Олег Макоша “Сидел на дереве рыб” очерки детсадовской жизни
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва
Олег Владимирович Макоша родился 1 мая 1966 года в Горьком. Работал: строителем, грузчиком, заведующим гаражом, слесарем-механиком в трамвайном депо, продавцом книжного магазина. Первая публикация в американском журнале «Флорида» (2011). Лауреат премий журналов «Флорида», Майами, США (2012). «Гостиная», Филадельфия, США (2019). «Нижний Новгород», Россия (2019). Автор прозаических книг: «Нифиля и ништяки» (2015), «Зы» (2016), «Мама мыла рану» (2019), «Яйцо» (2019). В "Нашей улице" публикуется с №249 (8) август 2020. Живет в Москве.
Олег Макоша
СИДЕЛ НА ДЕРЕВЕ РЫБ
очерки детсадовской жизни
«… как будто на свете одни сторожа и собаки…».
Осип Мандельштам.
«Казалось, что люди здесь живут с великой скорбью и мучительной скукой. А на самом деле - ничего себе».
Андрей Платонов.
«Почему считается, что ходить по раскаленным углям трудно, а не злиться в ответ на оскорбление легко? По-моему, это гораздо труднее».
Какой-то мужик по телевизору. Приведено по памяти.
«Даже мудрые до конца не отличают действие и бездействие. Кто познал природу действия и бездействия, тот держит в руках ключ к бессмертию»,
Бхагават Гита, текст 4.16.
«С полуночной молекулой не может справиться ученый».
Николай Олейников.
«Как бы выглядело мое творчество, если бы с первого мгновения оно было увенчано лаврами, если бы я до сего дня после стольких лет не был бы вынужден отдаваться ему как чему-то запретному, постыдному и неправильному?».
Витольд Гомбрович.
0
Сидел на дереве рыб
*
От судьбы не убежишь, она, как известно, и на печке найдет, поэтому, являясь, по сути, последним из поколения дворников и сторожей, я перестал выпендриваться и устроился в детский сад. Именно, что дворником и сторожем в одном лице, не сказать рыле.
Для этого мне пришлось поэтапно:
1. Получить банковскую карту, которой у меня сроду не было. Я к этим картам очень прохладно отношусь, считаю, что они от лукавого, а нормальный человек должен оперировать нормальными деньгами - банкнотами, а еще лучше металлическими монетами. Можно обмениваться чем-нибудь натуральным, как при феодализме;
2. Пройти флюорографию в районной поликлинике, победив в жесточайшей борьбе всех окрестных профессиональных старух со стальной хваткой. Там система такая - если очередь дамы, с ней идут еще три представительницы прекрасного пола, а если мужчины, то с ним три богатыря. И из-за этого происходят постоянные стычки. Я вдаваться в нюансы не стал и с первой же мужской партией пошел четвертым, за что был подвергнут жесточайшим: остракизму и проклятиям. Ответил тем же;
3. Сфотографироваться три на четыре. Долго думали с барышней фотографом - с уголком или без? Сделали без, а надо было с уголком. Но это даже не тема;
4. Получить бумажку с ИНН (Индивидуальным Налоговым Номером). Номер у меня был, лет десять назад, я позвонил советскому десантнику Васе, он связался со своим товарищем - офицером Налоговой и тот номер назвал. А бумажки не было. Поэтому я съездил, попросил ручку у дежурной тети в форме, заполнил заявление-анкету на трех листах (ошибся всего одни раз - переписал), сдал ее, ударился лбом о стеклянную перегородку, и через неделю получил какой-то простенький белый листочек;
5. Получить справку из полиции о своей несудимости. Жирная баба, выползшая из глубин клоаки за бронированной дверью, с очередным заявлением-анкетой, спросила, тебе зачем? На работу устраиваюсь. Куда? В детский сад. Нянечкой что ли? И начала ржать. Окружающие подхихикивали. Я промолчал;
6. Купить контейнеры (баночки) для сбора биологического материала (мочи и кала), кои, баночки, а не материалы, потрясли меня до глубины души своим совершенством и диким разбросом цен. В одном была даже ложка, типа лопатки. А раньше я помню, в далеком детстве, это собиралось в пузырек и спичечный коробок. Подписывалось, заворачивалось в газету и сдавалось в школьный медицинский кабинет. На этот раз я вырезал из блокнота две узких бумажных полоски, написал на них свою фамилию и приклеил скотчем;
7. Собрать этот самый биологический материал. Наверное, без комментариев;
8. Пройти очень строгую медицинскую комиссию за немаленькие деньги в частной клинике (деньги занял у корефана). То есть, записаться, привезти с собой бумажку флюорографии, фотки и контейнеры. Потом - одиннадцать врачей, по очереди. Психиатр спросил - ну? Да, как обычно, ответил я, и он расписался в какой-то бумаженции, а я пошел дальше - на электрокардиограмму;
9. Взять характеристику с последнего места работы (книжного магазина). Кадровичка, естественно, была в отпуске, бумажка «нужна была вчера», и я позвонил директрисе на мобильный. Директриса посмеялась и сказала, ладно, приезжай, чего-нибудь придумаем;
10. Написать автобиографию. Мучительно решал, надо ли указывать о своей склонности к стихосложению - указал, немного краснея лицом (всегда стеснялся, взрослый дядька, вместо выплаты ипотеки, стихи, падла, пишет);
11. Заполнить уеву тучу бумаг. Ознакомиться с перечнем обязанностей по обеим профессиям, и расписаться с присовокуплением паспортных данных, плюс все то же самое в трудовых договорах. Данные - кем и где выдан паспорт - заполнил на всю оставшуюся жизнь;
12. Получить индивидуальную схему обхода территории детского сада и расписаться в этом получении (сим актом заведующая умывала руки на случай несчастного случая со сторожем - тебя предупреждали - ходи, где положено и не ходи, где не полагается). Создалось впечатление, что заведующая большая перестраховщица.
И это только то, что я твердо запомнил.
Вообще, все эти действия явились для меня беспрецедентной интеграцией в социум. Или, говоря проще, никогда в жизни я не совершал столько бессмысленных, ненужных мне действий и поступков, и не оставлял столько следов.
Одна покупка контейнеров чего стоит. То есть, сама покупка не несет в себе ничего экстраординарного, но покупка баночек для говна и мочи - несет.
Не говоря о чудовищных расходах.
Зато я стал обладателем Медицинской книжки, Паспорта здоровья и уверенья, что меня «хоть сейчас в космос», заместо Белки со Стрелкой.
Это утешает.
По ходу раздумий над своей судьбой, мысль совершила внезапный, незапланированный, как часто бывает с мыслями, вольт, натолкнулась, как метеорит на мелкую планетку? на какое-то случайное воспоминание-кадр, сассоциировала, и я подумал следующее. Как бы даже в третьем лице:
«Никогда не мог понять, зачем человеку, собирающемуся через десять минут повеситься на трубе отопления в ванной комнате, мыть унитаз или, допустим, зимние ботинки. Не все ли равно, в каком виде останутся эти предметы? Или с той стороны будешь заглядывать и стыдиться? Или вколоченная воспитанием опрятность работает даже когда отказал главный инстинкт - инстинкт самосохранения - и ты смываешь за собой, убираешь за собой, моешь и вытираешь? Зачем? Правда, зачем?
Затем…»
Кому интересно, то вся эта эпопея была затеяна ради зарплаты в восемь тысяч рублей. Которые складываются из: четырех тысяч за сторожа, двух тысяч за дворника и двух тысяч в виде ежемесячной премии от заведующей.
Если, конечно, не накосячишь.
Как сейчас принято говорить.
Но это только внешне, на самом деле, мы-то с вами знаем, - все это ради выполнения предначертанного. Пафосно выражаясь - миссии!
Последнего из поколения Дворников и Сторожей.
Да и надоело уже, честное слово, кого не встретишь, все одно и то же - ну как с работой? Нашел?
Нашел.
Будет, чем заплатить за коммуналку.
1
Тишина в отсеках
*
В детском саду нормальные пятничные посиделки, типа суаре. Все - свои. Если жена воспитатель, муж - электрик, если муж сантехник, жена - нянечка. Закрытый клуб, как я сюда пролез? Санек так и сказал, когда я приперся на смену, не обращай внимания, мы чуть-чуть пообщаемся и разойдемся, обычное дело. Санек - веселый парень, рабочий по зданию. Фамилия Хрущев. Хорошо, ответил я и пошел рубить лед на своем участке. Вся территория садика поделена на четыре части - по числу нас, дворников и сторожей. Каждый убирает свою. Мне досталась самая тенистая - лед лежит веками - черный и каменный, как уголь.
Начальница позвонила, дала новую вводную. Мол, террористы задолбали, надо усилить бдительность - все двери на замок, на территории учреждения ни одной посторонней живой души, понял? А как же, ответил я и продолжил рубить.
Рублю - откалываю помаленьку и выкидываю его на теоретически солнечные участки дороги - чтоб таял. Надолблю пешней, подцеплю совковой лопатой и брошу. Производительность - так себе, на глаз вообще не заметно.
А суаре подошло к концу.
Поэтому я воткнул лопату в сугроб, где помягче, оглядел окрестности и двинул провожать сотрудников до калитки. У калитки воспитательница Вероника мне сказала, а что это за козлы у нас на крыше? Я сначала испугался, а потом обернулся, глянул на крышу здания, и точно - две какие-то фигуры маячат на краю. Побежал. Спрашиваю, вы чего там, такие-рассякие делаете?! А они мне, слезть, что ли? Нет, говорю, зачем, сидите, сейчас полицейские приедут они вас и снимут… Слезли, смотрю -- малолетние придурки - хотел дать по паре затрещин, но потом решил, что это не педагогично. Спрашиваю, вы идиоты? Нет, отвечают. А чего тогда? Интересно. А про террористическую угрозу вы слышали? Какую?
Все понятно.
Напугал как сумел и выгнал.
Вернулся к своим лопатам, но было уже темно, все-таки ранневесенний вечер, не видно ни черта, пойду, подумал, на пост - попью чайку.
На посту у нас хорошо. Стол, стул, тетрадь дежурств, телефон и тревожная кнопка. Своего помещения у сторожей нет, поэтому - все здесь - и столовая и офис и спальня. Впереди долгая ночь, это она со стороны короткая, а если обходить территорию, как полагается по инструкции, каждые два часа, то - длинная. Обошел, вернулся, полуприлег на банкетке, полежал, встал, обошел, вернулся, прилег. Так раз семь или восемь за смену.
Ночью тихо.
Не вообще тихо, а по сравнению с дневной звуковой активностью, какофонией. Ночью все звуки, как музыка, по тому же принципу организованы - конкретны и персонифицированы - кран течет на кухне, мышь скребется, таракан прошел по своим делам, молодежь ржет за забором, генератор холодильной камеры взбрыкивает, как заклинивший станковый пулемет, каждые пятнадцать минут, только, вроде, закемаришь, так врежет по ушам, аж желудок вылетает.
Я, к слову, раньше, соседей-дебоширов ненавидел, а сейчас, даже полюбил. Спасение от одиночества. Придешь домой после работы - тишина в отсеках, как в подводной лодке, - а тут хоть какая, но жизнь человеческая. То сосед соседку матом кроет, то сын отца ногами, судя по всему, бьет, то малолетние дети орут как недорезанные, то старуха сумасшедшая Кочерыжкина бубнит по телефону среди ночи - всюду жизнь. Понимаешь, что не один, что вокруг наши, советские люди, которые не дадут пропасть.
Ладно.
Сходил, обошел территорию, вернулся.
Лежу, мечтаю, мысленно планирую день - часа в четыре утра поем и попью чаю, часов в восемь начнет собираться народ на субботник, часов в двенадцать, когда субботник закончится и люди уйдут, пообедаю. Тут соображаю, что забыл ложку. Днем еще ничего, как-нибудь выкручусь - попрошу у завхоза, но ночью придется горох есть руками. Я гороховую кашу сварил - дешево и сердито, и вкусно, между прочим, очень. Сейчас поставлю стул, на него стопку книг, которые валяются в столе, я так понимаю, забытые несколькими поколениями предыдущих сторожей: «Лезвие бритвы» Ефремова, «Три возраста Окини-сан» Пикуля, мемуары летчика Водопьянова и сборник Булгаковского приятеля - Юрия Слезкина, писателя на редкость плохого, просто феноменально писавшего пошло, скучно и ангажировано. На стопку водружу классическую чифирную банку - стеклянную, закопченную пол-литровую - в нее кипятильник, и вперед. А кашу можно и холодную.
Розетки в детском саду высоко - от детей.
А подборка книг не так уж и типична для сторожей, обычно, это - пара бумажных женских иронических детективов или рваный роман Стивена Кинга, в лучшем случае. А тут такие изыски, ефремовы, пикули.
Полез в рюкзак за банкой.
Ложку забыл - точно.
Но и еду забыл: обе кюветки с гороховой кашей, три вареных яйца, два куска хлеба и чай.
Да.
Но ничего, целее будет, да и мне не повредит разгрузочный день, хотя жрать, что-то, сразу захотелось страшно.
Пошел на обход.
Тихо, красиво, и обязательно в каждом доме вокруг детского сада есть горящее окно, а то и два-три. Это как я из-за занавески своей кухни выглядываю на улицу, и сколько бы времени не было - два часа ночи, три, четыре - всегда кто-нибудь идет по дороге. Человек, собака, да хоть моя молодость.
В голове крутилось стихотворение, целиком я не помнил, но пришел домой, нашел в инете Цветаевское:
«Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!».
Все так и есть.
Вернулся, закемарил, а когда проснулся, под утро уже, поплелся в туалет - умыться. Умылся, попил из-под крана и выплюнул передний зуб. То есть не выплюнул, а почувствовал - что-то не так, и быстро сообразил что. Это ж зуб, мать твою! Целый такой, длинный, страшный. Неприятный. В зеркале - рожа с дырой между передними зубами ровно посередине, такой Овечкин, только без его миллионов. Ну и постарше. И еще я стал шепелявить. Попробовал выругаться вслух, получилось мерзко - как у пожилой ****и.
Вот же гадость какая.
Тем временем народ стал подтягиваться на субботник и записываться в реестр, кто пришел, когда и зачем. Получать рабочие перчатки и инструмент, приготовленный заранее. Я тоже взял свои любимые: пешню и совковую лопату, пошел к шестой веранде, оттуда мой участок начинается, и принялся за работу, то есть продолжил вчерашние упражнения. Перед этим заглянул в кабинет к завхозу, и она напоила меня кофе. И дала чебурек. Все очень вкусное.
Рублю лед у шестой веранды.
Раскидываю снег с газона на асфальтированную дорогу вдоль корпуса.
Собираю мусор в черный крепкий пластиковый мешок.
В такие, в американских фильмах, трупы упаковывают.
Мусор: пустые пластиковые пивные бутылки, стеклянные бутылки, банки из-под пива, сигаретные коробки, целлофан - все валяется строго вдоль забора в одну линию. Люди идут, пьют, жрут и бросают пустую посуду через ограду - в детский сад.
Народу на субботнике не мало, все молодые и веселые, не скажу, что полностью восстановлен дух коммунистических субботников-праздников моего детства, но что-то радостное в коллективном и безвозмездном труде есть, особенно на благо собственных детей, которые суть будущее. Почти как тогда, в семидесятые, когда мы всем подъездом убирались вокруг дома, красили ограждение палисадников и чинили деревянные скамейки во дворе. Завхоз говорит мне, что часа в два приедет машина за мусором и чтобы я ее не упустил, а наоборот, впустил на территорию. Хорошо, отвечаю, а где мусор? У задних ворот, там, где баки. Иду, смотрю и ничуть не удивляюсь. Ощущение, что они этот мусор именно до меня берегли, копили лет шестнадцать-двадцать - сто черных набитых мешков, пятьдесят рулонов линолеума и так по мелочи - двойные оконные рамы два метра на четыре, штук десять, выломанная сантехника: унитазы, раковины, чугунные трубы, плюс пласты штукатурки.
Впускаю машину, грузим. Возвращаюсь в помещение, народ, в основном, уже свалил, а свои да наши обедают в кабинете психолога. А где еще? Падаю на банкетку, вытягиваю ноги, скидываю кроссовки и выдыхаю воздух. Носки насквозь мокрые. Завхоз выносит мне бутерброд, ломоть ржаного хлеба и четыре кусочка копченой коричневой колбаски подернутых тонкой пленкой жира, слюна хлещет как нефть, откусываю с тихим стоном, начинаю жевать, раздается звонок мобильного.
Пока разговариваю, выйдя на улицу, руку с колбасой держу на отлете, дабы не захлебнуться слюной, солнце лупит, колбаса тает, я физически чувствую, как она истончается и растекается по хлебу, сгибаясь книзу по краям.
Договариваю, прощаюсь, и доедаю.
Народ обедает, калякает, естественно, о работе, мне отсюда слышно. Нормальные такие люди - как везде, как на заводе, где я работал до армии или как на стройке, где я вкалывал после. Не хватит, еще сходят, пошлют самого молодого, все как полагается.
Самый молодой, мой сменщик - Альбатросов.
День прекрасный.
Я снова сажусь на банкетку и закрываю глаза. Еще каких-то четыре-пять часов и конец смены.
И я дома.
2
Однажды в Америке
*
Одно время у меня был план.
Я хотел уйти в летальный запой, длиной - как получится. То есть бухать, пропивая все на свете, в первую очередь, предметы домашней роскоши - столы, стулья, стиральные машинки и посуду, и упиться до смерти. В буквальном смысле слова. Умереть от пьянки. Лучше всего, лечь и не проснуться.
Потом я от него отказался. По многим причинам, в том числе, потому что устроился на работу сторожем в детский сад. Сторож - это целая философия, а сторож в детском саду - экзистенциальная ветвь оной.
А экзистенциализм не оставляет места смерти, потому что там пока отличишь сущее от сущности или, допустим, бытие от существования в связке объект-субъект - с ума спятишь.
Тут нужна справка.
Отличное определение нашел на сайте Грандарс:
«Экзистенциализм (от латинского existentia - существование) считается одним из крупнейших течений в мировой философии XX века. В нем отражена реакция интеллигенции на неустойчивость и трагизм жизни, незащищенность человека от социальных бурь и потрясений, на возрастание отчуждения между людьми. Сторонники экзистенциализма стремились отыскать новые пути реализации человеческой свободы, способы преодоления страха и одиночества и взывали к ответственности каждого человека, живущего в обществе, требуя уважения к правам и достоинству личности. Формирование экзистенциальной философии уходит корнями в умонастроения XIX века».*
И дело даже не в запеканке, которой мне не оставляют.
И не в посланиях, которые сторожа оставляют друг другу.
А в аскезе.
Понимаемой как естественное стремление к отказу от всякой хрени. От машины и дачи, ипотеки и отпуска в Турции, будь она ладна, от карьеры и накапливания денег - резаной бумаги. От зависти (для меня, я чую, актуально), от страха и боли. Страх он всегда держится на возможности потерять что-либо.
От баб.
Особенно от баб.
Егорыч говорит, ты уже нашел себе спутницу жизни?
Господи, боже мой, отвечаю я Егорычу, тут не знаешь куда спрятаться, забиться, где эти: маяк, сторожка, домик путевого обходчика. Мне же круглосуточно: больно, стыдно, и страшно. И чаще за других, чем за себя. И ничего не получается. И никто не держит обещания и не выполняет намеченного. И единственное желание - лечь на дно, обнулиться, чтобы не сумели опознать, окликнуть и призвать к ответу. Ау, кричит охотник-миллионер, ты где? Иди в лес, отвечаю я. И прячусь обратно в берлогу.
Какие уж тут спутницы жизни.
В общем, собрался и пошел на смену - в ночь.
А в ночь, это совсем другая история, чем на сутки.
Более короткая.
Пришел, записал себя в журнал, повесил куртку в «Вентиляционную», там же бросил рюкзак с книжками и чифирной банкой (своего помещения у сторожей нет, поэтому кантуемся здесь). Взял лопату и пешню из кандейки шестой веранды, отправился додалбливать лед. А как только додолбил, позвонила завхоз и приказала разобрать две клумбы. Имеется в виду, вытащить загнанные в землю почти по самую шляпку белые силикатные кирпичи.
Часа два таскал и складывал, как приказано, у стены под пожарной лестницей. Получился внушительный штабель - клумбы большие. Складывал тщательно и аккуратно, перевязывал между собой, чтобы штабель не упал. Завтра Альбатросов, который меня меняет, повезет эти кирпичи на тележке куда прикажут. То есть, на помойку, я так думаю. Некоторые кирпичи из земли шли как по маслу, другие приходилось подцеплять той же пешней.
Включил освещение территории и встретил какого-то пацана. Чего, говорю, ты тут делаешь? Электрик я, Вова, ответил мне пацан Вова и протянул руку. Ага, будем знакомы, работать? Ну не бухать же! Вова - мелкий, молодой, в кожаной черной курточке, улыбчивый, с рюкзачком. Судя по всему, перелез через забор, калитки-то я все запер, как велено, в семь тридцать. У всех воспитателей, что часто задерживаются на работе позже положенного, свои ключи от калиток. Выходят - открывают-закрывают. У обслуживающего персонала таких ключей нет. Поэтому народ сигает через забор как кенгуру. Тем паче «англичане», дети, что ходят в группу изучения английского языка, и заканчивают занятия часов в восемь-полдевятого. Те вообще, с разбега берут низенький детсадовский заборчик.
