Татьяна Озерова “Дунечка” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Татьяна Васильевна Озерова родилась 31 декабря 1946 года в Воронеже. С 1965 года проживает во Владимире. Окончила исторический факультет Владимирского государственного педагогического института, кандидат педагогических наук, «Почетный работник высшего профессионального образования Российской федерации». Автор книг: «Рисунки» (2000), «Дорога к дому» (2004), «Одноклассники», «Простые люди», (2016). Публикуется в  литературно-художественных и краеведческих альманах, газетах  Владимира.

вернуться
на главную
страницу

Татьяна Озерова

ДУНЕЧКА

рассказ

Ефим Борисович решил в отпуске навестить своего младшего брата - Владимира - директора восьмилетней сельской школы. Сам он работал в каком-то закрытом НИИ, заграница ему была заказана, на юг зимой не тянуло, а брат расписывал свои райские, тихие места, где можно поохотиться и порыбачить вволю, покататься на лыжах, пожить на природе.
Ехал он из Москвы до райцентра поездом, потом на местном автобусе, потом санным путем с возницей - бабой, закутанной полушалками по самые брови. Лошадь для нужд школы обычно просили в колхозе, а Ефиму даже приготовили тулуп, постелили на дно саней сена, чтобы теплее добраться до места. Небо в тот день было как на новогодней открытке розово-голубым, солнце в морозном воздухе словно плавилось и дрожало, снег искрился, а от деревьев и кустов ложились глубокие синие тени. 
В середине шестидесятых годов прошлого века деревни доживали свое время, а ребятишкам надо было где-то учиться. Кто постарше ходил в школу за три и пять километров, а кто помладше, жил в интернате - бывшей помещичьей усадьбе в деревянном двухэтажном флигеле с печным отоплением. Это был тот редкий  случай, когда усадьба сохранилась, была не сожжена и не разграблена.  Мебель, конечно, мужики растащили, но в школьной библиотеке даже хранились книги с экслибрисом хозяина - в основном русская классика и научные издания по математике. Каменная церковь и шатровая колокольня на пригорке обветшали и поросли маленькими березками.
Возница, Пелагея Ивановна, работала здесь завхозом и имела множество обязанностей: топила печи, готовила для детей и учителей обеды, ездила в сельмаг за продуктами, летом руководила ремонтом школы, закупала краску, побелку, обои и другие материалы. Была в штате еще техничка, которая ей во всем помогала, но в основном дети сами убирали свои классы и чистили от снега двор и дорожки в старых аллеях парка.
Учителей вместе с директором было человек десять, каждый из них вел по три или четыре предмета. Двое пожилых мужчин (математик и учитель рисования и черчения) жили в соседней деревне, имели свои дома, семьи; молодые учительницы, приехавшие по распределению, снимали жилье или селились тут же при интернате. Было время зимних каникул, и школа пустовала, один большой рыжий кот ходил по пустому коридору и громко мяукал, словно спрашивал, а куда все подевались, куда это пропали ласковые детские руки, которые его гладили, чесали за ухом и чем-нибудь угощали.   По вечерам Пелагея Ивановна ставила всем самовар, женщины доставали свои сладкие запасы, кто-то, попив чаю, быстро уходил по своим делам, кто -то долго засиживался за разговором.
Вот в такое школьное царство попал наш гость и уже начал в душе сомневаться, правильное ли он принял решение, согласившись провести отпуск в русской глубинке. Костромские места, овеяны легендами и преданиями, о многих из них сохранились пословицы и поговорки. Вот, например, говорят, что города Буй, да Кадуй черт три года искал, На Куси - выпей, да закуси (Кусь - название реки), а об озерах, что это след Богородицы, которая здесь прошла. Очертание Галичского озера напоминает ступню, а Чухломского - пятку.
