Сергей Михайлин-Плавский "Коломенский декамерон" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Сергей Иванович Михайлин-Плавский родился 2 октября 1935 года в поселке Крутое Больше-Озерского сельского совета Плавского района Тульской области. Окончил Тульский механический институт. В Москве живет с 1970 года. Печтался в журнале "Сельская молодежь" как поэт. Автор 6 поэтических книг. Прозу начал писать по настоянию Юрия Кувалдина. Постоянный автор журнала "Наша улица". В 2004 году Юрий Кувалдин в своем "Книжном саду" выпустил большую книгу рассказов и повестей Сергея Михайлина-Плавского "Гармошка". Умер 16 августа 2008 года.

Пришел в 2002 году в редакцию "Нашей улицы" никому не известный поэт Сергей Михайлин со стихами. А я стихов не печатаю. Говорю ему - приносите прозу. И он принес. Потом я ему сказал написать про избу. И он написал.
Сергей Михайлин-Плавский создает ряд типов, дающих понимание того, что есть русский характер и та самая "загадочная русская душа". Когда, чем был так сломлен человек, возможно ли его "распрямление" и "выздоровление" в России - над этими вопросами Сергей Михайлин-Плавский думает постоянно: это - широкие картины жизни и быта русской деревни, да и города, написанные живо и увлекательно. Из книги можно узнать, кажется, всё: как рубили избы и как вели засолку огурцов, какие приметы и обычаи сопровождали каждую трудовую стадию, где и когда устраивались деревенские вечеринки и еще многое, многое другое. Казалось бы, произведения Сергея Михайлина-Плавского небогаты внешними событиями, резкими поворотами сюжета, нет в них и занимательной интриги, но они богаты писательским мастерством, добрым сердцем, умением ставить слова в нужные места со смаком, ему присуща богатая русская лексика, дух народного языка и его поэзия.

Юрий КУВАЛДИН

вернуться
на главную страницу

Сергей Михайлин-Плавский

КОЛОМЕНСКИЙ ДЕКАМЕРОН

рассказ

С Витькой Кареловым мы друзья еще с техникума: оба окончили его с отличием и сразу же подали документы в институт, куда нас и приняли на первый курс, по тогдашним правилам, без вступительных экзаменов.
И вот теперь, по окончании третьего курса и получения стипендии сразу за два каникулярных месяца, мы решили съездить в Москву, денек другой посмотреть столицу, побродить по Кремлю, Красной площади, посетить знаменитые московские музеи, короче говоря, развеяться после напряженной весенней сессии, а заодно и купить зауженные стильные брюки, трудно и со скандалом входившие тогда в моду.
Большинство поездов Крымского и Кавказского направлений приходили в Москву утром. С одним из них ярким июньским утром мы и появились на Курском вокзале. О ночлеге мы не думали: одну-другую ночь всегда можно перекантоваться на вокзале. Но перед отъездом из Тулы Витькин старший брат Николай дал нам адрес своего приятеля, слушателя Военно-воздушной академии, капитана Геннадия Кукушкина, снимавшего вместе с женой частный дом где-то в районе села Коломенского.
Уже на подъезде к столице нам не терпелось взглянуть на ее дома, улицы и площади, которые рисовались нам большими, широкими, светлыми и даже какими-то монументальными. Но действительность сразу же начала было разочаровывать наши ожидания, хотя в Москву мы ехали впервые.
При подъезде к городу обе стороны были застроены обычными железнодорожными сараями, невзрачными домишками, обсаженными чахлыми пыльными тополями. Этот пригородный пейзаж создавал впечатление уныния и какой - то необязательности.
Поезд тем временем поприветствовал столицу долгим гудком и, как человек, облегченно вздохнул после многодневного пути, Мы впервые вступили на перрон Курского вокзала, на знаменитую с многовековой историей московскую землю.
Нас сразу же потянуло в центр, к Кремлю и Красной площади. Огромная привокзальная площадь своим гомоном и обилием машин постепенно рассеяла наше разочарование от унылого вида пригорода вокруг подъездных путей. Монументальность и блеск станций метрополитена подтверждали газетную шумиху тех лет о лучшем метро в мире и вызывали гордость за страну, в которой мы живем и учимся. А когда обогнув здание музея В.И. Ленина, мы вышли на Красную площадь, то ощутили себя живыми свидетелями Истории, ее великих и триумфальных, и трагичных событий.
