Юрий Кувалдин "Искомый" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

ИСКОМЫЙ

рассказ

 
Несколько смысловых мгновений можно закруглить до эпизода, не зная ещё, что из всего этого получится, мы знаем формат, осведомлены о протяженности текста, скажем, рассказа, в этом смысле мы уже вооружены неким общим взглядом, и только подумаем об этом, как тут же является сам по себе из небытия следующий эпизод, который принадлежит к достаточно неожиданным, а если он и для автора становится откровением, то для читателя будет вдвойне сюрпризным, но не для всех будет доступной вся ткань вещи, потому что не появятся никакие эффекты, вроде стрельбы, драк, погонь и скандалов, а напишется всего-навсего задумчивый проход по старому переулку старика под тихим снегопадом, за время которого в его памяти прокручивается в один момент вся жизнь, столкнувшись с которой умудрённый читатель воскликнет, это про меня, и долго будет помнить об этом эпизоде с чувством признательности, вызванным самыми обычными обстоятельствами.
По аналогии с самим собой вскрываются все люди, в этом сила перевоплощения, опустошение себя до табула раса и загрузка в предлагаемых обстоятельствах чужой жизнью и есть секрет человечества, вечно живущего, цветущего, и я всегда думал, что здесь нет ничего сложного, главное поменьше думать и выдавать текст экспромтом, что делали классики, вот в чём гений, писать помимо сомнений, как Шопен с ходу сочинял свои этюды, несколько тактов и готово чудо, напротив в сомнениях никогда не напишется произведение, делание делания, вот идеал в полном смысле этого слова, которое всегда представляло основу создания второй реальности, и абсолютно несущественно, что большинство находится в путах первой реальности, материальной и животной, но вот вам, по крайней мере, совет, плотно покушав, изберите предмет для высоких помыслов и создания экспромтом идеального творения, вроде, для начала, стихотворения, так мало-помалу начнёте путь во вторую реальность, в которой животное изменилось настолько, что стало человеком.
Воздействие на психику числа неоспоримо, дни несутся мимо до мартобря, его предвидел Гоголь, когда числа вообще не было, момент объединения большинства в числе, допустим, 31, ты один и она одна, жизни чаша выпита до дна, но за волной волнения бежит другая волна, что-то такое происходит, но не понять что, потому что руководит всеми число, смотрят в оба на 31, но ты одна и я один, сбегать что ли с горя в магазин, купить «Записки сумасшедшего», 31-го не пришедшего на хоровод вокруг ёлки, куда ему, он же Фердинанд восьмой: «Нужно было видеть, какое благоговейное молчание воцарилось; но я кивнул только рукою, сказав: "Не нужно никаких знаков подданничества!" - и вышел», - это получилось так естественно, что столоначальники сразу схватились за фужеры, а в потолок полетели пробки от шампанского, так что пришлось заткнуть уши, послушайте тишину, ты одну и я одну.
Такой денёк, и трудно удержаться, чтобы не походить по мягкому глубокому снегу, и видеть свои следы в полнейшей тишине, почти во сне, на белом небе белеют белые следы, они для глаза не заметны, как у Малевича «Белый квадрат», а есть такой, на белом белый, я забелел Андреем Белым: «Пусть за стеною, в дымке блеклой, // Сухой, сухой, сухой мороз, // Слетит веселый рой на стекла // Алмазных, блещущих стрекоз», - я вижу на стекле морозные узоры, и вспоминаю детский мой трамвай, пятак прикладываю тёплый к заиндевелой поверхности, а когда снимаю, остается круглая печать, а пассажиры дышат на стекла и протирают варежками, чрез одну уж Преображенка, такой денёк, весь пятачковый, весь стрекозиный, снежный рай.
Вы пишете сложно и длинно, почти гусиным пером, а нам нужно кратко и понятно, но остаточный смысл исчезает за поворотом после вопроса, о чём эта книга, вопрос человека, который работает в штатном расписании, взаимозаменяемый, до него на этой должности отработала масса такие же как он людей, так что литература пролетает мимо него со свистом, но всё же для поддержания разговора необходим, как он говорит торопливо, «сухой остаток», всё же надо знать, что Каренина из-за измены бросилась под поезд, у дамы была собачка, а после они ели арбуз, Исаич сидел в тюрьме, а потом стал иностранным агентом, Воланд свёл Мастера с Маргаритой, Раскольников убил старуху и спутался с развратницей, ЦСКА выиграл у «Спартака» 3 : 1 (вместо того чтобы наслаждаться игрой, процессом, его интересует только счёт), Толстой ушёл из семьи и умер, дуб - дерево, а всё остальное лишнее, и таких, как этот человек остаточных смыслов 99 процентов, один же процент со времён первого слова от Эхнатона (Яхветона, Яхве) под влиянием Моисея тащит всю эту массу из животного состояния от каменного века во всемирное братство Слова, так что сложнее чем «Библия» вряд ли сыщешь, впрочем, любителям «сухого остатка» она не по зубам, да и ни к чему.
