Ирина Пин “Комплексы” рассказы
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Ирина Пин родилась 12 декабря 1954 года в Москве.  Окончила МГПИИЯ им. Мориса Тореза, преподаватель английского языка, кандидат педагогических наук, автор научных публикаций и учебных книг-пособий по произведениям английских и американских авторов.

вернуться
на главную
страницу

Ирина Пин

КОМПЛЕКСЫ

рассказы

Недержание

Петр Алексеевич считал сам себя извращенцем. Это началось недавно, с выходом на пенсию. Петр Алексеевич был чиновником МИДа того уровня, которому полагалась служебная машина. За всю свою большую жизнь, он не столкнулся с необходимостью иметь собственное авто и не понимал большинства мужчин, сходящих с ума от этой забавы. К 60-ти годам он понял, что управлять ею в Москве он вряд ли сможет, и по выходу на пенсию решил свои поездки общественным транспортом свести до минимума.
Жизнь его в бытность чиновником была скучна и однообразна. Он никогда не изменял жене, ну, может быть, один раз, и это ему не понравилось настолько, что он больше в своей жизни не предпринимал ничего подобного. Говоря по совести, ему даже и думать об этом было противно. И вот, выйдя на пенсию, он вдруг по какой-то надобности очутился в метро. Был конец мая, дни стояли на редкость жаркие, и женщины оголялись, не стесняясь, не то, что во времена его советской молодости. Петр Алексеевич жил на юго-западе столицы, в дорогом престижном доме, рядом с конечной станцией метро. Петр Алексеевич купил газету, чтоб не скучно было ехать и, заняв место, уткнулся в нее. Напротив уселась девушка в мини-юбке и в совсем открытых босоножках. Они были до того бессовестно открытыми, что Петр Алексеевич почувствовал дурноту и то, что у других мужчин называется возбуждение. Сам Петр Алексеевич предпочитал старомодное слово «вожделение». Такого чувства он не испытывал уже лет 20. Девичья ступня уместилась бы вся на его ладони, а таких пальчиков на ногах он не видел ни разу в жизни. До выхода на пенсию Петр Алексеевич, естественно, вел светский образ жизни, ходил с женой по приёмам, но там все больше декольте да декольте, груди да груди, которые уж и оскомину набили, да и у жены была когда-то грудь что надо, так что этим не удивишь. А здесь!..  Петр Алексеевич взял себя в руки и вышел на следующей остановке, так и не доехав до нужной станции.
И вот на следующий день, проснувшись спозаранку, что-то наврав супруге, он входил в вагон метро. Это стало наваждением. Жене он сказал, что устроился на работу, чтобы не скиснуть дома. Сам же каждое буднее утро отправлялся на новые сексуальные приключения, не находя себе места в выходные дни. Он не делал никаких попыток познакомиться с девушками, он даже не смотрел на их лица. Он узнавал иногда знакомые ступни в какое-то определенное время дня и в определенных местах метрополитеновских линий. Он даже выработал маршруты поездок и за лето выучил наизусть всю схему линий московской подземки.  Петр Алексеевич садился у себя на Юго-Западной и ехал по своей Сокольнической линии до Комсомольской. С нее пересаживался на кольцевую линию и ехал до Белорусской. Там опять делал пересадку на радиальную ветку и уже по Замоскворецкой линии ехал до Каширки, а там две остановочки по Каховской линии и пересадка на Севастопольскую Серпуховско-Тимирязевской линии. Накануне дома вечером он составлял точную схему поездок с тем, чтобы уже не отвлекаться в метро от своей главной страсти. Это продолжалось уже третий месяц. «Скоро осень», - тревожно подумал Петр Алексеевич. Придётся что-то выдумывать жене насчет работы, а в следующем мае опять начнётся счастье. Но как пережить эти восемь месяцев? Его печальные мысли были прерваны появлением новых ступней в босоножках. О, Боже! Такого он не видел ни разу. Это были даже не босоножки, а открытые снизу ажурные сапоги из тончайшей персиково-бежевой замши, которые по оттенку совершенно сливались с загорелыми ногами. Картина была до того сюрреалистична, что казалась фантастической. Ноги были только что из какой-то южной дорогой, наверное, средиземноморской страны. Каждый ноготок на пальчиках был отработан с такой тщательностью и аккуратностью, лак был нанесен так искусно, что, казалось, ногти подсвечивают изнутри перламутром. Второй пальчик был длиннее большого, и вдруг Петр Алексеевич явственно увидел, что этот второй пальчик как будто поманил его куда-то. Петр Алексеевич не сдержался и… кончил. Он был в светлом костюме, хорошо хоть спасительная газета была в руках. Пятно расплывалось по костюму, ноги стали мокрыми, да еще этот специфический запах. Народа в вагоне было немного, и казалось, все уставились на Петра Алексеевича. Он закрыл причинное место «МК» и выбежал на станции из вагона. Бегом по эскалатору он взлетел наверх, рядом был Макдональдс.
Петр Алексеевич забежал в туалет, кое-как вытерся, зашел рядом на Тверской в шикарный бутик, купил по кредитной карточке дорогой темный костюм, тут же в кабинке переоделся и здесь же на Тверской в аптеке «36,6» купил памперсы для взрослых.  

