Олег Макоша “Московские понты” фейсбучные записки
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Олег Владимирович Макоша родился 1 мая 1966 года в Горьком. Работал: строителем, грузчиком, заведующим гаражом, слесарем-механиком в трамвайном депо, продавцом книжного магазина. Первая публикация в американском журнале «Флорида» (2011). Лауреат премий журналов «Флорида», Майами, США (2012). «Гостиная», Филадельфия, США (2019). «Нижний Новгород», Россия (2019). Автор прозаических книг: «Нифиля и ништяки» (2015), «Зы» (2016), «Мама мыла рану» (2019), «Яйцо» (2019). В "Нашей улице" публикуется с №249 (8) август 2020. Живет в Москве.

вернуться
на главную
страницу

Олег Макоша

МОСКОВСКИЕ ПОНТЫ

фейсбучные записки


               

1. В Москве двери в автобусах открываются, если только нажать зелёную кнопку. И в электричках, кстати. То есть подъехал к нужной остановке - нажал кнопку - вышел. А не нажал - дальше поехал. Кнопка здоровая и посередине. Но с первого всё равно не сразу догадаешься. Я, например, не догадался, пока люди с улицы не нажали.

2. Ну и фриков, конечно, полно. Разных, но большинство в зелёных резиновых сапогах полуармейского-полусадового образца. Плотных таких.
А так что - люди как люди.
Некоторые даже вполне себе симпатичные.

3. Ещё про автобусы. Красавцы. Электрические. Синие, как небо Аустерлица. Называются «Камаз электробус». На борту написано не качает, не трясёт - езжайте с комфортом. И эмблема коня. Понравились страшно.

4. Булку купил в магазине пожевать - ну, не булку, а сочень. Напротив казарм Росгвардии. Около Бутырского рынка. На чеке написано - ООО «Союз Святого Иоанна Воина».
Столица.

5. Все мои знакомые москвичи живут в глубокой географической удалённости, но утверждают, что родились и выросли в самом центральном центре. Таганке, Полянке, Якиманке и прочих анках.
Но вот жизнь так распорядилась.
И зачастую - это правда.
Вообще понятие центра в Москве очень относительно. Тут два часа пешком до Красной площади, а всё одно - центр.
И не то чтобы все в него стремятся.
Огромный город.
(То есть вообще - желание жить в центре, провинциально?).

6. Самые неумелые водители в Москве на «Лексусах» и «Ладах». Остальные ещё туда-сюда, но эти - форменные идиоты. То есть между ними - люди ездят. А самые дорогие и самые дешёвые - передвигаются, как им Бог на душу положит.
Это их, конечно, сближает.
(В Москве, кстати, есть серия номеров ЕКХ, которую народ расшифровывает - Еду, Как Хочу). 

7. Про цвет и мёд.
В Москве все одеты, как зеки - в чёрное и тёмно-синее. В вагоне метро я один в красной куртке. Максимум, ещё узбек в жёлтой робе. В любом вагоне любого направления. С другой стороны, по народной присказке - дураки любят красное.
Я и не спорю.

8. Но вежливые - честное слово.
Вежливее чем.
Может, порядок такой в столице и все под него подстраиваются. А может, просто народу надоело собачиться.
И вообще, если всю жизнь жить в провинции и не знать московского уклада - всё нормально. А если узнал - ненормально. Очень контраст заметен пытливому человеку. Вернёшься на малую родину, сядешь в маршрутку - и хоть святых выноси, от стыда за соотечественников.
Но быстро адаптируешься?

9. Все писатели похожи друг на друга.
Вот - Хулио Кортасар.
Куча книг и вязаная кофта.
Морда крупная.
Вот - зеркало.
О чём вообще говорить.

10. «Даже в Русском музее не забаррикадироваться от красоты».
В данном случае, в имени А. С. Пушкина. Я, понятно, раньше только на картинках эти картины видел. А теперь - живьём. Впечатление огромное. Ошеломительное. Чудесное.
Особенно от «Красных рыбок» Матисса.
(Час рядом простоял, открывая и закрывая рот (как рыба - да), сдвинуться не мог).
Стоило ехать.