Об этом мечтали все, только никак конкретно не могли сформулировать предмет своей мечты, поскольку предметов было столько в материальном мире, что сразу остановиться на каком-нибудь конкретном не могли, потому что один предмет тянул другой, а тот третий необходимый предмет, поэтому в подобных случаях нередко ведут себя с невиданной экзальтацией, которая до поры до времени была скрыта внутри, но страсти разогревались по мере потребления, закипали и сбрасывали крышку с кастрюли мечты, причём, каждый в пылу своих страстей был уверен в своей правоте, да именно ему нужны высокие должности, охрана, квартира, дача, машина, экскурсии в Нью-Йорк и прочие заграницы, отчего приходилось вырывать свои мечты из рук других, кусаться, бить копытами, но страсти неимоверно разрастались, чтобы весь материальный мир мог принадлежать ему, ведь охватывает такое невероятное величие, если речь идет о властной должности.
Подумайте о словах, которые всегда находятся у писателя, когда из уст всех прочих, ошарашенных каким-нибудь из ряда вон выходящим событием, вылетает идиома: «слов нет», слова всегда находятся, причём, вполне обычные слова, но расставленные в предложении таким образом, что любое бессловесное состояние людей находит своё выражение в тексте, даже такое событие, как Рождество Христово, и несколько опрометчиво считать, что и без книг обычный человек обходится, как без слов обходятся животные, впрочем, человека из отряда животных как ни пытались вычеркнуть не получается, ибо он настойчиво напоминает время от времени свою принадлежность к племени млекопитающих, но чисто с эстетической точки зрения невообразимые взлёты человека до шедевров «Божественной комедии» или «Фауста» говорят об обратном, о бессмертии созданного по образу и подобию богочеловека, но это другое, скажут мне, которые даже не найдут слов, чтобы мне возразить, лишь могут воскликнуть: «Какое остроумие!».
Свернуть ли в Колпачный, иль дальше в Старосадский, когда иду Хохловским переулком, продолжу путь свой в горку к Маросейке через Старосадский вместе с Мандельштамом, заснеженным, пустынным, все люди спят, встречая целый месяц Новый год, поэт поёт: «Кому зима - арак и пунш голубоглазый, // Кому душистое с корицею вино, // Кому жестоких звезд соленые приказы // В избушку дымную перенести дано... // О, если бы поднять фонарь на длинной палке, // С собакой впереди идти под солью звезд // И с петухом в горшке прийти на двор к гадалке. // А белый, белый снег до боли очи ест». Неси свой крест по старым переулкам, ты тоже старый, как вчерашний снег.
Тоскливо, стальное небо легло на землю, после Рождества обязан идти Новый год, но в этой епархии всё наоборот, заткнут рот, такой у нас небосвод, внемли не ему, а Малеру с четвёртой симфонией, налил чашечку чаю, включаю Малера, и что самое главное, он всегда во всеоружии, кнопку нажал и Малер зазвучал, а ведь и над ним лежало свинцовое небо, и надобно было заботиться о «куске хлеба», но с годами эта потребность исчезла, во второй реальности и скрипки играют сами, и флейты им подпевают, и лошадки везут под колокольчики счастливцев через зимний лес под сиянием звёздных небес, всё само совершается в пьесе, компонует природа красу, при рождении нового чуда развивается тема повсюду, где есть чуткая к нотам душа, не напрасно она обнаружена за тяжелыми тучами по случаю, если флейта сближает века.
Всё что с тобой случилось, храни в себе, никому не рассказывай, а сосредоточенно передавай своим персонажам, иначе говоря, переходи жить в текст со всеми своими проблемами, и пусть современники думают, что ты такой идеальный человек, никогда не споришь, не жалуешься на жизнь и болезни, не обсуждаешь передовицы «Правды», говоришь людям только хорошее, тихо сидишь в углу и пишешь о том, как скандалят твои персонажи, как без устали болтают по телефону, как расточают по пустякам свою жизнь, совершенно ничего не читают, своих мыслей не имеют, пересказывают телевизионные программы, постоянно говорят о еде, о туристических поездках и так далее, чтобы не умереть со скуки, а сам ты побывал по системе Станиславского в шкуре каждого из них, но никогда никому об этом не рассказываешь устно, не сплетничаешь, не критикуешь, не споришь, не беспокоишь других по телефону, потому что у тебя его нет, в общем, пусть всё это проделывают персонажи твоих сочинений, а сам ты вполне идеальный человек.