Брат встречал Ефима на крыльце, обнялись, похлопали друг друга по плечам, еще раз обнялись и пошли в дом, вернее в здание интерната, где на первом этаже проживали учителя. Вошли в просторную комнату с большим столом, стоящим посередине, покрытым веселой голубой клеенкой с белыми мелкими цветами, на подносе уже кипел самовар, вокруг чашки, вазочки с вареньем и конфетами, тарелки и вилки.  В углу стояла нарядно украшенная, но уже грустная новогодняя елка, ее решили пока до гостей не убирать. На табуретке всех ждал чугун с отварной картошкой, до поры до времени укрытый газетами и сложенным старым покрывалом. Зимнее, драгоценное солнце еще играло на обоях теплой комнаты, но его свет постепенно угасал.
Внимательные женские глаза с интересом рассматривали приезжего, молодые учительницы приветливо улыбались, шутили, говорили о непохожести родных братьев: блондина и брюнета, да и телосложением братья отличались друг от друга. Их Владимир Борисович, три года отслуживший на флоте и занимавшийся боксом, был широк в плечах, приземист, большелобый, с не послушными белыми вихрами на голове. Ефим же был высок, строен, с длинными руками и изящными музыкальными пальцами. Красивые темные волосы, аккуратно зачесанные назад, волнисто распадались на косой пробор тяжелыми прядями. Он был в темно-сером костюме, в вязаной жилетке и выправленным поверх нее воротником светлой рубашки.
- Ну, хватит время тянуть, пора за стол, чай проголодался с дороги - сказал Владимир, по-хозяйски, широким жестом, приглашая всех к столу и быстро потирая ладони, в нетерпении пригубить рюмочку.
- Сейчас сядем, познакомимся, Дунечка обещала прийти с гитарой - продолжил брат. Девушки весело рассмеялись:
- Евдокия Ивановна не опоздает, будет вовремя. В то время такое имя было редким, кругом были Тани, Светы, Наташи и Галины, а Дуня приобрело какой-то нарицательный смысл - простоты или глупости.
- Какая ж такая придет сюда Дуня? - промелькнула мысль у Ефима
Гостя усадили на почетное место, хозяин представил друг другу сидящих за столом: Вера Николаевна, Ирина Васильевна, Ефим Борисович, и стал предлагать напитки, наполнять рюмки, тут и вошла молодая женщина с гитарой. Все обернулись к ней и невольно заулыбались.
Светлые пушистые волосы, стянутые в хвост, добрые, серые глаза, широкая, ослепительная улыбка, синий, тонкий свитер и юбка в крупную клетку. Она была душой всей школы, ни один праздник, ни один смотр художественной самодеятельности не проходил без нее. Ей приходилось в школе вести сразу несколько предметов: литературу, русский язык, музыку и
труд (домоводство).
- Дунечка, садись рядом с гостем, вместе споете, мой брательник любит это дело.
Так и сели, только гитару временно отставили к стене, разложили горячую картошку по тарелкам, нарезали московской колбаски, привезенной Ефимом, на столе появилась бутылка коньяка, шпроты, селедка, соленые огурчики - закуска получилась отменная, и всем стало тепло, радостно и уютно. И как у нас водится: «сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви».
Наша русская песня или романс позволяет припомнить прошлое, пропустить сквозь себя нынешнее, да и поразмышлять, почувствовать будущее. Красота песни восстанавливает душевные силы, лечит раны и, как говорится, что было, то и теперь есть, а что будет, то уже было…
Ефиму Борисовичу стало вдруг так хорошо и свободно на душе, как давно уже не было, все словно началось сначала, без времени и пространства, как в раю. Из каждого большого окна была видна живая картина природы: то поле, то старые деревья, то пушкинская ель, которая зеленела сквозь иней и речка тоже, наверное, где-то была рядом и блестела подо льдом. Все ждали теперь только песню.