11. Бургерная имени Тимоти. Все едят в чёрных перчатках (в которых потом будут передвигаться в пандемию - (это позднее замечание, конечно). В этом смысл, я так понимаю. Я в них даже чай пил. И в туалет ходил.
Первый раз я в таком заведении.
Не доводилось раньше как-то.
И скорее понравилось, чем нет.
В общем, узнал много нового - жизнь открывается с другой стороны.

12. Довелось мне намедни побывать в славном городе Химки, и лицезреть там живую голубятню - чуть в стороне от нового многоэтажного дома, я бы даже сказал - небоскрёба. А я эти голубятни ещё мальчишкой застал у себя в Горьком, в Канавино, во дворе дедушкиного с бабушкой дома. Его сейчас сломали, дом. А тогда пацаны постарше и молодые мужики держали голубей. Строили на сараях, на крышах вольеры из сетки Рабица - и держали… Говорят (легенды такие ходили) могли убить - зарезать - за кражу пернатых…
Да - я родился в прошлом веке и видел гужевой транспорт на проспекте Ленина.

13. Вова Безденежных попросил «что-нибудь написать в Фейсбуке».
(Это я ездил в Нижний на побывку).
Пишу:
У Петра Вайля (я по памяти) есть чудесное определение интеллигентного человека, это мол, тот, чьи нравственные и духовные устремления выходят за рамки семьи и работы.
Моя любимая подруга однажды дала иное толкование.
Она сказала: «Ты, Макоша, - настоящий интеллигент, тебя обосрут, и ты же ещё и извинения попросишь… за то, что бумажки им жопы вытереть не припас».

14. Хорошо было жить в Москве в семидесятые годы прошлого века. В центре. В уютной, защищённой и милой (если верить фотографиям и фильмам) столице. Немного диссиденствовать - так - чтобы не сесть реально. Читать самиздат. Работать дворником в дворницкой. Или сторожем в сторожке. Немного дружить с богемой. Немного ухаживать за красавицами. Пить в мастерских у будущих легенд и с будущими легендами. Сидеть поутру на скамейке на Патриарших прудах с бутылкой портвейна. Прихлебывать из горла. Курить. Радоваться. Стрелять на опохмел. Рисовать этюды. Сочинять романы. Играть в драмкружках.
И красиво умереть молодым.
Очень красиво.

15. Был на выставке Московского Союза художников. На Кузнецком мосту (О! О, легендарное место, сколько о нём читано! Вообще, я хожу по местам, о которых раньше только читал. Одни названия улиц и районов чего стоят: Сокол, Якиманка, Солянка, Старопименовский, Трехпрудный, Цветной бульвар, Бульварное кольцо, площадь Маяковского и т. п. и. д.). Трёх художников. И одному из них даже пожал руку.
А двум другим не довелось.
В общем, насладился искусством.
И себя попросил запечатлеть для вечности с помощью фотоаппарата (телефона).
Подумал, картины и так сохранятся, а мой светлый образ - кто его знает, как там дальше дело пойдет.

16. А потом пришёл коронавирус и всех нахерачил.
И ещё как.

17. И началась совсем другая жизнь.

18. Например, у москвичей оказались невообразимые запасы мусора. Под моими окнами (нынешней квартиры на Руставели) - помойка. Десяток обычных баков, два под пластик и один огромный - такие используются под строительный мусор. Все тринадцать наполняются мгновенно - особенно огромный.
Я засёк.
Вот приехал автомобиль и заглотил, подтянув под усы, этот безразмерный чан. Через пятнадцать минут он снова забит под завязку. Как стакан, налитый с бугорком. То, что называется, всклень.
Есть мнение, что поскольку во время карантина гулять разрешено только с собакой до помойки - все решили воспользоваться этой возможностью.
Собак берут друг у друга.
Появился анекдот - «Наш Бобик сегодня погулял 60 раз».