Эдипов комплекс

Иван Александрович сидел в президиуме и смотрел на людское море, простирающееся перед ним. Лицо его не выражало никаких эмоций, это было непроницаемое лицо сфинкса. Иван Александрович разбирался в греческой мифологии и любил проводить философскую аллегорию с имевшими место в реальной действительности событиями. Вот и сейчас он представлял себя сфинксом, хотя из мифологии знал, что сфинксом-то была женщина, злобный демон разрушения. Злобная барышня подстерегала путников, задавала им одну и ту же хитроумную загадку и съедала всех, кто не мог её отгадать, то есть всех!
«Глупая женщина, - подумал Иван Александрович, - зачем убивать-то, достаточно просто напугать и заставить на себя работать». Убийство ради убийства он никогда не оправдывал. «Кстати, надо будет освежить в памяти, что там с ней случилось. Кажется, кто-то все-таки разгадал её загадку», - размышлял дальше Иван Александрович. 
Иван Александрович был человеком очень уважаемым, как сейчас говорят, ВИП-персоной, и эта иностранная аббревиатура ему очень импонировала. Этакая лаконичность, хлесткость и уважительность. В президиуме ему приходилось сидеть почти каждый день, но сегодня повод был следующим. Подведомственный его министерству коллектив предприятия выбирал себе руководителя, как и положено, по конкурсу. Это коллектив себе так думал, что он выбирает, и был настроен очень продуктивно. Для соблюдения интриги претендентов было трое. Но один был подсадной уткой и вот только что взял самоотвод, а двум другим предстояло побороться, вернее, это коллектив думал, что им предстояло сражение. На самом деле такие вещи на самотек никто не пускает, мало ли что коллективу, даже такому управляемому как этот, может взбрести в голову. Была проведена большая предварительная работа. К тому же где-то за месяц, всем сотрудникам дали большую премию, нежданно-негаданно, и люди были очень довольны, сперва не поняли, почему вдруг такое счастье привалило, но вопросов никто задавать не стал. Премию дали на всякий случай, причем всем, независимо от заслуг. Люди с выбором руководителя это никак не связывал, потому что не накануне решающего дня деньги дали, а гораздо раньше, поэтому и связи народ не увидел. Но Иван Александрович такие вещи просчитывал наверняка и знал, что настроение у всех благодушное, но в то же время боевое: за старые порядки насмерть стоять будут!
Сейчас перед коллективом с программной речью выступал переизбираемый, немолодой претендент, свой, управляемый. Он что-то скучно бубнил, не поднимая головы от своего доклада, никто его не слушал, но и не мешал. Все сидели молча, погруженные в свои мысли. Периодически, когда наступала пауза, люди встряхивались и аплодировали своему начальнику.
Вслед за ним на кафедру взлетел молодой кандидат на должность, претендент со стороны, незнакомый сплоченному коллективу… и, о ужас, доселе управляемая команда потеряла над собой контроль: соискатель был и умницей, и лицедеем, и оратором. Прямо киндер-сюрприз какой-то: три в одном!  Аудиторию он очаровал в мгновение, будто дьявольское наваждение какое-то на них нашло, зал загудел, соседи справа и слева стали выяснять друг у друга, как того зовут, тут же и окрестили Эдиком Великолепным. В отведенном перерыве тайным голосованием он и был избран, о чем и было объявлено сразу после кофе-брейка.
Лицо у Ивана Александровича во время объявления результатов голосования выражало всю гамму эмоций от крайнего удивления до праведного негодования и уже совсем не напоминало маску сфинкса.
Через две недели Иван Александрович в новом статусе понуро открывал двери своего бывшего подведомственного института, куратором которого он еще недавно был, и куда теперь его, разжалованного из министерства, взяли работать. Ему отвели маленький кабинетик около лифта. Иван Александрович, пока шел в отведенную для него каморку, старался не замечать ехидных взглядов, глаза опустил долу и так ни с кем и не поздоровался. Он открыл дверь, зашел, разделся, сел за стол и тут только заметил на его поверхности красочное подарочное, очень дорогое издание «Мифы Древней Греции», которое он мог бы купить, да так и не купил в свое время, поскольку привык получать такие вещи в подарок. Открыв книгу, прямо на титуле он увидел размашистую дарственную надпись вновь избранного руководителя: «Ивану Александровичу - человеку и сфинксу. Двигая фигуры по доске жизни, помни изменчивые правила игры и разгаданную энигму Сфинкса. Эдип Великолепный». «Наверное, описался», - злорадно подумал Иван Александрович.