- Ну, кто начнет, - спросил Владимир Борисович,- или все вместе какую-нибудь споем? Дуня взяла в руки гитару, перебрала несколько аккордов и тихо начала: « Утро туманное, утро седое…», потом все вместе спели, «Выхожу один я на дорогу» и «Гори, гори моя звезда», романсы перемежались с современными песнями: «Два берега» или «Ночь была с ливнями», «Старый клен», а то и  народными: «На Муромской дорожке», «Живет моя отрада». Тосты, разговоры, шутки, братья были сердечно рады своей встрече, и это радость передавалась окружающим их женщинам, да и все были неженатыми и незамужними, энергия молодости и ожидание счастья у всех жили и трепетали в душе…
Мать братьев - Елизавета Ивановна (ровесница века) была из бывших дворяночек, поэтому музыкально образована и начитана, играла на пианино, прекрасно пела и передала им свою любовь к музыке и литературе. Долгое время она работала корректором в каком-то издательстве, а сейчас находилась на пенсии. В молодости она слыла красавицей, ее порода досталась Ефиму, а брат унаследовал отцовские черты коренастого, рыжего еврейского портного.
- У моей мамы был особый романс, я его никогда не слышал по радио или в концертах - сказал Фима.
- Какой? - спросило сразу несколько голосов, - может, споете нам?
- Это женский романс, трагический, глубокий, как из-за ревности можно расстаться с жизнью.
- Я знаю его - продолжила разговор Дуня, моя бабушка пела - называется он - «Шелковый шнурок», но сейчас у нас совсем другое настроение, его сейчас не споешь… Это всех сразу заинтриговало.
 - Почему? Почему? Спойте! Так интересно!- наперебой просили Вера и Ирина.
 - Нет, это невозможно, это не к месту, это целый спектакль, это трагедия!- с жаром говорила Дуня, - я вам потом спою! Но все отговорки только подливали масла в огонь.
Вмещался Владимир Борисович, как хозяин застолья, попросил Дуню все-таки уступить всем и спеть.
- Давайте для храбрости пропустим еще по рюмочке и послушаем - шутливо подытожил он спор.
Дуня разочарованно покачала головой и начала:

Милый мой строен и высок,
Милый мой ласков, но жесток,
Больно хлещет шелковый шнурок.
Разве в том была моя вина,
Что цвела пьянящая весна,
Что я счастьем так была полна…

Молодые учительницы, затаив дыхание, впервые слушали этот романс, как будто именно сейчас, на их глазах развертывалась драматическая история любви молодой пары. Владимир и  Фима тоже были глубоко тронуты исполнением Дуни, а Фима вдруг впервые задумался, почему мать часто пела его, чем он ее задевал? Может быть, она мечтала совсем о другом избраннике, но не могла предать отца и свою семью?
Наступила пауза, после которой уже нельзя было вставить другую песню и все переключились на чай.
А Дунечка сидела совсем рядом, и до сих пор переживала свое исполнение, взволнованно дышала ее грудь, она освободила волосы от стянувшей их резинки, и они красиво легли на плечи, пальцы нервно держали чашку, словно грелись об ее теплую поверхность. Руки Ефима  сами потянулись к ее рукам,  и какой же силой их надо было унять, чтобы не выдать себя и  не обнять эту женщину, ставшей такой родной и желанной.
Скрывая свой порыв, Фима встал и, обращаясь к брату с улыбкой, сказал:
- Ну, показывай свое хозяйство, где твой директорский кабинет, куда вызываешь нашкодивших учеников?
- Он это редко делает, дети у нас особенные - сельские, трудяги, охочие до учебы - сказала Вера Николаевна.
- Но в нашей школе есть один страшный экспонат, вы его там увидите - бросила вдогонку им Ирина Васильевна.
В коридоре их встретил пушистый рыжий кот и стал тереться об ноги Ефима:
- Смотри, признал тебя, хочет тебе свое почтение выразить! Женщины уже дали ему отведать колбаски, не все же мышей ловить. Ну, Тишка, идем с нами!
Они прошли дальше, до директорского кабинета, где стояла обычная мебель: большой, письменный двухтумбовый стол под зеленым сукном, стулья, шкаф с папками, на отдельном столе - старая печатная машинка под чехлом, в одном углу у окна - фикус в кадке, а вот в другом - тот самый экспонат - учебное пособие - скелет человека. Он был приобретен еще до Владимира Борисовича, давно прописался в его кабинете и скрывался за шторой. Дети прозвали его Федькой, смеялись, когда на переменке его приносили в класс на урок по анатомии, хулиганили и вставляли ему в зубы «папироску», надевали шапку на череп и повязывали шарф. Федька терпел и не «кусался». И когда кого-нибудь из учеников все-таки вызывали к директору- то говорили, нарочито вздыхая - «пошел к Федьке»!