Вернулся в здание, вскипятил банку с водой, заварил чаю, и уселся на банкетку читать Викторию Токареву. Я ее могу читать в неограниченных количествах, например, эта книга четвертая за месяц, а в каждом томе по пятьсот семьдесят страниц, то есть всего я прочел за три недели - две тысячи двести восемьдесят страниц Токаревой.
И еще буду.
Ночью обхожу территорию.
Хорошо.
Окна светят. За окнами - жизнь. Работа в детском саду - это то, о чем я мечтал. Минимальное количество покупателей (полное отсутствие) и максимальный объем ночного времени для философских размышлений, созерцания жизни и здорового одинокого физического труда на свежем воздухе - то снег рубишь, то кирпичи таскаешь, то линолеум грузишь.
Правда, хорошо.
Кошки ходят сидеть на пожарную лестницу. Две сидят пониже, черные, а одна повыше на пару ступенек, рыжая, - сидят, как глиняные копилки, созерцают действительность.
А я вместе с ними, только на ходу.
Хожу.
Сделаю круг - подремлю на банкетке.
Сделаю - подремлю.
Раз шесть выйду, открою утром ворота хлебной машине и калитку поварам - и конец смены.
Можно идти домой.
*Примечание.
На том же сайте, безумно интересно:
«Анализ философских взглядов основных представителей экзистенциализма показывает, что, изучая их, мы имеем дело хотя и с различающимися, но сходными в самом существенном и главном, учениями о бытии и человеческом существовании в нем.
С. Кьеркегор, решая проблемы человеческого существования в неприветливом и мрачном мире, исходит из того, что человек входит в жизнь неподготовленным и воспринимает ее первоначально как место праздника, проходя по ступеням своего совершенствования, он способен двигаться от эстетического отношения жизни, при котором целью существования выступает наслаждение, к этическому, при котором целью жизни становится разумное служение долгу, и приближаться к религиозному отношению к жизни, которая превращается в служение Богу.
М. Хайдеггер решает проблему человеческого существования иначе. Для него главная задача на пути разрешения вопросов человеческого существования в мире - закладка фундамента под понимание мира. В этом качестве выступает онтология, базирующаяся на прислушивании к бытию и на выработке отношения к нему в соответствии с теми сигналами, которые подает оно нам при нашем стремлении комфортабельно устроиться в мире. Мыслитель стремится найти консенсус между миром и человеком на основе человеческого разума, обогащенного знаниями о гармонии мира.
Для К. Ясперса решение проблем человеческого существования в мире возможно на основе приспособления к миру. Он стремится внушить читателю своих произведений бережное и ответственное отношение к найденным европейской цивилизацией ценностям. Мыслитель предостерегает против бездумного расшатывания устоев западного общества и желает направить усилия людей на ответственное созидание мирового сообщества, в котором народы сольются в единую семью.
Ж.-П. Сартр и А. Камю, высвечивая неблагополучие мира и показывая его абсурдность, предлагают не падать духом, а мужественно выполнять свой человеческий долг, не страшась утрат, не склоняясь под ударами судьбы, спокойно делать свое будничное дело, когда же гнет действительности становится нестерпимым, отваживаться на бунт, устраняющий и ослабляющий этот гнет».
А
Про поэта Макарова
*
У меня есть друг, ярчайшая личность, - поэт Макаров, которого я не могу оставить за скобками повествования. Слишком ослепительно его фантастическое сияние.
Поэт Макаров работал в библиотеке имени Тараса Шевченко, и страшно пил. А заведующая библиотекой, когда не бухала вместе с поэтом Макаровым, его за это порицала. Вдобавок они были соседями - жили балкон в балкон. И у поэта Макарова накипело. Возвращался он как-то поздно вечером, и увидел, что балкон соседки открыт. Набрал воздуха, и во всю мощь двадцатипятилетних легких заорал, а Шевченко ваш - пидорас! Пидорас! Пидорас!
И счастливый ушел домой.
Заведующая, разбуженная и потрясенная поэтическим воплем, на следующий день сделала Макарову строгое замечание, оно же последнее предупреждение. Сказала, мол, еще раз нечто подобное и все - ау, аут, терпение народа не безгранично, знаете ли.
Назавтра поэт Макаров напился еще сильнее и, проходя мимо балкона заведующей, заорал что было сил, а Шевченко ваш - пидорас еще раз!
Макарова уволили.
Она его даже из друзей в Фейсбуке удалила.
3
Ничего себе
*
В понедельник - бездельник, во вторник - затворник.
Присказка.
Когда прихожу с ночи, всегда стою перед дилеммой - идти в зал или лечь спать? Пью чашку растворимого кофе, ем бутерброд или кусок сыра - если есть, яблоко. Звоню Гоше, спрашиваю, ну? Гоша отвечает, что? Идем? Часов в двенадцать. Наш диалог не меняется годами. И я ложусь спать. С книжкой. Сил мне хватает дотащить ее до дивана, там положить рядом на пол, и тут же уснуть, как умереть. В двенадцать звонит Гоша и предлагает, выходи, я сейчас на стоянку и сразу к тебе. Ему надо поменять машины, служебный «Жигуль», на свой личный «Ниссан Хитрилу». Я беру, заранее собранный рюкзак, и прусь к подъезду. Здороваюсь с нашей дворничихой Кологривовой и со старухой Кочерыжкиной, что для разнообразия, не орет сегодня с утра по телефону, а вышла прошвырнуться про бродвею, от помойных баков - до углового винно-водочного магазина. Сейчас они, конечно, не винно-водочные, а как-то по-другому называются, но суть та же.
У Гоши в салоне машины пахнет кофе. Специальный автомобильный дезодорант, Гоша брызгает к моему приходу. И у меня дома пахло кофе, но этот, салонный запах, явно имеет больше химических примесей, чем домашний, его происхождение сомнительней. Мне есть с чем сравнить. Когда я был совсем маленьким, моя мама варила кофе, предварительно смолов зерна в ручной кофемолке - запах на кухне и вообще во всей однокомнатной квартире стоял умопомрачающий.
Когда мы не идем в зал, по причине ли моей усталости или Гошиной занятости на работе, я, бывает, еду с ним. Просто так. Мне нравятся новые впечатления, а их хватает. Когда последний раз мы катались вместе, Гоша сначала развлек меня заданием для пятилетних детей, и я не ударил в грязь лицом. Гоша спросил, а вот скажи, моему сыну задали, овцы, это что? В каком смысле? Ну, когда их много? Отара, ответил я. Так, а коровы? Стадо. Так, а собаки? Свора. А волки? Стая. А птицы? Тоже стая. А рыбы? Косяк. Сам ты, косяк, обиделся Гоша и сосредоточился на дороге. Ты чего, спросил я? Да чего-чего, я и половины не знал… Отара вообще из головы вылетела… И свора.
Через час, когда мы возвращались из Сормово и ехали под мигающий светофор, впереди тормознул маленький «Фольксваген», понимая, что проскочить не успеет. За ним шел, тяжелогруженый, как через секунду выяснилось, «Камаз»*, который тоже врезал по тормозам изо всех сил. Его собственные девять тонн, помноженные на тринадцать тонн жидкого бетона, содрогнулись и полетели вперед из открытого кузова, типа самосвал. Я думаю, на это есть соответствующий закон физики, что-то вроде сохранения ускорения, инерции или еще чего, когда машина уже встала, а раствор в кузове еще движется с известной скоростью. Почти проскакивает кабину и вываливается на стоящую чуть впереди легковушку. Килограммов триста, на первый взгляд.
А за «Камазом» мы.
Но это был не конец насыщенного дня. Финалом было Кладбище домашних животных. Именно, все как по Стивену Кингу.
Остановились мы на грязной обочине около милого, но реденького хвойного лесочка на холме, малую нужду справить. Пописать, проще говоря. Поднялся я на холмик и сильно удивился. Куда ни глянь, везде непонятные, но явно сакральные сооружения за маленькими оградками и крашеными заборчиками, буквально из щепок. И ничем иным, кроме как могил, они быть не могут. По моему разумению. Вот только чьими? Сразу и не сообразишь. Тут и Гоша орет, е-мое, это чего?!
Кладбище, отвечаю я.
Домашних животных?
Оно самое.
Сходили, погуляли, поудивлялись, повосхищались, покрутили пальцем у виска, посочувствовали.
Больше всего мне понравилась могила бульдожихи по имени Лора. На черном мраморном памятнике была изображена голова Лоры, а вокруг вилась надпись. «Зайчик наш, ты всегда с нами». По-моему еще были даты жизни, но, потрясенный, я их просто не запомнил или даже не увидел.
Сели в машину, поехали и долго молчали.
Я думал о том, что мне не охота меняться сменами с Витьком Шапкиным, прозванным, почему-то, «Гоги», который дежурит передо мной, и выходить в субботу вместо воскресенья. По субботам мы стопроцентно ходим в зал втроем и очень любим этот день. А так мне придется отдежурить в детском саду, потому что в выходные мы работаем - сутки. Можно, конечно, отказаться, но у Гоги уважительная причина - переезд, а у меня так себе - спортзал. Не в субботу, так в воскресенье, не втроем, так один схожу, ничего страшного. Хотя, в воскресенье Пасха… ладно…
А Гоша думал о том, что некоторые люди хоронят умерших домашних животных в палисаднике около дома или на пустыре, в овраге, а некоторые везут на самодеятельное кладбище на окраине города. И не жалеют средств и чувств.
В каждой избушке - свои погремушки.
Но все равно, в этом было что-то жутковатое и Стивен Кинг, с присущей ему, гению, чуйкой, правильно уловил нечеловеческий, но порожденный, естественно, человеком, ласковый ужас животного кладбища. Страшно, сладко и мерзко…
Тебе на работу когда? спросил Гоша.
В пятницу или субботу.
Ты чего не по графику ходишь, а по интуиции?
Примерно.
Ага… Везет же некоторым… Умеют пристроиться…
*Примечание.
«КАМАЗ (акроним от Ка;мский автомоби;льный заво;д), также ПАО «КАМАЗ» - российская компания, производитель дизельных грузовых автомобилей и дизелей, действующий с 1976 года. В настоящее время также выпускает автобусы, тракторы, комбайны, электроагрегаты, тепловые мини-электростанции и комплектующие. Основное производство расположено в городе Набережные Челны. Входит в состав Госкорпорации «Ростех».
4
Пасха
*
Именно «Гоги» Шапкин, который просил поменяться сменами, но так и не поменялся, и поэтому я, все-таки, заступаю в Пасху, показал мне все секретные стороны жизни сторожа в детском саду. И спрятанный в кладовке под двумя фуфайками маленький телевизор с пультом и удобный диван из двух половинок, что складывается в «Пятерке» (Пятая группа) и умение исчезать с концами, уходя на утренний обход территории. И уж совсем тайные, о коих я здесь распространяться не буду.
Всего нас четверо:
Я меняю Шапкина. Меня меняет Павлик Альбатросов. Павлика меняет…
А вот четвертого сторожа, персонажа с булгаковской фамилией - Витольда Шиловского - я не видел еще ни разу.
Но он меня уже впечатляет.
В пятницу долго созванивался с завхозом и Гоги на предмет кто кого меняет, когда и на что. Шапкин, пообещавший перезвонить накануне обмена, спокойно переложил все беспокойство на меня и занимался своими делами, а я, как дурак, с утра пораньше бросился выяснять обстоятельства. В результате переговоров стало понятно, что все остается как прежде - выхожу в свою смену.
Ну и, конечно, я, в очередной раз, в тысяча первый или в миллионный, дал нерушимый зарок - никогда, ни с кем, ничем не меняться и не верить никаким обещаниям.
Вообще в детском саду много чертовщины, например, завхоза зовут Маргарита, и мне это не нравится, не то, что ее имя Марго, а то, что много булгаковщины. Все эти совпадения и намеки выглядят пошло, претенциозно и нарочито. Дурной вкус. В коем и вышеозначенный автор, был мной не раз замечен. Ладно, молчу. Со стороны-то оно всегда виднее и проще, особенно в чужом глазу.
Пришел на смену в субботу вечером, холодно, хмуро, сыро, тяжелый мокрый ноздреватый снег, калитка закрыта, перелез через забор. Хорошо же мы, сторожа, со стороны смотримся, сигая через ограду. Стал стучаться в закрытые двери, из одной выглянул Шапкин, сказал как Павел Артемьевич Верещагин в том фильме, заходи. В руках у него было полное ведро с водой, я даже думать не хочу, что он тут делал. Ладно, хоть примета хорошая. Пока я снимал куртку, Шапкин сходил в туалет, вылил ведро, возвратился, оделся и ушел, пожав мне на прощанье руку.
Я проверил все калитки и ворота и прошкандыбал в здание.
Скинул куртку, вписал себя в тетрадь дежурств, снял показания счетчиков, вытащил из рюкзака чифирную банку, чай и книжку Токаревой. Потом взял ключи от шестой нежилой веранды, в кандейке которой хранится инструмент: ломы, пешни, лопаты, скребки, и пошел убирать совершенно не ко времени выпавший накануне ночью снег. Апрель месяц, чего ж.
Хорошая была смена - тишина и покой, ни одного человека, кроме электрика Вовы, который неизвестно за каким лешим приперся в десять утра в воскресенье, когда внезапно и радостно из-за облаков, не совсем уверенно, как будто не в своем праве, выглянуло солнце. Спросил, ты тут один? Я ответил, конечно. А Вова свалил обратно в пампасы, даже не похристосовавшись.
И больше ни души за целые сутки.
Я о таком мечтал - о работе с минимальным контактом с людьми, пожалуйста, получите.
Рубил лед.
Убирал снег.
Три или четыре раза пил чай, два раза ел кашу из кукурузной крупы.
Читал Токареву.
Думал о жизни.
О том, что каждый раз перед сменой меня бьет легкий мандраж, неизвестно по какой причине. Может быть потому, что человек никогда не взрослеет и всю жизнь остается маленьким ребенком, боящимся чужих людей. Или еще чего похуже. Или это только я такой.
О том, что женщины любят гомиков, за то, что гей и мужика нормального не уведет и в душу не плюнет. И в моде рубит.
О том, что хочу написать историю про чувака, сменившего город на деревню, продавшего квартиру и купившего бревенчатый дом, устроившего хозяйство.
Спал на банкетке в коридоре около кабинета психолога. Узко, холодно и с чудовищной периодичностью с диким ревом врубается мотор холодильной камеры, так что сердце подлетает к горлу и там остается несколько минут, а потом медленно опускается на место и еще ниже - в желудок и пятки. Но все равно, хорошо. Романтично. Чувствуешь себя именно что хранителем маяка и обходчиком Млечного пути. Просыпался за ночь раз двести, из них шесть раз выходил на территорию - проверить. Территория оказывалась на месте.
После обхода заваливался на банкетку обратно - казенный бушлат под голову, своей курткой укрывался.
Когда вышел в очередной раз, с балкона соседнего дома, блочной хрущевской пятиэтажки, заорали похабными голосами малолетки, смотри, в детском саду какой-то дед ходит! Эй, дед, ты чего там делаешь?! Уходи оттуда, а то мы муссорам позвоним! Эй, дед, уходи!
Я хотел, было, сходить, не полениться, подняться, найти и расшибить едало и малолеткам и родителям, но как-то вяло. Это когда так скучно, что даже матом ругаться не охота, просто пошлешь на три буквы и все. А потом подумал, посчитал и вовсе плюнул. Детскому саду не нужны лишние скандалы, а я вполне, мог бы быть дедом, какого-нибудь первоклассника или первоклассницы. Чего ж теперь. Хотя едало я хотел расшибить, конечно, не за «деда», а за врожденные тупость, наглость и быдлячий восторг ненаказанного хамства, передаваемые по наследству из поколения в поколение.
Так что, Христос воскрес.
Сейчас придет Альбатросов - и я домой. А дома - душ, персиковый джем на дне банки, телек и настольная лампа на деревянной подставке.
И никаких тебе когнитивных диссонансов.
Зы. Токареву дочитал все что было. На следующую смену возьму с собой книгу Бориса Зайцева, там и любимая в юности «Голубая звезда» (тем паче повесть кончается Пасхой) и «Дом в Пасси» и «Москва» и еще что-то.
5
МБДОУ
*
У нас очень хороший детский сад - муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение. Заходишь в группу, сначала - раздевалка - шкафчики, диваны, детские рисунки на стенах, на крышках шкафов - поделки - кораблики из половинок грецких орехов, с мачтами и парусами. Дальше, комната, где дети занимаются своими детскими науками и вообще колбасятся как хотят, потом спальня с рядами аккуратных маленьких кроватей, еще есть кухня и туалет. Все какое-то милое и уютное, домашнее, мне нравится.
Не знаю как детям.
Когда я был маленьким и ходил в садик по месту жительства первых четырех лет - в Канавино - я садик люто ненавидел.
Помню, стоял у трамвайных путей и орал как резаный на всю улицу Октябрьской революции - не хотел идти. И еще почему-то помню, как меня приходил домой стричь страшный дядька парикмахер, пахнущий, как выяснилось годы спустя, Шипром. В моей маленькой голове, это было между собой связано - стрижка и садик.
А теперь ничего.
Даже мило.
И, то ли с годами все меняется, то ли все является не тем, чем кажется, то ли врут хорошие книжки.
Возьмем, хоть дам.
Во всех произведениях написано, что дамы любят комплименты. Там всегда скромный, но мужественный и много повидавший в темноте главный герой, говорит очень красивой, но затюканной жизнью героине с тремя детьми, как она прекрасна, умна, домовита и деловита. А в реальной жизни все не так. Приходишь, скажем, в гости к красотке, ешь картошку-пюре с тефтелями - вкуснота сказочная, ну или не сказочная, но вполне шикарно. Говоришь, м-м-м-м-м… никогда ничего вкуснее в жизни не ел! А она в ответ, да ладно, что я не знаю, что ли, вот моя сестра готовит - пальчики оближешь, а я так себе, в смысле кое-как. И можно упираться до утра - твердо будет стоять на своем. То есть говоришь даме, ну ты и ****ь! С гордостью соглашается, мол, еще какая! А похвалишь стряпню или там платье - ни за что не примет комплимента. Тоже самое относится к: ногам, ушам, глазам, титькам и улыбке. Ну, разве что насчет сисек иногда уступит, да, скажет, что есть - то есть, Бог не обидел. Даже если нет. Но этот феномен требует отдельного исследования.
Это к слову.
Собрался, пошел на работу в ночь. Я пошел и снег пошел. Я один, а его много, так много, что как будто новая зима началась в конце апреля. Ладно, думаю, приду в садик, стану, как японцы сакурой в снегу, любоваться какими-нибудь кустиками на территории. Специально выйду, вынесу стул, сяду - и буду любоваться. Чем я не Лао Цзы.
Пришел, поздоровался с Шапкиным, что как всегда болтался возле кабинета своей жены-медички, с Жориком Поппе - мужем нашей делопроизводителя, и приступил к прямым обязанностям. То есть вписал себя в тетрадь дежурств, снял показания счетчиков и стал впускать-выпускать «англичан» и их родственников. У нас занятия по английскому языку проходят с семи до восьми, а в связи с усилением бдительности, все калитки на замок, поэтому я хожу, встречаю дедушек, бабушек, отцов и матерей, приводящих своих чад, и выпускаю учеников обратно.
По дороге на работу, кстати, встретил воспиталку одну, которая теперь делопроизводитель, а та, которая жена Жорика Поппе, теперь не делопроизводитель, а воспиталка. Да. А я и не говорил, что здесь все просто. И та, которая не Поппе и которую встретил по дороге, мне сказала, зайди там распишись в паре приказов. А я, получивший днем на карточку первую зарплату - тысячу рублей и вытаращивший от ужаса глаза, спросил, аванс был? Был? А чего какой нищенский? А сколько ты получил? Тысячу? Все правильно, тридцать процентов от оклада. От восьми тысяч? Олежек, сказал мне делопроизводитель, от четырех с половиной, таков твой оклад, а восемь тысяч складываются из сторожа, дворника и премии, понял?
Я понял.
А когда шел, проводив последнюю партию «англичан» и заодно совершал обход, то увидел ежика, а он увидел меня. Мы посмотрели друг на друга в темноте, поулыбались и каждый продолжил свой путь. Я к дальним воротам, ежик под забором к подстанции. И ему аванс не нужен.
Снег идет.
Уже так навалило, что страшно представить, сколько будет к утру. Можно начинать убирать. Любимое развлечение Сизифа.
За мной тянутся свежие следы.
Только мои - ощущение - один на всей планете.
Вернулся в тепло и понял, что счастлив и вообще жизнь удалась. Пройдешься на ледяном ветру, почерпаешь летними кроссовками мокрого снежку, оледенеют руки от металлического замка, что хрен закроешь, до того он замерз, а потом вернешься, скинешь бушлат, сядешь на стул за столом, хлебнешь горячего чаю и понимаешь, в чем смысл жизни. А то кредиты, ипотеки, отпуск во Вьетнаме.