Species decipit, или искусство профанации

То, что внешность часто обманчива, подметили еще в Древнем Риме. Особенно, если хочется обмануться. Поддавшись чарам коварного манипулятора, мы не сразу понимаем, что под личиной этого, как нам кажется, образованного, интеллигентного и милейшего человека скрывается грубый невежда с преобладающими животными инстинктами. Он показывает себя не сразу, сидит как паук в укромном местечке сплетенной им паутины, и только потом, увидев, что вы по уши увязли в его нитях, показывает свою истинную сущность, смертельно опасную для вас.
Ирэна Иордановна Климаксова относилась к такому разряду людей: обладая хорошенькой внешностью, она от природы была энергетическим вампиром и бойцом. С детства Ирэночка очень любила настаивать на своем. У девочки была одна поразительная способность, которую заметили еще ее родители и умело раздували эту черту в ее характере. Врожденное необъяснимое чувство превосходства сквозило всегда и со всеми, с кем она опускалась до общения.
Ума девочка была недалёкого. Расшифровки и объяснения, как например, пользоваться производственным календарем, были выше её понимания. С годами, однако, она научилась виртуозно скрывать этот недостаток, компенсируя его деловой хваткой и умением приспосабливаться к любому повороту событий. Даже свою неблагозвучную фамилию «Кли́максова» с ударением на «и» Ирэночка с определенного периода своей жизни требовала произносить с ударением на второй слог.  В этом варианте произношения, на ее взгляд, подчеркивался корень слова «макс». Она часто и настойчиво повторяла, что она максималистка, причем именно так и говорила: «Клима́ксова - максималистка, прошу вас это запомнить». От тех, кто этого запоминать не хотел, она быстро и безжалостно избавлялась.
Ирэна Иордановна связала свою жизнь с преподаванием и, как она говорила всем, наукой. Поняв, что в педагогической среде не прожить без степени, она кое-как защитила кандидатскую диссертацию по филологии. Название темы придумала сама и таки отстояла её в споре со своим научным руководителем. Что-что, а отстаивать свою точку зрения и спорить она любила самозабвенно. А тема звучала так: «Значение вертикального контекста научно-технического текста». Задуматься над тавтологичностью названия и его филологической абсурдностью ей в голову не пришло, потому что стилистическое чувство литературного языка у нее отсутствовало напрочь. Тот же научный руководитель практически написал за неё диссертацию, поскольку она была у молодого доктора наук первой аспиранткой, а ударить в грязь лицом в самом начале своей карьеры ему не хотелось. Писать его первая подопечная не любила и не умела: ей делалось скучно, и нападала зевота. Сразу после защиты кандидатской, она было хотела засесть за докторскую, но все-таки поняла, что одной ей не справиться, а ее покладистый руководитель стал от нее прятаться и на звонки не отвечать.
Ирэна была прирожденной начальницей. В то время как другие в институте испытывали уважение и пиетет к преподам и профессуре, она со многими была на короткой ноге, обращаясь к ним на «ты». Позже став начальницей, вернее, руководителем подразделения большого именитого вуза она такого панибратства по отношению к себе от нижестоящих уже не допускала.