Как бы ни сетовал член рабочего коллектива на коллег, на незначительную зарплату, на сложные отношения с начальством, тем не менее, без этого коллектива он жить не может, потому что за десятилетия прикипел к нему душой, испытывает дикий дискомфорт в одиночестве, и в этом нет ничего удивительного, поскольку не занимающийся художественным творчеством человек по сути своей несчастен, и особенно тогда, когда его увольняют с высокой номенклатурной должности, впечатление грустное, но и радость что не расстреляли, впрочем, как тому надлежало быть, в душе таких без руля и без ветрил гуляет ветер обид, не знают, чем себя занять, что возрождало чувство несправедливости, кровь переполнялась ядом презрения к «подсидевшим его», и приходилось испытывать ощущения полнейшего унижения, приносившее особое возбуждение при виде по телевизору успешного конкурента, занявшего его место.
Грамоту получил и потерял голову, уверял всех и каждого, что способен получить орден, и в конце концов получил, есть от чего потерять голову, есть на что посмотреть, и вообще что-то в нём есть, что поражало завистников, которым, если приглядеться, в глубине души было наплевать на все эти внешние знаки внимания, но следом за этим он ухитрялся в период смуты получать заметные должности, и однажды его завели в кабинет к главному по большому блату, а везде и всюду всё делается по блату, об этом стоит постоянно помнить, назначили его главным во всём департаменте, чем объяснялась такая карьера, никто не мог взять в толк, подобная ситуация объяснялась довольно прозаично, человек, потерявший голову, иначе говоря без головы везде и всюду необходим позарез, он исполняет всё то, что от него требовали закулисные магнаты, и равноценных потерявшему голову просто не сыскивалось, причём, он очень складно и грамотно говорил, никогда не срывался на эмоции, был ровен со всеми, и подражать ему было просто невозможно, вот что значит казаться, а не быть.
Жили-жили, изредка тужили, и вдруг постарели против воли, последний раз обращал внимание на свой возраст в пятьдесят лет, и подумал, ну, наступила глубокая старость, надо подбивать бабки, особенно после того как вспомнил у Тургенева вошел старик сорока лет, тут же пожалел этого старика, перечислив про себя Пушкина, Чехова, да и Достоевского, не дотянувшего до шестидесяти несколько месяцев, но знает сердце, что всё это к лучшему, ко времени, детьми рождаемся, взрослыми помираем с чувствительностью пернатых, считавших себя всю дорогу молодыми, и дай Бог услышать их сладкое пение, а Достоевскому уже 200 лет грядёт, как в обратном направлении напоминание о собственном возрасте.
Когда понял, что начинается с нуля новый очередной год, то заставил себя забыть обо всех предыдущих годах, как будто я заново родился, подобное чувство возникает перед чистым листом, когда ты собираешься написать новую вещь, это состояние абсолютно идентично рождению нового человека, не ребёнка, как некоторые женщины восклицают, мол, хочу ребёнка, и никто не скажет хочу создать нового человека, во всех отношениях интеллигентного, вот и над чистым листом предстояло покумекать, чтобы написать первое слово, а уж с него пойдёт, так думаю, желание долгой жизни, и убежденность в этом никогда не покидает, словно бы оттого, что сам себе назначил жизнь бесконечную, тут уж ничего не скажешь, а остальное быстро само набежит в потоке фраз, хотя до этого мысль не побуждала к оживлению чистого листа, но потоки слов, заставившие, буквально приказавшие работать руке с пером под управлением головы, выводят на нужную высоту.
Этого уж не отнять, что всё, практически, в жизни делаешь по привычке, однажды испугавшись такой закономерности, стал выкручивать всё привычное наоборот, напрашивается штамп, так ты его инверсируешь синонимами до такой степени, что он рождается новёхоньким, как сорванец из роддома, оттуда всегда новенькие выскакивают, хотя впоследствии они выясняют, что скопированы с прежних образцов, а ты распалял себя, по привычке считая себя оригинальным, не слишком уж, конечно, но всё же, тут явно давала понять сама суть человеческая, мол, в стаде волков вой по-волчьи, не высовывайся, себе дороже, будь как все и тому подобное, разумеется, и это предупредило от вывихов в реальной жизни и подсказало уход из жизни с глаз долой в текст, в котором проницательного читателя не проведёшь, он умеет отличить штампованное, привычное от гениального оригинального, но не стоит так часто впадать в аналитику собственного творчества, хотя я нередко прибегаю к подобному, по привычке.
