Ирина Оснач “Лестница на Пыненел-су” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Оснач родилась 24 ноября 1965 года на севере Камчатки, где долгая зима, короткое лето, сопки и тундра. Родители Ирины - из поколения советских романтиков, приехавших осваивать Дальний Восток. Ирина Оснач училась на семинаре прозы А. Е. Рекемчука в Литинституте. Потом на перекрестке (остаться в Москве или вернуться на Камчатку) выбрала «вернуться на Камчатку». Работала в областной газете, много писала и была одним из известных журналистов Камчатки. Теперь живет в Подмосковном Красногорске. Автор повестей и рассказов, которые публиковались в альманахе «Камчатка», журналах  «Юность» и «Дальний Восток», антологии камчатской современной литературы «Земля над океаном», альманахе «Пятью пять», журнале «Наша молодёжь», международном литературном альманахе «Особняк», «Независимой газете». Рассказы Ирины переводились на болгарский язык, вошли в лонг-листы международного Волошинского конкурса и литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов». В сентябре 2018 года стала дипломантом XVI Международного литературного Волошинского Конкурса.
В "Нашей улице" публикуется с №226 (9) сентябрь 2018.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Оснач

ЛЕСТНИЦА НА ПЫНЕНЕЛ-СУ

рассказ

Шесть утра. Звонок. Я, ещё толком не проснувшись, открываю рот от изумления. И тут же кричу:
- Не расслышала - как вас зовут? Олег? Фу, фу! Ко мне! Я не вам, Олег, это я собаке. Я на улице, гуляю с собакой. Плохо слышно, повторите - кто передал мне посылку?
- Юра.
И, почти без паузы, незнакомый мне Олег сообщает, что он проездом, и мой давний знакомец Юра просил передать мне посылку. Олег может отдать мне пакет сегодня днем, около полудня, возле такой-то станции метро, иначе никак, потом он улетает.

Ни о чем думать не могу, роняю, бью, спотыкаюсь.

Встречаемся в кафе. Чай, кофе. Олег обычен: белая рубашка, чёрный костюм, чёрный портфель, тёмные волосы зачесаны назад. Ни дать ни взять только что из офиса по соседству с кафе. И не скажешь, что он прилетел, приехал, появился, перенесся непонятно откуда.
Пожалуй, единственное, что выбивается из чёрно-белого - рядом с Олегом пластиковый пакет с яркими цветами.
Чай горячий, но мне невтерпёж: пью, обжигая губы, приличия соблюдены, мне бы пакет, побыстрее.
Посылка - ничего необычного: в пластиковом пакете, обёрточная бумага, внутри что-то твёрдое.
Прощаюсь с Олегом, а надо, надо было его расспросить, расспросить, расспросить!
Разрываю бумагу - внутри книга со множеством иллюстраций. Засовываю в сумку, иду к метро.
Останавливаюсь, бегу в кафе.
Олега как будто ветром сдуло, кто бы сомневался.

Октябрь, ковид, Москва, метро. Кольцевая, мне пять станций, потом пересесть на мою фиолетовую ветку. Все в масках, уткнулись в айфоны.
Есть время посмотреть книгу. Она открывается в конце - незнакомое мне издательство «Mazilla», не слышала о таком, отличный тираж.
Перелистываю несколько страниц назад.
Иллюстрация кажется мне знакомой: вешала с рыбой, собака и старуха, которая сидит на корточках и разделывает рыбину. Текст тоже знакомый:
« - Плкх-тын - имя рода, - пояснила старуха. - Пластающие Рыбу, значит. Мы с сыном - рыбные. Рыбные живут на берегу и ловят рыбу. А ты из какого рода?
Я не знал, что ответить. Рыбный я, горный, лесной, водяной, болотный? Какие еще бывают?
- Как твое имя?
- Я не знаю.
Больше она не расспрашивала. Откуда я взялся, старуху не интересовало.
Она разделала рыбу. Достала из корзины пучок травы и ветки с листвой. Села на гальку и стала плести кроваво-зеленый венок - из травы, листьев, рыбьих кишек, рыбьей головы и хребта. Зашла в море, опустила венок и потащила его по воде, выкрикивая:
- Ы-нны-ыын! Гы-ы, ныннын, ыль-гы-гыйнынн!
Потом и я пригодился - старуха повернулась ко мне и велела:
- И ты кричи!
- А что кричать?
- Кричи, как я!
- Но я не могу так, как ты! - Я запрыгал и заорал: - Га-гаррр, урру-ру!
- Не надо урру-ру! Кричи - рыба! Рыба - это инныын, ыннымкиш - когда много рыбы, много рыбы…
- Стадо… Косяк!
- Рыба! Приходи, рыба! Много рыбы! Кричи!
Про рыбу мне понравилось, и мы заорали в два голоса, старуха на своем языке, я на своем:
- Рыба! Рыба, приходи! Инныын!
Старуха отпустила венок, вышла на берег. Я думал, мы пойдем наверх, но она села возле корзинки, вытянула ноги и вздохнула:
- Давно надо было обряд делать!
- Так это обряд был?
- Так первую рыбу встречают».