Она обожала заседания кафедр, могла назначать их не раз в месяц, а чаще, любила оттягиваться по полной, причем проводила эти собрания, как правило, вечером в пятницу, держала людей часов эдак до девяти-десяти, могла «провинившегося» заставить стоять перед коллективом в течение всего заседания, визжа «а тебе Я садиться не разрешала». Она ощущала почти сексуальную зависимость, когда чувствовала прямо на заседаниях вожделение и похоть от унижения подчиненных. 
Не написав самостоятельно ни одной научной статьи, она требовала от своего коллектива научных публикаций, при этом, если ей нравилась тема, её работники должны были ставить ее соавтором, естественно, что её фамилия красовалась первой. Студенты, впрочем, её раскусывали быстро, тихо ненавидели, оставляя на форумах отзывы типа «редкостная... бездарность, берет своим клювом».
Коллектив у нее собрался для московского вуза своеобразный: сплошной паноптикум из приезжих: им было что терять, и местом они дорожили. Причём, как ни странно, эти люди искренне считали, что без неё все полетит в тартарары и они нигде больше не найдут такую работу. Заместителем по учебно-методической работе она выбрала вечно сонную девочку из Мордовии, удивительно безграмотную, которая умудрялась писать фамилию вождя мирового пролетариата через две буквы «е». Коллектив её был немаленьким, но, как ни странно, большой группой легче управлять и нетрудно манипулировать. Избавиться от одного-двух неугодных проще, когда народа много: никто и не заметит. Талантливые преподаватели в её команде были ей не нужны, они тянули одеяло на себя, мешая ей в поддержании своего авторитета. «Звезда должна быть одна!» думала часто Ирэночка, производя частую ротацию среди подчиненного ей коллектива.
Надо сказать, что при этом матерью Ирэночка была превосходной. У нее было несколько источников дохода, приносящих солидный куш, впрочем, об этом знали совсем немногие, а те, кто знал, ни за что бы не проболтались: слишком высока была их зависимость. Они также по мелочи урывали себе на жизнь, работая на её многочисленных языковых курсах. Своих двух детей она отправила на другой материк, поставила их на ноги, оплачивая им обучение, и мотаясь до поры до времени туда-сюда. Она кстати и боялась больше всего, что про их местожительство узнает её начальство, а работая в таком престижном вузе, в аббревиатуре которого содержалось две всегда пишущиеся с большой буквы согласные буквы, опасаться с некоторых пор этого стоило.
Ей было чем гордиться и, сидя сейчас в своем кабинете, она размышляла о счастливых виражах своей судьбы. Вдруг зазвонил телефон.
- Ирэна Иордановна! Добрый день! Приемная ректора. Николай Тиграныч просит подойти.
Она как на крыльях помчалась по коридорам, предчувствуя еще один важный зигзаг в своей карьере, а именно повышения. «Кли́максова, - вдруг резануло ее слух. «А не пора ли вам на пенсию!» - едко спросил ректор, с интонацией совсем не вопросительной. При этом он размахивал какой-то бумажкой, как оказалась жалобой на нее сразу в три инстанции.