Некоторые вещи не столь уж важны, всего лишь нужно написать о них, чтобы самому уяснить, что ты в них неплохо разбирался, несмотря на то, что они встречались редко и, в общем-то, не представляли никакого интереса, и для других были вовсе несуществующими, но вот тут-то и возникает парадоксальная ситуация, когда будучи написанными, спустя время, они вдруг начинают жить самостоятельной жизнью, раскрываясь с совершенно неожиданной стороны, поскольку включаются какие-то высшие силы, превращающие второстепенное в главное, и обязательно с невероятным подтекстом, зачастую рождающимся только с течением времени, той субстанции, которая лишена прижизненного понимания, поскольку вращается охотно в своем кругу.
Человек не замечает, как складывается его образ жизни, если в молодости было в большой чести чтение самиздата, и кто вращался в подобном кругу единомышленников, тот вкусил прелесть обсуждений потаённых вещей, вроде «Котлована», «Факультета ненужных вещей», «Доктора Живаго», «Лолиты», «В круге первом», «Мы», «Перед восходом солнца», «Повести непогашенной луны», поэзии Мандельштама, Волошина, Гумилёва, Ахматовой, Цветаевой и так далее и тому подобное, ещё одним действием стало регулярное на пишущей машинке изложение своих мыслей в собственных вещах, так постепенно сложился образ жизни, в последующие годы, практически, не изменявшийся, правда приходилось немного связывать себя учёбой, работой в непыльных местах с явкой три раза в неделю, поскольку остальное время уходило на писательство, так что изначальное, с младых ногтей знание, что тебе нужно делать ежедневно, и создаёт образ жизни.
Любители бумажных книг доводят ситуацию до абсурда, когда получают пачки из типографии, сидят на них и ждут, когда все газеты мира объявят об их гениальности, но неделю сидят на пачках, кое-кому из родных и близких торжественно подарив по экземпляру, да ещё умудряются устроить банкет в честь презентации этой своей книги, тут уж расходится штук пятнадцать, но газеты по-прежнему молчат, а автор всё сидит на пачках, ждёт невероятной известности, сам себя перечитывает до потери пульса, восхищается, но мир непоколебимо стоит на месте, не реагирует на такое всемирно-историческое событие как выход книги этого автора, который, просидев несколько лет на пачках, полностью разочаровался в мире и окончательно бросил писать, чему я был свидетелем в молодости, когда получал в подарок с автографами подобные довольно слабенькие книги, авторы которых сгинули с лица земли, потому что остановились, кстати говоря, ныне хорошую книгу не продают и не покупают, хорошую книгу читают по всему миру бесплатно в интернете.
Замечательно, даже как-то изощренно утончённо устроен человеческий мозг, который безболезненно смывает всяческую чепуху за ночь во время глубокого, как иногда говорят, беспробудного сна, но творчески мозг тобою за долгие годы натренирован так, что с ходу врубается в текст, накануне написанный, выхватывает изъяны, автоматически надиктовывает руке потоки новых мыслей, прилежно упакованных в красочную лексику, иначе и быть не может, поскольку Достоевский, которому в этом, 2021, году стукнет аж 200 годков, рекомендовал так писать, чтобы было красиво, изыскано, умно, глубоко, психологично, эзотерично, символично, акмеистично, кубистично, импрессионистично, супрематистично, рецептуально, ну, и, конечно, гениально, потому что всё перечисленное относится к миру красоты, которая спасёт, и спасает мир.
У писателя есть только одна линия на всю жизнь: переход из жизни в жизни - в жизнь в тексте. Как это? - спросит бытовой человек. Так это. Метафора. Вместо болтовни и беготни писатель сидит всю жизнь за письменным столом и пишет, невзирая на мнения так называемых современников, потому что настоящий писатель живёт после смерти тела, встав на полку вечности вместе с Тимофеевским и Гоголем, именно с Тимофеевским, потому что он был недоволен, что я как-то не упомянул Гоголя, и литература наступала, и Гоголя перевели на полку к Тимофеевскому, и они в свете озаренном вечера, не знакомом с нашими вечерами, возвышаются, являя огромное влияние на сердца и умы интеллектуальных потомков, потому что оставляли за собой линию текста, за которой тянущиеся другие писатели вдохновляли вовлеченных в несокрушимую линию жизни в тексте.
