаяла так отчаянно - ни разу не слышал.
Мавра выбежала с головешкой, я вслед за ней.
Ни звезд, ни луны, хоть глаза выколи, запросто можно на ветки напороться, или с обрыва упасть. Мавра как раз к обрыву и бежала, размахивая головешкой, от головешки был слабый свет.

- Хворост, хворост неси! - закричала она мне. Я вспомнил, что пару вязанок лежали возле вешал с рыбой. Но там еще были и две ямы - одна с акулой, а вторую я выкопал накануне.
Пока я стоял в нерешительности, прибежала Мавра с головешкой, хворост стало видно. Мы отнесли его к обрыву, но зажечь было непросто - дождь закончился, но хворост был мокрый. Пока я раздувал огонь, Мавра хлопала в ладоши и кричала, потом сбегала в землянку.
Когда надо мной раздался выстрел, это было так неожиданно, что я сразу и не сообразил, что Мавра выстрелила из ружья.
Костер разгорелся, и Мавра полезла по ступенькам вниз, мы с собакой тоже.

Мавра бегала по берегу, головешка погасла, костер наверху давал лишь слабый отсчет, в темноте было непонятно, где граница между берегом и морем, я только слышал, как стучат по камням сапожки Мавры. Надо было собрать хворост и зажечь костер уже на берегу, но Мавра суетилась так, будто чувствовала беду.

- Анисифор! Анисифор! - кричала она морю. В ответ ей шумели волны.

Тут до меня дошло, почему так суетится Мавра. Там, в море, в лодке, Анисифор, это его услышала собака. И я заорал:
- Анисифор!
И не лодка у него, а кожаное корыто, а вода темная, и даже не в глубине, а под тазиком, вокруг тазика, кишат гады, чудища, духи, и что вода, что над водой - черно!
И тут перед нами, совсем недалеко, зашипело. «Ну вот, накликал!» -ужаснулся я. Красный шипящий змей - теперь было видно - выскочил из воды совсем рядом с лодкой Анисифора. Но не тронул ни великана, ни его крохотное суденышко, устремился в небо. Тут я сообразил, что Анисифор пустил фальшфейер. Тот поднялся высоко над морем, стали видны и берег, и Мавра, и собака, и Анисифор в маленькой кожаной лодке. Волны были выше лодки, накатывались на нее, еще немного, и захлестнут. Но лодка упрямо плыла к нам, казалось, Анисифор сидит на волне и она его несет к берегу.

Шша! - шипел красный столб.
- Шши-ии, - отзывалпмь вода, и с волнами твориломь неладное: они закручивалимь вокруг лодки, кружились, кружились…

Огонь ослабел, стал дымом, дым развеялся, и тьма все сожрала. Я ничего не видел, но слышал: рядом стояла Мавра, чуть дальше шлепали волны. Что с Анисифором - неизвестно.

Мавра вздохнула, да так тяжко, что мне стало страшно.
Несколько минут тьмы и неведения, и мы услышали слабое шипение, а потом визг и грохот.
Этот фальшфейер был белым.
Когда все вокруг осветило белым дымом, я схватился за голову.
Мой первый день, минута, мгновение в этом мире. Я на берегу, а бухта, скалы и море вокруг - нарочитые декорации, небрежно намалеванные кустарем. Огромной кистью мазнул по холсту раз, два, вот вам и берег, потом камни, зигзаги волн. Грязное мутное небо, облака или звезды уже лень рисовать, и так сойдет.
Всё внимание - на водоворот вокруг лодки и человека в ней.
Зрители затаили дыхание, сцену водоворота усилить - и даже самые взыскательные довольно кивнут и ладонями захлопают.
Как же надо скучать, чтобы так себя развлекать? Тоже мне развлечение нашли!
А пьеса-то с задним дном: мы с Маврой не только видим сцену, но и сами играем. А кто-то сидит в партере, и, хмыкая, с удовольствием смотрит, как мы кричим от ужаса: лодка-то уже не плыла к берегу, а крутилась по краю воронки, и…
Сцена тут, где море и берег, а где же тогда зрители? Где они сидят в мягких креслах, ждут кульминации!
Во-он там! Я вытянул руку и показал пальцем - на горизонте, справа, на высокой горе. Я угадал, я почувствовал это, и мне стало страшно, так страшно, что заколотилось сердце.

Я угадал.

- Ты хохмил, хвастался и дерзил. Ты думал, что шутил, а ты зубоскалил, глумился и хохмил. Шут, и вокруг шуты и шутихи, и в небе фырчат шутихи.
Выслушай, вслушайся, прислушайся, подслушай…

Вещали несколько голосов: ехидный и шепелявый, тот все больше шелестел, как осенние листья, и шипел по-гадючьи. Второй, тоже мужской - громкий и резкий. Да, и конечно, еще девичий.
Сейчас шипел гадючий:

- Боишься? Пришел, пошел, придешь…
Ты меня не видишь. Я тебя вижу, я за тобой слежу.

- И что, довольны? Смешно, да? Достали!!! - заорал я непонятно кому. - Оставьте его! Понятно?

В ответ - погас и белый фальшфейер. Что происходило вокруг, приходилось догадываться по звукам: зашлепало о воду весло, потом этот звук стал ближе, Анисифор довольно быстро причалил. Зашуршал песок и мелкая галька - Анисифор вытащил лодку на берег.

И мы все наощупь пошли наверх - первой Мавра, потом ее сын, мы с собакой замыкали шествие.
Я карабкался по ступенькам и думал - что это на меня напало? Еще немного, и я бы стал кидать палки в небо. И что мне с этого? Я найду дорогу, вернусь, и вся эта история сразу закончится? Но почему тогда я решил, что это театральная сцена, совсем как в первые дни, когда я собирался найти дверь в нарисованной декорации бухты.