Ab absurdo, или доказательство от противного

Говорят, что талантливый человек талантлив во всем, но эта расхожая фраза не более, чем красивый оборот речи, и только единицы в мировой цивилизации подтверждают эту аксиому, что говорит, скорее, об исключении из правила. На миллиарды людей история хранит в своих анналах десятка два гениев, проявивших себя в двух-трех, от силы, четырёх, и то, как правило, смежных областях науки, искусства, литературы…
Эти мысли приходили в голову Таисии Николаевне всякий раз, когда она сидела в театре на каком-либо представлении или концерте. Так происходило и сейчас. Сидя в первых рядах партера (Таисия Николаевна никогда не жалела денег на хорошие места) и слушая оперную солистку с бархатным контральто и в бархатном же концертном платье, она размышляла о вопиющей неадекватности распределения талантов кем-то там наверху:  «Как это несправедливо! Ну есть у человека голос со слухом! Ну дал ему бог талант! Но он-то, этот человек, каким боком к этому отношение имеет? И почему это так высоко ценится?» Таисия Николаевна не без основания считала себя обойденной провидением. Девочке не везло с детства: не везло с родителями, работавшими на заводе, да и вообще не везло со всеми родственниками, ни один из которых не добился успеха, не везло с недалёкими учителями в школе, не разбудившими в ребёнке скрытые таланты. Потом уже девушкой, ей не везло с преподавателями в институте, которые не замечали её неординарность, сослуживцами, которые боялись конкуренции с её стороны, начальниками, рубившими её инициативы на корню, да и с самой работой, которую она меняла с периодичностью в два-три года, тоже перманентно не везло. Ну и, конечно же, ей, как женщине, никогда не было удачи с мужчинами. Когда так катастрофически не везёт во всём, поневоле станешь философом и начнёшь штудировать историю талантов в подтверждении своей правоты. Таисию Николаевну давно и сильно волновал вопрос, существует ли закономерность между умом и везучестью. И вообще влияет ли коэффициент умственного развития человека на происходящие события в его индивидуальной жизни или значение этого самого IQ сильно преувеличено. Получалось, что преувеличено! Можно быть поцелованным богом в одном и напрочь обделённым в другом. Более того, Таисия Николаевна считала некоторых счастливчиков, обладателей таланта, откровенными дураками. И, главное, дураки были везде! Даже в правительстве! Об этом она вычитала в своё время у Ключевского, а потом так часто цитировала это высказывание, что порой ей казалось, что авторство принадлежит ей самой. А цитата была следующая: «Чтобы править людьми, нужно считать себя умнее всех, то есть часть признавать больше целого, а так как это глупость, то править людьми могут только дураки». Выдержка эта была для неё полна глубокого смысла, если вдуматься в её содержание. Вдумчивых людей же, по наблюдениям самой Таисии Николаевны, было совсем немного. Сама Таисия Николаевна была дамой начитанной и совсем неглупой, судя по отзывам своих совсем не любивших её сослуживцев.
«Что ж это получается», - рассуждала она под сочное контральто оперной дивы, вспоминая школьный курс математики, в той его части, где шли доказательства теорем от противного. В проекции на бытовой уровень, доказательство этой теоремы у Таисии Николаевны звучало так:  «Если человек бесталанен, то он бесталанен во всем. Но так не бывает. Хотя бы один талант у него обязательно должен быть, поскольку бесталанных во всем людей не бывает. Следовательно, не бывает и во всём талантливых людей». Таисия Николаевна тряхнула головой так, что сосед в кресле справа удивлённо на нее покосился. «Почему одним всё, а другим ничего!» - в который раз вопрошала Таисия Николаевна. От такой вопиющей несправедливости тут же на глаза навернулись слезы, нос заложило, и она шмыгнула им так, что тот же мужчина, покопавшись во внутреннем кармане пиджака, протянул ей свой носовой платок. Она приняла платок, не удивившись, как само собой разумеющееся предложение, высморкалась в него и продолжала размышлять, не обращая внимания на вдруг заинтересовавшегося ею театрала. Однако на мужчину женщина произвела очень сильное впечатление! Это же надо так остро и глубоко прочувствовать арию!
… Год спустя, Таисия Николаевна реализовала себя нежданно-негаданным образом: она стала уникальной блогершей. Более ста тысяч подписчиков ежедневно заходят в креативный блог Таи Фёрст, чтобы узнать из первых рук о макияже, стиле и новинках в мире моды. Ведь она - успешная модель в интернет журнале «Кому за полтинник», создателем и главным редактором которого является её супруг-театрал. В своих постах она рассказывает, как легко разбогатеть на том, что ты любишь. Читая её блоги, искренне веришь, что счастливый случай вкупе с высоким IQ, а также терпение и труд действительно могут привести к осуществлению мечты.

