Александр Кирнос “Вводное слово” рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Александр Ефимович Кирнос родился 7 августа 1941 года в городе Козловка Чувашской СССР. Окончил Ленинградскую Военно-Медицинскую Академию в 1964 году. В армии и после демобилизации до 2000 года работал врачом-хирургом. Печатался в журналах и альманахах России и Израиля, в 1993 году вышел сборник стихов "Дорога к Храму". Автор «Нашей улицы». В 2012 году в издательстве «Зебра Е» вышла книга повестей и рассказов «Тыча». В "Нашей улице" публикуется с № 98 (1) январь 2008

вернуться
на главную страницу

Александр Кирнос

ВВОДНОЕ СЛОВО

рассказ

Гарнизонное отчетно-выборное партийное собрание в этом году проходило в солдатском клубе, Клуб был обычным бараком улучшенного типа, бараком типа барокко, как любил говорить почти никогда не просыхавший капитан Бялый. Его узкое как форштевень лицо с глубоко посаженными маленькими глазами с похмелья напоминало лик страстотерпца, которого истязали язычники. Бялый был третьим начальником клуба, сменившимся за последние четыре года. Эта должность была странно неустойчивой, покатой, как пол в клубе, на котором во время танцев подвыпившие молодые офицеры с дамами из окружающих поселков стремительно скатывались к сцене, а то и просто падали рядом с ней. Не задерживались на этой должности офицеры, не задерживались.
Первым кого застал Сонин, был лейтенант Володька Шаталов, только выпустившийся из Львовского училища сероглазый крепыш со скуластым лицом. Володька был спортивным парнем, молчаливым и уважительным. Единственное, что настораживало в общении с ним, это его непредсказуемость. То он в разгаре застолья неожиданно срывался с места и куда-то исчезал, то надолго зависал, выпадая из беседы, то внезапно разражался хохотом, больше похожим на ржанье. За полгода до приезда в часть он женился на легконогой воздушной Люсе, и Сонину казалось, что он отчаянно ревновал её. Осенью они поехали в отпуск в родную белорусскую деревню Володьки и там-то всё и случилось. Познакомиться с молодой женой младшего брата съехались все братья Шаталовы, а было их шестеро, все как на подбор ребята статные, мускулистые и зажигательные. Выпив по литру самогона на брата за здоровье молодых, пошли они прогуляться в соседнюю деревню, людей посмотреть, себя показать.
Говорили, что жены пытались их удержать, да куда там. Ну и показались. Было воскресенье, в деревенском клубе гремела дискотека. Володька стал комментировать. Он же был дипломированным политработником и свежеиспеченным начальником клуба. Слово за слово сцепились с подвыпившими парнями из этой деревни и… понеслось. Махались отчаянно и кулаками и досками, честь рода Шаталовых отстояли, но как-то незаметно пришибли мужика лет пятидесяти. Кто пришиб, как и кому он под руку попался, никто не помнил, но мужик оказался председателем сельсовета и замять этот несчастный случай не удалось, виноватыми оказались, конечно, пришлые, то бишь Шаталовы, а уж конкретного виновника определили они сами. Вернее, сам Володька и вызвался. Братья были женаты уже не по одному году, у всех были дети, а Володька только женился, вот он и взял вину на себя. Люся к этому времени тоже была беременна, но рассказать ему об этом не успела. Суд был скорый, дали Володьке девять лет, Люся сделала аборт и исчезла, а гарнизонная жизнь покатилась дальше. Сонин и разговоров то на эту тему почти не слышал, поговаривали, правда, женщины, что оно может и к лучшему, что так вышло, потому что Володька все равно кого-нибудь пришиб бы, была в его серых глазах какая-то сумасшедшинка, да и Люська…
- А что Люська, - любопытствовал Сонин, - что Люська?
- Да нет, ничего, вот только смотрела она как то так на летчиков, что точно Володька кого-нибудь пришиб бы, - подтвердила Сонину официантка из технической столовой Катя. - И ходила она, и смотрела, как течная сучка, а ты доктор, просто малохольный, что этого не видел.