19. И вообще.

20. Писать после эпидемии по-старому будет нельзя. Честное слово. Сел я рассказик накидать, и чувствую - нельзя, как раньше. Не катит. Ситуация требует новых слов, сюжетов и интонаций.
Ситуация хоть до, хоть после.
Пост и прото.
 
21. В масках ходят, да. Самые ответственные - в перчатках. В Испании в кафе повесили объявление «Здесь масок не носят, здесь умирают как герои».
Идиоты или нет, жизнь покажет.
Скорее всего, идиоты.
Все считают - очаровательные.

22. Московские записки - Дневник карантина - Хроники пандемии.

23. Эти говорят - фейк. Те говорят - все уже умерли, а будет ещё хуже. Мама говорит - держись!
Эти опять говорят - фейк.
Те снова - все ерунда и один коммерческий оборот средств.
Эти - ужас-ужас.
Те - бабло рулит.
Эти - вот именно.
И только мама - береги себя, сынок.

24. Культурные московские алкаши.
У меня под окнами мужик утром - треники, рубашка, куртка из чёрного кожзама - икона стиля. Высморкался на асфальт. Старательно. Громко. Обильно.
Затем.
Аккуратно вытер руки о штаны.
И тщательно растёр ботинком сопли по асфальту.
Удовлетворённо закурил.

25. Я большой поклонник поп-культуры в самом широком смысле слова. Включая фастфуд и всякие пластиковые и картонные штучки. Ну, не то чтобы я так питаюсь, но получаю большое удовольствие от созерцания предметов.
Стаканчиков, трубочек и коробочек.
Это ж какие непревзойденные дизайн и утилитарность!
Хотя недавно попробовал. Первый раз в жизни. Оскоромился. Филе-о-фиш. В МакАвто.
Подъехали, заказали в одном окошке, расплатились в другом, а пакет вообще мальчик вынес на стоянку.
В фирменной майке.
А на улице холод, между прочим…
И в маске, конечно.
И всё это, чисто по-московски (ну, вот так мне кажется).

26. Самоизолировались на два дня в деревне Яковлевская Орехово-Зуевского района Московской области.
Страсть божия.
Тишина, и воздух синий.
Прозрачность, конечно, стеклянная от холода.
Замёрз страшно, надевал куртку на куртку. Зимнюю на осеннюю.
Пели песни с хозяевами.

27. Был в городе Пушкино, это который за городом Королёв следующий. И зашёл в местный сетевой магазин с заданием купить три зелёных банана для умирающей старушки. А у входа разговаривают мужички - один с чёрным фингалом под глазом, а другой в жёлтом, как подводная лодка, плаще. И тот, который с фингалом, говорит тому, что в плаще (я на ходу выхватил обрывки): «… он Ленке руку сломал, а Вовке ногу сломал… представляешь? Серёге втёр (он сказал матом), и Коле втёр… представляешь..?».
А я только головой покачал - везде люди живут.

28. Борис Леонидович Пастернак про коронавирус.

            Иль я не знаю, что, в потёмки тычась,
            Вовек не вышла б к свету темнота,
            И я - урод, и счастье сотен тысяч
            Не ближе мне пустого счастья ста?

            И разве я не мерюсь пятилеткой,
            Не падаю, не подымаюсь с ней?
            Но как мне быть с моей грудною клеткой
            И с тем, что всякой косности косней?

            Напрасно в дни великого совета,
            Где высшей страсти отданы места,
            Оставлена вакансия поэта:
            Она опасна, если не пуста.