Попил чаю, стал читать Зайцева.
Следующим перечту Осоргина. Что-то меня потянуло на уютное московское православие, видимо, погода навеяла. Если после Осоргина настроение не пройдет, может быть, перелистаю Шмелева. Еще один плюс работы - возможность запойного чтения.
Скоро день рождения, в прошлом году меня поздравили четыре раза: мама, знакомая красавица, Фейсбук и Мейл-ру. В этом году, я рассчитываю, что на доске объявлений повесят праздничный листок, нашел подобный в столе, за которым мы сидим, сторожа.
Хорошо бы удалось поспать часа три-четыре. Если ночью совершенно не выспишься, днем не нагонишь. Сколько не дрыхни поутру, в голове так и будет гудеть рой пчел, а в глазах плавать легкий туман опьянения. Ходишь гудящий и косой. Говоришь сквозь вату. Иногда, сквозь стекловату.
А не получится, и бог с ним. Утром впущу машину с хлебом, встречу повариху, девочку Машу, которую мать приводит еще до шести утра, дежурного воспитателя, и пойду домой как во сне. Народу в микрорайоне мало, холодно, на мосту ветер, все в снегу, увижу тетку на остановке, что бежит, опаздывает и издалека машет водителю маршрутки рукой, мол, подожди. И он подождет, и машины встанут, пропуская бабу через дорогу в совершенно неположенном месте.
А вы говорите, хамы.
Полно приличных людей.
Взять, хоть того же Будду…
А снег все идет.
И не собирается останавливаться.
Б
Про поэта Макарова
*
Шел я по нашей главной улице, и встретил поэта Макарова. Который мне сказал, пойдем тут недалеко на выставку, я у художника интервью возьму, сделаю пару фоток, и свалим пить пиво.
Пошли.
Выставка мне сразу понравилась - на стенах висели красивые картины из кусочков-лоскутов разноцветной материи, а около них ходили представители городской интеллигенции из народа.
Стали ждать. Я испытывал некоторое нетерпение и все время спрашивал у поэта Макарова, когда подойдет художник. Но Макаров меня успокаивал, отвечал, да сейчас подойдет, и я с ним быстро закончу. И постоянно щелкал казенным фотоаппаратом «Никон», который очень хотелось пропить. Потом я увидел на стене заламинированный портрет художника, подошел и прочел, Гололобов Петр Сергеевич 1950 - 2010 г.г.
Ё-моё, подумал я и вернулся к поэту Макарову.
Послушай, сказал я поэту, художник не подойдет.
А почему? удивился Макаров.
Потому что он умер.
Да иди ты, еще сильнее удивился Макаров и добавил, а я у него хотел интервью взять.
6
Андрей Платонов
*
«Утром Козлов долго стоял над спящим телом Прушевского; он мучился, что это руководящее умное лицо спит, как ничтожный гражданин, среди лежащих масс, и теперь потеряет свой авторитет. Козлову пришлось глубоко соображать над таким недоуменным обстоятельством, он не хотел и был не в силах допустить вред для всего государства от несоответствующей линии прораба, он даже заволновался и поспешно умылся, чтобы быть наготове. В такие минуты жизни, минуты грозящей опасности, Козлов чувствовал внутри себя горячую социальную радость, и эту радость хотел применить на подвиг и умереть с энтузиазмом, дабы весь класс его узнал и заплакал над ним. Здесь Козлов даже продрог от восторга, забыв о летнем времени. Он с сознанием подошел к Прушевскому и разбудил его ото сна.
- Уходите на свою квартиру, товарищ прораб, - хладнокровно сказал он. - Наши рабочие еще не подтянулись до всего понятия, и вам будет некрасиво нести должность.
- Не ваше дело, - ответил Прушевский.
- Нет, извините, - возразил Козлов, - каждый, как говорится, гражданин обязан нести данную ему директиву, а вы свою бросаете вниз и равняетесь на отсталость. Это никуда не годится, я пойду в инстанцию, вы нашу линию портите, вы против темпа и руководства - вот что такое!
Жачев ел деснами и молчал, предпочитая ударить сегодня же, но попозднее Козлова в живот, как рвущуюся вперед сволочь. А Вощев слышал эти слова и возгласы, лежал без звука, по-прежнему не постигая жизнь. «Лучше б я комаром родился: у него судьба быстротечна», - полагал он.
Прушевский, не говоря ничего Козлову, встал с ложа, посмотрел на знакомого ему Вощева и сосредоточился далее взглядом на спящих людях; он хотел произнести томящее его слово или просьбу, но чувство грусти, как усталость, прошло по лицу Прушевского, и он стал уходить. Шедший со стороны рассвета Чиклин сказал Прушевскому:
- Если вечером опять покажется страшно, то пусть приходит снова ночевать, и если чего-нибудь хочет, пусть лучше говорит.
Но Прушевский не ответил, и они молча продолжали вдвоем свою дорогу. Уныло и жарко начинался долгий день; солнце, как слепота, находилось равнодушно над низовою бедностью земли; но другого места для жизни не было дано.
- Однажды, давно - почти еще в детстве, - сказал Прушевский, - я заметил, товарищ Чиклин, проходящую мимо меня женщину, такую же молодую, как я тогда. Дело было, наверное, в июне или июле, и с тех пор я почувствовал тоску и стал все помнить и понимать, а ее не видел и хочу еще раз посмотреть на нее. А больше уж ничего не хочу.
- В какой местности ты ее заметил? - спросил Чиклин.
- В этом же городе.
- Так она, должно быть, дочь кафельщика! - догадался Чиклин.
- Почему? - произнес Прушевский. - Я не понимаю!
- А я ее тоже встречал в июне месяце и тогда же отказался смотреть на нее. А потом, спустя срок, у меня нагрелось к ней что-то в груди, одинаково с тобой. У нас с тобой был один и тот же человек.
Прушевский скромно улыбнулся:
- Но почему же?
- Потому что я к тебе ее приведу, и ты ее увидишь; лишь бы она жила сейчас на свете!
Чиклин с точностью воображал себе горе Прушевского, потому что и он сам, хотя и более забывчиво, грустил когда-то тем же горем по худому, чужеродному, легкому человеку, молча поцеловавшему его в левый бок лица. Значит, один и тот же редкий, прелестный предмет действовал вблизи и вдали на них обоих.
- Небось уж она пожилой теперь стала, - сказал вскоре Чиклин. - Наверно, измучилась вся, и кожа на ней стала бурая или кухарочная.
- Наверно, - подтвердил Прушевский. - Времени прошло много, и если жива еще она, то вся обуглилась.
Они остановились на краю овражного котлована; надо бы гораздо раньше начать рыть такую пропасть под общий дом, тогда бы и то существо, которое понадобилось Прушевскому, пребывало здесь в целости.
- А скорей всего она теперь сознательница, - произнес Чиклин, - и действует для нашего блага: у кого в молодых летах было несчетное чувство, у того потом ум является.
Прушевский осмотрел пустой район ближайшей природы, и ему жалко стало, что его потерянная подруга и многие нужные люди обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еще не устроено уюта, и он сказал Чиклину одно огорчающее соображение:
- Но ведь я не знаю ее лица! Как же нам быть, товарищ Чиклин, когда она придет?
Чиклин ответил ему:
- Ты ее почувствуешь и узнаешь - мало ли забытых на свете! Ты вспомнишь ее по одной своей печали!
Прушевский понял, что это правда, и, побоявшись не угодить чем-нибудь Чиклину, вынул часы, чтобы показать свою заботу о близком дневном труде.
Сафронов, делая интеллигентную походку и задумчивое лицо, приблизился к Чиклину.
- Я слышал, товарищи, вы свои тенденции здесь бросали, так я вас попрошу стать попассивнее, а то время производству настает! А тебе, товарищ Чиклин, надо бы установку на Козлова взять - он на саботаж линию берет.
Козлов в то время ел завтрак в тоскующем настроении: он считал свои революционные заслуги недостаточными, а ежедневно приносимую общественную пользу - малой... Сегодня он проснулся после полуночи и до утра внимательно томился о том, что главное организационное строительство идет помимо его участия, а он действует лишь в овраге, но не в гигантском руководящем масштабе. К утру Козлов постановил для себя перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе, - так в нем с мучением высказывалась пролетарская совесть.
Сафронов, услышав от Козлова эту мысль, счел его паразитом и произнес:
- Ты, Козлов, свой принцип заимел и покидаешь рабочую массу, а сам вылезаешь вдаль: значит, ты чужая вша, которая свою линию всегда наружу держит.
- Ты, как говорится, лучше молчи! - сказал Козлов. - А то живо на заметку попадешь!.. Помнишь, как ты подговорил одного бедняка во время самого курса на коллективизацию петуха зарезать и съесть? Помнишь? Мы знаем, кто коллективизацию хотел ослабить! Мы знаем, какой ты четкий!
Сафронов, в котором идея находилась в окружении житейских страстей, оставил весь резон Козлова без ответа и отошел от него прочь своей свободомыслящей походкой. Он не уважал, чтобы на него подавались заявления.
Чиклин подошел к Козлову и спросил у него про все.
- Я сегодня в соцстрах пойду становиться на пенсию, - сообщил Козлов. - Хочу за всем следить против социального вреда и мелкобуржуазного бунта.
- Рабочий класс - не царь, - сказал Чиклин, - он бунтов не боится.
- Пускай не боится, - согласился Козлов. - Но все-таки лучше будет, как говорится, его постеречь.
Жачев уже был вблизи на тележке, и, откатившись назад, он разогнулся вперед и ударил со всей скорости Козлова молчаливой головой в живот. Козлов упал назад от ужаса, потеряв на минуту желание наибольшей общественной пользы. Чиклин, согнувшись, поднял Жачева вместе с экипажем на воздух и зашвырнул прочь в пространство. Жачев, уравновесив движение, успел сообщить с линии полета свои слова: «За что, Никит? Я хотел, чтоб он первый разряд пенсии получил!» - и раздробил повозку между телом и землей благодаря падению.
- Ступай, Козлов! - сказал Чиклин лежачему человеку. - Мы все, должно быть, по очереди туда уйдем. Тебе уж пора отдышаться.
Козлов, опомнившись, заявил, что он видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто одетых людей, так что волнуется всю эту неделю».
7
Сторож, дворник, премия
*
Как приду с ночи есть хочу страшно. Да и то подумать, почти не спишь, ходишь-бродишь, снег убираешь чуть ли не в середине лета, энергии тратишь много, калории горят, как спирт в распростертых ладонях. Время шесть утра - аппетит как у бизона или культуриста на курсе в массонаборный период.
А когда на работу иду, стараюсь наесться впрок, хотя это, естественно, бесполезно и вредно. Вот сегодня, время четыре часа дня, через полтора часа валить в детский сад, а я сижу и ем творог с вареньем. Это не считая предыдущих четырех приемов пищи. Сейчас доем, потом посмотрю сериал «Воронины», минут сорок пять, и пойду на работу. А там я есть не буду - не хочу ни таскать с собой банки, ни греть их собственным дыханием, за отсутствием микроволновки, ни вообще возиться со жратвой. Ну его. Хорошо бы совсем перестать есть. И все эти мои попытки насытиться впрок - на нервной почве, а не на голом расчете.
Глупость, это вообще большое зло, а не милый нюанс приятного в целом человека.
Когда завтра приду со смены, в зал не пойду, три часа сна, что я выкраиваю из ночи, мало для того чтобы переться за тридевять земель жать и тянуть.
На улице не пойми что, но я напуганный снегом и возвратившейся зимой, вытащил-таки из кладовки демисезонные ботинки и напялил. Страшно не хотелось их же потом снова мыть, натирать кремом и убирать. А я, между прочим, известный на всю округу лентяй, тунеядец и шизофреник.
Но вытащил.
Перед этим сочинил стихотворение:
Я хочу другой климат,
С человеческим лицом,
Мое желание непреодолимо,
Как вечный спор с мудрецом.
А пока ветер и сырой снег,
А пока сырой снег и ветер
Который год, и который век
За все здесь в ответе.
Мокрые ноги, сопли и кашель,
Дома чай и опять чай
Со смородиной, и краше
Становится вечера печаль.
Я хочу другой климат,
Много солнца и много моря
Бесконечного невообразимо,
Для прибывшего изгоя.
Примерно так.
Пришел на работу, вписал себя в тетрадь, снял показания счетчиков и лег спать. Да. Именно. Внаглую. Дождался, когда все разойдутся, запер обе калитки, «англичан», слава богу, сегодня не было, вернулся на базу, сел на скамейку, скинул тяжелые ботинки и лег, подложив под голову куртку. И лежу. Смотрю в потолок. Потолок не очень красивый - давно не ремонтировали помещение - грязный и кривой. Посмотрел минут пять и заснул, а проснулся через десять-пятнадцать, подумал-подумал и пошел обходить территорию. Сильны, все-таки во мне чувства долга и ответственности. И еще я слегка опасаюсь заведующую, мадам Вальпургиеву. Я и видел ее всего два раза, а ссу как будто она моя завуч из средней школы номер сорок девять. У нас завуч была, ее все дико боялись, она пинком ноги открывала дверь мужского туалета и заходила, проверяла, кто курит, а кто делом занят. Как правило, курили все. Кроме меня. Я поздно начал курить, но смолил без остановки тридцать лет, а потом бросил. Когда за сутки стал засаживать две пачки дорогущего «Кент восьмерка». И друг мой Сашка курил, и не было у нас любимее занятия, чем выпить по стакану водки, закусить хлебцем и закурить по сигарете.
Но это я так, к слову.
А смена прошла без сучка и без задоринки, ходил, проверял территорию, рубил какие-то непонятные грязные горки снега, дремал, как мог, а в четыре часа утра открыл ворота для хлебного фургона и северную калитку для повара Нины Тимофеевны. «Хлеб» уехал, ворота закрыл. Опять снял показания счетчиков - утренние, на конец моей смены. Потом пришла девочка Маша, которая стянула куртку и уселась около меня на скамейку созерцать пространство и думать о жизни. Но долго так сидеть ей было скучно и она перебралась на стул, где стала что-то рисовать на выданном мной ей тетрадном листочке в клеточку. Я подсмотрел, цветочки и бесхвостых кошечек. Следом за Машей явились дежурные воспитатели и забрали Машу в группу.
Ну, в общем, они все пришли, а я, дождавшись окончания смены, наоборот - ушел.
Домой.
8
Есть окно такое
*
Обхожу территорию, четыре часа утра, а может быть ночи, смотрю на обязательно, хоть одно, но горящее окно в доме напротив. Или в доме справа. Или слева. Сразу хочется сочинить историю обитателей или обитателя этой квартиры. Мужик и кот? Семья с бабушкой? Одинокая красавица? Спивающийся пенсионер и Бобик?
Пусть будут он и она.
Она просыпается в три часа ночи и идет плакать на кухню. Плачет в голос, взахлеб, не в силах сдерживать силу, какую-то десантно-штурмовую бригаду нахлынувшего отчаянья. На вопрос что случилось, отвечает, ничего - это так работает. Что это? Это. Ага. А? Уйди.
Лева уходит в комнату, сворачивается там под тонким персональным одеялом на их огромной семейной кровати и продолжает слушать рыдания. Иногда тихонько подвывает за компанию, иногда просто лежит молча и страдает. Спать он, понятно, не может. Утром на работе ходит с воспаленными красными, как у кроликов из стихотворения Блока, глазами и отвечает на идиотские вопросы сослуживцев.
Да-да. Нет-нет.
Лева программист, но у них в конторе говорят программер, с недавних пор - айтишник.
Фамилия Левы - Луков.
В молодости, не так давно, кстати, его жена Ира Юдина гоняла ночами на автомобиле по, слегка, опустевшему городу. Всякие стритрейсеровские штучки, - и «Двенадцать писем», и «Ночной дозор», и «Салки». А потом перестала гонять и начала говорить, что сейчас ей нужны: надежная опора и широкая спина.
На это Лева вздыхал и бормотал, мол, он не кирпичная кладка.
Что? спрашивала Ира, и Лева затыкался.
А ездить с ней, действительно, очень приятно и безопасно - чувствуется большая школа экстремального вождения, Лева любит вспоминать, как однажды, часов в одиннадцать вечера Ира его прокатила по уже ночному, по зимней поре, городу. В машине она была хороша - молода, спокойна, по-пацански собрана и по-пацански же юморила. В общем, очень крута.
Лева ее именно такой любил и помнил, в том смысле, что отпечатал этот момент, и всегда держал его перед внутренним взором в колоде ее образов. Вовремя доставал из заначки. И когда Ира рыдала ночами, и когда скандалила по пустякам, и когда цеплялась к словам. Мгновенно вытаскивал нужную карту, и видел Юдину за рулем любимой «Киа спортедж» в кругу любителей ночных гонок именуемой «Кияшка спортАж».
Лева с Ирой и познакомились через автомобили, точнее посредством их. Лева тогда устанавливал бухгалтерские программы в одной конторе на Ильинке, а Ира пришла устраиваться на работу. Разговорились об электронике, которой, по мнению Иры, в современных машинах было чересчур, о том, как поотключать половину «мозгов» к чертям собачьим, чтобы они не мешали владеть машиной и ситуацией, а значит жизнью.
Обычно Леве с бабами не везло, остро заточенный на создание семьи и долгосрочные отношения, он излучал мощный позыв надежности, занудства и сладострастной, полностью отрицаемой, подкоблучности.
Мужчина, как правило, отвечали ему сорокалетние на вид, а по паспорту пятидесятилетние красотки, так вам для серьезных отношений? Тогда, это не ко мне, мне любовник нужен для одноразовых встреч, переходящих в необременительную привязанность.
И отваливали.
Обычно, но не в тот раз.
Поплакав, Ира выпивает кружку специальной сартаковской воды и возвращается в спальню. Леве выгоднее прикинуться спящим, чем в миллионный раз задавать одни и те же вопросы и не получать ответов. Он лежит, свернувшись калачиком, подогнув под себя ноги и вообще полностью уйдя в позу эмбриона. Ира шмыгает носом, и ложится рядом.
Завтра новый день.
Надо будет ехать в Горгаз и договариваться насчет сорванной печати на счетчике. А еще купить пару ламп накаливания и ввернуть, наконец, в ванной комнате и коридоре. А еще унитаз течет и надо что-то делать, а еще, и еще… и еще… и еще…
Ирка возится, вздыхает и, вроде, засыпает.
Лева выходит на кухню и тоже выпивает пару глотков воды.
Кот Емельян Иванович смотрит на него со стула как на придурка.
Обычно так и бывает.
Обычно, но не сегодня.
Сегодня Лева принимает твердое решение поговорить с Ирой по серьезному. Высказать все наболевшее, поставить точки над и, стукнуть по столу кулаком, мужик он или не мужик, в конце концов?! Хватит уже терпеть эти бесконечные придирки и истерики! Кто в доме хозяин?!
И секс! Да! И еще секс! И не когда ей будет угодно, то есть по великим праздникам, что не числятся в календарях, а когда он, Лева, мужчина!, мужик!, захочет! Да! Только так! И никак иначе!
Лева садится на кровати и шарит ногами красные тапочки с белыми помпошками, подаренные Ирой ему на прошлое двадцать третье февраля.
Но сегодня, и вправду, все не как всегда.
Сегодня, попив воды, Ира широким жестом распахнула дверь комнаты и сказала, вставай, любимый, пойдем на коньках кататься!
Куда? ошарашено спросил Лева.
Во Дворец спорта, там с девяти до двух - ночные катания.
Ночные?
Они самые.
9
Дауншифтер
*
Оказывается я дауншифтер*. Нет, не просто даун, а именно что - дауншифтер. Тут «даун» - вниз, а «шифт» - сдвиг, уходящий от центра, короче человек, забивший на общественные ориентиры, те самые ипотеки кредиты и киа-рио.
К слову, рядом со мной, дауншифтером, болтается какой-нибудь даунфишер**, это кадр, который опрощается по Толстовски, квартиру в центре сдает за полмиллиона в день, а сам живет на тропическом острове, как птичка божия.
Сегодня я иду работать сначала на рынок - торговать пиратской видеопродукцией, а потом, не заходя домой, сразу в детский сад. Я прикинул время, и получается, что мне нет никакого смысла после рынка ехать домой на двадцать минут.
На рынке мне нравится - очень хорошие люди мои коллеги. Справа Андрюха, что торгует хламом, слева Саня, делает то же самое. У Андрюхи: старые советские виниловые пластинки, телевизоры, отечественные кассетные магнитофоны - «Легенда», «Весна», «Романтик». Настоящие японские телевизоры из девяностых годов - «Шарп», «Фуджи», «Фунай». Немерянные амбиции циника. У Сани: угрюмость, густые кучерявые волосы с сединой, явное мастерство ремонтника, советский фарфор, два сломанных патефона, три работающих паяльника и объявление «Куплю то, что вам не нужно, а мне пригодится».
