Инна Иохвидович "Окончательное решение" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия).

вернуться
на главную страницу

Инна Иохвидович

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

рассказ

- Русская, я русская! - повторяла она вслух, и сама не верила своим ушам.
В руках у неё  у неё подрагивали пожелтевшие листки официальной  бумаги  на которой было написано, что такими-то была удочерена девочка шло её имя, дата её рождения и национальность «русская»?!  Дальше шли даты её удочерения Яковом и Софьей Невахович!  Это были её папа и мама?! Их уже  не было на свете.
- Но я же еврейка, - снова вслух заговорила она с собой, - и всё это оказывается было блефом, выдумкой, - а я им была чужая, чужая, чужая...
Она бесконечно, на все лады, почти пропевала это слово, зло и мстительно, пока чуть не задохнувшись от ужаса, вновь очутилась там, в кафе универмага «Детский мир».Напротив неё, сидевшей на маленьком стульчике стоял противно пахнувший щетинистый дядька, пытавшийся руками очистить от грязи большого целлулоидного пупса, видимо только что купленного и которого он уронил.
- Мама,мама, - позвала девочка мать, стоявшую в тёмном углу кафе.  Та старалась незаметно для других поднять себе кофту и залезть за пазуху. Девочка знала, что у матери в лифчике спрятаны завёрнутые в носовой платок деньги.
- Мама, - снова как-то обречённо, проговорила девочка, - дядя, наверное пьяный, - последние слова она произнесла громким шёпотом, но мужчина услыхал.
- Ты чего малой, что тебе не так?! - вроде и дружелюбно обратился к ней мужчина, очевидно принимая её за мальчика, из-за тёплых, с начёсом шаровар, в которых она была.
- Мама, дядя пьяный! - уже взвизгнула она.
- Сейчас, я сейчас - откликнулась  не оборачиваясь мать, видимо она никак не могла вытащить из бюстгальтера, прикреплённый к нему английской булавкой, носовой платок с деньгами.
- Ты чего пацан прицепился, - уже досадливо проговорил мужчина, - будто твой папка не потребляет?!
Лиля задрожала и втянув голову в плечи, шмыгнула носом, никогда ещё ей не приходилось сталкиваться так близко с грозным пьяным! Обыкновенно они шли по улице мимо неё. Она ничего не ответила, только почему-то кивнула головой, ей стало страшно!  А он всё продолжал что-то раздражённо бубнить.
Наконец подошла и мать, зажимая в кулаке носовой платок.
- Прошу Вас не обращайте внимания, это же ребёнок! Она ведь ничего в жизни ещё не понимает, - она будто оправдывалась, как бы просила прощения  за свою дотошную  дочь.
Мужчина смотрел на мать, не слушая её, только пристально всматриваясь.
- Так ты ещё и жидёныш, - протянул он! - Понятно теперь с тобой всё! Ишь пархатый, ещё щенок! А уже указывает пить мне или нет! Мало вас Гитлер расстреливал, я бы вас всех... - он кричал уже им вслед, уходящим...
Когда они выбрались из универмага уже наступил промозглый мартовский  вечер. Под ногами с хлюпаньем таял слежавшийся бурый снег. Шли они молча, только мать крепко, как давеча носовой платок с купюрами, держала дочь за руку.
- Мама, но дядя же пьяный был! - отчаянно-слёзно утверждала Лиля.
- Да, но об этом говорить, а тем более кричать, не следует! Об этом нужно всегда помнить. Пьяным не нравится, когда им об этом говорят!
- Хорошо мама, - успокаиваясь всхлипнула дочь. -Больше не буду, никогда не буду! А кто такой жидёныш? Мама, это я -да?
- Этот  человек и такие как он, -  мать не уточнила кто ещё,  - называют нас жидами.
После этого она замолчала, а девочка больше не спрашивала.

Сейчас, склонившись над найденными на антресолях бумагами она почувствовала озноб, хоть тот мартовский вечер сгинул в пучине лет. В руках её продолжали осиново  трепетать пожелтевшие от времени бумаги, повествующие о её происхождении. Русская по рождению,  без малого пятьдесят лет прожила она еврейкой.