29. Видел я в дни тяжких испытаний издалека знаменитую скульптуру Веры Мухиной «Рабочий и колхозница».
С Проспекта Мира (из медленно проезжающего легкового автомобиля).
И произвела она на меня неизгладимое впечатление.
Огромное.
И ближе всего, это впечатление описывает слово - восторг.
И неподдельное восхищение.
Какие титаны, инопланетяне, атланты и эпические герои, смогли воздвигнуть сии мощь и красоту?
Слов нет, как прекрасно.
И где теперь подобные созидатели?
Одни тараканы кругом.
(У нас в московской квартире крупные чёрные мадагаскарские (хотя, нет, потом я прочитал, что это не они - не мадагаскарские) мощные тараканы. Здоровенные, как кошки. Вызванный потравщик Иван сказал: «Ого, их не травить, а импортировать надо на корм экзотическим животным»).

30. Понятно, что у каждого свой Бродский.
Я впервые с его стихами столкнулся в двенадцатом номере «Нового мира», в 1987 году. Был мне тогда, соответственно, 21 год. И поразили меня не сами стихи (я в те времена ценил другую просодию), а редакторская сноска: «Когда этот номер со стихами Иосифа Бродского, русского поэта, живущего ныне в Нью-Йорке, был уже окончательно свёрстан, пришло известие о присуждении ему Нобелевской премии по литературе…».
Тут очаровывало и завораживало все - и Нью-Йорк и Нобелевская премия и даже фамилия поэта…
Потом было всякое.
А вот попался мне старый номер «Нового мира» в городе Пушкино, и потеплело, значит, на душе. И захотелось поделиться (в ту новомирскую подборку не попавшим).

            «Кажинный раз на этом самом месте
            я вспоминаю о своей невесте.
            Вхожу в шалман, заказываю двести.
 
            Река бежит у ног моих, зараза.
            Я говорю ей мысленно: бежи.
            В глазу - слеза. Но вижу краем глаза
            Литейный мост и силуэт баржи.
 
            Моя невеста полюбила друга.
            Я как узнал, то чуть их не убил.
            Но Кодекс строг. И в чём моя заслуга,
            что выдержал характер. Правда, пил.
 
            Я пил как рыба. Если б с комбината
            не выгнали, то сгнил бы на корню.
            Когда я вижу будку автомата,
            то я вхожу и иногда звоню.
            
            Подходит друг, и мы базлаем с другом.
            Он говорит мне: Как ты, Иванов?
            А как я? Я молчу. И он с испугом
            Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
 
            Их мог бы сделать я ей. Но на деле
            их сделал он. И точка, и тире.
            И я кричу в ответ: На той неделе.
            Но той недели нет в календаре.
 
            Рука, где я держу теперь полбанки,
            сжимала ей сквозь платье буфера.
            И прочее. В углу на оттоманке.
            Такое впечатленье, что вчера.
 
            Мослы, переполняющие брюки,
            валялись на кровати, все в шерсти.
            И горло хочет громко крикнуть: Суки!
            Но почему-то говорит: Прости.
 
            За что? Кого? Когда я слышу чаек,
            то резкий крик меня бросает в дрожь.
            Такой же звук, когда она кончает,
            хотя потом ещё мычит: Не трожь.
 
            Я знал её такой, а раньше - целой.
            Но жизнь летит, забыв про тормоза.
            И я возьму ещё бутылку белой.
            Она на цвет как у нее глаза».

            Ну, да.

31. Московские понты.
У нас около дома не помойка, а леруа мерлен какой-то.
Позавчера кожаное кресло вытащили из контейнера. Гладкое, как понятно что. Знать, из соседнего офиса выбросили.
А вчера тумбу под телевизор (без одного колеса).
И ещё, если я правильно понимаю, нож для бумаг.
Из сандалового дерева. С непонятным зверем на рукояти. Но явно породы кошачьих.
Красивый.
Я его подобрал, помыл и куда-то дел. Не помню.