Саня целый день что-нибудь паяет, сидя на табуретке в проходе между рядами, но ближе к своей берлоге, забитой барахлом под потолок, а Андрюха, если не охмуряет клиентов, стоит около меня и рассказывает свою концепцию бизнеса. Вкратце, она звучит так - на говне делаются самые большие деньги, наша задача взять задаром, продать втридорога, понял? Нет, ты понял? Плюс, конечно, аренда, так? И клоунада, надо всегда быть на их волне, а для этого нужно быть клоуном - народ это любит. Согласен?
Я согласен вообще со всем в мире. И с каждым днем, все больше.
Тем паче, есть охота страшно. Пошел в местный буфет, попросил Андрюху - пригляди, а сам пошел и купил плавленый сырок «Дружба». Раньше, в советской, как Андрюхины пластинки, действительности, я эти сырки обожал. Говорят, это была любимая закуска алкоголиков, ничего не могу утверждать, не сталкивался, мы всегда закусывали, чем Бог послал. Чем угодно, но не сырками.
Купил, принес, развернул - под сползающей фольгой, отвратительный какой-то синюшный налет гнили и плесени. Завернул обратно, отнес к огромному мусорному баку, выкинул. Бак был почти пустой и сырок ударился об днище, как камень, как кирпич. Вернулся и сел читать книжку. Кстати, о книжках, в списке на прочтение в детском саду, стоят следующие произведения:
Юрий Мамлеев «Московский гамбит»;
Дмитрий Мережковский «Иисус неизвестный»;
Кэндзабуро Оэ*** «Объяли меня воды до души моей», Оэ офигенный писатель, я этот роман уже читал, восхищался, собираюсь перечесть и восхититься снова.
Посидел, почитал двадцать минут, еще минут десять послушал, как Андрюха продает «Шарп» с двумя деками и с отстегивающимися колонками - мечту любого пацана девяносто первого года, продает именно что такому выросшему, и ставшим кредитоспособным пацану, и опять сходил в буфет - купил шоколадку. После налил у девчонок в соседнем отсеке кипятку в чифирную банку. А ведь давал себе зарок, никаких сладостей! Нарушил! А все из-за них! Из-за гадов буфетных.
Народ шел ни шатко-ни валко, несмотря на выходной, я вяло доработал день, продал напоследок какому-то ребенку диск для установки операционной системы - «Семерку», после закрытия сдал деньги, получил гонорар и свалил в детский садик, помахав Андрюхе рукой. Завтра будешь? крикнул он мне вдогонку. Нет. Жаль…
И мне.
Гонорар мой, кстати, непропорционально велик по отношению к деньгам, что я сегодня наторговал для свой очаровательной хозяйки Викочки. Я даже завис на несколько секунд, когда она мне протянула купюру, хотел было отказаться. Но очень сложная система, схема, паутина и взаимосвязь чувств и мыслей - следствий, выводов и причин - остановили меня, перевесила мысль, она знает, что делает. Хотя, я, все равно, считаю - много - не заработал я столько.
Может, вернуть? Так ведь не возьмет.
Ладно, пошел в детский сад, там у меня еще дел невпроворот - отдыхать поле рынка. Я же домой только завтра попаду, не спамши, не жрамши, не мывшись. Не люблю грязные руки, а когда постоянно берешь в руки коробки с дисками, кончики пальцев к обеду чернеют.
А для меня лучший отдых - гонять чаи, да читать книжки.
Вот Павлик Альбатросов сейчас обрадуется и удивится, когда я на целых полтора часа приду раньше назначенного срока.
И отпущу его домой.
Красавца.
*Примечание.
«Дауншифтер. Человек, сознательно выбирающий меньшее количество работы и меньшие доходы ради большей свободы, жизни в собственное удовольствие или самоусовершенствования, каких-либо видов неофициальной духовной жизни, творчества, путешествий и т.п.».
**Примечание.
Даунфишеры. «Это люди, которые достигли больших успехов, сделали карьеру, но в какой-то момент - они меняются. Начинает раздражать большой город, работа, очередное повышение вызывает не радость, а грусть от того, что больше ответственности - и они меняют свою жизнь. Кто-то переезжает в село и занимается натуральным хозяйством, при этом сдавая свою квартиру в столице (Москва или СПб) и получая за это деньги. Кто-то уезжает в тропические страны и живёт в бунгало».
Взято с сайта «Словарь молодежного сленга».
***Примечание.
Справка из Википедии:
«Кэндзабуро Оэ (яп. ;; ;;; О:э Кэндзабуро:, род. 31 января 1935 года) - современный японский писатель-гуманист, автор нескольких десятков романов и повестей, циклов рассказов и многочисленных эссе. В своих сочинениях Кэндзабуро Оэ пытается преодолеть достигшие, по его мнению, своего апофеоза во Второй мировой войне нигилизм, безответственность и отчуждённость современного человека. Для творчества писателя характерны глобальный масштаб, эсхатологические мотивы, озабоченность природой насилия, подчёркивание маргинального и поиск адекватного современности трансцендентного в коллективной сущности человека и естественном жизненном укладе.
На мировоззрение и творческий метод Оэ большое влияние оказали классическая японская и гуманистическая европейская литература, философия экзистенциализма, аналитическая психология Юнга, антропология Масао Ямагути, а также семиотика Лотмана и эстетическая концепция гротескного реализма, предложенная Бахтиным. Не приемля социального солипсизма, Оэ занимает активную общественную позицию, сделав своим кредо высказывание датского филолога Кристофера Ниропа: «Тот, кто не протестует против войны, становится соучастником войны». За свои сочинения Кэндзабуро Оэ был удостоен целого ряда высших японских и международных литературных наград, включая Нобелевскую премию по литературе (1994). Художественные и публицистические произведения писателя переведены на многие языки мира».
В
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров украл из библиотеки имени Тараса Шевченко мешок книг. Просто выносил потихоньку все, что под руку подворачивалось симпатичного. Письма Аппулея, например, или Справочник металлурга или третий том собрания сочинений Николая Герасимовича Помяловского, пока не набрался целый мешок. А как набрался, поэта Макарова стал мучить совесть, и он, чтобы не отягощать и без того измочаленную карму, решил книги вернуть. Взял мешок и принес его прямо домой заведующей. Позвонил в дверь, протянул мешок и сказал, на.
Заведующая упала в обморок. А когда пришла в себя, то все повторяла, как ты мог, как ты мог.
10
НЛО
*
Я все время жду, что они прилетят. Выйду ночью на обход, а тарелка стоит на той стороне, где мусорные баки, там есть удобная площадка - большая и ровная. И загадочно мигает огнями и призывно серебрится вкусной молочной, твердой как сталь облицовкой. И удобная лестница в рубку. И… да мало ли, что еще…
Пока, конечно, только ежик Тимофей попадается под ноги. Но это тоже прекрасно - не чувствую себя одиноким. Но тарелка прилетит. Потому что настоящие поэты - пророки. Это я про себя сейчас. Я когда только в детский сад устроился, сразу обратил внимание на чудовищные клумбы из раскрашенных автомобильных покрышек и на вообще широкое использование скатов в интерьере. Не скажу, что белазовских, но тоже не маленьких. Даже каких-то немного сюрреалистичных, но в целом узнаваемых лебедей из них вырезали. В стиле арт-деко, не дай Бог, нуво. Разрезали полпокрышки вдоль и разогнули-вывернули - это крылья, а из центральной, что ли, части, выкроенной в виде ремня - выгнули лебединую шею. Черт, описать сложнее, чем сделать, видимо.
И когда я всю эту эстетику увидел, очень был удивлен и огорчен, по кой, подумал, ляд, детям эту шиномантажную красоту везде поводружали? И сразу прикинул, как можно было бы разобрать объекты, а колеса укатить поближе к помойке. И, естественно, напророчил, то есть - прозрел.
Позвонила завхоз Марго и спросила, вы когда у меня работаете?
Сегодня в ночь, робко ответил я, чувствуя неизбежное.
Да?
Да.
А в субботу нам будут нужны крепкие мужские руки.
А?
Надо будет разобрать клумбы из колес, и лебедей посшибать, к чертям собачьим, а то комиссия…
«Комиссия», как всегда, прозвучала зловеще и многозначительно.
А… начал я, но Марго перебила - а это добровольный субботник всероссийский - присутствие обязательно, явка сто процентов, чтоб.
Я, конечно, смирился… Я еще помнил.
И подметите свою территорию, добавила на прощанье Марго и отключилась.
Ладно, подумал я, чего ж, вместо спортзала в субботу пойду на работу. Потаскаю покрышки…
А пока надо валить на смену.
Надо, значит, повалил.
Пришел, встретил завхоза уже живьем, она мне сказала, пока мешки уберите, девочки там мусор собирали в мешочки и расставляли их вдоль дороги, возьмите тележку и соберите.
Я взял тележку и пошел возить мешочки с мусором. Не скажу, что маленькие. Девочки у нас крепкие. Мне нравится трудиться на свежем воздухе. Не об этом ли я мечтал - грабли, тачка, ветки, листья, красота. Машина ОСО - две ручки - одно колесо, хотя колес, в данном случае, два. Открыл ворота, чтобы удобнее ездить, выкатывал тележку, грузил по два мешка и отвозил за сарай, складывал вдоль стены, потом приедет машина - заберет. Какой-то мужик мимо шел, похвалил, правильно, сказал, делаешь! Возил часа два, а когда закончил, заведующая Вальпургиева попросила открыть ворота, мол, сейчас выезжаю. На чем еще? подумал я. И она выехала. И я охренел.
У нее «Двухсотый Крузак»*. Больше и дороже всего детского сада вкупе с территорией. Из моих приятелей, такой только у двоих - у бывшего бандита, чья бывшесть под большим вопросом, там, возможно, только название поменялось и немного методы - был бандит, стал бизнесмен, и действующего попа. К обоим претензий нет. Первый кооператоров нахлобучивал все девяностые с раскаленным паяльником в руке, потом стрелял из пистолета, сидел в тюрьме, жил на поселении, в общем, заслужил. Второй и сейчас напряженно трудится. Но заведующая? Детского сада? Воспитатель, учитель вообще, это же Макаренко, это же Республика ШКИД, это же наши школьные педагоги - нищие, страшные и преданные делу. Спрашиваю у рабочего Хрущева, это, чего, ее? Ну, ты даешь, отвечает рабочий Хрущев, такие вещи надо знать. Но откуда? не сдерживаюсь я. Это ее проблемы, учит меня молодой Хрущев, не хлебнувший в молодости общественного порицания, социальной бдительности - не дай Бог, у кого чего лишнего, и абсолютного проникновения в жизнь друг друга. Вплоть до членов ЦК… Раньше, конечно, стеснялись, стыдились и вообще.
Открываю, закрываю, ухожу и охреневаю.
Вот, что хотите со мной делайте, да, капитализм со звериным лицом, да люди превратились в самих себя - скотов - вернувшись в самое начало развития вида, да, перестройка победила и обернулась безжалостной тварью, сожравшей базовые и самые ценные понятия цивилизованной жизни - сострадание и милосердие, но не может заведующий детским садом ездить на бандитском танке ценой не в один миллион. И не в два. И даже не в три.
Пойду спать на банкетку.
Надо готовиться к ленинскому субботнику**.
Набираться сил.
*Примечание. Википедия.
«Toyota Land Cruiser (яп. ;;; ;;;;;;;; Toyota Rando-kur;z;) - вседорожник, выпускаемый японской компанией Toyota Motor Corporation с 1951 года. Land Cruiser выпускается дольше всех других автомобилей Toyota.
Производство первого поколения Land Cruiser началось в 1951 году, автомобиль представлял подобие гражданского джипа. Land Cruiser производился как кабриолет, хардтоп, универсал и грузовик. Надежность и долговечность автомобиля привела к его огромной популярности, особенно в Австралии, благодаря несущей раме и приводу на все четыре колеса. Toyota тестирует Land Cruiser в австралийской глубинке, считая, что это одно из самых сложных условий эксплуатации, благодаря местному рельефу и температуре. Основными конкурентами считаются автомобили Range Rover, Land Rover Discovery, Jeep Wrangler, Mitsubishi Pajero и Nissan Patrol. В Японии Land Cruiser продается только через дилерскую сеть под названием Toyota Store.
На 2014 год Toyota Land Cruiser J200 доступен на всех рынках, за исключением Канады, Северной Кореи и Южной Кореи».
**Примечание. Википедия.
«Суббо;тник (воскре;сник) - сознательный добровольный организованный бесплатный труд на благо общества в свободное от работы время, в выходные (откуда и происходит название).
В России в ранние годы советской власти субботники как порождение революционного энтузиазма масс были действительно добровольными, и участвовали в них в основном коммунисты (комсомольцы) и так называемые «сочувствующие».
Впоследствии, однако, с уменьшением энтузиазма населения, субботники (обычно приуроченные к праздничным датам) стали привычной, характерной чертой социалистического образа жизни. Субботники рассматривались как одно из средств коммунистического воспитания масс. В комсомольских и партийных организациях участие в субботниках становилось мерилом общественной активности человека, а к немногочисленным уклонившимся могли применяться меры общественного порицания или даже административного воздействия. Граждане постоянно не участвовавшие в субботниках без уважительных причин вызывали презрение общества, как лентяи, тунеядцы и рвачи. Сама идея добровольного совместного общественного труда на благо общества имеет древние и глубокие корни в истории многих народов. (см. ниже). Отличительная черта такого труда - краткость во времени (несколько часов) и решение одной конкретной задачи (убрать завалы, очистить дорожки, разбить клумбу, построить детскую площадку и т. п.). Стоит разделять понятия "субботники" и бесплатный труд, которым плохие управленцы и бюрократы во все времена любят решать просчёты своей деятельности».
11
Жизнь
*
Я только вышел из дома на работу, как позвонила мама и сказала, что умерла ее младшая сестра - моя тетка. А тяжело болела у нас уже много лет мамина средняя сестра, и логично было бы предположить, что умерла именно она, поэтому я несколько раз спросил, кто? кто? Я тоже так переспрашивала, когда мне сообщили, ответила мама. Я сейчас еду к ним, продолжила она, а ты иди, как шел, на работу, вечером созвонимся. А… Но мама уже отключила телефон. Я побрел ошарашенный и не мог сразу сообразить, пристроить факт, о котором узнал, в картину окружающей действительности. Вот она, тетушка, была, а вот ее уже нет, и я, как обычно это случается, ничего не успел. Ни съездить к ней в гости, ни вместе с ней на кладбище, куда мы собирались на девятое мая, ни вообще ничего. Всегда много оказывается этого «вообще», а как начнешь разбирать - в общем-то, ничего значительного, все какая-то житейская мелочь. Но «вообще» остается и не дает покоя. Текли слезы, не очень обильно и как-то самопроизвольно, потому что я, вроде, не плакал, а они текли. Платок забыл и вытирал рукой. День я отработал. Потому что в суете производства, мысль о смерти терялась, уходила на задний план, иногда совсем забывалась и на поверхность, подталкиваемые защитными механизмами психики, к которым, безусловно, относится и равнодушие, вплывали сиюминутные проблемы. Даже шутки. То есть моя способность на них реагировать. Горе не было всеобъемлющим, не съедало целиком, оно сидело крепко в глубине, при первой же возможности готово было показаться, но не было главным в рабочем дне. А вечером я позвонил двоюродному брату и он рассказал мне по телефону более подробно, что случилось. И в его рассказе, эта смерть - мгновенная и неожиданная - была еще страшнее. Мама сказала, когда человек болеет, страдает, мучается, его близкие знают, что будет и подспудно готовятся к этому, а когда в пятницу вечером, сидишь за столом, смеешься, варишь щи, строишь планы на субботу, а утром падаешь мертвым на пол, а вся семья еще спит и не чает беды, это другое. Похороны назначили на вторник и я, отработав смену, стал готовиться. Это, наверное, неправильно слово, но другого не найду. «Готовиться», значит подстраиваться к той реальности, которая изменилась. Смерть близкого человека, а свою тетушку я помню рядом всю жизнь, страшно меняет окружающую действительность. У нас разница в тринадцать лет, и пока она была девчонкой, а я малым ребенком, и мы жили все вместе в квартире бабушки, возилась со мной весь божий день, до прихода моей мамы из школы, где она работала учительницей после института. И к миру, в котором тетушки больше нет, мне надо было срочно привыкнуть и его осмыслить. Сидел, думал. Во вторник поехал к десяти тридцати к ее дому. Там все стояли около подъезда и ждали автобус с гробом и телом из морга. Народу человек восемнадцать-двадцать. Мы стояли с братом и другом Сашей, который хорошо знал и знает нашу семью, чуть в стороне, около машины брата, маленького китайского грузовичка, под названием, по-моему, «Фунау». Как-то так. Я не запомнил. Смотрел в кузов машины, там валялись: грязная в земле совковая лопата, пустая канистра из-под масла, и почему-то, проржавевший однокамерный дырявый глушитель. Я не мог отвести глаз. Саша с братом разговаривали, долетали обрывки слов, даже целых фраз. Я отошел от кузова и принялся ходить кругами по двору. Холодно. Застегнул куртку. Несколько раз подходил к маме, она пришла чуть позже меня. Потом мама замерзла и поднялась в квартиру. Я думал о том, что накануне постирал свои дежурные штаны с большими карманами на брючинах в районе коленок, не хотел идти на похороны в грязных. Еще о чем-то. Подъехал автобус - пазик - со стороны палисадника соседнего дома, долго разворачивался между натыканными тут и там легковушками, наконец, четверо молодцов вытащили гроб, установили его на две табуретки и пригласили всех складывать цветы в ноги и прощаться. Причем один из юношей, дал подробные указания, иди против часовой стрелки, целовать, просить прощения. Может быть, что-то путаю. Я знал, что когда подойду к гробу и взгляну, то не узнаю. Так было всегда, на всех похоронах, где я бывал. А к своим пятидесяти годам, я побывал уже на многих, особенно в девяностые, когда вокруг умирали, чаще насильственной смертью: друзья, приятели, знакомые и знакомые знакомых. Смерть не меняет людей, не делает их незнакомыми, смерть обездушивает человека, оставляет лишь тело. Это, конечно, не открытие, но когда я смотрю на оболочку, которую покинула душа, я не сразу узнаю. Потом да, ум сопоставляет, подгоняет, спасает, настраивается, и понимаешь - это она или, допустим, он. Бывает, на похоронах возникает ситуация, когда кто-то из близких, страшно переживая потерю, утверждает, что покойник не их, другой. Мы попрощались, и загрузились в автобус. Не все, кто стоял у подъезда, но многие. Я, брат и друг Саня шли последними и сели в конце салона, туда, где лежал открытый гроб с телом. Поехали. Это было и унизительно и нормально одновременно. Унизительно ехать, попирая ногами гроб, видя, как трясет его на бесконечных глубоких колдобинах городских дорог, и нормально для нашей жизни. По тем же причинам. Может быть, в этом было даже некоторое величие обыденной жизни. Едем вместе, в другом, более простом смысле - вот тело, вот живые, все сидим в повозке, трясемся, чуть ли не в обнимку, в какой-то библейской, пошлой и грязной как сама жизнь простоте. Не той, что хуже воровства, а той, что неизбежна при нашем общем устройстве бытия - жил, умер, положили в деревянный ящик, закопали в землю, на огороженном невысоким заборчиком участке. Такая пастушечья простота, спишь, ешь, умираешь тут же с овцами и баранами. Далеко не ушли. Дым, костер, мертвые, живые. Ехали долго, так долго, что пошел мелкий дождь, следом посыпался крупный град, потом ливень, а когда приехали на забитое людьми и машинами кладбище, сильный дождь. Плутали, два раза проезжали нужный поворот и возвращались, разворачиваясь, наконец, добрались. Вышли местные могильщики, наши молодцы вытащили и приняли на плечи гроб, в руки табуретки, и все под команду того же юноши пошли гуськом к могиле. Участок в первом ряду, идти не далеко. К Мише сходим? Спросил брат, имея в виду, похороненного на этом же кладбище моего младшего родного, а его, соответственно, двоюродного брата. Не успеем, ответил Саня, не станут они нас ждать. Это было так. Не станут, не планировали. Все нормально. Мы кинули по три горсти земли, сказали обычные слова, и стояли под дождем, ждали, когда могильщики закончат закапывать могилу, втыкать деревянный крест и формировать, прихлопывая лопатами, холмик. Они красиво обложили его цветами, еловыми лапами, перешагнули через ограду и ушли в автобус. Мы за ними. Пазик довез до кафе, где были заказаны поминки. Вошли, разделись и расселись. Я мало кого знал, строго говоря, только близких своих родственников, рядом с которыми сел. И начал есть, на меня напал зверский аппетит, я съел свой салат, салат брата, суп, гречневую кашу с мясом и просто гречку, что отдал мне брат, всю селедку с картошкой с блюда около нас, выпил компот и доел ягоды из него. Мне было неловко за такой аппетит, особенно глядя на еле жующих вокруг, но я не мог остановиться. На поминках надо много есть. В честь жизни. В честь уважения к тем, кто это устраивает. К покойным. Не знаю, возможно, я только ищу оправдания. Хотя, зачем мне оно. Я и так прав, потому что жив. А доев и допив, послушав хорошие слова, вылез из-за стола, обнял, кого хотел, поцеловал, попрощался с мамой, сдав ее Саньке - им по пути, почти до самого дома, и сел в троллейбус. Ехал и ни о чем не думал. Совершенно. Говорят, когда наешься, кровь от головы и мозга откатывается к животу и желудку, и человек временно тупеет. Вот я так и ехал. И смотрел в окно. А потом тупость прошла, и все покатилось как обычно - боль, скорбь, неудовлетворенность и попытки все это заткнуть повседневными делами и заботами.