Над Москвой стояло раннее утро. В широких витринах ГУМа поселилось солнце. Оно было везде: и на куполах и оконцах Храма Василия Блаженного, и в стеклянных проемах Исторического музея, и даже в блестящих булыжниках пустынной еще площади. И только Мавзолей как-то мрачновато глядел на рождающийся новый день, несмотря на то, что крупные буквы ЛЕНИН - СТАЛИН тусклым золотом издалека бросались в глаза. У входа в него задолго до открытия уже начала выстраиваться очередь.
Мы прошли вдоль фасада ГУМа, постояли у Лобного места, потом полюбовались красотой и легкостью Покровского собора: его купола на фоне чистого утреннего неба с редкими барашками серебристых облаков, казалось, плыли в вышине, и наши головы, задранные вверх, тоже "плыли" вместе с куполами. Потом мы пересекли площадь, прошли вдоль кремлевской стены и у Александровского сада заняли очередь в Мавзолей.
Пройдя мимо неподвижных, словно скульптурные изваяния, часовых (даже не верилось в эту неподвижность, отчего и хотелось потрогать их руками) и, опустившись на несколько ступенек вниз, мы оказались наедине с вождями: маленький и тусклый с большой головой Ленин, мало похожий на многочисленные снимки, и монументальный Сталин, живой, как будто только что стоявший наверху на трибуне и спустившийся сюда немного отдохнуть. Казалось, что он и лежал-то чуть выше Ленина, как бы над ним.
Очередь двигалась сравнительно быстро, не более трех-четырех минут потребовалось нам, чтобы обогнуть державные гробы и выйти на улицу.
- Ну и что хорошего? - возмутился на улице Витька. - Ты лежишь, пусть даже и мертвый, а на тебя с утра до вечера зеваки глазеют. К мертвым фараонам в древнем Египте и то не было доступа.
- Тише ты, люди же кругом!
- Ну и что люди?
- А если донесут куда надо?
Витька осекся, и мы долго молчали, переживая увиденное и небезопасное, вместе с тем, замечание моего друга. Вновь пересекая площадь и направляясь в ГУМ, мы невольно по нескольку раз оглянулись и успокоились только тогда, когда затерялись в сплошном потоке людей, идущих в самый большой столичный магазин.
У нас не было какого-либо определенного плана ознакомления с городом. Мы просто решили походить по улицам, подышать московским воздухом, поэтому наскоро выпили кофе с бутербродами в кафе ГУМа на втором этаже, потом прошлись по всем его трем линиям, в секции мужской одежды посмотрели интересующие нас брюки, но не купили (не помню почему) и галопом поо европам понеслись дальше.
Исторический музей прошли с большим интересом, обновляя свои знания истории России. Музей В.И. Ленина пробежали обзорно, история новейших времен казалась нам ровесницей и чуть ли не старшим товарищем. Такое же ощущение подтвердилось потом и в Музее Революции, который разместился в здании бывшего английского клуба, что на улице Горького.
К концу дня ходьбы (мы прошли всю улицу Горького до Белорусского вокзала и обратно, Петровку, Пушкинскую улицу с их магазинами и магазинчиками) ноги стали деревянными, казалось, что передвигаешься на ходулях, а если приложить к ним ухо, то услышишь, что они гудят, словно телеграфные столбы.
И мы решили поехать ближе к ночлегу, в село Коломенское. От Павелецкого вокзала мы быстро доехали до какой-то платформы (кажется, она так и называлась "Коломенское"), а еще через полчаса пешедралом добрались до знаменитого села (говорят, что Петр I верхом скакал сюда от Кремля целых полдня), нашли нужный нам обыкновенный бревенчатый дом, крылечко которого оказалось на замке. Деваться было некуда и мы решили ждать.
Чтобы скоротать время мы обошли окрестности, постояли на высоком берегу Москвы-реки, поглазели на церковь Вознесения, позадирали головы на ее устремившуюся в небеса ребристо-коническую башню, подивились 700-летним дубам, сохранившимся еще от времен татаро-монгольского ига и снова вернулись к дому.
Хозяева были дома. Геннадий в белоснежной майке и синих бриджах устало сидел за столом и ждал ужина. Был он русоволос, немного смугловат лицом, имел широкую грудь и бугроватые бицепсы. Чувствовалось, что тело его было хорошо натренировано и редко уставало.