Клепиков

Уж сколько лет прошло, а фамилия эта в моём мозгу отпечаталась, и ничем её не вытравить.
Учился в нашей девчачьей группе в инязе один блатной студент с военной кафедры, лет этак двадцати восьми. А мы-то только после школы, девчонки девчонками...
Преподавательнице по фонетике, врезалось мне в память, было тридцать три. Она была высока, стройна, красива, жутко модна и совсем не казалась старой, а Клепиков казался.
И почему она его выбрала объектом своих насмешек - русских слов «буллинг», равно как и «троллинг», мы тогда не знали. Впрочем, я не знаю этого и сейчас - могу только догадываться:  наверное, было что-то личное в её биографии, связанное с  его обликом, что-то такое, что провоцировало её на травлю. А может, фонетичка была из разряда тех людей, кто просто любил унижать других.
Не умея держать удар, моментально краснея, хлопая белёсыми ресницами, Клепиков вяло отбивался. «Клепиков! Вы не можете быть Клепиковым», - начинала дразнить она его, как только начиналась пара, выдумывая на ходу новое правило в русском языке. «По законам произносительных норм: если ударение падает на «е», оно превращается в «ё». Вы не Клепиков! Вы Клёпиков», - ставила она диагноз. Девчонки подобострастно подхихикивали, радуясь, что не надо отвечать, а я тихонько размышляла над своей фамилий с тремя «е», на одну из которых падало ударение, и которое превращало меня в посмешище.
Клепиков продержался недолго, бросив учёбу. А я вскоре поменяла фамилию, выйдя замуж…

Фил не из Панксатони, или ещё раз об обыкновенном чуде

Внешность часто обманчива. Это на конкурсах красоты считается, что в человеке, как по Чехову, все должно быть прекрасно! В жизни же, увидев красотку, сначала оказываешься во власти её чар, но стоит ей раскрыть рот, бумс, и очарование исчезает, уступив место философским мыслям о несоответствии внешнего и внутреннего содержания.
София была исключением. Редким и безоговорочным. Высокая и стройная, с гривой каштановых, волнистых волос и лучистыми светло-карими глазами, разбитыми на круговые сегменты, меняющими глубину оттенка от периферии к центру. Расхожее слово «тинэйджер» к ней никак не подходило, равно как и старомодное слово «барышня». Это был необычайный микс из грации и вольнодумной силы.
В чём София была уверена на все сто, так это в том, что не родился еще тот парень, которого она могла бы полюбить, и что уж там, который был бы её достоин. Тоски по этому поводу девушка совершенно не испытывала, и девичьи грезы обходили её стороной.
Зима в тот год в Москве началась очень-очень рано, проходила без полагающихся оттепелей в виде капели, слякоти, проталин и прогалин и, как следствие, уже порядком надоела.
Сегодня было 2-е февраля. Не то, чтобы она выделяла этот день из ряда других, просто, учась в английской спецшколе вот уже одиннадцатый год, привыкла сверять и сопоставлять календари разных культур. А сегодня на обратной стороне планеты был День сурка. День Фила из Панксатони, как переиначила отличница София этот праздник. Соня так же хорошо разбиралась в истории Древнего Рима и знала, откуда у праздника ноги растут, вернее, лапы.  Древние римляне называли этот праздник «Днем ежа», а в остальном все было то же самое.  Просто ежики в Пенсильвании не водились, а сурков было хоть отбавляй.
И вот 2-го февраля солнышко и выглянуло, разбудив капель с крыш и слякоть на тротуарах. Она шла из школы через парк, вдыхая уже весенние запахи и наслаждаясь прямо-таки фантастической игрой светотеней ярко-синего и кипенно-белого. И бац, увидела ежа! Да-да! Самого настоящего, с иголками, топорщащимися в разные стороны, и черными бусинками-глазами, удивленно смотрящими на Соню и на солнце. Он поворачивался то к девушке, то к светилу, как будто поочередно задавая им вопрос: кто я, где я? А потом ёжик повернулся вдруг к кому-то третьему. И София, как загипнотизированная, вслед за ним. На лыжах стоял парень, незаметно подъехавший к ним. И случилось обыкновенное чудо: любовь с первого взгляда. Она не заметила его невысокого роста, чуть длинного носа, прямых соломенных  волос, - в общем, его совершенно неброской и ординарной внешности. И видела только глаза - умные, добрые, как будто телепатически говорящими с ней. А парень не увидел её неземной красоты и только любовался этими глазами с такими разными оттенками светло-коричневого, геометрически разбитого на сегменты.
Они пришли в себя через несколько минут невесомости, вспомнили о еже, но его и след пропал, наверное, укрылся досыпать в свою норку еще на шесть недель. София Гениева на следующий год 2-го февраля стала Софией Ежовой, а первенца они назвали Филиппом в честь папы.