12
Субботник
*
Шел, читал наизусть, это, может быть, единственное стихотворение, что я помню целиком:
«Нас в набитых трамваях болтает,
Нас мотает одна маета,
Нас метро то и дело глотает,
Выпуская из дымного рта.
В светлых улицах, в белом порханьи,
Люди, ходим мы рядом с людьми,
Перепутаны наши дыханья,
Перемешаны наши следы.
Из карманов мы курево тянем,
Популярные песни мычим,
Задевая друг друга локтями,
Извиняемся или молчим.
По Садовым, Лебяжьим и Трубным,
Каждый вроде отдельным путем,
Мы, не узнанные друг другом,
Задевая друг друга, идем».
Евтушенко умер, а стихотворение осталось.
Прекрасное стихотворение.
Вокруг трудились люди. Безумная старуха Кочерыжкина, подметала домашним веником траву газона, а алкоголик со второго этажа Самсонов, нервно курил с похмелья и давал Кочерыжкиной указания.
Кричал, ты куда загребаешь, старая дура, правее бери!
Одноклассник Белинский мыл машину сына.
Местный кот Дориан смотрел на всех совершено безумным взором.
Я его обогнул и отправился.
Пришел в садик и записался на специальном листочке. Фамилия, должность, время прихода, ля-ля-тополя. А буду сваливать, напишу время ухода и распишусь. Социализм - это учет. Пошли с одним папашей, тут мужчины делятся на папаш и работников садика, так вот, с одним папашей пошли разбирать колеса-клумбы. Я взял пару ломов и пару штыковых лопат в бендейке шестой веранды, отнес их к сооружению из четырех огромных покрышек, где дамы стали выкапывать цветочки, а мы с папашей Иосифом - поднимать, вытряхивать остатки земли и откатывать скаты. Но это легко только тут, а на деле, сначала хрен это колесо от земли оторвешь, притороченное намертво корнями всяких ползучих растений, потом фиг землю выколотишь - она так и будет сыпаться всю дорогу, а следом заманаешься это колесико катить - никакого спортзала не надо. Спасибо, наш музработник Поликсена Матвеевна, тридцатилетняя обаятельная красотка, предложила катать не к сараю на другом конце территории, а к ее дому, что сразу за воротами. Чтобы сделать клумбы - заграждения от машин. Стали катать. Иосиф направляет, я толкаю, потом - наоборот. Откатили четыре штуки, Иося сказал, сейчас обязательно какая-нибудь старуха вылезет, развоняется и придется тащить все обратно. И точно. Вылезла. Только не старуха, а молодуха. И завоняла. Какого, говорит, вы это сюда приперли? У меня здесь многоцветики. Ах, многоцветики, ответил мы с Иосей, а то, что у вас на газонах под самые окна вонючие огромные автомобили загнаны, ничего? А клумбы, значит, будущие, вам помешали, да? Так, что ли? Ну как, смутилась молодуха, вы его хотя бы чуть в сторону сдвиньте. Колесо, в смысле.
Мы сдвинули.
Нам-то что.
И свалили оттуда, конечно.
Стали в сарай колеса катать. Штук шесть откатили и поняли, что сейчас помрем. Иося прямо так и сказал, ну его, Олега, в жопу, я больше не могу эту … катать, пойдем имитировать деятельность. И мы пошли имитировать, но лучше бы этого не делали, потому что нарвались на составление мусорных баков в пирамиду. Не финансовую. А буквальную - первый бак ставится на попа, сверху на него одевается следующий, затем третий, четвертый и так далее. Епрст, сказал Иося, это чего ж такое? Из огня да в полымя. И мы стали составлять пирамиду.
А потом нам из кухни вынесли попить кипяченой воды в фирменном симпатичном коричневом чайнике.
Красота же.
Попили и обсудили ситуацию, до конца субботника еще полтора часа, а сил уже не осталось совсем. Иося решил полежать в тени, в кустиках, а я взял метелку и пошел помогать девушкам подметать дорогу от той земли, что высыпалась из покрышек, пока мы их катили. Поликсена Матвеевна куда-то запропастилась, и я слегка загрустил, при ней мне как-то работалось веселее, мышцы как-то играли празднично, шутки придумывались смешные и тонкие и вообще, субботник это же праздник. Отодрал, покрасил, бухнул - народ, помню, любил, при Лене Брежневе.
Домел я с девочками и пошел умываться. Мне еще сегодня в ресторан ехать договариваться о выступлении. Меня ресторан имени Мориса Равеля пригласил выступить - почитать стихи, и я хотел съездить разведать обстановку. А совсем вечером, пойду на презентацию книги молодого автора.
А потом вернусь домой и лягу спать.
Но перед уходом я еще успел получить от Марго персональное задание.
В следующую смену буду наводить порядок в бендейке шестой веранды - лопаты отдельно, ломы отдельно, сломанное - на помойку, ремонтопригодное - в починку в бассейн. У нас в «Бассейне» живет рабочий Хрущев. У него там база - разнообразный инструмент, безумный какой-то, как обычно, хлам, грязная одежда, рулон желтой, как подводная лодка туалетной бумаги и просто откровенный мусор, вроде пустых банок из-под синей краски или перегоревших ламп накаливания.
Это я люблю.
Наводить порядок в инструменталке - это мое.
Г
Про поэта Макарова
*
Ходили с поэтом Макаровым на поэтический фестиваль «Волжская волна». Я слушать, а он участвовать. Но там оказался «свободный микрофон», и поэт Макаров читать стихи отказался. Сказал, эдак каждый дурак может выйти и прочесть, чего же я попрусь.
13
Первое мая
*
Или я путаю или рассказ с таким же названием есть у Фицджеральда.
У меня сегодня день рождения. Работаю в ночь. Пойду пораньше, буду разбирать ломы, лопаты, пешни, скребки.
Сейчас съем чего-нибудь типа бутерброда, посмотрю телевизор и пойду. Мне, кстати, премию выписали. Нет, сначала схожу в магазин, куплю себе чего-нибудь праздничного, а потом поем и пойду.
Про премию, как получилось - первый раз в точку. Марго говорит, пойдемте, Олег Владимирович, распишитесь там. За премию? привычно острю я. Тут весь цимес в том, что ни разу не совпало - за что угодно, только не за премию расписывался. Да, отвечает Марго, за нее. Я аж поперхнулся, но нашел в себе силы, поднялся на второй этаж в кабинет Марго, расписался.
Сходил в магазин, купил еды. Пару яблок, мандарин и бутылку кетчупа. Когда вернулся, около моего дома стояли две пожарных машины, одна, собственно, пожарная, а другая - огромная раздвижная лестница. Горело в соседнем подъезде и даже не горело, а так - воняло из-за двери и соседи, молодожены, вызвали.
Пришел, перелез через закрытую калитку и подошел к зданию садика. Служебная дверь нараспашку и для верности подперта ломом. Вошел - никого. Работает телевизор, рядом стоит наполовину полный электрочайник, Гоги нет. Я покричал - никого, обошел первый этаж - пусто. Начал пробовать двери, поддалась медицинского кабинета, Гоги сидел за компом и сосредоточенно нажимал на кнопки. Или клавиши, не знаю как правильно. Не напугал, спросил я. Не-а, ответил Гоги, я тебя ждал. Мы поздоровались, и я свалил разбирать бендейку шестой веранды. До меня первый раз дошло, что «Шестая веранда», возможно, родная сестра «Шестой палаты».
Вытаскивал инструмент на улицу и сортировал. Подметал и относил мусор на помойку - сломанные грабли, пустые канистры из-под масла, какие-то камни, рваные мешки, сломанные санки, изуродованное колесо от тачки, колоссальное количество бычков дамских, тонких, белых, источающих (истончающих?) одиночество сигарет с бантом красной помады.
В очередной раз, встретил у помоечных ворот Павлика Альбатросова. Издалека не узнал, и хотел было наехать, но потом заулыбались оба и я поинтересовался, ты чего здесь? Мешки с Хрущевым будем таскать. Куда? Не знаю, Марго велела, Хрущев знает куда. А где он? Будет через три минуты.
Я пошел обратно на веранду, а Альбатросов остался ждать Санька Хрущева.
Когда притащил к мусорным бакам два грязных выдвижных ящика от письменного стола, ребята таскали мешки не отсюда, а сюда. Те самые, что девочки-воспитатели набили прошлогодними листьями и сухими ветками, валявшимися вокруг нашего забора. Присоединился к пацанам. Втроем мы перетаскали все за четыре раза, каждый брал по два мешка, итого двадцать четыре штуки.
А я с тобой сегодня два раза уже здоровался, сказал мне Хрущев, а ты не обратил внимания. Первый раз у магазина «Мясо куры» в микрорайоне, а второй у стоянки, мы там справа выходили. Прости, друг, ответил я Саньку, я слепой как Гомер и Борхес одновременно, прости. Ладно, согласился Хрущев, с кем не бывает.
И я пошел разбираться дальше.
Причем, сломанные, но ремонтопригодные устройства, собирался отдавать, как раз, Хрущеву на ремонт, в бассейн. Оставь там где-нибудь у дверей, велел он мне, а я потом посмотрю.
Я оставил.
Потом сходил в туалет умылся.
Попил чаю и сел читать книжку.
Заодно и вписал себя в тетрадь дежурств, потом что когда пришел - забыл - Гоги меня отвлек своим исчезновением в пространстве. Я вообще склонен к спонтанным реакциям. И большому погружению в себя. Сначала делаю, а потом думаю, всю жизнь себя за это корю. Вынырну из глубокого погружения во внутренний мир, ляпну гадость и обратно занырну. Сколько раз говорил, сначала успокойся, потом подумай, постарайся оценить ситуацию или человека максимально объективно, а уж потом говори. Ан, нет. Говорю не думая. Отсюда такие полярные оценки - то нравятся беременные бабы, то противны до дрожи, то «вот же пидорасы опять навтыкали машины под окна, то «а где же еще бедным людям парковаться?», хотя первое - чаще. Пидорасы они и есть пидорасы. Вот сейчас опять, сначала сказал, а потом подумал.
Я поэтому и на работу такую просился, чтобы себе и людям меньше нервы мотать. Сидишь ночью за столом с книжкой, обходишь территорию с положенной периодичностью, ни с кем не конфликтуешь и почти не контактируешь. И нервы целы и люди живы.
А вообще мне моя работа нравится.
Особенно если премия.
Ну, а нет - так нет.
Сейчас когда это написал, посмотрел в окно - там у нас площадка с вкопанными столбами какими-то, между ними натянута веревка на которой сушатся серые портки. Не штаны, не брюки, а именно - порты.
У нас тут вообще все по-простому, как в деревне.
14
Зеланд
*
Вот, к примеру, большой специалист и таинственный персонаж, видимо, умный. Все четко. (В одной из его книг прочел, что-то типа - …когда вышел из особняка на мороз, чтобы набрать дров для камина… - это прелестно, ребята).
1. Научитесь балдеть от плохой погоды, от очередей, пробок, проблем, любого негатива. Такой вот своего рода мазохизм постепенно расчистит небо над вашим миром. Вам следует задумываться лишь над тем, какой выгодой обернется для вас то, или иное досадное обстоятельство. А так оно и будет - сами в том убедитесь неоднократно.
2. Когда вы перестанете просто хотеть и будете намерены иметь, тогда вы это получите.
3. Сложнее всего - уметь ждать, сохраняя при этом спокойствие хозяина ситуации. Необходимо выдержать испытание паузой, в течение которой ничего не происходит.
4. Проявляя недовольство чем-либо или ругая кого-либо - правительство, госслужащих, футболистов, погоду, коллег, соседей, близких, не говоря уж о детях, - вы транслируете в зеркало мира неприглядный образ и получаете соответствующую реальность в отражении.
5. Позволить себе быть собой - значит принять себя со всем своим несовершенством и недостатками. Позволить другому быть другим - значит снять с него проекции своих ожиданий. В результате ситуация, когда один хочет то, чего другой не приемлет, непостижимым образом разрешится сама собой.
6. В своей реальности вы имеете то кино, которое крутится в вашем «проекторе». Что нарисуете, то и увидите. Проблема лишь в том, что люди делают наоборот: что видят, то и рисуют. Понимаете разницу?
7. Чудо произойдет только в том случае, если вы сломаете привычный стереотип и будете думать не о средствах достижения, а о самой цели.
8. Если вам порой кажется, что вы «не от мира сего», или с этим миром «что-то не так», значит, вы уже почти или совсем проснулись - замечательно.
9. Если вы упрямо и непреклонно будете крутить в мыслях Свое кино и шагать к Цели, реальность рано или поздно придет в соответствие с ним. Реальности просто некуда будет деваться - таково ее свойство. Не только вы зависите от реальности, но и она от вас. Вопрос в том, кто владеет Инициативой.
10.Чего вам не следует делать однозначно, так это - разочаровываться в своей жизни. Вы не должны думать, что она не удалась. Ни в каком возрасте нельзя так думать. В этой жизни все не зря. И все еще только начинается - в любое время, при любых условиях и обстоятельствах.
15
Лезвие бритвы
*
Пришел с суток.
Я накануне в магазин ходил книжный. Иду через дорогу, впереди дама. Маленькая, симпатичная, в платье. Подходим мы с ней к бордюру, и у нее каблук куда-то попадает, в какую-то черную дыру, может быть. Она на полном ходу останавливается и чуть не падает - тело по инерции продолжает лететь вперед. А я оказываюсь сзади почти вплотную. Шагаю вправо, одновременно протягиваю вперед правую же руку, на которую она успевает опереться, опускаюсь на колено и беру ее туфлю левой рукой как бокал с вином - каблук между средним и безымянным пальцами, точно ножка бокала, и выдергиваю его из асфальта. Дама говорит, ну ни х… себе! А потом - ой, спасибо.
А когда обратно ехал, беременной место не уступил в маршрутке. Потому что не просек, что она беременная, я ж не гинеколог и не ее любовник. Пока бабайка не наперла на нас с теткой своим чревом и тетка не вскочила, уступая место, не просекал. Зато потом как они на меня посмотрели. Чуть не прожгли насквозь. Но и это еще не все. Через несколько минут, после очередной остановки, водитель вдруг сказал, девушка сядьте, кто-нибудь уступите девушке место! Все стали оглядываться по сторонам. Тут раздался голос, это вы мне? Нет, ответил водитель. А кому? Ей. Из середины салона пролезла очередная беременная, но уже с животом, как плохо накаченный дирижабль. Я встал. Все посмотрели на меня с ненавистью. А я с умилением на беременных, что сели рядком. Ну, почти с умилением. Иногда мне, все-таки, хватает гражданских сил, оставаться доброжелательным или минимум нейтральным.
Теперь про сутки.
Днем меня срубило на банкетке в коридоре и мне приснились друзья моей юности: Марик Жуковский, Петров и красавица Млода Эльзон, в которую я был влюблен до беспамятства. А я уже знаю, что если начинаю вспоминать или снить кого-то из своих старинных друзей, приятелей, знакомых - это неспроста. Или жди беды, тьфу-тьфу-тьфу, или еще чего похуже.
Проснулся обеспокоенный и с затекшей рукой. Спал-то всего ничего, минут пятнадцать, а состояние, как будто долго били пыльным мешком по всему организму. Пошел, умылся в туалете, заодно помыл раковину какой-то грязной тряпкой, а то вид такой, что не взглянешь без омерзения и содрогания.
Но до этого произошло несколько событий.
Я когда только пришел на смену, сразу получил от Марго задание таскать мешки с мусором как всегда из-за забора к нам на территорию за сарай. Тележка сломана и, понятное дело, я таскал эти мешки полтора часа на спине.
И, конечно, подмести дорогу.
Но это завтра с утра.
А потом прорвало трубу в десятой группе, и я всю ночь отчерпывал воду как жертва кораблекрушения в дырявой лодке. Труба низко, корыто не подставишь, а можно подсунуть тарелку, которая наполняется за четыре с половиной минуты, и только успевай вытаскивать и сливать в ведро. Ведро относил в туалет и опрокидывал в унитаз. Часов в шесть утра, отчаявшись окончательно и бесповоротно, взял ключ от подвала и пошел искать вентиль.
Боже ты мой. Вот это по-нашему, по-бразильски - десятки, если не сотни труб во всех направлениях и всяких видов. Чугун, железо, пластик, золото с платиной. Задвижки, вентили, краны. И ни одной поясняющей надписи. Действительно, а на хрена? Сантехник же знает. Побродив по подвалу, три раза ударившись головой о бетонные лаги какие-то, нашел ввод. Шесть более-менее здоровенных труб, с кучей манометров, заглушенных отводов и рычагов. Две перекрыты, это, так надо полагать, отопление. Потрогал рукой оставшиеся, и вырубил две горячих. Вылез, поплелся в группу, смотреть.
Вода текла как прежде. Даже, вроде бы, сильнее. Вылил тарелку и собрал грязной вонючей тряпкой лужу, набежавшую за мое отсутствие. Большую.
Вернулся в подвал и перекрыл оставшиеся две трубы.
Ура!
Нет, не так. Ура!!! Ура!!! Ура!!!
Вода из прохудившейся трубы в десятой группе не текла.
Пошел умываться.
Меня уже подташнивало от бессонной ночи, и надо было умыться ледяной водой - хоть какое-то облегчение.
Да.
Вода не текла нигде.
Снова полез в подвал и открыл задвижку холодной на ощупь трубы. Подумал, и открыл еще одну.
Из прохудившейся трубы опять потекло.
Вернулся в подвал.
Все-таки, ребята, человек царь если не природы, то всевозможных инженерно-технических конструкций. Хотя Андрей Платонов, как мне кажется, утверждал, что он (человек) им, скорее, слуга. Добился я справедливости - и труба в группе не течет и вода в кране есть. Умылся, чувствую - жизнь налаживается со страшной скоростью.
Пошел подметать.
Взял в бендейке шестой палаты, тьфу, веранды: совковую лопату - срезать траву, пробившую асфальт (приказ заведующей), метлу и ведро. И пошел.
Хорошо!
Семь утра, солнышко намечается, тихо, я мету.
Швырк, швырк, швырк.
Смотрю, кот наш рыжий детсадовский дохлый лежит.
Не хочу описывать как и что. Сходил на веранду, взял мусорный пакет черный, положил туда кота и отнес в мусорный бак. Потому что до кладбища домашних животных далековато, а после выходных дети придут.
Настроение как-то поменялось.
Но все равно - хорошо.
А как подмел, то вскипятил кипятильником и попил чаю из чифирной полулитровой банки и принялся Ивана Ефремова читать, «Лезвие бритвы», из запасов предыдущего поколения сторожей. Хороший писатель и роман хороший. Зря я на него наезжал, будучи кассиром в книжном магазине, можно перечесть автора - честный автор - умный и искренний.
С премией меня, кстати, не обманули, а это я, как всегда, не правильно понял. А так посчитали мы с Марго - все законно, все хорошо.
Просто слушать мне надо внимательнее руководство.
И читать, что подписываю.
16
Фердидурка
*
«А теперь возьмем суждения помещиков и помещиц, суждения гимназисток, никчемные суждения мелких чиновников и бюрократические суждения высокопоставленных чиновников, суждения провинциальных адвокатов, преувеличенные суждения учащихся, самонадеянные суждения старцев, равно как и суждения публицистов, суждения общественных деятелей, суждения жен докторов, наконец, суждения детей, прислушивающихся к суждениям родителей, суждения горничных, служанок и кухарок, суждения двоюродных сестричек, суждения гимназисток - целое море суждений, каждое из которых вычерчивает тебя в другом человеке и творит тебя в его душе. Ты будто рождаешься в тысяче меленьких душ! Но мое положение тут было труднее и непристойное ровно настолько, насколько моя книга была труднее, непристойнее обычной взрослой литературы. Правда, она помогла мне обзавестись кружком незаурядных друзей, и если бы тетушки от культуры, а также иные представители черни могли слышать, как в узком и даже не доступном их воображению кружке Признанных и Великолепных потчуют меня великолепием и признанием, как я веду интеллектуальные беседы в заоблачных высях, они, верно, пали бы передо мною ниц и принялись вылизывать мои пятки. С другой же стороны, в книге, по-видимому, должно было быть нечто незрелое, такое, что располагало к доверительности и притягивало существа желеобразные, ни рыба ни мясо, самый страшный слой полуинтеллигентов - период возмужания приманивал к себе полусвет культуры. Вероятно, чересчур изысканная для темных умов книга в то же самое время была недостаточно надменной и напыщенной в глазах толпы, которая чувствительна только к внешним признакам серьезности. И не однажды, выйдя из мест священных и прекрасных, где я бывал обласкан уважением, я встречал на улице какую-нибудь жену инженера или гимназистку, которые видели во мне родственную душу, недозрелого побратима и земляка, похлопывали меня по плечу и восклицали: - Привет, Юзек, ты глупый, ты - ты незрелый! - Вот так для одних я был умный, для других глупый, для одних - значительный, для других - едва приметный, для одних - заурядный, для других - аристократичный! Распятый между превосходством и ничтожеством, сродненный и с тем и с другим, уважаемый и пренебрегаемый, гордый и презираемый, способный и неспособный, как придется, как сложатся обстоятельства! С той поры жизнь моя стала еще раздвоеннее, чем в те дни, которые я провел в тиши дома. И я не знал, чей я - тех, кто ценит меня, или тех, кто меня не ценит.