В детстве, глядя на светловолосую, голубоглазую девочку с правильными чертами лица и с  чуть приподнятым носиком все знакомые их семьи удивлялись! И говорили по обыкновению, что совсем не в родителей она удалась, некоторые  говорили, что может это и хорошо, ведь всем же известно, что: «Бьют же не по паспорту, а по морде»! Вместе с гостями смеялась и Лиля, ей становилось тоже весело от всеобщего смеха.
Ей припомнилось с чего начались её «школьные годы, чудесные». На второй день как Оксана Остаповна  - учительница прочла перед классом  все фамилии и имена отчества учеников, её соседка по парте хорошенькая крепышка написала мелом на доске: «Невахович Лиля  - жидовка!» Все смеялись...Сначала она заплакала...А потом смирилась...
Дома мама, расчёсывая её густые льняные волосы спутанные после мытья головы, приговаривала: «Пусть говорят, на каждый роток не накинешь платок! А ты внимания не обращай! Если на каждое «такое» будешь расстраиваться, здоровья, не дай Бог не хватит»
Но уже к пятому классу Лиля была самой рослой в классе и мускулистой. Её вдруг стали побаиваться не только девчонки, но и некоторые мальчишки. Стали называть только ласково-уважительно: «Лиличка». Её это и не обрадовало. Она уже знала: ни о чём особо не следует ни печалиться, ни радоваться. Этому научила её скрытность их семейной жизни. В доме никогда не было чужих. Только дома можно было быть собой,  никого не стесняясь. Всюду надо было особо язык не распускать, да просто быть осторожной. Дома и говорили приглушённо, соседка по площадке работала машинисткой «там»!  Где точно Лиля не знала, а спрашивать где это «там» было как бы неудобно...
Часто перед зеркалом она репетировала ответ на главный в жизни вопрос: «Кто ты?» « Я - еврейка!»
Но то, что дома проговаривалось свободно и легко, а подчас даже с вызовом, то везде звучало скороговоркой или скрипуче, словно слова эти приходилось выдавливать из себя.
Удивительно, что на улице её никогда не задевали э т и м, разве  только тогда, когда они шли вместе с матерью.
Но и обойти  это, избегнуть этого она не смогла. Перевели к ним в девятый класс приехавшего с Дальнего Востока мальчика, чернявого, с глазами, казавшимися ещё более выпуклыми за стёклами очков, нелепо сидевших на большом носу. Звали его Фимой Шапиро. И был он отличником. Неважно учившаяся по точным наукам  Лиля охотно стала списывать у него математику и физику. Она сидела за ним. Тогда она стала улавливать как бы неслышимые перешёптывания одноклассников, но ей было всё равно, уже давно девчонки завидовали ей, а мальчишки восхищались.
Как-то, перед контрольной по математике, придя на второй урок, Лиля заметила треснутое стекло Фиминых очков и запёкшуюся  на нижней губе, кровь.
- Что случилось? - шёпотом спросила она.
- Потом, - отмахнулся он - лучше передай листок с решением Сазоненко.
- Кольке?! - недоверчиво переспросила она, зная как этот переросток пренебрежительно -высокомерно относится к тщедушному Фиме.
- Да, - нетерпеливо ответил тот и она послушно передала, было некогда расспрашивать его,  ещё нужно было успеть переписать самой.
Только на большой перемене, вытаскивая из Фимы слово за словом, она узнала всё.
Это произошло по дороге в школу, неподалёку от Фиминого дома. Сазон, как называли его все в классе, поджидал его у ближайшей подворотни. Завидев Фиму, затащил его в эту подворотню, в ней не говоря ни слова съездил кулаком по лицу. А после коротко объяснил: «Слушай внимательно жид поганый, отобью тебе голову, если будешь ещё с Лилькой ходить! Думаешь ты ей нужен, и что все жиды друг с дружкой?! Она с тобой только ,чтобы скатывать у тебя! А так ты ей на...не нужен!» И для убедительности ещё раз ткнул кулаком ему в зубы»
Лилю поразила не вот эта нелепая хулиганская ревность, а то, что запуганный Фима первым решил сазоновское задание, задабривая того...
И когда вся пылающая, с нараставшим звоном в ушах, вбежала перед уроком в класс, то и сама не слыхала как громко в наступившей тишине произнесла первые слова. Она лишь ощутила, как легко и свободно, даже с каким -то вызовом прозвучало: « Мы не жиды, мы - евреи!» И неожиданно для себя влепила Сазону пощёчину!