32. Сегодня вспомнил.
Подмосковный, из города Ногинска (я по дороге в Москву к друзьям заезжал), пятилетний мальчик Тихоныч, мне сказал: «Когда тебя в школе изучать будут, ты к нам в класс придёшь»?
(Это ему мама сообщила, что меня там изучать будут).
Я: «А ты расскажешь одноклассникам, что мы с тобой друзья»?
Тихоныч задумывается.
Прикидывает через сколько это будет и отвечает: «Я не запомню, что надо сказать… ты мне на бумажке напиши».

Мы днём с ним гулять ходили на самокатах в парк, и Тихоныч у нас шлёпнулся в ледяную и глубокую лужу - по самое-не-могу. Мы его вытащили и помчались домой. А когда дома раздели - трусы и майка - сухие.
Слава Богу.

33. Мой московский день состоял из:
Утреннего туалета;
Сидения в инете;
Какой-то писанины;
Копания в книгах (это я люблю);
Езды на общественном транспорте (теперь в связи с вирусом - очень редкой);
Телефонных разговоров;
Покупки продуктов (в радиусе ста метров от дома, как предписано);
Ходьбы;
Терзаний;
Мечт;
Еды;
Сна;
Ночных терзаний.

В процентном отношении это:
70 % поддержка жизнедеятельности;
29 % хрен пойми чего;
1 % общественной пользы.
Вы спросите, в чём она заключается?
Не отвечу ничего нового - в том, что я проявил твёрдость характера и не стал:
Чиновником;
Начальником;
Банкиром;
Бизнесменом;
Спекулянтом;
Да кем угодно, отравляющим людям жизнь.

34. Старая китайская мудрость, гласит.
Для жизни необходимо семь предметов:
Дрова.
Рис.
Масло.
Соль.
Соя.
Уксус
и
Чай.

35. Вот КортАсар, который, оказывается, ударяется на первую «а» (а я, дурак, всю жизнь говорил КортасАр):
«Все последние десять лет я непрерывно пишу, хотя ничего, вернее почти ничего не публикую. Я убеждённый и неисправимый холостяк, меломан, страстный поклонник кино, человек, способный читать сутками».

36. Помню, ещё до пандемии (накануне), гуляли по Арбату.
(По дороге дом видел, в котором Катя Тихомирова и Люда Свиридова дочками профессора прикидывались - чистое волшебство - всё, как настоящее, как в кино, аж не верится. Я вообще до этого считал, что символы московские - мухинская скульптура, сталинские высотки, арбаты и чистые пруды - художественная правда, а не житейская, и столкнувшись с ними в действительности, был сильно и приятно потрясён).
Старушку сфоткали специальную - арбатскую - очкастую и интеллигентную, с поджатыми губами. С клюшкой и шляпке «шапокляк».
Меня у стены Цоя.
И Окуджаву около меня.
А теперь из дома боюсь выйти, вдруг оштрафуют на последние деньги?
Или того пуще, вышлют на 101-ый километр?
Как в Олимпиаду.

37. Кэнко-Хоси:
«Стремление всенепременно подбирать предметы воедино есть занятие невежд. Гораздо лучше, если они разрознены».
О, да.

38. Я человек нормы.
Воплощение нормальности вообще. Самых обычных заурядных требований и стандартов. То есть: есть, пить, крыша над головой, минимум одежды (зимой - валенки). То же и в интеллектуальном плане - ясность и одухотворенность. И никаких тебе беккетов с мрожеками… хотя Мрожек и сам на удивление нормальный человек. Да и Беккет. Мне так кажется.
Это я к чему?
К тому, что дома сидеть - невыносимо.

Я бы в книжный сходил.

39. Вот что княжна Марья у Толстого говорила:
«Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должны быть неизвестны тебе, но живи так, чтобы быть готовым ко всему».
Я это высказывание с двенадцати лет помню, как первый раз прочел «Войну и мир».
А вообще, я её читал раз десять-одиннадцать.
Но это не рекорд.
Бунин читал сорок раз, если не врёт.

