Алексей Некрасов-Вебер "Последний в списке" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин

Алексей Геннадьевич Некрасов-Вебер родился 9 июля 1959 года в Москве. Окончил Московский горный институт. Инженер-физик. В "Нашей улице" публикуется с № 3-2004, (рассказ "Пощечина"), где опубликованы рассказы "Земное и небесное" (№ 9-2004), "Кипарис во дворе" и "Река детства" (№ 11-2004), "Танцующая девушка в красном платье" (№ 89 (4) апрель 2007) и другие. Автор эссе о художнике Александре Трифонове ""Царь я или не царь?", или размышления у картины" и о писателе Юрии Кувалдине "На изломе тысячелетий" (№ 9-2005).

вернуться
на главную страницу

Алексей Некрасов-Вебер

ПОСЛЕДНИЙ В СПИСКЕ

рассказ

Когда-то у Глеба были друзья. Причем, количество их заметно доминировало над врагами. В этом ему, наверное, повезло. Но если с врагами все было ясно, то понятие дружба, некоторого осмысления требовала. Задумываться на эту тему он начал уже в зрелом возрасте, когда количество друзей стремительно убывало.
«А чего ты собственно ждал и продолжаешь от них ждать?» - спрашивал себя Глеб. И пугаясь собственного прагматизма, приходил к выводу, что друзья это некий страховой капитал, надежда на оказание помощи в трудную минуту:
«Не имей сто рублей, а имей сто друзей… Ведь суть пословицы именно в этом!»
Человек - существо коллективное. Даже самый талантливый, смелый и умный в одиночку мало что может. И потому всегда нужен тот, кто подставит в нужный момент плечо, поддержит и встанет рядом. Соратник, единомышленник, однопартиец и, наконец, друг, как что-то более личное, не прописанное в правилах и уставах. Хотя в древности дружбу тоже пытались закрепить клятвами и ритуалами, вроде смешения и совместного распития слитой в чашу с вином крови. В наше время подобное уже не практикуют. Да и в силу обрядов мало кто верит. Остается лишь надежда, что когда возникнет нужда, от тех, кого считаешь друзьями, придет помощь. Но, увы, надежда, часто бывает обманной. И в этом Глеб неоднократно убеждался.
Вспоминая коллизии и перипетии на оживленных перекрестках судьбы, он не мог пожаловаться, что никогда не получал помощь. Но вот только приходило она либо от близких родственников, либо от кого ее совершенно не ждал. А вот друзья чаще всего оказывались в стороне. При этом причины, конечно, находились самые уважительные. Были и еще обстоятельства, омрачавшие светлую идею дружбы. Жизнь давно приучила, что в обществе себе подобных расслабляться не стоит. Потому, как в любой момент, нужно быть готовым отразить агрессию. Повод часто бывает ничтожным, а может и отсутствовать вовсе. Правда, до прямого рукоприкладства дело редко доходит, но и словесные пощечины лишний раз получать неохота. С друзьями же он этого правила старался не придерживаться, предпочитал лишний раз простить, чем ответить, и потому, как новичок на ринге, частенько пропускал плюхи. Вот так, раз за разом накапливался негатив. И когда он достигал критической массы, Глеб дружеские отношения разрывал. После чего даже казалось будто с плеч свалился тяжелый груз, и дальше идти будет куда легче. В некоторых случаях отношения прекращались с другой стороны. Друзья растворялись в бурных потоках и завихрениях ускоряющейся жизни. И не понятно было, винить ли в этом себя, или просто время наступило такое. В итоге из длинного списка не вычеркнутым остался только Паша Сидоркин.
Познакомился с ним Глеб во время своего первого отпуска в еще советской Прибалтике. Тогда он только вступал в пору зрелости и, отучившись в институте, начинал трудовую карьеру. Сидоркин был его земляк и ровесник с приметно такой же биографией. Сведя молодых людей в одном гостиничном номере, судьба предопределила их дружбу на многие годы. Они вместе ездили на экскурсии, гуляли по средневековым улочкам старой Риги, жгли вечерами костер в дюнах, пытались (большей частью безуспешно) познакомиться с девушками. И, вернувшись после неудачной «охоты» в номер, распивали по-холостяцки на сон грядущий бутылку местной настойки. По окончанию отпуска такие знакомства, как правило, прерываются, но, возвратившись в Москву, они продолжали общаться. А когда, через несколько лет, с разницей всего лишь в пару месяцев, женились, продолжили дружить уже семьями.