Его жена, фигуристая красавица с тонкой талией, каштановыми густыми волосами, свободно рассыпанными по плечам, и притягательными ямочками на щеках, всегда готовых к приветливой улыбке, разогревала на керосинке ужин.
Мы с Витькой представились, передали привет от Николая. Геннадий улыбнулся, пожал нам руки и познакомил с женой:
- Моя неоценимая половинка Света! - отчего она засмущалась и поплыла от стола к загнетке русской печи, где стояла керосинка, при этом все части ее упруго налитого тела жили как бы самостоятельной жизнью, независимо друг от друга, едва заметно покачиваясь и привлекая к себе внимание. Сердце билось где-то под горлом при виде ее походки.
Мы выставили на стол бутылку "московской особой", выложили коляску краковской колбасы и огурцы с помидорами, купленными недавно на Зацепском рынке недалеко от Павелецкого вокзала. Застолье получилось дружным и веселым. Геннадий вспоминал, как они с Николаем служили, Светлана с юморком рассказала, как они познакомились в плавательном бассейне, на что Гена под веселый смех жены заметил, что он в то время плавал, "как топор". Мы с Виктором, перебивая друг друга, делились впечатлениями от своего шапочного знакомства с Москвой, поведали об огромном желании посетить завтра Третьяковскую галерею. Заканчивая ужин, Геннадий как-то виновато сказал, что он очень устал, что у него тоже была весенняя сессия, что уже после завтра он улетает на стажировку в воинскую часть куда-то за Урал.
- Так что не обессудьте, друзья. На всю нынешнюю ночь русская печь в вашем распоряжении. Живем мы по-спартански, положить вас больше негде -
неловко извинился он, немного смущаясь.
Мы заверили хозяев, что такой ночлег нас вполне устраивает, не в хоромах, мол, родились, а русская печь (тут нас потянуло на лирику и высокий слог) нас вынянчила-выпестовала и отправила в большой мир познаний и открытий.
Пока мы обменивались любезностями и благодарили хозяев за предоставленный приют, Светлана убирала посуду. Не суетясь и с достоинством плыла она от стола к маленькому рабочему столику за перегородкой, я смотрел на ее ленивые со скрытой страстью телодвижения и мне от неистового желания и связанного с этим стыда становилось плохо. Я не мог этого выдержать и вышел на улицу покурить. Следом за мной вышли и Виктор с Геннадием.
Солнце уже зашло за соседние дома, в просветах между ними горизонт стал розовато-алым. Прямо над нашим домом взошла луна, полная и светлая ликом, отчего даже не очень-то хотелось забираться в дом, да еще на печку. Мы молча курили, а в ушах позванивала тишина, изредка нарушаемая шумом проходящего поезда или машины. Этот шум казался неуместным и грубым, несовместимым с тишиной и даже разрушительным для нее. Серые сумерки постепенно переходили в ночь, и ее начало озвучивалось неуемной, захлебывающейся от восторга трелью соловья, безумно влюбленного в свою подругу, о чем он и сообщал ей звонкой ночной серенадой, а заодно и оповещал соседей о том, что эта территория уже занята и что любому "агрессору", надумавшему вероломно ее занять, не поздоровится.
Светлана позвала Геннадия ("Я постелила, иди ложись.") и увела его в дом. Через несколько минут она пришла за нами:
- Ну, гости дорогие, марш на печку! - шутливо скомандовала она. - Завтра рано вставать...
Она работала тренером в плавательном бассейне. Я представил ее в купальном костюме и мне опять стало плохо, благо, этого никто не заметил, а через минуту мы с Витькой были уже на печке.
В доме было по-летнему тепло. Мы лежали в одних трусах и наслаждались отдыхом: ноги приятно ныли, по телу разливалось истомное тепло.
Светлана еще с полчаса погремела посудой, потом из спальни донесся шорох снимаемой одежды. Тишина позволяла слышать все, казалось, даже стук сердца соседа или шевеление извилин мозга. Говорят же - шевели извилинами.
Наверно, с четверть часа мы наслаждались пением соловья, вокруг Коломенского тогда были сплошные сады. Там и сейчас недалеко расположенный район называется Садовниками.
Но вот из спальни донесся осторожный скрип кровати, шорох и сдержанный шепот:
- Ну, Гена, иди ко мне, милый!