Мой текст, продолжение романа, который пишу, но еще не дописала!
Через несколько страниц - Митгх, морской змей, он нарисован так подробно, будто художник стоял рядом со мной на берегу, и видел, как морское чудище, дух северных вод, обвивает лодку и тянет её на дно: «Я отважился глянуть в воду, и ужас охватил меня - в бурлящей воде мелькнул огромный багровый плавник, он показался еще раз, ближе, возле лодки - высокий, лохматый. Потом я увидел глаз, большой, круглый… и умный. Это глаз, не моргая, смотрел на меня и Мы-ммыэ.
Мы-ммыэ загыгал, я с перепугу ударил веслом по воде и весь сжался от страха - все, сейчас нападет! Пена, будто воду взбили венчиком, пена воронкой ушла под воду. И никакого следа морского змея с багровым плавником».

Я листаю книгу, достаю обёртку посылки - нигде ни записки, ни строчки, ни слова. Я даже в пластиковый пакет заглядываю: вдруг из книги выскользнул листок, а там несколько слов, и я всё пойму.

Какая станция? На следующей мне выходить. Звонок на мобильный:
- Телевизионный опрос! Вы у телевизора? И какой выбрали канал?
Я смотрю на время в мобильном и не понимаю, какой ещё телевизор? Сейчас десять часов! Десять утра, десять вечера? Нет, подожди, если вечер, было бы двадцать два. А тут - десять. Значит, утро. Куда подевались, я загибаю пальцы - час, два, в полдень мы встретились с Олегом, он отдал мне книгу, вот она…

Книги нет. Ни пакета, ни обёртки, ни книги. Ну да, посмотрела и хватит.

Я еду домой и корю себя за поспешность: ну почему, почему я как следует не поговорила с Олегом?
Ребус, который мне никогда не решить: Олег, книга, Юра. Юрка.

Юрка, с которым мы поспешно поженились, совсем немного прожили вместе, недоумевая, зачем съехались. Разошлись и обнаружили, что не можем друг без друга… только когда не живём вместе.
Юрка, Юрка… я шутила, что он может нарисовать картину без красок и карандашей, - пальцем в воздухе. «Приезжай, посмотри!» - просил, иногда даже не закончив картину. Я смотрела…и Юрка, зная, как я обожаю тюбики с красками, разрешал мне, как он говорил, помазюкать, на его картине:
«Мажь, мажь, мне нравится, какая у тебя глазурь, отчаянно синяя, небесная».
«На этом полотне она не к месту!»
«К месту, к месту! Твоя лазурь теперь как мой фирменный знак, подпись лазурью», - улыбался Юрка.
«Ты рискуешь, могу испортить картину! Ты сам можешь эту лазурь нарисовать! Как у вас говорят? Положить мазок, нанести мазок?
- Нет уж, бери кисть и мазюкай лазурью!

Он читал все мои тексты, и до сих пор: напишу рассказ, перечитываю и слышу Юркин голос: «Тут ты молодец! А здесь не дотянула!»
Юрка говорил о моих текстах, как о холстах:
«Тут у тебя сплошной лайн».
«Какой еще лайн?»
«Ты нарисовала аккуратно, но ни цвета, ни шейдинга, теней. Шейдинг тебе нужен!»
«Не нарисовала, написала, - обижалась я. - Не нужен здесь шейдинг, здесь текст-графика, если на твоем языке рисовальщиков».
«Я не рисовальщик, я маляр, плакатист, оформитель, подмалёвщик, богомаз, живописец. Вот кем я был. А теперь я пачкун, мазила - так меня назвали после выставки».
«Хм, пачкун и мазила? Когда мой дед-хирург узнал, что я пишу прозу, он назвал меня шелкопёркой и бумагомаракой. Он мечтал, что я поступлю в медицинский…».

Мы могли не видеться по три месяца, но непременно созванивались. Мы влюблялись, разочаровывались, Юрка уехал в деревню, потом в Питер, в Екатеринбург, вернулся, женился, развёлся.
Юрка, чьи картины сейчас коллекционируют. Картины, на которых есть синие мазки.

«Как лето, понимаешь? Жизнь как лето. Думаешь, что успеешь и вишен поесть, и лотки со сладкой и душистой клубникой будут вечно…»
Больничная палата, и на себя непохожий Юрка, кожа да кости, Юркиным голосом рассказывал мне о жизни:
- Обещаешь себе - куплю ведро, наемся до отвала…
Юрка говорил, потом задыхался, в груди его хрипело, и я ждала, пока он продолжит:
- А потом ба-ах, и нет ничего, никакой клубники и вишен. Листья гниют на земле, холодный дождь, мрак, и комья земли… Но ты не бойся, на самом деле смерти нет. Есть граница, есть другой мир. В другой мир иначе не зайти, надо через дождь и мрак, тут ничего не поделаешь…»

Между хрипами Юрка сказал, что даст мне знать - оттуда, из заграничья. Бред, как есть бред.