В эпоху, когда страну сотрясали перемены, общение прекратилось. Но после многолетнего перерыва они его возобновили. К тому времени, оба опять оказались в статусе холостяков . Но были это уже не полные надежд юноши, а люди жизнью потрепанные и почти все иллюзии растерявшие. Возможно, именно эта схожесть судьбы снова способствовала сближению. Но и когда Глеб опять нашел себе спутницу жизни, дружба их продолжалась. Правда, новая супруга Глеба его товарища недолюбливала. И в этом она была не одинока. Сидоркин обладал настоящим талантом настраивать против себя людей. Еще в молодости, когда круг общения был широким, Глеб пытался знакомить его со своими приятелями. Каждый раз все проходило на грани фола. И потом у него ехидно интересовались: «Где ты такого откопал!». А однажды, когда они отправились встречать Новый Год в компании трех девушек, Сидоркин успел так разозлить хозяйку, что их выгнали, за час до боя курантов. Пришлось ехать через ночную Москву на такси в пустовавшую на тот момент квартиру Глеба. Успели как раз к выступлению президента. А Новый год встретили водкой, которую несли на общий стол, и по счастливой случайности забыли достать из портфеля. Но, несмотря на все подобные казусы, дружба их продолжалась. Глеб чувствовал, что под личиной крутого парня, гиганта мысли и ироничного интеллектуала, которую Сидоркин с достойным лучшего применения упорством пытался на себя напялить, прятался человек в целом не плохой. Способный, кстати, оказать помощь в трудную минуту. В чем Глеб не раз имел возможность убедиться.
Шли годы. На обломках мира, в котором затерялась их молодость, вырастала новая реальность. И они, словно выброшенные на незнакомый берег робинзоны, пытались ее освоить. В выходные часто гуляли по центру. Глеб находил, что старые улочки заметно похорошели. Но когда он осторожно это высказывал, Сидоркин разносил его в пух и прах. Считая себя знатоком в области архитектуры, он был уверен, что реставраторы только уродуют город. Чужое, отличное от собственного мнение, он и раньше не особо принимал, теперь же ополчался на оппонента с яростью религиозного фанатика. Когда посещали выставки новомодных художников, Сидоркин, не стесняясь других посетителей, новаторские творения прилюдно и громко хаял. В новом изменившимся мире он признавал, пожалуй, только небольшие кафе, куда они заходили после своих ознакомительных прогулок. Одно заведение даже стало у них любимым. Обстановка там была довольно демократичной. С организованной, как в столовой, раздачи подавался неплохой выбор блюд. В буфете можно было докупить спиртное. Столики в зале располагались довольно тесно, что позволяло Сидоркину заводить светские беседы с оказавшимися рядом тетками. Глеба это обычно смущало. Сидоркин же заливался соловьем, уверенный в своей мужской и интеллектуальной неотразимости. Жертвы его обаяния старались быстрее допить свой кофе и ретироваться. А друзья, уходя в воспоминания, продолжали беседу. Благотворное влияние крепких напитков служило хорошей смазкой. Общение шло уже более гладко, и, расставаясь у метро, они долго жали руки и договаривались о следующей прогулке.
Была у них и еще одна традиция. По субботам, когда жена Глеба уезжала навестить мать, они играли в шахматы у него на квартире. Глеб в целом играл лучше, но часто делал зевки, которые ему не прощались. А когда, волевым усилием удавалось сконцентрироваться, и он начинал брать вверх, Сидоркин мог заявить, что партия наскучила и слишком затянулась. В итоге предлагал ничью, либо соглашался с поражением, но так снисходительно, словно отшивал надоевшего ребенка. Глеба подобная манера очень злила. Все больше раздражала и привычка Сидоркина, сводить любой разговор на себя, нежелание обсуждать интересные собеседнику темы, и даже отказ смотреть фото, которые Глеб привозил из своих частых командировок. В былые времена накопившего негатива вполне хватило бы для разрыва. Но Глеб с таким радикальным решением медлил. Отчасти, потому что Сидоркин оставался последним в списке. Но была и еще некая не объяснимая логикой причина, заставлявшего терпеть постоянные бестактности и дурной характер друга.
Но однажды критическая масса все же накопилась. После очередной партии, когда Сидоркин своим капризным отказом снова «украл победу», Глеб не общался с ним три недели и даже решил не поздравлять с Новым годом. Сидоркин тоже не проявился. Он вообще редко звонил первым. Решив, что оно и к лучшему, Глеб опять почувствовал облегчение, наступавшее всякий раз, когда сбрасывал с плеч «дружескую» ношу. Но все-таки в душе продолжало свербить. И на третий день, когда страна, лениво глядя в теле-ящик, доедала салаты, он все-таки решил выйти на связь. Сидоркин не ответил и не перезвонил.
« Ну и ладно, ты сам сделал выбор,» - думал Глеб, мысленно обращаясь к теперь уже бывшему другу. Не знал он, что даже при всем желании, Павел не мог ему ответить! На тот момент он уже почти неделю лежал в реанимации на искусственной вентиляции легких. Но когда через несколько дней позвонила вдруг его бывшая жена, все сразу стало понятно. Пока она рассказывала, когда и где состоится прощание, Глеб с ностальгией слушал всплывший из вод забвения голос. А в памяти беглой стройкой бежали кадры семейных хроник. Сквозь помехи и мелькание старой кинопленки он видел, как две молодые пары, не догадываясь о грядущих переменах, весело отмечают праздники и дни рождения, пьют шампанское за здоровье, любовь и крепкую дружбу.