Видел, Сонин, видел, как Люська ходила по гарнизону, она шла так, что казалось еще немного и она взлетит, а ее глаза с легкой косинкой скользили по встречным с едва уловимым вызовом, и шедший рядом с ней Володька был напряжен и насторожен.
- Не по себе Володька суку срубил, не по себе, - продолжила Катя, - а парень он хороший, может, так то оно и лучше, - задумчиво добавила она. - Не убил ведь никого, наверняка чужое на себя взял, отсидит и выйдет, а греха на нем нет.
- А вы-то откуда все это знаете, - спросил Сонин, смутно вспоминая доходившие до него слухи о приятельских отношениях Кати и Володьки.
- Да уж знаю, - а вы бы, доктор, держались от этой Люськи подальше, а то начнете ее жалеть, беды потом не оберешься.
После Володьки начальником клуба прислали старшего лейтенанта Вахрушина. Валентин был душа - парень, анекдоты травил классно, компанию всегда готов был поддержать, да вот беда, если начиналась выпивка, остановиться он уже не мог, лицо с каждой рюмкой становилось бледней, Валентин – отрешенней, и после четвертой-пятой он, расталкивая сидящих рядом, вскакивал и затягивал любимую песню: «Если б ты знала, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу…». Хватало его на один, редко на два куплета, после чего он падал и отключался. Валентин был летчиком и списан на землю после аварии и полученной травмы черепа. Переживал сильно, пытался восстановиться, но не удалось, вот и пристрастился к выпивке. Жил он с женой в финском домике на краю гарнизона. Его жена была высокая полногрудая женщина. Валентина в прошлом была конькобежкой и даже чемпионкой Нижнего Новгорода среди юниоров. На катке они и познакомилась, влюбилась Валя в молодого летчика и поехала с ним по гарнизонам. Валентин и Валентина, ей нравилось это сочетание и парой они были на загляденье, оба веселые, рослые, улыбчивые. Недолго это длилось. Однажды в командировке в Кызыл-Кумах, а летал Вахрушин на новенькой «пчелке» (легкомоторном самолете Ан-14), и возил командира соединения, производящего рекогносцировку расположения будущих подразделений, увидели они стадо сайгаков. Полковник был страстным охотником. На следующий день взял он с собой карабин почти с одноименным названием (Сайга) и приказал Вахрушину найти это стадо. После полутора часов полета стадо они нашли и охота началась. Сайгаки мчались по пустыне, пчелка неслась за ними и жалила их одиночными выстрелами из карабина.
– Ниже, - орал полковник, открыв дверцу и наполовину высунувшись из фюзеляжа. – Еще ниже, твою мать!!!
Ну, в пылу погони, закладывая вираж, чтобы не упустить цель, круто изменившую направление, Вахрушин и чиркнул крылом по бархану. Чиркнул чуть-чуть, но этого оказалось достаточно для «вынужденной жесткой посадки», как сформулировала комиссия, расследовавшая аварию (слава богу, аварию, так как никто не погиб). Самолет правда оказался разбитым в хлам и восстановлению не подлежал, даже удивительно было, что все отделались ушибами и переломами. Полковника, сломавшего бедро, после лечения перевели куда-то с понижением, а Вахрушина даже не судили, никто не был заинтересован в том, чтобы истинные обстоятельства аварии стали известны, вот его и списали просто-напросто с летной работы. С тех пор он и начал пить. И остановиться уже не смог.
Как-то после посиделок Сонин с Витей Кучиным подхватив под руки повели едва перебирающего ногами Вахрушина домой. Вечерело, крыльцо финского домика было освещено закатным солнцем. Его лучи высвечивали застывшую в проеме двери фигуру женщины. Римская матрона, - восхитился про себя Сонин, любуясь ею. Они стояли в тени сосны в десяти метрах от дома. Вахрушин внезапно поднял голову, посмотрел на жену.