40. Слово в голове засело совершенно незнакомое - видефент (точнее, оно мне приснилось в ночь со среды на пятницу).
Причем в такой комбинации - С измененным видефентом (видИфентом?). Черт его знает, что это такое (Гугл жмётся, не говорит). Третий день покоя не даёт.
Добрые люди кинули ссылку.
Википедия:
Definition - перевод, произношение, транскрипция амер. |def;;n;;n| американское произношение слова definition брит. |d;f;;n;;(;)n| британское произношение слова definition - определение, четкость, описание, резкость, точность, ясность существительное - определение, дефиниция; толкование clear definition - ясное определение the definition of the term - определение термина problem definition - постановка задачи, формулировка задачи to give a definition - дать определение actions that fall under the definition of murder - действия, которые квалифицируются как убийство - ясность, чёткость; определённость an emotion beyond definition - неясное /неосознанное/ чувство - радио ясная слышимость, отсутствие помех - фото, тв., чёткость, резкость изображения negative with fine definition - чёткий негатив bad definition - нечёткость изображения

41. Весна в этом году - ни шатко ни валко.
Еще из Кэнко-Хоси:
«Того, кто ничем с этим миром не связан, трогает одна только смена времен года».

42. Достоевский Федор Михайлович:
«Истинно умный человек вообще ничего не способен делать, ибо всегда предвидит скверную, нежелательную сторону любого своего действия, а без такой стороны никакое действие вовсе невозможно».

43. В рассказе Нагибина «Эхо», героиня, девочка Витька, в определенной ситуации просит героя мальчика подать ей «трусики» (так в тексте, сам я это уменьшительно-ласкательное «трусики», не особо жалую, но там уместно, учитывая, сколько Витьке лет, и какая она). Ей выйти из речки надо, она голая купалась, а кругом пацаны. И он не подаёт. Не хочет ронять свое реноме перед братвой (которого все одно нет). Потому что - чмо (кстати, когда я был юн, «чмо» расшифровывали - член московской области или человек могучего организма). Или не чмо, а просто по-другому мыслит жизнь. С оглядкой на коллектив, установки и понятия.
А она, Витька, - не такая. И она не знает, что может быть иначе. Она знает, что своих надо защищать.
Всегда.
Везде.
Вообще всех, кто слабее.
И будь на месте героя, не только бы подала «трусики», но и в драку бы вступила за него.
А он - нет. Ему ссыкотно при пацанах. Он уже вписан в систему. В грёбаный социум. И ему живётся почти хорошо (нужно только уметь договориться с самим собой - найти оправдания подлости). А ей не очень. Таким как эта Витька - всегда живётся не очень. Потому что вокруг такие, как этот ссыкун. Почти порядочные…
А самое главное, она его прощает.
Она думает, что он не предал, а просто испугался. А труса можно простить. И она прощает. После того как крикнула: «Трус! Трус!», прощает.
Он прибегает мириться, что-то пытается объяснить, и Витька в ответ улыбается «радостно, доверчиво, преданно».
Вот ещё поэтому плохо живётся - потому что, такие как Витька, всегда относятся к миру «радостно, доверчиво и преданно». Что бы ни случилось. Как Ева, что ещё не стыдится своей наготы и купается голой.
А мир к ним - по-другому.
Мир - это люди.
Такие, как этот мальчик.
В лучшем случае.

44. В карантине сочиняется:
Голубь Семён возвращался с задания. Летел вдоль больницы. Увидел только что помытую машину марки Мерседес-Бенц. Фиолетовую. Свернул в сторону к каким-то пацанам. Сказал, братва, там только что помытый «Мерин» стоит, айда, обосрём! С ним поднялись двое - Сизый и Патрикеев - самые трудолюбивые. Насрали на капот, лобовуху и крышу. Нормально получилось. Но в следующий раз, заметил Сизый, сри у себя на районе, а тут мы сами решаем, кому и сколько, понял?