В маленькой, построенной еще где-то в шестнадцатом веке церквушке, собралось несколько человек. Лица у всех закрывали медицинские маски. В основном это были родственники покойного. Не из клана Сидоркиных пришли только Глеб и его супруга. Свой список друзей Паша перечеркал уже много лет назад.
Несмотря на характерные симптомы, вирусный диагноз не подтвердился, и прощание происходило перед открытым гробом. Но Глеб даже не узнал своего друга. Смерть странно преобразила лицо, сделав его торжественным и умиротворенным. Словно высохший грим, слетели маски, которые он так усердно пытался на себя напялить. Исчезли, растворились в пустоте тщеславие, амбиции, гордыня. Так и не сумев ничего доказать ни людям, ни этому миру, Павел Сидоркин окончил свой земной путь и смиренно лежал под сводами церкви. А со старинных икон, все понимая и прощая, глядели потемневшие от времени лики. Рядом с Глебом всхлипывала супруга. У него же не было слез. В голове только крутились смутные образы заоблачной страны, где они, встречаясь, крепко жмут руки и весело со смехом начинают вспоминать былые похождения, споры и мелкие неурядицы, омрачавшие когда-то их дружбу.
Не поехав на кремацию и поминки, Глеб с женой, решили пройтись от церкви до метро пешком. Супруга с искренним раскаянием говорила, что часто была к покойному несправедлива. А Глеба преследовало новое видение. Над засыпанными снегом крышами пятиэтажек, словно прилетев из фантазий Сальвадора Дали, висел похожий на огромный ковер-самолет список. Невзирая на расстояние, он хорошо различал начертанные там имена. Вспоминал, как собственноручно вычеркивал их, иногда раздумывая и сомневаясь, иногда уверенно и жирно. Всякий раз, после очередного росчерка, вроде бы становилось легче. Но потом пустота начинала сквозить в проделанную пером прореху, и приходилось, на живую, сшивать ее ниткой. От чего список теперь больше напоминал не документ, а много раз заштопанные дачные штаны Глеба. Не зачеркнутых имен там теперь не осталось. Еще пустовало немного места в конце списка, но как-то не верилось, что туда удастся вписать чье-то имя.

"Наша улица” №256 (3) март 2021