- Она думает, что я ее боюсь, ну я ей ... Иду на таран,- прокричал он, оттолкнул друзей, наклонился и, быстро-быстро перебирая ногами, побежал к крыльцу. Не добежав до него пару шагов, споткнулся о корень и с размаху в падении ласточкой ударился головой о притолоку рядом со стоящей женой. Упав, дрыгнул ногой и затих. Валентина вздохнула, наклонилась, одной рукой, как кутенка за шкирку, приподняла его и унесла в дом. Вахрушина вскоре после этого комиссовали и прислали капитана Бялого.
Петр Алексеевич Бялый был для политработника человеком удивительным. Ходил он в стоптанных замызганных башмаках и замасленном кителе. А брюки заслуживали отдельного описания. Создавалось впечатление, что их никогда в жизни не стирали и не гладили, а традиционный защитный цвет военной формы угадать можно было только наметанным глазом. Второе обстоятельство было также весьма примечательным. Капитан был поразительно худ, можно было бы сказать изящен, если бы помимо худобы и угловатости не угадывалось в его облике некое несоответствие. И заключалось оно в том, что анфас можно было разглядеть только фигуру, а лицо представлялось узкой линией, в то время как в профиль наоборот хорошо различалось лицо с хищным длинным крючковатым носом и скошенным безвольным подбородком, а туловище было практически незаметным. Казалось, что он мог протиснуться в любую щель, что подтверждалось неожиданностью его появления и исчезновения. Вот только что его не было, и вдруг возник из ниоткуда, достал сигарету и закурил, и внезапно также неожиданно и незаметно исчез, дематериализовался, и только дымок от сигареты висел в воздухе. Натуральный чеширский кот, думал Сонин, вот только не улыбается. Как-то среди обычного трепа Бялый начал задумчиво откручивать пуговицу с кителя Сонина.
- Ты что? - удивленно спросил Сонин.
- Пан коммунист, чи комсомоляк? - ошарашил его встречным вопросом Бялый, - Вы тут все смеетесь, третий год первой семилетки, а у нас все просто: комсомоляк? прошу пана до смиреки.
Он сунул опешившему Сонину в ладонь открученную пуговицу и исчез. Гораздо позже Сонин узнал, что семья капитана при неясных обстоятельствах погибла в Закарпатье, где он служил раньше.
Смотри, - поделился с Сониным Кучин, - каждого следующего начклуба присылают на звание выше. Так скоро и до майора дойдет. Как думаете, Петр Алексеевич, - спросил он Бялика.
- Не, сказал Бялик, - но пасаран. Молодые капитаны поведут наш караван, - сипло пропел он и неожиданно быстро скользнул в открытую дверь клуба. Сонин поднял голову, увидел приближающееся начальство и последовал за ним.
Открывал собрание майор Илья Овсеевич Файерсон, начхим полка и председатель гарнизонной партийной комиссии. Коренастый мужчина с круглой головой, плотно, как арбуз на бахче, сидящей на покатых плечах, был он человеком основательным, немногословным и таким безусловно порядочным, а попросту скучным, что молодые офицеры лишь почтительно здоровались с ним, а чтобы остановиться и поговорить, так это ни-ни, а уж тем более разыграть или поддеть.
Отчетно-выборное собрание было привычно-нудным. Сонин, хотя и был членом партии совсем недавно, уже понимал, что ничего интересного в докладе быть не могло. Друзья сели на «камчатку» и начали играть в морской бой. Сонин проигрывал, его линкор, крейсера и эсминцы были уничтожены, одинокий катер попал в «вилку», но еще держался. Выстрел был за Сониным.
- А5, - наугад сказал он.
- Бля, — донеслось в ответ.
- Что, попал? - спросил Сонин.
- Куда? - переспросил Витька.
- А что ты материшься?
- Я?- удивился Витька.
- А кто же? - в свою очередь удивился Сонин.
- А хрен его знает, - Кучин пожал плечами.
Приятели оторвались от блокнотов и огляделись по сторонам.
- Генеральный секретарь, бля, нашей партии, Леонид Ильич, бля, Брежнев, в своей речи на ХХII, бля, съезде...