Никто в классе не понял почему она пересела от Фимы подальше  и больше никогда не заговаривала с ним, как он ни старался.
Долго не могла Лиля опомниться от собственной выходки. Впредь она решила быть поосторожнее, им , евреям нельзя было высовываться, нужно было быть незаметными, может быть даже бесплотными и безгрешными, ангелоподобными, чтобы соответствовать бытующей присказке: «Хоть и еврей, но человек хороший!»
В год, когда Лиля закончила школу тяжело заболел отец. Он был, как и мама пенсионером. Потому Лиля решила поступать на заочный филфак, папины лекарства на которые ему выписывали рецепты, стоили недёшево. Её с помощью родственников устроили на  работу в книгохранилище самой большой в городе  научной библиотеки. Работать было несложно, но достаточно нелегко.Книги - источник знаний, весили тяжело, в особенности, если их было немало! Поступила она и учиться. Теперь она упорно шла к цели...
Но, когда она перешла на третий курс, несмотря на то, что они старались с мамой сделать всё, чтобы отвести от отца беду, он скончался...
Она, наконец окончила университет и стала преподавать в школе, как и хотела русский язык и литературу. Хоть поначалу её нигде не хотели брать, как говорила мама - по «пятому пункту», но вновь помогли какие-то совсем малознакомые, русские люди, «сочувствующие», как называла их мама. Она обычно говорила, что неправильно они когда-то с мужем  поступили, что переехали из РСФСР на Украину. А ведь люди их предупреждали, что там «нашему брату еврею нелегко приходится»! Но очень хотелось солнца и тепла этой южной, по сравнению с Россией,  страной...
А тут ещё наступила пора  невестится. Парней было хоть отбавляй, Лиля и веселилась, пока не встретила его, суженого своего.
Валерий был не местный и жил в общежитии авиационного института. Хоть, поначалу, когда она с ним только познакомилась, он снимал комнату. Потом уже получил место  в общежитии.
Лиля встречалась с ним всюду, где он хотел, с ним она позабыла обо всём, об отце и о матери; о тоскливых школьных годах в коричнево-чёрной форме: платье и переднике;  о монотонности известного, будто на годы вперёд,  расписанного существования, обо всём, обо всём,обо всём...
Они решили пожениться перед окончанием им института.
Было условлено, что он придёт к ним, чтобы наконец познакомиться с мамой.
Дверь открыла ничего не ведающая мать, и Валерий, решив, что не туда попал уже  извинялся, когда за её спиной выросла Лиля.
- Валера! Всё правильно, проходи, - сияла она.
И ... осеклась! Умом она ещё не постигала, но глядя на его вдруг ставшее  незнакомым  лицо , почуяла - конец!
«Отчего, почему, что случилось? - вихрем неслись мысли, когда он, уже не её любимый, а чвужой человек, снимал пальто, стягивал шапку, запихивал в рукав шарф. «Шапка в руках, шапку в рукав...» - зачем-то мысленно припомнились строки, чтобы тут же перебиться  беззвучным стоном: «Беда, беда пришла...» А уголки губ ещё поддерживали таявшую улыбку ...
- Валера, познакомься, - ещё катилось по инерции, это моя мама - Софья Иосифовна!
- Очень приятно, -  необыкновенно твёрдо произнёс он, пожимая руку матери.
Потом они сидели в её  комнатке на старом диванчике, и Лиля съёжившись не слушала его монолог. Она молчала , не в силах слушать, как жестокими словами , как гвоздями, навсегда заколачивают её счастье!
«Пойми, это как в кошмаре...как в страшном сне...я бы в жизни не подумал...что это твоя мать...ты никогда не говорила...по тебе в жизни не скажешь...я бы со всем миром спорил... если бы мне сказали...я же авиационный  заканчиваю, да у меня же, да и не только у меня, у моей жены должна быть чистая анкета...иначе мне хода нет...путь закрыт всюду...понимаешь в оборонке невозможна  такая  национальность... если бы я только знал или хотя бы мог предполагать про тебя такое...я бы никогда...не думай, я любил тебя, но...обстоятельства против нас, против нашего брака...прости, я не могу...я должен думать о будущем , своём, своих детей. Пойми! Прости! Прощай!
Вот и сейчас, десятилетия спустя, она прошептала: «Понять - простить...»