Но всего хуже то, что, ненавидя толпу полуинтеллигентов, как, пожалуй, никто никогда еще ее не ненавидел, ненавидя непримиримо, я сам себе изменял с толпой; отбивался от элиты и аристократии и бежал ее дружески распахнутых объятий, бросаясь в хамские лапы тех, кто считал меня молокососом. В сущности, первостепенное значение, предрешающее дальнейшее развитие, имеет то, сообразуясь с чем человек определяет свою позицию и себя лепит - к примеру, действуя, говоря, меля чепуху, сочиняя, он либо берет в расчет, принимает во внимание одних только взрослых, состоявшихся людей, мир понятий ясных и четких, либо же его постоянно преследует видение толпы, незрелости, учеников, гимназисток, помещиков и землевладельцев, тетушек от культуры, публицистов и фельетонистов, видение подозрительного, взбаламученного полусвета, который где-то там подстерегает тебя и неспешно обвивает тебя зеленью, наподобие вьюнов, лиан и иных растений в Африке. Ни на миг не мог я забыть о недосвете недочеловеческих людей, - и, панически страшась, ужасно презирая его, содрогаясь от одной только мысли о его болотной зелени, я, однако же, не умел от него оторваться, был им заворожен, как кролик удавом».
Д
Про поэта Макарова
*
По просьбе знакомой журналистки, искал контакты писателя Тимофея Кукрыниксова и обратился к поэту Макарову, который знает всё и всех, он с самим Лимоновым в бане два раза был. Написал честь по чести, если, мол, имеется возможность, скинь электронный адрес или телефон писателя Кукрыниксова. Получил ответ, Кукрыниксов не писатель, а говно.
И ни слова больше.
17
Полуночная молекула
*
И чего я все про работу, надо хоть чуть-чуть про выходные.
Например, недавно я был на презентации книжки поэта Чавчавадзе. Или ходил в библиотеку. Или гулял по набережной с красивой дамой и встретил свою совершено безумную поклонницу - вдову крупного ученого. Которая заступила нам дорогу и потребовала новых сочинений. Я таких люблю, безумных, в смысле, я и сам такой. И конечно, меня читают все сумасшедшие города, и я этим горжусь.
А то получается одна рутина - пришел в садик, вписал себя в тетрадь, снял показание счетчиков, обошел территорию, поспал на банкетке, ушел домой. Пришел-ушел-пошел.
А тут - красота.
Например, Ленинская библиотека.
Я хожу в обменно-резервный фонд, где роюсь на стеллажах, ищу книжки, что ускользнули от меня в свое время. Советских классиков, допустим или перестроечных звезд, не к ночи помянутых. Последний раз накопал Максуда Ибрагимбекова, второй том Паустовского из восьмитомного собрания сочинений тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, это мне, значит, год от рождения был, и Виктора Викторовича Конецкого, «За доброй надеждой». Я его обожал, Конецкого, в своем ленинградском отрочестве, но его, я думаю, в Ленинграде все обожали.
Продает библиотека эти книги недорого, как раз по моей зарплате.
Еще там есть шкаф бесплатного обмена, нечто, вроде, буккроссинга или букривы.
В букинистические хожу, конечно, как на работу. Только цены там выросли существенно за последние годы и три раза задумаешься, прежде чем купить, какую-нибудь дрянь типа собрания сочинений второстепенного классика восемнадцатого века или огромное избранное гиганта социалистического реализма.
Естественно, мне нравится болтаться в книжных магазинах. Зачастую, просто так, не имея цели купить. Хожу, смотрю, иногда листаю. Раздражаю, короче, продавцов. Но большинство мне знакомы, так что я могу и поболтать, послушать и рассказать новости. Посплетничать, обожаю сплетни. Я где-то читал, что Блок вел внешне небогатую событиями жизнь и мог часами просто гулять по городу или стоять у букинистических прилавков, разглядывая. Не сравнивая масштабы дарования (не из скромности - просто лень), мы с ним похожи. Еще он был большим педантом. Я тоже. У меня носки лежат по росту.
Кино люблю, иногда выбираюсь в кинотеатр, что в двух шага от моего дома. Чаще в компании друзей-качков, очень редко один. О друзьях как-нибудь в другой раз расскажу. О разных этапах жизни и разных людях появляющихся в эти этапы и соответствующих им, периодам жизни, в смысле. О невосполнимых потерях и внезапных обретениях. И так далее. А кино, конечно, дрянь одна. На сто новых фильмов - сто полное говно. Зато остается ощущение не зря потраченного времени. Странный парадокс - фильм плохой, время, казалось бы, псу под хвост. А придешь домой - нет, не псу, сходили, посмотрели, общность какая-то чувствуется, можно сказать самому себе - не хуже людей живем - так же. Потому что «всю жизнь я быть хотел как все». Да только фиг там.
Вообще, лучше набрать видеодисков на рынке. ДиВиДишек. На том самом, где я ими торговал.
Придешь, воткнешь в проигрыватель, сидишь, зыришь.
Чаю еще можно попить с вареньем или печенюшками.
Или с халвой.
Кому, что хочется.
Ну и конечно, я постоянно хожу в спортзал.
18
Есть окно такое
*
На втором этаже хрущевки, в три часа ночи, горит свет в окне.
Сейчас я что-нибудь про него сочиню.
Допустим, там доживает последний день своей городской жизни Игорек Молочков, сорокаоднолетний чувачок по прозвищу Пассик, который собирается переезжать из городской квартиры в почти что родную деревню. Здесь продать, там купить, а оставшиеся деньги, если таковые появятся, вложить в хозяйство. В «почти что родную», потому что он ее вожделеет. Ходит и поет некогда популярную песню «сам себя считаю городским теперь я…». Игорек трудится на местном рынке продавцом радиодеталей, и разной музыки за день слышит много. В том числе, старой, профессиональной, советской. Отсюда и прозвище, кстати, от деталей. От магнитофонного пассика.
Совершенно и абсолютно городской человек в пятом или шестом поколении, влюбился в русскую деревню. В такую, как он ее представлял. Нет, Пассик не строил иллюзий и отдавал себе некоторый отчет в реальном положении дел, но опять же, так, как он эту реальность конструировал.
А свой переезд он видел немножко даже как кино. У подъезда наваленный скарб, барахло, упакованное в несколько картонных коробок и пластиковых черных мусорных мешков, ждет грузовая машина, соседи с любопытством и завистью вздыхают - молодец, осуществил извечную мечту русского человека - на пенсии переселиться на лоно и жить на натуральном продукте. Самогоночка, огурчики, укроп - все свое, экологически чистое. В город приезжаешь, только чтобы попудрить мозги продавцам в магазинах, пожрать молодой силы. И жить вечно.
Потому что смерти нет, Игорек в этом был твердо уверен. Он вообще считал, что «мертвые», притворившись таковыми на некоторое время, оживают и открывают глаза в гробу, и… и что-то с ними происходит. Или сходят с ума от ужаса (но это плохая версия) или перемещаются в другое измерение (хорошая). Если откопать гроб и потом его вскрыть, там никого не будет - пустота, зеро, нигил. Эта мысль твердо поселилась в нем после похорон отчима - второго мужа матери. Которые, похороны, произвели на него чрезвычайное впечатление и заставили о многом задуматься. Точнее, о главном - о жизни, смерти и любви. Именно в таком порядке. Когда они ехали на кладбище в совершенно похабном автобусе, на заплеванном полу подскакивал открытый гроб, а вокруг сидели живые. Игорек закрывал глаза, чтобы не видеть и не слышать. Играл в любимую игру - «я в домике». И потом на поминках, когда всех немного отпустило, и над столом робко запорхали первые намеки на шуточки и наладился, как пламя гул разговора, и Игорек жевал салат, хлебал суп, а потом ел картошку и бефстроганов, компот, и… где-то внутри игра в домик продолжалась, как продолжается она всю жизнь.
Его стариннейший друг Марик Жуковский, ровесник, одноклассник, тихий пьяница и плохой художник на хорошей музейной ставке, говорил в таких случаях - не бери в голову, бери… а, ладно, никуда не бери…
Игорек не брать в голову не мог.
Обладал слишком живым воображением.
А деревня? Что деревня. Это, конечно, красивейшие рассветы над рекой, потрясающие закаты, рыбалка, грибы и ягоды. Такой прозрачный, не молочный, но росистый туман над полем, лугом, дорогой. Роса, да, так чтобы резиновые сапоги несколько минут чернели спелым глянцевым графитом и тут же чуть-чуть темнели, чтобы брюки в прилипших листочках, чтобы штормовка отяжелела от влаги. Чтобы чувствовалось. Вообще чувствовалось. Чтобы нечесаный огромный внепородный барбос с добрыми глазами в конуре, крытой дырявой толью. Пятнистая коричневая кошка Фрося в горнице - шмыг под лавку. Русская печь, запах, покой, основательность, ухват в углу, чугунок, щи, пироги с вязигой (черт его знает, что такое). За окном колодец, у колодца молодежь тусуется по вечерам, окурки, клуб, кино про любовь. И конечно, кони, вообще живность, но кони особенно. И река, да. Река и сама по себе, целая жизнь, а когда по ней плывет, например, лодка плоскодонка с одним серым пористым веслом, превращается в образ, символ и философию.
В общем, весь идеальный и умилительный набор сельской жизни. С некоторыми допущениями. Дракой, повальным пьянством, просто бегством или вымиранием народа и двумя-тремя дворами за шестиметровыми синими заборами, забитыми пузатыми и здоровыми как киты или бегемоты, внедорожниками со столичными номерами и жирными холуями на подхвате.
И вот это все, как бы снимается очень талантливым и знаменитым или наоборот никому неизвестным, но гениальным, только что закончившим институт оператором. Даются виды и дали. Почти нет действия, диалогов, монологов и интриги, так как фильм, это череда картинок, а не болтовни. Ну, то есть то, что называется «потрясающая операторская работа», а кино - сплошная импровизация. Авторское кино, и автор - Игорек Молочков, что сидит дома ночью, в три часа, на кухне, ждет, когда закипит чайник, и тогда он насыплет заварки в чашку и зальет ее кипятком. Сто раз ему говорили, что не надо заваривать чай кипящей водой, но Игорьку просто горячей, не интересно - нет того кайфа, ощущения хорошо, крепко сделанного дела, приготовленного напитка. В кипятке есть что-то от суровой реальности мужской жизни, от геологов, альпинистов, сплавщиков и золотоискателей.
От деревенской жизни, наконец.
Такое кино.
А смерти, конечно, нет.
Е
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров родом из далекого сибирского городка Ульищи. Поэт Макаров лауреат литературной премии. Поэт Макаров выпустил книжку высокохудожественных произведений и отказывается ее продавать в магазинах. На все предложения отвечает, а я не заинтересован, я свое время в стихах обозначил, и все.
Но носит в портфеле несколько экземпляров и дарит незнакомым женщинам.
19
День Победы
*
То, что я собираю все праздники - это норма. Первое мая, Девятое мая, Новый год, Двадцать третье февраля, Восьмое марта, еще что-нибудь по мелочи типа Дня конституции или какого-то безумного Дня независимости - каждый год мои рабочие дни. Я давно перестал обращать на это внимание. Когда не пьешь, большинство праздников проходит тихо и незаметно.
Собрался, пошел на работу.
Дальше по схеме - записался, снял показания, попил чаю, совершил обход, поспал в коридоре двадцать минут, сходил в туалет, совершил обход, спланировал нападение на Кубу, написал «Старик и море». В общем, рутина.
За исключением того, что я открыл тайну четвертой группы.
Не сам, но с помощью рабочего Хрущева.
Я когда пришел, то Гоги Шапкин смотрел телевизор в «пятерке», а во все остальные группы, как-то: восьмую, десятую и двенадцатую, были открыты двери и везде стояли полунаполненные грязной водой ведра и валялись мокрые тряпки. Ливневка забита, доложил мне Гоги, не отрываясь от экрана, потому что какие-то идиоты лазают по крыше, а там валяются черенки от лопат и они их скидывают в водосточные трубы, я так Шиловскому и сказал.
Доля абсурда по шкале Реомюра была нормальной, не стоило даже заморачиваться на деталях. Я и не заморочился. Просто принял к сведению.
Так вот, когда Гоги ушел, побросав все как есть, и крикнув, что где-то в недрах бродит рабочий Хрущев, я стал обходить садик и проверять обстановку. Четвертая группа была открыта. Как всегда. Я запер дверь, обернулся и увидел спускающегося со второго этажа Саню.
Санек, спросил я Хрущева, чего за ерунда каждый день, почему четвертая группа открыта?
В каком смысле «открыта»? переспросил строгий и вдумчивый Хрущев в синем спортивном костюме с двумя белыми полосками на штанах.
В прямом, как ни приду - ключ в дверях, дверь нараспашку.
А-а, так это они через нее на улицу ходят, ворота открывать.
И тут до меня дошло.
Если войти в четвертую группу и выйти через ее черный, пожарный и служебный выход, то окажешься почти напротив бульварных калитки и ворот. Не надо бежать вокруг всего садика, если выбраться, допустим, через центральный вход. А я себе всю голову изломал, решая эту задачку. А ответ, как всегда, на самой поверхности. Елки ж.
Дальше все пошло как по маслу. Хрущев стучал молотком на втором этаже, я или бродил по территории или читал книгу сидя за столом на своем законном месте. Сначала Леонида Андреева - сборник с рассказами и романом «Дневник сатаны». Я его, Андреева, конечно, раньше читал, по крайней мере, одну книгу точно прочел от корки до корки и он мне скорее понравился, чем нет. Но сильного впечатления не произвел. Я ко всем этим демократам-народникам и борцам за маленького человека, с большим уважением, но душу они мне не греют. Вот и сейчас - перечел, и чего? Да ничего. Другое дело, что в последние время, многие второ-и-третьестепенные классики девятнадцатого и начала двадцатого веков, как-то выходят на первый план, чуть ли не в ровню к титанам и гигантам типа Толстого с Достоевским. В общем, не понравился мне Андреев, до какого-нибудь блестящего Александра Ивановича Куприна - далеко. Хотя при жизни, если верить критикам, был страшно популярен, аж с оттенком демонизма и здоровой скандальности. Что очень интересно характеризует тогдашние литературные вкусы и читателей вообще.
Потом чел Токареву, ну это понятно - подсел наглухо. Умно, афористично, (то, что называется, по-хорошему) предсказуемо и шикарно. Гарантированное качество.
И еще какую-то странную книжку под названием «Полная история русского рока, рассказанная им самим». Мало того, что название совершенно безграмотное и безумное, так еще и автор-составитель в предисловии пишет, что сей труд ни в коем случае не претендует на всеобъемлющую информацию и т.д. Тогда с какого она «Полная…»?
Ладно.
Там на пятистах страницах деятели, так называемого, «русского рока», рассказывают какие они талантливые и героические. И как они боролись. И добились!
И вообще!
Я не против.
В четыре сорок пришла повариха Нина Тимофеевна Попова.
В шесть - девочка Маша, и мы сидели с ней на банкетке, укутанные в куртки, и оба лязгая зубами от холода.
Потом повариха вынесла нам одну шоколадку на двоих, мы ее по честному съели. Вкусно? спросила Маша. Очень, ответил я.
Стали дрожать дальше.
Пойдем, говорю, погуляем?
И мы пошли гулять вдоль коридора, пока не пришли дежурные воспитатели и не увели Машу в группу, а я не побежал, чтобы согреться, домой.
По телику сказали, что это самое холодное девятое мая за последние тридцать лет.
Кто бы сомневался.
20
Глобус
*
Я когда был пацаном, все мечтал склеить картонную модель шекспировского театра «Глобус»*. Просто бредил - рисовал, вырезал, клеил, раскрашивал, выстраивал, получалась какая-то ерунда, честное слово. За образец брал рисунок с фронтисписа (если правильно называю это место) книжки про историю театра.
В субботу на сутки пойду. Буду подметать, если дождь отменят, читать Шкловского, купленного на днях в букинистическом, мерзнуть, пить чай, спать по пятнадцать минут и так далее. Встречу по дороге Сему Акрилова и спрошу у него, как поживает Ким, вышел из дурдома или нет. Куплю пару банок консервированной красной фасоли в собственном соку. Возьму с собой открывалку и складную походную ложку, хлеб, чай.
Живу и время от времени думаю (в очередной день рождения), елки-палки, Маяковского пережил (тридцать семь), ядрена вошь, Блока (сорок), мамочки, Чехова (сорок четыре). Кто там следующий на горизонте? Василий Васильевич Розанов? Шестьдесят два года. Нормально. Потом буду Искандера с Алексиным дожидаться. Да у меня самого бабушка - мама моего отца - вот только что в Санкт-Петербурге умерла, в девяносто шесть лет.
Когда пришел, Гоги сказал, что Марго велела убирать покрышки - выкапывать. Но он ей ответил, что одному никак, там разве одному справиться, там каждая по триста килограммов, и оплетены корнями, надо - один поднимает (лучше двое), другой отрубает корни. Я послушал и подумал, что катать эти самые скаты стали ровно в тот день, когда я вышел второй раз на смену. До этого, по словам заведующей, покрышки мирно лежали тридцать пять лет, разукрашенные масляной краской во все цвета радуги, а в честь моего устройства в детский садик их, значит, приказано убирать. Но со мной так всегда. Это нормально.
Гоги свалил, а я решил сегодня в ночь не копать, а заняться этим вплотную с утра. Пошел в «пятерку» и отбился там на сооруженном Гоги лежбище. Два сдвинутых детских диванчика из раздевалки, под головой скатанный синий мат в который завернута красная подушка из кожзама в виде прямоугольника от такого детского малышового конструктора, где все фигуры - большие и мягкие. Напротив лежбища - телевизор. На полу электрочайник.
Ничего не разбирай, крикнул на прощание Гоги Шапкин, придет Альбатросов - уберет.
Да ради Бога.
Чуть-чуть еще побродил, выпил чаю из чайника, а не с помощью кипятильники и шаткого сооружения - пирамиды из книг - чтоб до розетки достать, включил фонари на столбах и отбился.
Почитал и заснул.
В четыре утра встал, выключил наружное освещение, умылся и пошел выкапывать колеса.
Епрст.
А вообще - хорошо. Тихо, такое ощущение, что все умерли и я один на планете. Выкапываю и откатываю к дальним воротам, около мусорных баков. Потом сходил за ключами, открыл и вытащил покрышки за территорию садика, сложил друг на друга возле кучи песка. Красиво. Всего получилось девять штук.
Вспотел как цуцик - вот тебе и кардио.
Вернулся в корпус и решил пообедать (позавтракать?) на свежем воздухе. Время девять утра, солнышко робко высовывается из-за облаков, присел на бортик каменного крыльца и стрескал гороховую кашу из кюветки. Вкусно. На природе все вкусно. На пленере. Сижу - ем, напротив спит пятиэтажка хрущевская. Птички поют. Благодать.
Поел и снова лег спать.
А проснувшись, продолжил упражнения с откапыванием скатов.
И копал их до тех пор, пока не пришел рабочий Санек Хрущев и не предложил мне свалить, сказал, что все равно будет работать до ночи и дождется Альбатросова полюбасу.
Вы через какие ворота выходите? спросил Хрущев.
Через бульварные.
Пойдемте, я вас выпущу, не сигать же через забор, в ваши-то годы.
Я заржал.
Пойдем, согласился, выпустишь.
И мы пошли.
А потом я ел суши, которые суси, в приятной компании двух красавиц - постарше и помладше, и очень радовался, потому что от тоски и одиночества уже готов был завыть. А тут такая оказия - хожу как настоящий по торговому центру, выслушиваю просьбы, капризы и пожелания - все как у людей.
Хорошо же.
Зы. Завтра в церковь пойду около дома, а потом куплю два собрания сочинений - В. П. Катаева в десяти томах, по-моему, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года и К. Г. Паустовского в восьми - тысяча девятьсот шестьдесят седьмого. Все по бросовой цене, буквально за какую-то ерунду.
*Примечание.
Вот такую штуку нашел в Википедии. Довольно странную, учитывая какие-то удручающие сведения о процентах акций каждого из пайщиков.