Постояли, пошутили, закурив, вспомнили о бедном Йорике - «Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумку» - продекламировал Владимир.
Потом вернулись к застолью. Женщины потихоньку стали убирать посуду, Владимир, захватил с собой остатки в бутылочке на посошок, попрощались и разошлись по своим комнатам.
Утром, позавтракав рисовой кашей и чаем с бутербродами, братья решили пройтись по лесу на лыжах. Фиме подобрали по росту лыжи и палки из школьного запаса, нашли даже спортивную вязаную шапку и ватник, вместо городского пальто, в общем, экипировали на славу.
И вот, словно в детские годы, они снова вместе оказались в лесу среди высоких заснеженных елей и берез, огромных сугробов и бескрайнего снежного поля. Большие старые ели стояли прямо, держа на себе огромный вес снега, а березы гнулись, и под некоторыми можно было проехать, как под аркой. Для Фимы - это был настоящий праздник, это был такой заряд бодрости и энергии, да еще новое зарождающееся чувство к женщине и планы на продолжение их встречи - все окрыляло, радовало и волновало.
На предстоящую неделю отпуска для брата был расписан каждый день. Назавтра Владимир договорился с Петровичем (мужем Пелагеи Ивановны) сходить с Фимой на зимнюю рыбалку, затем организовать охоту на зайцев, просто посидеть с ним за самоваром, «покуковать», послушать его охотничьи рассказы, побывать в местном краеведческом музее.
Петрович был интересным человеком, повидавшим и пережившим многое. У нас ведь на Руси-матушке до сих пор, когда говорят о мужике, обязательно надо отметить, воевал ли он. Это, как высшая проба. Петрович прошел почти всю войну, был ранен, носил в себе несколько осколков и, не дойдя до Берлина был комиссован и отправлен после госпиталя домой. В непогоду раны болели, но он уже к этому притерпелся. Охотник и рыболов он был страстный, знал места и тонкости дела, поэтому почти всегда возвращался с добычей.  
И все у них в тот раз получилось, как по волшебству, на славу. Под вечер на следующий день они принесли полный рыбацкий ящик окуней, ершей и серебристой сорожки, и когда богатый улов высыпали в таз, он гулко и радостно зазвенел. Постепенно в тепле рыба оттаивала, оживала и начинала то и дело биться и поднимать хвосты вверх.
Пелагея Ивановна умело приготовила заливное из окуней, из остальной рыбы сварила уху с перчиком, лавровым листиком большой луковицей и разварной картошкой. Густой рыбий дух носился по столовой и щекотал нос. Когда снова все собрались у самовара, то не могли налюбоваться заливным блюдом. Чешую у окуней не чистят, рыбу потрошат, вырезают жабры и аккуратно варят, чтобы она оставалась цельной. У Пелагеи был еще чистый марлевый мешочек, где хранилась чешуя большой рыбы: лещей, судака, щуки, она опускала его в котел при варке, бульон для заливного от этого загустевал и оставался прозрачным. Окуни в глубокой продолговатой тарелке смотрелись, как на картинке: желто-зеленые тушки с темными вертикальными полосками и красно-бордовыми плавниками, а какой вкус был у нежнейшего «мяса» и желе!