И я представил себе, как начавший уже засыпать Геннадий с трудом разлепил глаза и сказал:
- Я устал, Светик... утром... ладно... ребята же услышат...
- Они спят, как сурки в норке! - это разомлевший голос Светланы.
Но Геннадий уже опять провалился в глубокий сон. Послышалось ровное дыхание, плавно переходящее в легкое похрапывание человека с чистой совестью и вполне уверенного в себе и своих поступках.
И вторая, и третья попытка Светланы остались безрезультатными: Геннадий по крайней мере до раннего утра отдался в крепкие объятия Морфея.
Сколько неприятностей приносят человеку тяжкая усталость, замотанность или нервотрепка, переходящие подчас в нездоровый или беспробудный сон в самое неподходящее время: заснул на посту или за рулем, проспал отлетающий самолет или важную деловую встречу. Да мало ли нужных дел или необходимых встреч просыпают люди! Проспал полжизни. Проспал жену!..
- У, засоня! - уже не стесняясь нашего с Витькой присутствия, громким шепотом с досадой сказала Светлана (а, может, специально для нас?) и, по-видимому, отвернулась от мужа так, что кровать испуганно скрипнула.
У меня появилась шальная мысль: шутка это, хохма, розыгрыш - я не знаю. И не упуская этого момента, я шепотом, вроде бы во сне, внятно произнес:
- Иди ко мне!
Потом, через минуту, опять:
- Иди ко мне!
И еще раз:
- Ну, иди же!
Это было похоже и на сонное бормотание, и на призыв, опасный, бессовестный и преступный. Витька саданул меня кулаком в ребра и зашипел:
- Ты что, сдурел, идиот? "Уж это-то шипение она наверняка слышала" - мелькнула в голове отключающая рассудок мысль.
Витька - сосредоточенный в себе крепыш, редко улыбающийся, с аналитическим складом ума мужик, трудно сходился с людьми, особенно с женщинами. По социологическим категориям он относился к типу "интроверт", у него ни в техникуме, ни теперь не было девушки и, уж я точно знаю, что близости с женщиной он еще не знал.
Мы оба обиженно замолчали, Витька даже начал потихоньку посапывать- похрапывать, а в спальне тихо-тихо вздохнула кровать и через секунду между нами легла Светлана.
- Вы не замерзли здесь, мальчики? - она сразу же повернулась к Витьке и стала его целовать. Он что-то мычал, медленно просыпаясь и ничего не понимая.
Я протянул руку и провел ею по спине и крутым ягодицам: Светлана была даже без ночной сорочки.
- Иди ко мне, милый! - словно мужа горячечным шепотом позвала она.
Витька завозился, зашуршал одеялом, затих, моя рука почувствовала, как ближайшее ко мне бедро Светланы резко взметнулось вверх и стало часто и ритмично раскачиваться.
- Не гони лошадей! - хрипло шепнула неоценимая половинка крепко спящего мужа, а я почувствовал, как Витька дернулся и обескуражено завозился на подстилке из простыни и старых ватных одеял.
- У, мальчишка! - явно недовольная Света тут же повернулась ко мне и сначала рукой, а вслед за нею согнутым в колене бедром заскользила по моим ногам, животу и груди до самого подбородка. Она хотела немедленного продолжения любовной игры. Ее рука, легко касаясь моего тела, поползла обратно, останавливаясь на сосках, животе, а чуть ниже наткнулась на конька-горбунка, готового день и ночь скакать "по долинам и по взгорьям".
И поскакал конек-горбунок в долину горячих бедер, а губы по губам и высоким сопкам неистово и приглушенно стонущей женщины. Я не помню, сколько продолжалось это сумасшествие, помню только, что Светлана трижды с небольшими промежутками вскрикивала, и каждый раз сильнее сжимала свои бедра.
- Тише, вы! - на каждый вскрик откуда-то из темноты рассерженным гусаком шипел Витька, то ли завидуя нам, то ли опасаясь за наши жизни.
После третьего вскрика Светлана неохотно отпустила меня и сразу же впала в забытье. Ее сон был ровным и глубоким. Мы лежали лицом к лицу, обнявшись и сплетя ставшие родными бедра. Я боялся заснуть или пропустить момент, когда вдруг может неожиданно проснуться Геннадий. Я думал о том, что Светлана может успеть тихо через нары спуститься на пол и хлопнуть дверью, как будто выходила на улицу.