«Глобус» был собственностью многих актёров, которые (за исключением одного) были также акционерами Lord Chamberlain’s Men. Двое из шести акционеров «Глобуса», Ричард Бёрбедж и его брат Кутберт Бёрбедж, были собственниками двойного количества долей акций по 25 % каждый. Другие четыре актёра, Шекспир, Джон Хэмингс, Августин Филипс и Томас Поуп, обладали одинарными долями по 12,5 %. (Первоначально Уильям Кемп намеревался быть седьмым партнёром, но он продал свою долю четырём миноритарным акционерам, оставив им больше, чем первоначально запланированные 10 %). Эти начальные пропорции изменились со временем, когда присоединились новые акционеры. Доля Шекспира в течение его профессиональной деятельности уменьшилась с 1/8 до 1/14, или приблизительно до 8 %.
«Глобус» был построен в 1599 году с использованием деревянных конструкций более раннего театра (первого общедоступного лондонского театра), называвшегося просто «Театр», который был построен отцом Ричарда Бёрбеджа, Джеймсом Бёрбеджем, в Шордиче в 1576 году. Бёрбеджи первоначально арендовали место, на котором был построен «Театр», на 21 год. В 1598 году владелец земли, на которой располагался «Театр», повысил арендную плату. Бёрбеджи демонтировали «Театр» балку за балкой и перевезли его к Темзе, и там он был собран вновь уже как «Глобус».
В июне 1613 года театр «Глобус» сгорел во время спектакля «Генрих VIII».
Театральная пушка, которая должна была выстрелить во время представления, дала осечку, воспламенила деревянные балки и крышу из соломы. Согласно одному из уцелевших описаний этого события, никто не пострадал, за исключением одного зрителя, который потушил загоревшиеся на нём короткие брюки (кюлоты) бутылкой эля».
Ё
Про поэта Макарова
*
У поэта Макарова есть друг Кочевряучискас и друг Петров. С Кочевряучискасом они всегда пьют на улице в подворотне, а с Петровым по месту работы последнего - в музее естествознания. Напившись, поэт Макаров любит повторять, мои стихи умнее меня.
21
Есть окно такое
*
Прошлой ночью, когда бы я ни выглянул на улицу из, допустим, пятой группы, постоянно видел горящее окно напротив. На четвертом этаже. Ровно посередине дома, кстати. Одно единственное. Как маяк.
Там живет немолодой дяденька Гера Фокин.
Про которого я сочинил историю.
Гера выписал на бумажку из Чарльза Буковски:
«Мне уже стукнуло 50, и с женщиной в постели я не был четыре года. Друзей-женщин у меня не водилось. Я смотрел на женщин всякий раз, когда проходил мимо на улицах или в других местах, но смотрел без желанья и с ощущением тщетности. Дрочил я регулярно, но сама мысль завести отношения с женщиной - даже на не-сексуальной основе - была выше моего воображения».
Перечитал, хмыкнул, смял листок левой рукой, хотел, было, его съесть, но потом передумал и выкинул в помойное ведро, что стояло у него под кухонной мойкой. С вложенным внутрь прозрачным целлофановым пакетом из соседнего универсама. Там в такие пакеты покупателей заставляли заплавлять свою поклажу, во избежание краж. Гера пакет брал, ничего в него не прятал, а использовал для отходов.
Надо было срочно исправлять ситуацию и Гера на другом листке, написал совсем другие слова, а именно: «Я красавец-мужчина, от меня исходит ослепительный свет любви, обаяния и секса! Женщины тянутся ко мне, как мотыльки на огонь!». Он хотел еще что-нибудь добавить, но ничего не придумал и оставил, как было. После чего расстелил бумажку посередине, заранее очищенного от всего наносного кухонного стола, и водрузил на листочек стакан со специальной водой.
Вода была получена путем таяния льда, конкретнее - двух больших, похожих на совершенные моркови, на моркови, как их задумал Бог, сосулек, отломленных с подъездного козырька. Сам процесс назывался - абляция. Сосульки таяли в фиолетовой кастрюле с отколотой по краям эмалью. Потом вода процеживалась через четыре слоя марли, купленной в аптеке, на первом этаже восьмого дома. В котором Серега Грек живет. Затем наливалась в стакан.
Гера поставил и сел напротив на табуретку.
Вытянул руки в стороны и стал их мучительно сводить, как будто сжимая тугую воздушную пружину между ладонями. Концентрируя собственную энергию и формируя заряд указанных на бумажке чувств, свойств и эмоций. Свел руки, почти касаясь стакана, перенаправил луч, и стал заряжать.
А зарядив, тут же выпил.
Почувствовал как поперло по организму заряженное кедровое ядро позитива, делясь и прорастая во все стороны.
Выдохнул, зажмурился и сказал - эхма!
Стал ждать результата.
Спать лег взволнованным.
Буквально, на следующий день сработало.
Когда Гера вышел утром на работу, соседка Инна Павловна Бучинская мучительно выруливала синенькую Мазду со своего законного места около огороженных мусорных баков. Тоже, кстати, синего цвета. Накануне, какая-то сволочь воткнула гнусные гнилые Жигули ни два, ни полтора, и Инне Павловне пришлось прижаться к ограждению баков ближе, чем позволяло ее водительское мастерство.
Правее! Заорал Гера. Левее! Так! Прямо! Прямо! Давай, давай, давай!
Инна Павловна дала, и насадила крыло Мазды на угол ограждения.
Остановилась.
Гера подбежал и заохал.
Инна Павловна, чуть не плача, тронула машину вперед, назад, еще раз вперед, опять назад, вперед, назад, и более не рискуя, объехала дом по кругу и исчезла за серым углом. Расстроенный Гера поплелся на автобусную остановку, чтобы ехать на работу - в немецкую прачечную, налаживать заскучавшее оборудование.
Вечером раздался звонок в дверь.
Гера знал кто это.
На пороге стояла Инна Павловна с сияющими глазами. В кошачьих, каких-то японских по духу и виду очках, норковой шубе нараспашку и без шапки. Вид у нее был слегка ошарашенный. Нет, сказала она Гере, не в этом дело. Я уже купила синий лак для ногтей и завтра замажу царапину… царапины… в общем, чего там надо замазать, то и замажу... я по другому поводу…
Вот оно, подумал Гера, работает! И пригласил Инну Павловну на кухню к столу. Достал из холодильника скудное холостяцкое угощение: половинку соленого огурца на блюдце и печенье «Майская ночь» в бумажной вскрытой упаковке. Чай будете? Спросил у Инны Павловны. Кофе. Кофе нет. Тогда чай. Да.
Налил, угнездился на табурете и подумал, что надо как-то поддерживать светскую беседу, пока не дошло до дела, а там как кривая вывезет - Гера не очень был уверен в своей кривой.
А… начал он…
А секса не будет, уверила его Инна Павловна и деликатно отхлебнула из чашки, по крайней мере, сегодня.
И Гера с облегчением перевел дух - беседовать-то за чашкой он большой мастер.
А почему? поинтересовался для приличия.
Ну, секс - это стихия, вы ведь понимаете? А стихия на стихию…
Гера понимал.
22
Серега Тягунов
*
Не знаю, почему вспомнил это стихотворение. Точнее, знаю. Бродил ночью по территории и думал о своем друге, который в пору моей ранней юности, приносил книжки или читал наизусть или просто рассказывал много интересного - знакомил с полузапрещенными или полузабытыми сокровищами русской литературы. С такими пиратскими бриллиантами и монетами в сундуке его памяти и интеллекта.
Например, он первый рассказал мне про Варлама Шаламова, Эрнста Неизвестного, да и много чего еще… И тонкий бумажный белый сборничек Александра Кочеткова тоже он, Серега, принес.
И еще мне за каким-то чертом, две ночи подряд снилась строка «Нечеловеческая сила в одной давильне всех давила», причем снилась не правильно, у Кочеткова не «давила», а «калеча».
Баллада о прокуренном вагоне
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.
- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду -
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты.
- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.
Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
1932
23
Селфи
*
Работаю в ночь.
Смена явно не задалась. Пришел-ушел-записался, тут все понятно. И даже, то, что позвонила Марго и велела таскать мешки от сарая в мусорный контейнер - нормально. Чай, в России живем, сначала из-за забора мимо контейнера к сараю на горбу, а потом обратно. Как будто нельзя было по дороге сразу сваливать. И тележка сломана. Но это хрен с ним. А вот народ…
Прет народ через детский садик, как через проходной двор. В буквальном смысле слова. И почему-то сегодня прет без остановки. Погода что ли на них так подействовала? Тепло. Расслабились. Только завернул какого-то чувака с большими треугольными ушами, как идет дамочка с ребенком (не с собачкой), следом две девицы ржут, я их заворачиваю, а они селфятся вовсю, тетка с огромной авоськой, группа существ орущих матом на всю улицу, в которых, приглядевшись, можно с изумлением признать подростков лет десяти-двенадцати. И все, естественно, возмущаются тем, что я их прошу покинуть территорию. Дама с собачкой, тьфу, с ребенком, прямо заявила, мне надо пройти! Но там заперто, ответил я. Откройте! Не открою. Вам что, трудно?! Другие и не просили, видимо рассчитывали перемахнуть через невысокую калитку.
Дама с ребенком ушла, возмущенно высказываясь в мой адрес в частности и детского сада вообще, существа, оказавшиеся условными детьми, обозвали матом уже меня одного, остальные покинули поле боя почти молча.
А я шел сюда за тишиной и уединением.
За душевным покоем.
Мне существ и в магазине хватало.
А нашел все то же самое - жизнь, а значит идиотов и эгоистов. И не поймешь, что здесь следствие чего.
Пошел в «пятерку» сдвинул диванчики, лег, заснуть не сумел, до двенадцати ночи ворочался, слушал, как во всем детском саду что-то шуршит, трещит, скребет, вздыхает, воет, плачет, разговаривает и действует на нервы. А потом вылез на обход в одной рубашке - замерз напрочь, вернулся и стал читать Конецкого. Хороший писатель Виктор Викторович - прошел проверку временем (разумеется, только моим).
В четыре утра, накинув пятнистый бушлат, полностью пропахший одеколоном Шапкина Гоги, открыл калитки для поваров и ворота для хлебной машины. Спустя некоторое время, погремев кастрюлями и пошумев водой, повариха, та, которая Нина Тимофеевна, позвала меня в окошко между кухней и коридором, иди, сказала, погляди. Я всунул голову в окошко - на потолке кухни, в углу, шевелилось темное пятно. Чего за хрень? спросил я. Тараканы, ответила Нина Тимофеевна, заразы. Я отвалил от окошка, а водитель хлебной машины, наоборот подошел и они с поварихой принялись обсуждать тараканью жизнь и способы ее прерывания, если так можно сказать. Водитель настаивал на кипятке, а Нина Тимофеевна на дихлофосе, который в столовой, понятно дело, применять нельзя.
Вообще этот водитель хлебного фургона подолгу задерживается на детсадовской кухне, сядет у окна и вот давай языком чесать. Час может просидеть протрепаться. А я стой, жди, когда этот труженик баранки отвалит, чтобы закрыть за ним ворота.
Ладно.
Уехал.
Я ворота закрыл.
В теле томность, какая-то хрустальная тяжесть, медленность, молочный кухонный туман и легкая дрожь - мелкая-мелкая вибрация адского недосыпа. Мембрана.
Надоело мне все.
Страшно.
И садик.
И запах кухни тошнотворный.
И хождение на работу пешком по мосту, которого я боюсь до смерти, так и млит, что падаю вниз. И сразу начинает кружиться голова и подкатывает волна тошноты, как только гляну через невысокие перила, даже с середины моста.
И… и… и еще что-то, никак не соображу.
И аборигены, норовящие перемахнуть через забор, и бесконечное таскание, рвущихся пластиковых мешков с каким-то говном, и бессонные ночи в «пятерке», и открывание ворот в пять утра, и эти записки.
Пошло оно все в болото.
Зы. Это надо перетерпеть, такое настроение у меня случается время от времени всю жизнь. Тут главное, стиснуть зубы и переть, куда прешь, в том смысле, что туда - куда надо. А значит, прямо. Выполнять предначертанное.
Зы. Зы. Вот в тему настроения отличное стихотворение Игоря Федькина.
Почему на дворе - май,
А на улице он - снег?
Не ушла, почему зима,
Как в кошмарном, дурном сне?
Пуховик одевает грач,
И берез замерзает сок,
Непонятная тут игра,
Не идет почему сон?
Скрип калитки серпом по,
Не курю уж давно, нет,
И холодный прошиб пот
В оживающем вдруг сне.
В снежной жиже идет сад,
Чтоб от ветра за мной встать,
Люди, люди и голоса,
Всё. Закончилось. Тихо. Спать
Ж
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров некоторое время работал в обувном магазине «писателем» за сумасшедшие деньги. Так было напечатано в объявлении о найме. Он составлял рекламные буклеты и вел страничку магазина Вконтакте. Поэт Макаров умел подать себя как бог.
24
Клан Сопрано
*
Был в ментовке, получил справку об отсутствии у меня судимостей. Сначала позвонил, уточнил, как и что. Они там опять шутят, ржут, меня такая жуть охватила, это как будто звонишь в геенну огненную, в ад, а там хохмят. Хотя, почему бы и нет? Для них ад - рутина, работа. Зашел, говорю, я звонил, дайте справку, а мент, что сидит на стуле у дверей, отвечает, они курят в беседке. Бабы, в смысле, те, кто справками занимаются. Дождался на крыльце. Подошли две накрашенных шалавы.
На обратной дороге, заглянул в магазин, купил мороженое и съел. Два мороженых. Трубочки. Точнее, рожки. Вернулся домой и воткнул в дивидишник сериал «Клан Сопрано», второй сезон. Он на меня хорошо действует, не хуже «Ворониных», но гораздо слабее, чем «Во все тяжкие».
Читать нечего, все книги рассовал по полкам.
Надо опять Токареву доставать - гарантированное качество.
А потом со справкой двинул на работу. Два месяца, считай, уже тружусь не покладая рук, а все еще оформляюсь. Как пришел, позвонила Марго и велела написать заявление по образцу, оставленному для меня в верхнем ящике стола, за которым сидят сторожа, то есть мы. Заполнил заявление о переводе меня со ставки 0,25 дворника на ставку 0,5 дворника. Я теперь полдворника, а не четверть. Сверху положил справку об освобождении и убрал все обратно в ящик. Завтра часов в восемь придет Марго - заберет.
Гоги Шапкин свалил до хаты, а я сел на скамейку в отвратительном настроении. Мне пятьдесят один год и груз становится все тяжелее. С каждым днем. И не проходят: ни боль первой, безжалостно убитой (в одностороннем порядке, (а может, ее и не было с той, другой, стороны?) любви, ни боль потери самых близких мне людей. Время ничего не лечит, все кровоточит как десять, двадцать и тридцать лет назад. А может быть, еще сильнее.
Тут друг Хрущев явился, аж с самим Витольдом Шиловским, доселе ни разу не виданным мной четвертым сторожем и заодно местным сантехником. Поздоровались, познакомились. Витольдыч сказал, а там хоккей! Имея ввиду матч за третье место наших с финнами на чемпионате мира. Угу, посочувствовал я. И пацаны стали приваривать к железной двери запасного выхода кухни профиль - укреплять. Сверкать огромной грязной многоповидавшей болгаркой и вонять сваркой. А я пошел читать.
Варили, что-то, часа полтора. Затем упаковались и уехали на шиловских «Жигулях», марки «Калина». Какого-то отвратительного мышиного цвета.
Я читал.
Обходил территорию.
Опять читал.
Думал о том, как научиться принимать с благодарностью все, что посылает, пусть будет, Бог.
Часов в десять вечера в служебную дверь забарабанили. Я чуть не родил от неожиданности.
На пороге нарисовался Санек Хрущев, который сказал, такое дело, (дальше нецензурно), увез я ключи от ворот, а ведь завтра хлеб! Это точно, согласился я, взял у Хрущева ключи, повесил их на стенд, запер, со страшным грохотом, на засов дверь, и уселся обратно читать.
По идее, я этот момент профукал - нехватку ключей, по идеи, я должен был сразу, а лучше до ухода, корефанчиков проверить наличие всех ключей, что они брали. А я не проверил. И спасибо, что Санек Хрущев ответственный товарищ - не поленился прийти в детский сад, не глядя на вечер и усталость. А так бы я утром у закрытых ворот перед хлебным фургоном был хорош. Хотя, и хрен с ним, так бы перетаскал лотки - на руках - там всего-то штук пять.
В двенадцать задремал, предварительно включив наружное освещение.
А в три часа утра выключил.
В пять открыл калитку поварихе и ворота хлебу.
В шесть утра пришла Маруся с мамой, и сразу запахло конфетами.
Это было очень приятно.
25
Путь свободен
*
Прочитал у Чена Кима. По-моему, крайне замечательно.
Вагон натоплен от души.
Горячий чай, в стакане ложка
Звенит. Сиди стихи пиши,
Да иногда гляди в окошко.
Где от убогого жилья
Через заснеженное поле
Легла прямая колея
Дорогой из тюрьмы на волю.
А может, и опять в тюрьму.
Для русской жизни все едино.
Наверно, это потому,
Что мы не знаем середины...
С нуля до гробовой доски
В России жизнь идет, похоже,
Не злым усердием людским,
А только милостию Божьей...
26
Щи из свежей капусты
*
Купил «щи из свежей капусты» в банке, заливаешь водой в пропорции один к полутора, кипятишь три минуты и - готово. Вкуснятина невообразимая. Слово «щи» очень близко слову щит.
Пока ел, думал о том, что я еще застал времена, когда фотопленку проявляли в темной комнате, дома это была, как правило, ванная, заряжали и вынимали из фотоаппарата, накрыв мутоновой шубой и всунув руки в рукава снаружи. Все проделывалось на ощупь. А теперь в телефоне, который вообще не про это, имеется фотоаппарат в сто раз превосходящий какой-нибудь древний «Зоркий». А если не превосходит, то все равно - я из одной эпохи шагнул в следующую, и это всего в течение жизни.
Слабое развитие кино и фотосъемки оставило нам мало материалов из жизни многих выдающихся деятелей. Блока, Толстого, Чехова, ну не знаю - Тургенева, может быть. Не было у них ни привычки, ни возможности селфиться каждую секунду. Ни, может быть, желания, буде такой случай и соответствующая техника. А мы можем себе позволить. И это хорошо. Помрет какой-нибудь писатель средней руки, а после него одних телевизионных видеозаписей сто шестьдесят пять часов, и это не считая домашнего любительского порно.
Настроение у меня перед работой прекрасное.
Иду, улыбаюсь встречным людям, транслирую в мир доброжелательность и оптимизм, мир посылает мне обратно примерно то же самое. И то верно, если все время ныть и сетовать - однажды нытье и действительность сольются - Бог пошлет тебе чего просишь.
Пришел. Записался. «Англичан» сегодня нет, логопед есть. Лампочка перегорела в светильнике над нашим столом. Взял у Марго лампу, заодно расписался в очередном документе. За всю предыдущую жизнь я столько не расписывался, сколько в детском саду за полтора месяца. Каждый день по две-три подписи ставлю под всевозможными документами. В этот раз за перевод меня из дворников в дворники. Ввернул лампу. Залез на стремянку и ввернул.
Основной народ потихоньку рассосался, а оставшиеся принялись отмечать окончание четверга. Не знаю, чем этот четверг так отличается от других четвергов, но празднующих немало. Пока болтался по садику с лампочкой и стремянкой, встретил заведующую, которая приказала срочно выпустить ее с территории учреждения. Пошел открывать ворота «Крузаку». А когда возвращался, начался дождь. Внезапно и сразу. Потемнело и полилось. Все окна в группах, естественно, открыты, собрал ключи в охапку и принялся закрывать.
Дальше все как всегда - чтение Токаревой, краткий и тревожный сон, обход территории. В пять - повариха Матрена Тимофеевна и хлебная машина, которая сегодня опоздала на пятнадцать минут, я даже бегал к воротам, проверял и совещался с Тимофеевной, мол, чтобы это могло случиться с Робертом. Шофера хлебовозки зовут Роберт. Это не шутка и не моя фантазия - реальное имя. В шесть - девочка Маша с мамой и дежурный воспитатель.
И еще есть что-то захотелось. А еду я с собой в ночь не беру - незачем. Обхожусь одним чаем. Максимум двумя. А тут прямо страшно, как захотелось. Аж урчит и поет в животе.
Дома в семь утра съел оставшиеся полкастрюли «щей из свежей капусты». С одной стороны, конечно, это странно - щи в семь утра, полагается творожком с кофе обходиться, а с другой, я с трех ночи на ногах, бегаю туда-сюда, так что для меня семь утра, самый настоящий обед.
Погрел и съел с хлебом. Хотел в микроволновке подогреть, я теперь счастливый обладатель этого сказочного аппарата - друг подарил. Привез на «Газеле» и подарил, на, сказал, тебе микроволновку, готовь современную пищу в комфортных условиях, но лень было из железной кастрюли переливать щи в специальную микроволновую посуду. Которой у меня, кстати, нет. То есть совсем не кстати. Так я ее, микроволновку, еще и не испытал, хотя уже неделю стоит на кухонном столе.