Старичок гуляет чистенький, улыбается всем ласково в переулках на Пречистенке, любит он погоду ясную, знает песенку отменную, по-ребячьи интенсивную, по характеру степенную, ни короткую, ни длинную, в самый раз для песнопения в день рождения, застольную, всем идущим поколениям к счастью тропками окольными мимо дома Поливанова, стал поэтом откровеннейшим, по Руси по всей ивановской признают наи-первей-ней-шим, измеряет море лужами, слёзы пьяненькими реками, от рожденья неуклюжие дети стали человеками.
Тот, кто услышал колокольчик, мгновенно делается лучше, послушай звук вечерний под мглистым снегопадом, там рядом кто-то радуется жизни, и звонкий голос вьётся вместе с колокольчиком, дольше медленного отчаяния того, кто в молчании переносит свои боли и невзгоды, невзирая на перепады московской погоды, под надвигающийся стук старинного трамвая, со своим колокольчиком исчезающий за покосившимися сараями в подмосковном Перово, здорово катиться туда, откуда нет возврата, только колокольчик напоминает о тревогах собрата.
Может быть, так написать, а может быть, эдак, так шатается от одного вопроса к другому, но лист перед ним по-прежнему чист, боится даже какое-нибудь слово написать, потому что после того как пробежит взглядом по книжному шкафу, так дрожь охватывает, стыдится писать после Кафки, Чехова, Хемингуэя, Гончарова, Фолкнера, Сэлинджера, Достоевского, и действительно, что он скажет после этих титанов мысли и чувства, в какие глубины человеческой души он нырнёт, чтобы хотя бы на йоту приблизиться к классикам, поэтому снимает с полки Чехова и читает: «Писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и вас зовут туда же», - после чего тут же отложил книгу и начал писать о своей неуверенности, о вечных сомнениях, о колебаниях, и незаметно написал два авторских листа. 
Один москвич сказал, что врут календари, конечно, в январе весна спешит с дождями, но всё-таки календари как-то организуют порядок в нашей жизни, которая протекает во всевозможных условностях, поскольку наш шар раскалённый, покрытый коркой хлеба, по которой мы бегаем миллионы лет, не ведает времени, не знает четвергов и пятниц, не готовится к Новому году в декабре и не отмечает перед этим 25 числа Рождество, лишь человек понимает время, темечко его в центре мира, можно любого человека облачить в царственную порфиру, и петь во славу его античные гимны, благодаря тому же центру мира, се человек, «И брызнул свет. Два огненных луча, // Скрестись в воде, сложились в гексаграмму. // Немотные раздвинулись уста // И поднялось из недр молчанья слово», - так говорил Волошин в такт календарям, разметившим дистанцию бессмертий.
Как обычно, а вы думали, что будет иначе, нет, господа, как ни упирайтесь в стену головой, всё будет протекать, как обычно, вот и сегодня, как обычно, наступило утро, но, кажется, что в нём есть нечто новое, впрочем, чувство новизны быстренько исчезло, потому что следом пошёл, как обычно, день, так себе, ни солнца, ни снега, ни ветра, ни туч, что-то среднепогодное, как обычно, для наших палестин, и тут долго внимание не задерживалось из-за довольно поспешного, как обычно, перетекания дня в вечер, когда всё же на улице стало повеселее от зажегшихся ярких фонарей, превративших Москву в одно большое жилое коммунальное помещение, да и людей на улицах стало побольше, а потом, как обычно, наступила ночь, тут уж людей и след простыл, только на снегу остались от них длинные тени, как обычно.
Хорошее слово «ставить», особенно, если это относится к забытому человеку, тут нужно не просто его «ставить», но воссоздать в памяти искомый образ, можно, конечно, и не вспоминать о забытом, но вот приспичило, потому что с ним были связаны определённые важные события, о которых другому никак не расскажешь, следует ли из этого, что склонности людей к родословным всецело посвящены искомым, где выбор невелик, да и что их подтолкнуло к этому занятию, когда даже смутные очертания предков пошли кругами по воде истории, хотя современники придавали друг другу вполне реальные черты, могли потрогать друг друга, пожать руку, вот в этом и есть особенность реализма, что он нереален, а искомый настолько мимолётное явление, что его напрочь перекрывают сотни однофамильцев, похожих на искомого как две капли воды, вопреки мнею генетиков, что каждая капля имеет отличия и идентифицируется с подобными каплями времён Очакова и Эхнатона, так что можно предположить, что искомый есть я сам.

"Наша улица” №256 (3) март 2021