«Врешь ты всё. Нельзя оттуда ни написать, ни подмигнуть. Если бы можно было - дали бы знать те, кто там, знакомые и хорошие».
«Я что-нибудь придумаю! Возьму и намазюкаю. Ты поймешь».
«Придумай! Кто его знает… Я родом с севера Камчатки, севернее некуда, дальше, через огромную тундру - Чукотка. У меня дружбан в школе был, корякский мальчик, мы часто в гости к его бабушке бегали, она рыбачка была и вкусную рыбу для нас жарила. Говорила она много, слушали мы вполуха. Помню, говорила, что у человека есть главная душа, а еще душа-дыхание и душа-тень.
«Душа-дыхание…» - повторил Юрка.
«А еще твоя любимая тень. Души могли покинуть человека, но пути у них были разные. Наверху, на небе, жил Хозяин, он был Творцом всего, что есть: тундры, сопок, моря, людей, собак, китов, тюленей, оленей, птиц… Там жили и облачные люди. Какая-то из душ, я не помню, какая, поднималась на небо, где жил Хозяин. А другая душа или две души уходили в нижний мир».
«Готов поспорить, душа-дыхание наверх поднималась!»
«Наверное. А связь между мирами прямо в доме, в корякской яранге, они ее называют яян: посреди яяна стоит столб-лестница. Встанешь на нее, поднимешься на одну перекладину, другую…»
«Поднялся по лестнице, и ты уже в верхнем мире, легко и просто», - усмехнулся Юрка.
«Ну-у, лестница символ такой, модель мира».
«Спустился по лестнице, и ты вернулся».

«Еще расскажи», - попросил Юрка в другой раз.
«Что тебе рассказать? У коряков много сказок о воскресших, а еще бабушка рассказывала страшные истории о покойниках, которые были как живые».
«Ничего себе!»
«Коряки верили, что смерть - штука временная, и шаман может их вернуть из страны мертвых, которую называли Пыненел-су*. Сильный шаман мог вернуть одну душу или все души на место. Но если шаман слабый, то возвращал только какую-то душу».
«А если шаманских сил не хватало, облачные люди так и не могли найти лестницу из…как ты сказала? Пппынел…».
«Пыненел-су».
«Лестницу из Пыненел-су».
«Почему - из? Лестница - в - Пыненел-су».
«Не-ет, мне ускользнуть из этого самого Пппынел… Найду, - сказал Юрка. - Я не такие лестницы-выходы находил. Я же чертановский. Ты была в Северном Чертанове?»

Этот московский микрорайон строили в советское время. Дома будущего: подземные автостоянки, огромные холлы, свободная планировка квартир, стеклянные переходы из корпуса в корпус. И даже мусоропровод не такой, как у всех: вакуумный.
«Кидаешь мусор, и он со свистом - уууу-у - несётся на станцию. Когда несётся, а когда застревает, если это лыжи или велосипеды, народ и детские коляски запихивал в мусоропровод. Родители говорили, что тогда приходил дядя Коля и лез в мусоропровод, чтобы прочистить пробку. А потом сварили шар из стальных пластин, его кидали в трубу, разгоняли вакуумом, и шар пробивал пробку.
Трубы меня не волновали, я пропадал под землей».
«Под землей?»
«Подземные парковки. Это потом многие выходы закрыли, а тогда ещё можно было пройти под всем районом. Огромное подземелье под домами…»
«И ты ни разу не заблудился?»
«Я не такие лестницы-выходы находил. Мрачновато было, да»
«А дома на корабли похожи, и только номера, как у кают: три а, три бэ…»
«Сухопутные корабли… - Юрка помолчал, попробовал улыбнуться. - Это тренировка тогда была, в чертановском подземелье. Найду лестницу».

Юрка умер семь лет назад. В его смерть я не могу поверить до сих пор, хотя была на похоронах.

Сколько после его смерти мне казалось, что он слышит, как я спорю, сомневаюсь, жалуюсь - сама себе, сама с собой. И даже слышала его снисходительный смех.
В одном из снов вполне себе живой и здоровый Юрка, только чёрно-белый и без тени, никакого шейдинга, разнес в пух и прах финал моего рассказа. Но я и сама знала - не дотянула.
И ещё про ребус: ладно, я понимаю эти фокусы со временем, сама бы не удержалась, и покрутила огромные стрелки, и пусть часы каждый час бомкают громом, а на небе ни тучки. Но почему именно десять утра? А не шесть, и я не стою под деревом и не кричу собаке:
- Фу, фу! Ко мне!
И почему не удалось написать хотя бы пару строк, если там, в облачном мире, позволили нарисовать отчаянно синей глазурью морского змея Митгха и сочинить издательство «Mazilla»?

***
Константин Бауэрман, «Следы тотемического родового устройства у пареньских коряков». Журнал «Советский Север».1934. № 2.

“Наша улица” №252 (11) ноябрь 2020