Но, слава Богу, Геннадий спал праведным сном, и я не стал дожидаться утра, а как только едва белесый сумрак отодвинул от окна темноту, осторожно разбудил Светлану. Она сладко потянулась, стряхивая с себя остатки сна, а когда сообразила, где находится, испуганно прошептала:
- О, ужас!
И, видимо, вспомнив эти запечные игры, и чувствуя себя неловко, с досадой добавила:
- И откуда вы только свалились на мою голову?
- Из Тулы, - глупо и невпопад подсказал Витька.
- Вот и ступайте в свою Тулу!
С этими словами она скользнула от нас на пол и скрипнула дверью. Удрученные этим разговором мы больше не могли спать и с нетерпением дожидались того часа, когда надо было вставать и покидать гостеприимных хозяев, особенно хозяйку. Хозяйка вернулась в комнату, прошла в спальню и, как ни в чем не бывало, легла под бочок к мужу, и вскоре мы услышали прерывистое дыхание, похожее на слабые, затухающие всхлипы обиженного ребенка.
Я все-таки не заметил, как задремал. Очнулся, когда меня тормошил уже одетый Витька:
- Хозяева зовут завтракать.
Ни в доме, ни за столом за ночь как будто ничего не изменилось. Геннадий выглядел отдохнувшим, бодрым. Светлана, как и вечером, была со всеми одинаково ровна и приветлива, легкое облегающее платье светло-серого цвета и красный передничек с завязанным на пояснице пояском гармонировали с каштановым цветом пышных волос и, как нельзя лучше, подчеркивали ее изумительную фигуру. Я глядел на Светлану, и все случившееся этой ночью казалось фантастическим сном, потому что даже страшно представить себе, что такую красивую женщину можно обнимать и целовать в этой земной и довольно убогой жизни.
С Витькой мы друг на друга долго не смотрели, нам было неловко и стыдно. Стыдно было сидеть за одним столом с ничего не подозревающим Геннадием, и мы старались не выдать себя и особенно Светлану неосторожным словом, взглядом или какой-либо другой вольностью.
Попив чаю с овсяным печеньем, мы сразу же засобирались и стали прощаться: поблагодарили хозяев, обменялись рукопожатиями с Геннадием, неуклюже-галантно поцеловали ручки у Светланы и с огромным сожалением (по крайней мере, я) и в тоже время тяжестью на душе расстались с приютившим нас домом.
Мы почему-то сразу, не сговариваясь, приехали на Курский вокзал и успели сесть на какой-то пассажирский поезд, теперь уже и не помню, какой. Разумеется, мы не попали в Третьяковку, как планировали с вечера, не купили стильных брюк, но зато вечером в общежитии мы напились и долго рассказывали друг другу, как нам теперь виделась Светлана, пытались вспомнить цвет ее глаз, ощущая на себе неукротимую ее власть, подчиняться которой было и жутко, и сладко. Эти наши воспоминания были похожи на жалкование (сожаление) о потере большого и светлого чувства, которое приходит к человеку один раз в жизни и больше, хоть расшибись в лепешку, никогда не повторится.
Через день-два мы разъехались на каникулы, а в сентябре, когда снова встретились в знакомых аудиториях, Николай с грустью сообщил Витьке в письме, что Геннадий недавно погиб в авиационной катастрофе. О Светлане он ничего не написал. Да и что бы изменило в нашей жизни любое о ней сообщение? Затерялась, видимо, мимолетная наша любовь в других человеческих судьбах...
А что же брюки? Я все же успел тогда в ГУМе на всякий случай купить выкройку этих модных брюк, а потом уже в Туле купил метр сорок сантиметров тонкой шерстяной брючной ткани коричневого цвета и приехал к родителям в деревню.
Двоюродная сестра Глафира по просьбе моей мамы заказала знакомой портнихе сшить брюки по приложенной выкройке. А через неделю принесла мне Глафира великолепно сшитые брюки с шириной штанин аж 35 сантиметров, вдвое большей, чем полагалось по выкройке. На мое возмущение сестра при всех домашних резко сказала:
- Ты что - стиляга что ли?
Этого было достаточно, чтобы вопрос о стильных брюках был закрыт навсегда. До окончания института ездил я в этих брюках на уборку картофеля в подшефный колхоз, а потом, работая уже в Загорске, лет десять ходил в них на различные овощные базы.
Они не поддавались износу.

"Наша улица” №254 (1) январь 2021