Не вторгайтесь в естество

Олежку я знала с детства. Он был сыном моих дальних родственников. Виделись мы с ними редко, в основном, на свадебных застольях или, что чаще, траурных мероприятиях, когда провожали в последний путь таких же равноудаленных сородичей. Олежка жил сначала с обоими родителями, потом, когда умерла мать, остался с отцом вдвоём на хозяйстве, а на похоронах отца произошло удивительное...
Олежка был младшеньким, последышем, с разницей в 20 лет со своими старшими братьями-близняшками, самым любимым из трех сыновей. Братья его всерьёз не воспринимали, и особой любви к нему не испытывали, женились они рано, и каждый жил своей жизнью, обзаведясь семейством уже не по одному разу. Олежка, сколько себя помнил, был очень влюбчив: и в детском садике, и в школе все десять лет, и в институте, а теперь вот на работе. Сын был склонным к полноте, несимпатичным сначала ребенком, потом подростком, а потом и взрослым молодым человеком. С детства был он близорук и носил одинаковые с отцом какие-то старомодные очки в оправе, которые родитель гордо называл «роговой». Весь его гардероб комплектовался матерью, отец отвечал за досуг и почему-то за прическу. Стрижка у него была такая же, как у отца, когда у него были волосы. Конечно, это был уже не полубокс, канадочка или орфей советских времен, а что-то среднее между ними. Каждые два месяца сын шел к одному и тому же мастеру в парикмахерскую и просил её «немножко подравнять». В общем, вид у него был самый что ни на есть «ботаний». Но, надо сказать честно, хотя и был он спокойным и уравновешенным молодым человеком, однако упрямство сидело в нем с детства, и с родителями своими переживаниями Олежек никогда не делился.
Время шло, и, если поначалу родители и думать себе не позволяли, чтоб подрастающий юноша, как старшие братья, рано обзавелся семьей, то после окончания института они уже были не столь категоричны. Олежка нашел хорошую, высокооплачиваемую работу ай-тишника рядом с домом и стал практически содержать  мать с отцом, отправляя их два раза в год в туристический рай за границу отдохнуть от однообразия пенсионного прозябания. Родители были не против, наоборот, только «за», надо же было «мальчику» в дом девушку привести, а не только на них, стариков, время тратить. Сыном они гордились очень, а все их родственники и знакомые Олежку в пример ставили своим непутевым отпрыскам. Уважение, понятное дело, он этим среди своих сверстников не снискал.  
Потом мать как-то быстро сгорела, особенно не болея, хотя по всему должен был бы отец сначала лечь в землю после трех инфарктов. Перед смертью стала она тяжело вздыхать, глядя на сына, как будто почуяла что-то неладное. Старик-отец после смерти жены лет пять еще прожил, в постели не лежал: умер в одночасье.
Олежек обзвонил всех родственников и знакомых, чтобы на похороны позвать. Договорились мы около морга больничного встретиться, чтобы потом в крематорий вместе поехать,  да помянуть усопшего у него дома. Времени, как я Олежку не видела, немного  прошло: чуть отступив от правила встречаться на свадьбах, да на похоронах, пригласила я его к себе на день рождения года за полтора до этого печального события. Одет был он так же, как когда-то мать приучила: в мешковатые серые штаны и бессменную шерстяную безрукавку поверх рубашки в мелкую синюю клеточку «для тепла», матерью еще купленной. Выглядел он тогда, как и раньше, разве что усики отпустил, которые делали его старше, и совершенно ему не шли.
И вот встречаемся мы в скверике около морга, все друг друга узнают, а Олежки не видно. Парень какой-то в нашу скорбную группу затесался, видом на хипстера походит, худощавый, в стильных джинсиках в облипочку, чресла наружу, в темных очках а-ля Элтон Джон и с модной стрижкой под Джонни Деппа. Ну, думаем, знакомый чей-то, вроде спрашивать неудобно. И вдруг этот Элтон Депп начинает отдавать какие-то распоряжения, и мы с немым изумлением осознаем, что это и есть наш Олежка! Так под этим впечатлением от разительной перемены в облике и характере бывшего тюфяка вся траурная процедура и прошла. Только братья-близнецы по-недоброму на брата косились.
Приехали домой, Олежка ключом дверь открыл, в комнате стол накрыт, все готово к поминкам. За столом сидит в переднике крашеный блондин с волоокими очами. «Вот какого себе отхватил», - гордо думает Олежка, занимая место рядом с ним, и с восторгом смотрит на предмет своего вожделения. «Я люблю тебя», -   говорят глаза парня. «Я люблю тебя», - отвечает Олежка одними губами.