К прежней учительской компании в тот вечер присоединились Пелагея с Петровичем. Выпили, закусили, разом заговорили, похвалили добытчиков-рыболовов и повариху, а потом опять за песни. В этот раз первенствовали старшие: муж и жена слаженно завели: «По Дону гуляет», «Катюшу», «Тонкую рябину». После чая женщины обратились к Фиме, чтобы он сыграл и спел что-то свое. Он не стал отнекиваться. Взял гитару, начал ее настраивать, что-то наигрывать и предложил всем концерт-загадку:
- Я буду играть, а вы отгадывать. Лицо его в тот момент было прекрасным: день, проведенный на морозном воздухе, да принятая чарка разрумянили щеки и оттенили белизну высокого лба, светло-карие глаза блестели и он начал: та-та-та-таам-таам-тараам-там … Все удивились - зазвучала знакомая классическая мелодия, но на гитаре она слушалась совсем иначе, чем в оркестровом звучании. Все примолкли, а Дуня восторженно, глядя на Фиму - выкрикнула:
- Это же первый концерт Петра Ильича Чайковского! Все зааплодировали и попросили:
- Дальше, дальше играем! Фима был в ударе, концерт продолжался, а потом он запел, обращаясь к Владимиру Борисовичу: «Ну, что ж сказать, мой младший брат, Мы в этом сами виноваты, Что много есть невест вокруг, А мы с тобою не женаты. Любили девушки и нас…»
У Фимы в тот вечер был несомненный успех, его хвалили, просили еще спеть, но пора было уже заканчивать, он всех поблагодарил за все, за ужин и теплый прием, и поднялся из-за стола с гитарой, предложив ее хозяйке донести инструмент до двери.
История их встречи требовала продолжения, поэтому дверь в свою комнату Дуня  открыла без притворства и кокетливости. Чаю предлагать было уже не надо, просто хотелось обоим посидеть и поговорить наедине.
Художники любят изображать интерьеры, они способны многое рассказать о человеке, ведь в любом самом малом предмете отражается время. В шестидесятые годы, в так называемую «оттепель», когда люди, казалось бы почувствовали свободу и всё менялось на глазах: экстерьер и интерьер зданий, декоративный орнамент тканей, формы посуды - чайники и чашки, рюмки и фужеры, цветное стекло и хрусталь. Молодые таланты, словно сговорившись, стремились выразить себя в музыке и поэзии, все ждали новых фильмов, космических открытий и полета души.
Когда Фима вошел в комнату Дуни, она ему многое рассказала без слов: его женщина любила красоту во всем, и в простой обычной обстановке был выражен ее вкус, изящество, талант умение создать уют и теплоту маленького пространства, которое сразу становится притягательно родным, с которым не хочется расставаться. А всего и было - стол у окна с льняной скатертью, ваза с веткой сосны, раскрытая книга, стопка тетрадей, два венских стула, этажерка, забитая книгами, полочка с красными дулевскими чашками. Но во всех привычных вещах: настольной лампе, маленькой люстре - везде была видна Дуня, а может такое восприятие возникло у Фимы из-за внезапной, обрушившейся на него любви к этой женщине. Он словно ждал ее всю жизнь и, наконец, дождался, словно видел ее давным-давно, все о ней знал и, наконец, встретил.
Они сидели за столом, он машинально стал листать тетрадку со школьным сочинением и ждал традиционных тем о лишнем человеке, о подвиге и славе, и вдруг наткнулся на такой интересно поставленный вопрос:  
«Почему жизнь сравнивают с путешествием?»
- Это мои кружковцы написали, по программе таких тем не дают.
Вот и его самый волнующий момент жизни приходится на маленькое путешествие к брату, а за ним уже стоит продолжение, и в какую сторону он пойдет, где «убитому» быть или где женатому стать?
В тот вечер они долго и без утайки рассказывали друг другу о своей жизни, чувствуя и понимая все с полуслова и полувзгляда… Под утро он тихо пришел к брату, счастливо улыбаясь, лег и долго не мог заснуть. В голове уже был план, как он увезет с собой Дуню, как устроит ее на работу, что надо будет сразу купить новую двуспальную кровать вместо раскладного дивана, купить кастрюли и посуду… С тем и уснул.
Утром Владимир сурово посмотрел брату глаза и сказал:
- Ты нашу Дуню не обижай! Я тебе этого не прощу. Хватит с нее, она уже один раз обожглась…
- Да не думай ты о плохом, у меня к ней самые серьезные намерения. Я словно заново родился, я искал всю свою жизнь именно эту женщину!
- Ну, ну, посмотрим, вильнешь хвостом и поминай, как звали.