Погрел на газовой плите.
Вкусно, сил нет.
Надо будет таких банок со щами купить сразу штук десять - шикарные щи.
З
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров и его друг - главный редактор газеты шестидесятилетний Стасик Кочевряучискас, зашли в сетевой магазин «Норд», чтобы купить бутылку водки. В десять пятнадцать. И увидели там объявление гласящее, что водкой торгуют до десяти. Поэт Макаров страшно расстроился и сказал, ну блин. А главный редактор Кочевряучискас сказал, как хотят, после чего прошел к винной витрине, спокойно сунул бутылку в карман и выскочил из магазина.
27
На полях
*
Меня волнуют странные вещи. Например, когда бы я ни подошел к окну, в любое время суток и года, по улице обязательно кто-нибудь идет или едет. Кажется, я об этом уже писал. Вот сейчас три утра, начало четвертого, мимо нашего дома, мирной пятиэтажной хрущевки, движется тяжелый кран. А навстречу ему идет мужик в куртке. Для меня это самое яркое и блестящее доказательство человеческой глупости. Потому что не может существовать разумных причин для этого движения. Никаких.
Или возьмем спор, который случился вчера в спортзале. Мы, представители, как сейчас стали говорить, олд скул - старой школы, начинали тренироваться в восьмидесятые. И еще застали традиции основоположников качковского движения вообще - тяжелых атлетов. И соответствующую методику. То есть, только от увеличения рабочего веса снаряда происходит рост мышц - прогресс. А все остальное туфта и разводка. А нынешнее поколение утверждает обратное. Мол, вес снаряда абсолютно вторичен и даже вреден. Только технически грамотное, выверенное, многократное повторение упражнения дает нужный объем. Санек, инструктор нашего зала, так прямо и говорит, не надо путать пауэрлифтинг с культуризмом. И уже десять лет не меняет рабочие веса. Для меня это фантастика, меня Арнольд учил, что, буквально, на каждой тренировке надо увеличивать вес. Хоть чуть-чуть, но преодолевать себя. Бодибилдинг, он вообще, борьба с собой, а не с последствиями применения анаболических стероидов, которые ласково называются «химоза». Но расхимиченный Санек выглядит как претендент на мистера Олимпия, а на меня без слез не взглянешь.
Так-то я хотел написать про детский садик, а получилось вон что. Все из-за бессонницы - лезет в голову разное, отвлекает.
С моим героем поэтом Макаровым ходили обедать в туркменское кафе - есть суп. Суп такой: тарелка, в которой от наваристого навара ложка стоит, по краям художественно разбросаны куски нежнейшей разваренной говядины, в середине, и видно, что только что щепотью, насыпана гора зелени, а сверху зелени - горка свежайшей сметаны.
Это было вчера, а сейчас поем макарон с вареным яйцом и пойду на работу. На работе у меня - красота. Все по порядку, все по расписанию. Я уже начал врубаться в систему. Сначала, после того как заявишься, надо дождаться когда рассосутся все припозднившиеся родители с детьми и наиболее рьяные воспитатели с нянечками. Которые, воспитатели с нянечками, по непонятным мне причинам колбасятся в здании садика до позднего вечера. Пока ждешь, надо открыть ворота и выпустить заведующую на «Крузаке». После того как все свалили, досидеть до окончания занятий в «английской» группе. Это последние. Закрыв за ними калитку, можно, в принципе, заниматься или непосредственной охраной или своими делами. Но это было бы слишком просто. В промежуток между девятью и десятью вечера, в служебную дверь обязательно кто-нибудь колотится. Или Хрущев, пришедший забить пару гвоздей или Гоги Шапкин, за оставленным пакетом со строительным материалом или весь в черном мальчик Вова-эелектрик.
Про Вову.
У меня стойкое и четко подозрение, что Вова ходит в садик бухать. Потому что, сколько бы раз он не заходил, конкретной цели у него нет, от самого несет свежаком, текст произносит, примерно, такой: «а-а, это ты, я думал, здесь кто другой».
И уходит.
Казалось бы, чего надо?
Но, да Бог с ним…
Мне по барабану…
Идем дальше.
Когда в служебную дверь отколотятся и уйдут вечерние посетители, вот тогда - все. Хочешь, ходи кругами по территории, хочешь, спи, хочешь, читай книжки, хочешь, и первое и второе и третье, и еще чай из банки. Я читаю. Сейчас Искандера. Дальше, не знаю. Пока не подобрал. Возможно, Грэма Грина. Поживем, увидим. А думаю я последнее время об одном и том же. О том, что у меня нет собеседника. О том, что нет друга, разделяющего мои интересы. О том, что все кого я любил или умерли или ушли куда-то, с концами. Может, по моей вине, может, нет. Какая сейчас, к чертям собачьим, разница? Факт, остается фактом, степень моего одиночества - чудовищна. Все попытки изменить - проваливаются. Все и всё - суррогаты.
И конца этому не предвидится.
Зы. Еще подумал, вдруг люди уходят в читательский и алкогольный запои по одной и той же причине? (Брошу свою горсть псевдокрасивых псевдообъяснений алкоголизма - болезни или порока, плевать, как это называется). Уходят, потому что не могут найти себе равного собеседника среди окружающих. А книги дают такую возможность - можно побазарить хоть с Толстым, хоть с Сократом, хоть с академиком Зябликовым. А алкоголь, тем паче, хорош - отупляет до большинства и примиряет с ним же.
28
Сбыча мечт
*
Я, конечно, об этом мечтал. Тихий труд на свежем воздухе. Пришел, все дела сделал, поспал, сколько смог, утром вышел на территорию, взял метелку, лопату, ведро и принялся мести. Людей - минимально, можно сказать, вообще нет. Погода - самое то. Не холодно, не жарко. Мету в рубашке и халате. Нагребу кучу листьев и березовых сережек, перегружу в ведро, отнесу в мусорный бак. Дальше гребу. Подрезаю лопатой траву. Начал в восемь утра, закончил в двенадцать. Пошел обедать, съел консерву - фаршированный рисом и мясом кабачок. Очень вкусно. С хлебом. Почитал и лег спать. Читал «Тихого американца» Грэма Грина*. Грин, это такой хороший Хемингуэй. То есть сам Хемингуэй, на мой вкус, плохой писатель, а вот Грин пишущий абсолютно в его манере (они вообще похожи, своей новой искренностью, эти три кита: американец Хемингуэй, немец Ремарк и англичанин Грин) - хороший хемингуэй.
В общем, курорт. Мечта, а не работа.
Так откуда, ядрена вошь! такая тоска?
*Примечание.
Сайт livelib.ru:
«Грэм Грин (Henry Graham Greene) - английский писатель. Родился 2 октября 1904 в семье директора привилегированной школы Чарльза Генри Грина и Мэрион Грин (урождённая Рэймонд). У Грина-старшего была плохая университетская успеваемость, но он возглавил Беркхэмстедскую школу, сменив доктора Томаса Фрая. Чарльз Грин обладал прекрасным интеллектом. Поначалу он собирался стать адвокатом, однако обнаружил склонность к преподавательской деятельности и решил остаться в Беркхэмстеде. Часто его уроки истории были в большей степени комментариями к краху либерализма, чем собственно уроками. Его брат Грэм закончил карьеру в качестве постоянного секретаря адмиралтейства.В семье был четвёртым из шести детей. В детстве больше всего любил читать приключенческую литературу Хаггарда и Конрада (много лет спустя Грин признается, что в начале писательской карьеры ему было очень трудно изжить влияние этих писателей). В школьные годы постоянные насмешки одноклассников привели Грина к нескольким попыткам самоубийства и в итоге вынудили бросить школу. Дальнейшее образование он получил в Бэллиол-колледже Оксфордского университета.
У него был природный дар к писательству, и за три года в Баллиоле он опубликовал более 60 поэм, рассказов и очерков, большинство из которых вышли в студенческом журнале “Оксфорд Аутлук” и в “Вестминстерской еженедельной газете”.
В 1926 году он обращается в католичество, объясняя это так: “Я должен был найти религию, соразмерную с моими грехами”. Когда критики принялись исследовать вопросы веры в его книгах, Грин выражал недовольство, говоря, что ненавидит выражение “католический писатель”. В 1926 году Грин переезжает в Лондон. Он работает в лондонской “Таймс” (1926-1930) и “Спектейторе”, где был кинокритиком и литературным редактором до 1940 года. В 1927 году он женится на Вивьен Дэйрелл-Браунинг. Грин не был хорошим семьянином. Несмотря на то, что он написал четыре детских книги, однажды в письме он заявил: “Терпеть не могу детей”. После распада брака у него было несколько увлечений, среди которых в 1950 г. шведская актриса Анита Бьорк, чей муж, писатель Стиг Дэгермен, покончил с собой. Любовницы Грина зачастую были замужними иностранками. В 1938 Грин начал отношения с Дороти Гловер, театральной костюмершей, они были сильно увлечены друг другом до конца 40-х. Она начинала карьеру как книжный иллюстратор под именем Дороти Крейги и писала детские книги, среди которых “Никки, негр и пират” (1960).
После выхода своего первого романа «Человек внутри» (1929) оставил журналистику. В 1932 он опубликовал остросюжетный политический детектив «Стамбульский экспресс». Эту и последующие книги с элементами детективного жанра - «Наёмный убийца» (1936), «Доверенное лицо» (1939), «Ведомство страха» (1943) - он назвал «развлекательными». Более серьёзным произведением была изданная в 1935 «Меня создала Англия» - книга, отразившая процессы изменения общества под влиянием прогресса.
В 1930-х годах Грин побывал в Либерии и Мексике, результатом чего стали две книги путевых заметок: «Путешествие без карты» (1936) и «Дороги беззакония» (1939). На основе наблюдений ситуации в Мексике в 1940 он создал один из своих лучших романов «Сила и слава». Книга вызвала резкую критику со стороны католической церкви.
С 1941 по 1944 Грин работал в британской разведке в Сьерра-Леоне и в Португалии, где он числился представителем МИД Великобритании. Одним из его коллег в те годы был Ким Филби. После Второй мировой войны был корреспондентом журнала «Нью Рипаблик» в Индокитае. На основе событий в Южном Вьетнаме 1955-1956 создал роман «Тихий американец».
В 1960-1970 в качестве репортёра объездил множество стран, неоднократно бывал в «горячих точках». Был знаком со многими влиятельными политиками, в частности, с президентом Панамы генералом Омаром Торрихосом.
Грин получил всемирную известность и опубликовал двухтомную автобиографию: “Часть жизни” (1971) и “Пути спасения” (1980), а также историю дружбы с панамским диктатором генералом Омаром Торрихосом. Умер Грин в Веве (Vevey), Швейцария, 3 апреля 1991 года. Во время службы священник объявил: “Моя вера говорит мне, что он сейчас с Богом или по дороге”. За два дня до смерти Грин написал записку, в которой позволил Норманну Шерри закончить авторизованную биографию. Первая часть книги вышла в 1989 году.
После того как Грин выступил в защиту обвиняемых по делу Синявского и Даниэля, его на время перестали печатать в СССР (вплоть до 1981).
В 30-е и в начале сороковых он написал более пятисот рецензий на фильмы, книги и пьесы, главным образом для “Спектэйтора”. Кинообзоры Грина читаются и сейчас, зачастую они лучше, чем фильмы, которые он превозносил или громил. “Неадекватное чувство реальности” Хичкока раздражало Грина, Грету Гарбо он сравнивал с прекрасным арабским скакуном и тепло принял новую звезду Ингрид Бергман. Когда у Хичкока были сложности со сценарием к “Я исповедуюсь” (“I Confess”, 1953), Грин отказался помочь режиссеру, заявив, что заинтересован в экранизации только собственных книг. В этой истории священника ошибочно обвиняют в убийстве. Хотя Грин знал, что некоторые критики считают его книги развлекательными, его образцами для подражания были Генри Джеймс, Джозеф Конрад и Форд Мэдокс Форд. В его личной библиотеке было большое собрание работ Джеймса.
В последние годы жизни жил в Швейцарии. Умер 3 апреля 1991 в Веве, Швейцария».
(Мной не редактировано О. М.).
И
Про поэта Макарова
*
У поэта Макарова безупречный художественный вкус. Едва взглянув с расстояния в пять метров на книжку другого поэта - Юрия Салахетдинова «Моя недокуренная Гавана», поэт Макаров сразу сказал - эх и дрянь.
29
Гоги и Магоги
*
Позвонила завхоз Марго и попросила подменить Гоги Шапкина. Мол, придут морить тараканов. Тут очень запутанная история и сходу ее не понять. А ситуация такова. У Гоги жена в нашем же садике - медработник. Гоги на смене, она дома с тремя детьми. И ей куда-то надо свалить по делам, а детей она, что им с Гоги кажется вполне естественным, приводит на работу. А там тараканы и вонь и вообще. Вот и надо подменить на пару часов, пока садик заливают ядом. Я проконтролирую залив, а Гоги пока с детьми дома посидит. Или погуляет. Я соглашаюсь.
А потом звонит сам Гоги, и уже просит вообще поменяться сменами, я - сегодня за него, а он - завтра за меня.
И я опять соглашаюсь.
Дело-то житейское.
Прихожу на смену. И что несколько странно, Гоги приходит сразу вслед за мной, минут через десять. И они тут же начинают весело бухать в медицинском кабинете тесным коллективчиком - все свои. Ну, бухают и бухают, дело-то житейское, я уже начинаю привыкать к пятничным суарэ. Подумаешь. Ходят туда-сюда чего-то рассказывают, дети бегают, орут…
Ладно.
В конце концов, они свалили, а я остался, и принялся заниматься своими обычными делами. Обходил территорию, пил чай, читал книжку стихов Сергея Гандлевского, спал чуть-чуть, снова обходил территорию, прислушивался к звукам в здании и размышлял о жизни. Утром подмел свой участок, а потом пришли двое мужичков - стар и млад, с рюкзаками за плечами, и как герои фильма «Охотники за приведениями», зарядили, вытащенные из рюкзаков баллоны ядом, взяли в руки длинные палки-разбрызгиватели, и ну давай заливать все вокруг. А я, как уже было сказано выше, контролировать.
Хожу в респираторе, даю ценные указания.
Чтобы все по уму: и пищеблок, и вентиляционный короб, и шкафчики для детской одежды, и склад около третьей группы, и подвал. Подвал особенно тщательно - личная просьба Марго.
И тут приперся Гоги Шапкин.
Без детей.
И я уже не в первый раз задумался - а на хрена я его вообще менял? Если он целыми днями в садике спокойно болтается?
И не только он, пока я ждал да мел, в садик успели запереться: Хрущев на новой белой машине «Шевроле», купленной два дня назад, за инструментом - сваливает в деревню; Шиловской на старой машине «Лада Калина» за полуторалитрами казенного бензина - участок мотокультиватором пахать, ну и сам Гоги, конечно.
Не детский сад, а какой-то загородный гольф-клуб.
Они ходят, бензин сливают, баклуши бьют, а я опять мету, мужичков проводил, в наряде расписался, группы запер, респиратор снял и вышел на улицу - проветриться, все-таки надышался раствором, голова трещит как раскалываемый орех.
Вдоль пристроя с бассейном выметаю мусор, шваркну метлой - на асфальте отмостки и в траве начинается паника и бурление жизни. Жуки какие-то черные блестящие разбегаются с огромной скоростью по сторонам, муравьи объявляют тревогу и смотрят на меня вытаращенными глазами, и кажется, я даже слышу проклятия, срывающиеся с их уст. Махнул метлой, как бы между делом, не думая особо ни о чем, а там катастрофа. Но я не специально потревожил этот мир, выступил таким пришельцем из великого романа Стругацких, которые, пришельцы, а не Стругацкие, пообедали на обочине космической дороги, а мы потом сто лет разбираемся в их мусоре, сходим с ума, я ж случайно.
Впрочем, как всегда.
Доделал и пошел в «английскую» комнату, это единственно помещение не залитое ядом, и нам приказано жить пока в нем. Там есть пианино, крохотные табуретки, холодильник, куда я сунул банку тушенки, выключенный компьютер и пластиковые пакеты не понятно с чем.
Поел и попил чаю.
Почитал книжку.
Почему-то вспомнил, как мой друг Егорыч ездил в Архангельск, там по дороге у его «Маза» оборвался кронштейн радиатора, Егорыч остановился, подвязал радиатор проволокой (это по-нашему, по-бразильски), сел обратно в кабину и увидел - асфальтовую дорогу из одного леса в другой, переходит бурый медведь. Главное, рассказывал Егорыч, у нас кого увидишь? Ну, собаку с кошкой, максимум попугая, а тут медведь! Представляешь?
Я представляю.
А потом дождался Гоги, который явился на смену еще пьянее, чем ушел вчера, и спросил, Гоги, ты тушенку любишь? Кто ж ее не любит, разумно ответил Шапкин, а что? Возьми в холодильнике полбанки, доешь? Где? Там. А-а…
Я собрался и ушел домой.
Шел и думал: «Пыжишься-пыжишься, читаешь в юности каких-нибудь кортасаров с ионеско, а спустя сорок лет, перечитываешь кого? Правильно - Искандера да Конецкого».
Й
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров любит рассказывать, как его дед познакомился со своей женой - бабкой поэта. Иду, говорил дед, по деревне, а она навстречу - худая, длинная… ну я как заору, хороша палка - говно мешать! Так и познакомились.
30
БГ
*
Не мог, конечно, удержаться, чтобы не процитировать.
«Поколение дворников.
Поколение дворников и сторожей
Потеряло друг друга
В просторах бесконечной земли
Все разошлись по домам.
В наше время,
Когда каждый третий - герой,
Они не пишут статей,
Они не шлют телеграмм,
Они стоят как ступени,
Когда горящая нефть
Хлещет с этажа на этаж,
И откуда-то им слышится пение.
И кто я такой, чтобы говорить им,
Что это мираж?
Мы молчали, как цуцики,
Пока шла торговля всем,
Что только можно продать,
Включая наших детей,
И отравленный дождь
Падает в гниющий залив.
И мы еще смотрим в экран,
А мы еще ждем новостей.
И наши отцы никогда не солгут нам.
Они не умеют лгать,
Как волк не умеет есть мясо,
Как птица не умеет летать
Скажи мне, что я сделал тебе,
За что эта боль?
Но это без объяснений,
Это видимо что-то в крови,
Но я сам разжег огонь,
Который выжег меня изнутри.
Я ушел от закона,
Но так не дошел до любви.
Но молись за нас,
Молись за нас, если ты можешь.
У нас нет надежды, но этот путь наш
И голоса звучат все ближе и строже,
И будь я проклят, если это мираж».
И еще:
«Великий дворник.
Великий дворник, великий дворник
В полях бесконечной росы,
Великий дворник, великий...
Они догонят нас,
Если мы будем бежать,
Они найдут нас,
Если мы спрячемся в тень.
Они не властны
Над тем, что по праву твое,
Они не тронут тебя, они не тронут тебя...
Вечные сумерки времени с одной стороны,
Великое утро с другой.
Никто не тронет нас в этих полях,
Никто не тронет тебя, никто не тронет тебя.
Великий дворник, великий дворник
В полях бесконечной росы,
Великий дворник, великий дворник...».
К
Про поэта Макарова
*
Поэт Макаров, когда работал в детском журнале «Пылесос», всегда обедал в одном и том же туркменском кафе «Азалия», бывшем «Будапешт». Потому что это единственное в городе кафе, куда можно было «приходить со своим». Его там все знали и ласково называли «наша тентек», что в переводе с туркменского означает «наш батыр».
31
Список книг прочитанных на боевом посту
за описываемый период времени
*
1. Виктория Токарева «На перевале», рассказы и повести девяностых годов;
2. Виктория Токарева «Римские каникулы», рассказы и повести девяностых годов;
3. Борис Зайцев «Золотой узор» («Голубая звезда», «Золотой узор», «Дом в Пасси», «Москва»);
4. Левеншиф Григорий Яковлевич «Книга начинающего шахматиста»;
5. Дмитрий Быков «Один».
6. Игорь Попов «Контрольные и измерительные приборы в самолетостроении»;
7. Виктория Токарева «Вторая попытка», произведения девяностых годов;
8. Ромуальд Отроков «Качественный скачок сознания»;
9. Леонид Андреев «Избранное»;
10. Иван Ефремов «Лезвие бритвы»;
11. Квасников И. А. «Термодинамика и статистическая физика», том 4. «Квантовая статистика»;
12. Павел Башмаков «Исход Изиды».
13. Виктор Конецкий «За доброй надеждой»;
14. Антон Чернин «Наша музыка. Полная история русского рока, рассказанная им самим»;
15. Константин Симонов «Так называемая личная жизнь. Из записок Лопатина»;
16. Грэм Грин «Тихий американец».
Зы. На заборе детского сада, с внешней, уличной стороны, появилась надпись большими черными буквами «****утые». Чует мое сердце, закрашивать ее пошлют именно меня.
Конец.
"Наша улица” №255 (2) февраль 2021
Охраняется законом РФ об авторском праве
в интернете
(официальный сайт)
http://kuvaldn-nu.narod.ru/