Молодые лейтенанты, открыв рты, слушали этот необычный доклад секретаря парткомиссии авиационного полка и не верили своим ушам. Зал на речь никак не реагировал, сидящий перед ними техник звена старший лейтенант Синьков, всю ночь встречающий прилетающие самолеты, мирно дремал, а сидящий в президиуме заместитель командира полка полковник Муромцев посмотрел на докладчика и выразительно постучал ногтем по часам. Илья Овсеевич, не отвлекаясь от текста, ускорил темп речи. «Бля» замелькали чаще. Приятели, не сговариваясь, стали загибать пальцы: 11, 17, 25...
Доклад закончился, объявили перерыв. Лейтенанты вышли из клуба, подошли к Файерсону.
- Илья Овсеевич, доклад сегодня был замечательный, - сказал Сонин. Да,- поддакнул Кучин, - классный.
- Вы что это, а? - подозрительно посмотрел на них Файерсон.
- Двадцать семь раз, - почтительно сказал Кучин.
- Что двадцать семь раз? - недоумевающе спросил Файерсон.
Кучин стал по стойке смирно, его прозрачные светло-голубые глаза преданно смотрели на секретаря парткомисии. - Так что, товарищ майор, вы сегодня двадцать семь раз, как бы это сказать поделикатнее, вводное слово употребили.
- Какое это такое вводное слово? - лицо Ильи Овсеевича, бывшее и без того кирпично-красным, начало медленно багроветь.
- Так мы это, так и не поняли, оно какое-то такое, недоговорённое, что ли, - Витька внезапно сорвался с места и юркнул за спину Сонина.
Файерсон взмахнул рукой с зажатой в ней красной папкой с докладом, но папка, не достигнув цели, упала на землю, раскрылась, из нее посыпались листки доклада. Сонин, присев на корточки, собрал листочки и протянул их майору. «Цуцынята, ну цыцынята же, - удалось разобрать Сонину, - им бы еще молоко из соски, а они в партию. Зайди ко мне после собрания» - кивнул он Сонину, взял у него папку, поправил фуражку и пошел а президиум.
После собрания Сонин зашел в кабинет майора и тот неожиданно для Сонина пригласил его в гости. Сонин совсем недавно прибыл в часть после академии, до этого жил в Москве, а учился в Ленинграде и гарнизонная жизнь вдали от города была для него в диковинку. Особенно тоскливо было осенью. Темнота, слякоть, безлюдье. К семи часам вечера гарнизон, казалось, вымирал, за проходной тянулись черные поля, только на горизонте виднелись редкие дрожащие огоньки и слышался лай собак. До ближайшего городка, правда, можно было добраться на автобусе, но знакомых там еще не было. Вот в такой промозглый осенний день майор и пригласил к себе Сонина. Файерсон жил в большой трехкомнатной квартире, открыл Сонину дверь он сам и принимал его на кухне. Стол был накрыт на двоих, но Сонину казалось, что в доме еще кто-то есть, хотя спросить хозяина об этом он не решался.
- Ты ешь, Саня, ешь, не стесняйся. Ничего что я тебя по имени зову, я ведь в два раза старше. Да, в два раза и на две войны. Я ведь с Халхин-гола еще начал. В танковой разведке, а в химвойска уже после войны определился. Я к концу войны уже старлеем был, демобилизоваться думал, да некуда, дом немцы сожгли, семья вся в Славутском лагере расстреляна была.
- Где, где? -задохнулся Сонин.
- А ты что, знаешь что-то про Славуту? - остро посмотрел на него Файерсон.
- Так у меня мама и вся ее семья из Славуты, - сказал Сонин, - я в детстве туда почти каждое лето ездил, родители мамы жили на улице Энгельса, рядом с лесом, да и сейчас там пол-улицы родня. Это те, кто эвакуироваться успели, - добавил он, - увидев застывшее лицо Файерсона. - Я и сам должен был в Славуте родиться, мама с бабушкой хотели туда ехать летом сорок первого на свежий воздух, но решили все же остаться в Москве. А там и война началась, ну вот, я в эвакуации и родился, в Чувашии.