Как  же сильно она возненавидела и мать, и покойного уже отца, и всех евреев, и себя, за то, что еврейкой родилась, всех-всех, за то, что отняли его, Единственного у неё, не-наглядного её... Позже она возненавидела и его, его специальнолсть, его институт, его карьеризм, всё-всё, что навеки разлучило их...
Ещё позже вся душа её замерла от обиды, на годы, и эту горечь она ощушщала даже физически, во рту.
Немало было у неё мужчин, некоторые нравились ей, в некоторых она влюблялась, но Любовь больше не посетила её.
Хотела она детей, да не рождались они у неё, даже и намёка на то не было. Хотя в своих двух браках проверялись у врачей и она, и мужья.  Хоть и было всё в порядке, да ничего не получалось.
Старуха мать  время от времени намекала ей, чтоб взяла ребёнка из «дома малютки»! А Лиля ей вечно в ответ, зачем дескать брать чужого, даже ,если и здоровым будет, да всё равно не свой!  Чужие, зачем они нам, мама?! Мать тихо настаивала, да Лилю было не одолеть.  Не хотела она про такое и слушать.
- Но отчего же, девочка моя? - вечером они оказались одни, не было ни второго Лилиного мужа, ни , по обыкновению, гостей.
- Вот взяла бы ты  ребёночка, тоже девочку,  крохотную, беспомощную. Она бы к тебе разок прижалась и ты бы сразу прилепилась к ней! Навсегда, до смерти! Ты ж даже не представляешь...
- Перестань, мама, - Лиля медленно закипала, - прошу тебя, и потом, что это ещё за «тоже», как будто кто-то из знакомых или родственников уже брал?
- Это так, к слову пришлось, -  быстро заговорила мать, - но малышка...
Договорить она не успела, потому что дочь грубо оборвала её.
- Хватит, надоело, понимаешь - я не хочу чужого. Чужой навсегда чужой, другой человек, пусть даже ребёнок! Чуждый, чужой...
Мать заплакала, а враз потеплевшая Лиля, обняв её сутулые плечи зашептала: «Мамочка, успокойся! Извини меня, нервную! Нам ведь и без ребёночка хорошо, правда же...Ну, не надо не плачь моя хорошая, я же у тебя есть, кто тебе ещё нужен?! Может когда и мне Бог даст! Ты же тоже меня поздно родила и ничего ведь...
Мать ничего не ответила ей, только слёзы , что текли по лицу, она промокала большим носовым платком.
Только теперь Лиля поняла, что произошло в тот вечер...И как тогда мать, она сейчас тихо всплакнула.  «Чужая, чужой?! Неправда! Ни папа, ни мама никогда ей не были чужими! Они были единственными людьми, что любили её, ни за что, просто любили и всё. А она, неблагодарная в полную силу любила их только сейчас, когда их не было в живых и она осталась одна, как перст  на всём белом свете!- Лиля  плакала уже навзрыд ...
Год назад, когда на Украине совсем плохо стало,  часы русского языка и литературы сокращались,  националисты собрались бороться, за полное «изгнание русского языка из школ» засобиралась и Лиля в эмиграцию. Раньше она только провожала знакомых своей семьи, да видно и её время подошло. В школе сокращали и сокращали часы обучения русскому. Так что Лиле пришлось согласиться ещё на подработку в группе продлённого дня! А впереди маячила совсем уж полная безработица!
Денег у неё сроду не водилось и она ломала голову как же ей уехать?! Да и куда?
Ей подсобили старинные знакомые, они не только подкинули идею фиктивного брака, но и жениха сыскали, обеспеченного предпринимателя. План был до гениальности прост. Она его вывозила, была, как говорили «паровозом», он ей за это платил заранее оговоренную, достаточно крупную сумму. Она  согласилась, тем болееон он давал и аванс!
Но томило и  всё не отпускало её  какое-то смутное чувство недовольства собой, будто она всех и всё предавала! Почему-то её преследовала абсолютно неуместная, к  данному  случаю библейская ассоциация, будто и она продавала своё «еврейство», как некогда Исав право первородства за чечевичную похлёбку!