Рецепт семейного долголетия

Счастливое супружество - субстанция шаткая: сегодня счастлива семейная пара в браке, завтра - разбежались, но семейству Сидоровых повезло: уже и свадьбу серебряную сыграли, а жена по-прежнему, как и 25 лет назад встаёт, чтобы приготовить любимому мужу завтрак. Правда, вот уже несколько  лет утренняя снедь не отличается разнообразием: два сваренных в мешочек яйца для него, Семёна, и одно яйцо для хозяйки. Пытался было спорить Семён, но жена ласково и нежно сказала ему, что некогда, мол, заморачиваться по утрам, да и времени мало: рано на работу уходит глава семейства, но зато обед (у Семёна работа рядом с домом) и ужин у его Ташки всегда большой фантазией отличается, и повторами не изобилуют. А завтрак - что ж, всего лишь быстрый приём пищи, и потерпеть можно до вкусного и разнообразного обеда. И главное, всё равно заботу супруга проявляет: не просто два яйца в скорлупе на тарелке лежат, а в высокой подставочке одно полуочищенное уже стоит, а другое - надчищенное ждёт своей очереди в блюдечке с серебряной ложечкой. И глаза жены так внимательно за Семёном следят, пока тот яйца ест: чувствует мужчина заботу и внимание. Себе же яйцо Ташка никогда не разбивает, а легохонько о тарелочку придавливает, пока не треснет.
Жена Наталья сидела за столом перед тремя яйцами в скорлупе, приготовленными на завтрак (два - для мужа, одно для себя) и улыбалась: это было самое приятное за целый день у домохозяйки Ташки, как ласково называет её муж. Каждый раз, когда она разбивает друг о дружку яйца, она представляет этот пищевой продукт лбом Семёна, по которому она бьёт во всю мочь. Хрясь! Одно яйцо трещит. Хрясь - второе за первым, а уж третье яйцо - её, всегда выигрывало, потому как было последним в бою за первенство.
Вот она мудрость семейного счастливого очага, а вы говорите - любовь…

"Наша улица” №252 (11) ноябрь 2020