- Нет, ты не прав, - с обидой воскликнул Фима, - вот сейчас пойду и сделаю Дуне предложение!
- А мы тебе еще  и не отдадим ее! Она нам самим нужна, она душа нашей школы, у нас свет без нее померкнет, у нас песен никто так не споет, а дети, как без нее останутся? Все мы за нее будем только переживать! - в сердцах выпалил Владимир.         
- Так, может ты сам на нее глаз положил, а я тебе дорогу перебежал?- раздраженно спросил Фима - так уж извини, она сама свою судьбу решит.
Он постучался к Дуне, и дверь тотчас распахнулась перед ним, словно его давно уже ждали.
- Пойдем с тобой прогуляемся, заодно и поговорим обо всем, - предложил Фима. Они прошли по расчищенной дорожке старого парка, а затем свернули к церкви, которая манила его еще с начала приезда, хотелось забраться и на высокую колокольню, оглядеть жадным, ненасытным взором лесные просторы. К церкви вела узкая тропинка, она была то видна, то пропадала, и им приходилось по сугробам пробираться к намеченной цели.
Хотя церковь не была действующей, кто-то из деревенских баб еще не позабыл туда дороги, и время от времени наведывался в святую обитель. За дверью в укромном уголке стояла деревянная лопата, ею Ефим сначала расчистил вход на колокольню, затем сгреб снег со ступеней, только тогда они сумели подняться наверх. Фима шел впереди, и где ступенька отсутствовала, протягивал Дуне руку и помогал ей подниматься. И вот они уже стоят на звоннице. Колокола, конечно, уже давно были сняты, но они сюда шли не за этим, они шли за той прекрасной далью, которая представлялась им в своей будущей бесконечной жизни.
- Дуня, я хочу тебе сказать…
- Прошу тебя, помолчим - ответила ему Дуня. Чувство любви всегда рядом с чувством тоски или грусти, с боязнью ее потерять. Вот они встретились, а  сердца уже ожидают разлуку, и, находясь, наверху затерянной в лесах колокольни, как на вершине своего счастья, когда глаза наполнены бескрайними горизонтами мира, они вместе переживают тот «Час тоски невыразимой!», когда « Все во мне, и я во всем!»
Охота с собакой на зайцев удачной не получилась, но Фима в тот день узнал от Петровича много секретов и приобрел кой-какой опыт в этом деле. Еще был памятный день поездки в краеведческий музей и книжный магазин. Обычно в то время в районной глубинке можно было приобрести хорошую книгу, которую и в столице трудно было отыскать.
Дунечка купила ему на память маленький, хорошо изданный сборник лирики Михаила Лермонтова, изданный в 1964 году к 150-летию со дня рождения поэта. Случайно открыв на какой-то странице стихотворение, она написала из него на форзаце несколько строк для Фимы:
«Нас тревожит неверность надежды земной, а краткость печали смешит» 5.01. - 65 г. Потом, отыскав это стихотворение «Земля и небо», он прочитал далее: «Страшна в настоящем бывает душе грядущего темная даль» …
Время пребывания в гостях у брата подошло к концу. Пелагея напекла ему в дорогу пирожков с картошкой, дала лесных гостинцев: сухих и соленых грибков. Он тепло со всеми попрощался, присели на дорожку, обнялись и опять сани везли его уже по знакомым местам, ставшими такими родными и дорогими.
Солнце опускалось за горизонт, но большая раскидистая ветла не давала ему спрятаться за сугробы, и словно специально для Фимы держало его, как фонарь на весу в густых изогнутых ветках.
Перед самым отъездом они объяснились. Дуня обещала приехать к нему летом, когда кончатся занятия в школе и ей подберут замену. Были звонки по межгороду, были письма, полные любви, ожидания, признаний и стихов, были яркие воспоминания, которые наполняли их души счастьем. Он ждал, а она не приезжала ни осенью, ни зимой, ни летом… И, как в конце старинного романса, она спрашивала себя: «а я его вообще-то любила?» И сама себе отвечала: «я любила его, я теперь это знаю…»

Владимир

"Наша улица” №257 (4) апрель 2021