Сонин обреченно замолчал. Он и говорил-то только потому, что боялся тишины. Лицо Файерсона застыло, кровь отхлынула, оно как-то посерело, казалось свинцовым и на этом помертвевшем лице жили одни лишь глаза, зеленоватая радужка сжалась в темно-коричневое кольцо, а черный зрачок расширялся и расширялся и в глубине его вспыхивали молнии.
- Подожди, Саня, не части так, - разлепил губы Файерсон, - Давай, за знакомство! - он поднял стограммовую стопку. Они чокнулись, выпили. - А маму твою как зовут? - спросил он.
- Геня, Генесся, - ответил Сонин.
- Нэшка, - выдохнул Файерсон. - Я знал твою маму, мы жили рядом, я всю вашу семью знал, а в тридцать четвертом твой дед забрал всех в Москву, а потом и дом продали. А мои все говорили, вот чудак, что ему в Москве понадобилось, здесь и дом, и огород, и корова, и лес, и речка. А там что? Барак и работа на заводе. Жалели их, а оно вон как все обернулось.
Файерсон налил еще одну стопку, выпил, не чокаясь и не закусывая. Взгляд его потеплел, лицо порозовело, сжатые губы расправились. «Ну что ж, земляк, давай еще по одной. Нэшкин сын, значит. То-то, как только ты в гарнизоне появился, я всё мучаюсь, кого ты мне напоминаешь. Я смотрел твое личное дело, но мельком, вот и не понял. А ты, стало быть, уже и жениться успел, - внезапно сменил он тему. Поторопился ты, сынок, поторопился. У меня вон две невесты выросли, любую мог бы выбрать». Чувствовалось, что -то мучило майора. Обычно спокойный и взвешенный он сейчас явно волновался.
- Понимаешь, Саня, у меня ведь здесь бабье царство. Жена, раз,- он начал загибать пальцы. - Моя мама, теща, две дочки. Это сколько будет? Пять! - он сжал кулак, посмотрел на него, - Пять, понимаешь, пять! А я один. Так дочки еще, вместо, чтобы замуж выйти и внуков мне родить, они вместо этого собак завели, афганских борзых! Двух! Так и те — суки! - И он с размаха грохнул кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, рюмки опрокинулись, зазвенели. Сонин едва успел подхватить упавшую со стола бутылку водки. Дверь из ближней комнаты приоткрылась, кто-то явственно вздохнул. Файерсон оглянулся, встал из-за стола, вышел в коридор, что-то коротко сказал. - Извини, Саня, увлекся я, а у меня здесь лазарет: и жена и тёша болеют, мать совсем плоха, дочки со своими афганками на собачью выставку уехали, а я один здесь за медбрата.
Сонин встал из-за стола, попрощался, вышел на улицу. Северный ветер разогнал тучи, небо очистилось, вызвездило. Звезды подмигивали Сонину, складывались в узоры, голова у Сонина кружилась от выпитой водки и от чего-то такого, что он не мог точно определить. Война внезапно приблизилась, она изливалась из черных зрачков майора Файерсона, отсветы пожаров полыхали в темноте. Сонин представил себе Славуту в июне сорок первого года, маму, беременную им, которая пыталась сесть в полуторку, увозящую беженцев на ближайшую узловую станцию в Хмельницкий. - А ведь меня могло не быть, ни мамы, ни меня, ни брата, никого, - впервые даже не понял, а ощутил он каждой клеточкой тела. Он зажмурил глаза и перед ним вновь возникло лицо майора с черными провалами глаз и его сжатый кулак. Сонин открыл глаза и вновь посмотрел на звезды.
Б Л Я - прочитал он, - Б Л Я
Следующей домашней встречи с Ильей Овсеевичем уже не случилось. Сонина перевели в другой гарнизон, потом в третий, он уже стал начальником хирургического отделения госпиталя и в один из отпусков его неодолимо потянуло туда, где началась его служба. Никого из знакомых офицеров в гарнизоне не осталось, все демобилизовались и разъехались, а старый солдатский клуб снесли несколько лет назад.

"Наша улица” №258 (5) май 2021