Сегодня она готовилась к встрече с «претендентом», потому, впервые после смерти матери, она стала пересматривать бумаги не только к ЗАГСу, но так же и к подаче документов в ОВИР. Вот  тут-то её и поджидало ошеломляющее открытие. Она была русской, это был факт, от которого было невозможно не уйти и не скрыться. Но в мире об этом никто, кроме неё самой не знал! А ведь как ей всю жизнь хотелось быть такой как все. Иметь нормальную фамилию с окончанием на «ева» или «ова», она завидовала раскованности и простоте других, тому в чём было ей отказано с рождения - их возможности ничего не скрывать! Открыто жить, наконец смеяться во весь голос!
Растерянной поехала она она на встречу с «женихом» ни о чём не думая, просто зная, что ему точно откажет и извинится за свой отказ.
Когда она снимала в прихожей плащ, то увидала в открытую дверь статную фигуру незнакомого мужчины.
Она вошла в комнату он обернулся к ней и...она узнала его. Лицо «нового русского» (как называли таких в 90-е) было холёным, выражение уверенным! Дорогой тёмный костюм  сидел безупречно, мизинец левой руки, как у истинного эстета, охватывало платиновое с бриллиантом, кольцо. Он взял  её руку , поцеловал. Она увидала вблизи его голову, поблескивающую гелем, безукоризненную нить пробора и думала о превратностях судьбы: единственный раз в жизни она ударила человека и теперь этот человек целовал ударившую его , давным-давно, словно в прошлой жизни, руку...
-Здравствуй, Лиличка! Я знал, что когда-нибудь наши дороги пересекутся.
Она не удивилась, тому, что он узнал её, памятуя о своей, от природы, моложавости.
- Всё такая же, сексапильная! - констатировал он.
- А ты всё такой же наглый, Сазон! -парировала она.
- Почему бы и нет, - ухмыльнулся он, - кстати ты Фимку Шапиро должна же помнить?! Он в моей фирме финансами ведает!
- Вы уже познакомились? - вплыла в комнату радушная хозяйка.
- Татуся, мы не только познакомились, но и отплываем, сейчас же, ты уж извини дорогуша - крикнул от двери Сазоненко, ухватив Лилю под руку он вывел её на улицу.
Они сели в машину, припаркованную у самого  подъезда.
- Сазон! А ты ведь нашего брата не очень жаловал, а?
- Ха, «еврей же не роскошь, а средство передвижения!»
- Нет,  - волнуясь она заговорила быстро, - ты послушай! Из нашей, так сказать «сделки» ничего не выйдет! Я ведь не та, за кого ты меня принимаешь!
- Не понял, - насторожился он.
- Останови машину! - резко приказала она.
Он послушно остановился. Лиля вышла, захлопнула дверь, и наклонившись к окну тихо произнесла : «Прощай!»
- Лиля, я же не хотел тебя ничем обидеть! Если честно, то я и не знал, что «паровоз», тьфу, баба, что вывозит за «бабло» - это ты!
- Сазоненко! Я тебе по русски сказала: «Прощай»! Ты уже русского  не понимаешь?
- По-моему через посредника было ясно оговорено всё, вплоть до аванса! Что-то случилось?
- Ничего, кроме того, что я не могу тебя вывезти!
Она чуть не рассмеялась , глядя на его оторопевшее лицо! От удивления он
слегка присвистнул!
- Вот теперь уж точно ничего не понимаю! А за что ж ты мне по роже тогда съездила?
- За евреев!
- А ты?
- Я  - такая как все!
- Ты мне голову не морочь,  он больно схватил её за запястье, - вот уж отродье, ничего с вами не поймёшь!
- Отпусти, иначе получишь, ты же знаешь , не доводи меня.
Голос её звучал негромко, но грозно, и он подчинился.
- Я никуда не еду! Понятно тебе. Мне ехать никуда не надо!
- Не понял, - проговорил бывший одноклассник.
- Ищи себе другой «паровоз»!
- А ты, что ли тут остаёшься? - спросил он.
- Я из Украины уезжаю, это правда, мне здесь делать нечего, работы нет, да и обстановка нехорошая! Это моё окончательное  решение.
Правда еду я не за границу, а на родину, в Россию! Ещё не знаю в Сибирь или на Сахалин! Там и люди нормальные, да и с отношением к другим народам,  дела обстоят лучше, чем тут... Была в гостях у сокурсницы в Хабаровске, знаю...

Штутгарт

“Наша улица” №252 (11) ноябрь 2020