Мавра откинула полог в землянку, а там огонь, и даже возле землянки от этого огня светло. Анисифор держал на плечах что-то тяжелое, а потом кинул его на землю. Это был большой олень.
Вот для чего я рыл яму. Анисифор положил в яму оленя, накрыл ветками и шкурой, и загыгыкал собаке - как я понял, отдавал распоряжение сторожить.

Потом мы зашла в землянку, и Анисифор стал центром вселенной - я подкидывал дрова в очаг, Мавра поила его чаем, а великан сел возле огня, снял свои сапоги и портянки, и застонал от удовольствия, пошевелив пальцами на ногах. Выпил чая, загыгыкал.
Мавра слушала так, будто понимала все до последнего звука.
Анисифор вспомнил и обо мне - схватил за плечо, достал из-за пазухи тряпку, в которую было что-то замотано, стал ею трясти возле моего лица.
Мавра его о чем-то спросила, Акунисифор кивнул:
- Гы-гы!
- Они ему дали язык! - Мавра сказала это с гордостью, так, будто Анасифор медаль привез.

Взяла у сына сверток, развернула. Это был олений язык. Поцокала языком так, будто видела величайшую редкость, положила в котелок, налила воды и поставила варить.

Анисифор продолжал рассказывать:
- Гы-гы и гы-гы.
Мавра кивала, пару раз переспросила.

Когда язык сварился, Мавра вытащила его из котелка, положила на доску и отдала сыну. Он очистил его, и нарезал тонкими ломтиками. Несколько ломтиков досталось и мне. Нежно, жирно, вкусно! Стало понятно, почему так радовалась Мавра.

- Когда язык дают - это уважение, - Мавра лакомилась оленьим языком медленно, как величайшим деликатесом с пиршества богов. - Анисифор говорит - праздник будет. Нас на праздник зовут.

Анисифор вернулся, привез оленя, мы ели олений язык… Нет, сначала странная сказка про человека, который волком стал, да и Мавра завела дурацкий разговор о волчьей шкуре… что было потом? Мавра молилась, собака выла, и мы выскочили в темноту. Анисифор плыл в корыте, неужели ему было мало того, что тогда случилось с нами, когда на нас хотел напасть морской змей?
Я вспомнил, как мы кричали с Маврой, как бегали по берегу и вскочил. На соседнем лежаке сопел Анисифор, судя по лучам солнца наверху, откуда спускалась лестница для мужчин, было утро.
Мавра была возле жилища, снимала шкуры, которыми она накрыла рыбу на вешалах, чтобы та не промокла под дождем.

- Теперь ветер нужен, сухой ветер. Прошлый раз рыбы много было, хорошо шла. Мы радовались. Разделали рыбку, повесили - и мокрый туман пришел. Сырое лето. Мы рыбу под шкуры, под навес. Рыба плохая стала, на землю кусками падала. Рыбы много поймали, для родичей вешала сделали, а зимовали с гнилой рыбой, угощать нечем было.
Ветра нет - тоже плохо, много мух. Мухи на рыбу садятся. Не уследишь - мушьи личинки всю рыбу съедят. Повесишь рыбу на рыбалке, домой пойдешь. Пришел рыбу снять, когда высохла - на вешалах одна шкурка рыбья висит.
Хорошо, когда солнце рыбу сушит, хорошо, когда ветер сильный, мух гоняет.

Сняли шкуры, Мавра прошлась, посмотрела на рыбу, вроде осталась довольна: рыба хоть и мокрая, но не сгнила. Было ясное солнце, с моря дул ветер.

Я помог Мавре вытащить оленя из ямы и сел на камень возле землянки.
Мавра начала снимать с оленя шкуру. Я уже видел тот нож, что был в ее руках - сначала у Анисифора, когда тот отрубал головы огромным лососям и разделывал рыбины. Потом уже Мавра пластала рыбу.
Теперь она ловко и быстро подрезала ножом шкуру, отделяя ее от мяса.
Мавра называла этот нож словом, в котором было много л-лл, что-то вроде «уллу-ллек». Таких ножей у нее было два - один из куска камня, второй из куска металла. Каменный нож Мавра доставала по вечерам, когда мы ужинали, и нужно было порезать кусок уже готовой для трапезы рыбы, водорослей, того, что мы ели. А металлический шел в ход, когда нужен был нож острее. Судя по всему, сделали его из куска металла, может, выброшенного волнами на берег, над которым потом долго трудились: стучали, плющили, точили камнями, придавая полукруглую изогнутую форму и сделав довольно острое лезвие. Для удобства была ручка из кости или рога.
Нож мне что-то напоминал, пока я сам не взял его в руки, чтобы вырезать кусок торфа из тундры, и не понял - да это топор без топорища, только легче, его можно одной рукой держать, и острее, тут нужна не столько сила, сколько ловкость.
Мавра умудрялась таким уллу-ножом нарезать филе рыбы тоненькими, почти прозрачными пластинками, развешивала на деревце, которое росло рядом с землянкой, и уже через пару часов можно было лакомиться рыбой, запивая ее чаем.

Мавра разделывала оленя, а я слонялся без дела. Накануне Мавра сказала про праздник, и что на этот праздник зовут «нас». Нас - и меня тоже? И где будет этот праздник? И кто позвал? Где живут те, кто «нас» позвал?

- А где был Анисифор? - спросил я.
- На другой земле.
- Это далеко?
- Далеко. Наша земля - вот, - Мавра вытянула правую руку и показала мне ладонь. - Другая земля - вот.
Неведомая мне земля, откуда Анисифор привез оленя, находилась в левой ладони старухи, в крови и шерсти оленя.

“Наша улица” №251 (10) октябрь 2020