45. Меня всегда удивляло, что история литературы делается сейчас.
То есть, вот эти живые люди, пишущие от тебя на расстоянии вытянутой руки, когда-то станут: забытыми, полузабытыми, известными, знаменитыми и легендарными авторами. В это плохо верится - но это так. Некоторое время тому назад, Блок познакомился с Белым, а Пастернак с Маяковским, и все они были - просто начинающие поэты. А сейчас - гении. Это я к чему? К тому, что трудно и не нужно раздавать оценки при жизни. Это минимум неумно. Время - лучший оценщик. Мысль не новая, но единственно верная.

46. Включил я как-то канал «Матч» (еще в Нижнем), а там сборная Англии по футболу около своего шикарного двухэтажного автобуса болтается. И все эти молодые красавцы-миллионеры в таких коротких чёрных пальто.
Думаю, я-то, чем хуже?
Ничем.
И купил себе пальто (тоже в Нижнем, но приехал в нём в Москву).

47. Сергей Довлатов:
«Я много лет был алкоголиком, а когда меня вылечили, то стало ясно, что ушёл из жизни могучий стимулирующий фактор общения, даже если это общение интеллектуальное и творческое.
Я понял, что не осуществится моя мечта стать профессиональным писателем, жить на литературные заработки.
Я также убедился, что у меня нет настоящего таланта, и это меня довольно сильно обескуражило. Пока меня не печатали, я имел возможность произвольно конструировать масштабы своих дарований… Сейчас всё лучшее, что я написал, опубликовано, но сенсации не произошло и не произойдёт.
Мне смертельно надоела бедность.
Я переживаю так называемый «кризис среднего возраста», то есть начало всяких болезней, разрушений кишечника, суставы и прочая мерзость. И я никогда не думал, что самым трудным с годами для меня будет преодоление жизни как таковой - подняться утром, звонить, писать всякую чушь и обделывать постылые делишки».
Походу, я могу подписаться под каждым словом.
Да-а…

48. Серо все сегодня.
Александр Александрович Блок.

            На улице - дождик и слякоть,
            Не знаешь, о чём горевать.
            И скучно, и хочется плакать,
            И некуда силы девать.

            Глухая тоска без причины
            И дум неотвязный угар.
            Давай-ка наколем лучины,
            Раздуем себе самовар!

            Авось, хоть за чайным похмельем
            Ворчливые речи мои
            Затеплят случайным весельем
            Сонливые очи твои.

            За верность старинному чину!
            За то, чтобы жить не спеша!
            Авось, и распарит кручину
            Хлебнувшая чаю душа!

49. «Сказать: «я тебя люблю» то же самое, что сказать «ты не умрешь никогда».
Евгений Богат.

50. Я вообще поэзию люблю страстно.
Но есть ряд поэтов, к которым я или совершено, или почти равнодушен (положа руку на сердце). Совершенно к Хармсу (он мне даже, как человек неприятен). Почти к Анненскому, Гумилеву и Ахматовой (то, что они все трое связаны - случайность). Не знаю, как это объяснить - я с этим борюсь.
Меня смущает нелюбовь к поэзии Ахматовой (больше, чем к поэзии Гумилева).

51. Очерк.
Висит на сайте, посвященном Чарльзу Буковски.
(Недавно нашел в инете чудную фотку - Хэнк с бычком во рту сидит на унитазе и читает (нет, не Роллинг стоунз, а не пойми что - макулатуру какую-то).

Чарльз Буковски родился в Германии, в городе Андернах, в 1920 году, и звали его тогда Генрих Карл. Отец - американец польского происхождения, подзадержавшийся в Европе (отсюда славянская фамилия, в дальнейшем тоже слегка подправленная на американский лад, но, как я понял, это касалось только транскрибирования), мать - немка.
            Нормальный вариант, американские военнослужащие часто женились на уроженках стран пребывания, а ещё чаще просто делали им детей и отваливали домой. Папа же Чарльза оказался человеком честным, и не только женился, но и увёз семью в штаты.
            Когда семья переехала в Америку, в 1923 году, пацана переименовали в Чарльза Генри, для адаптации к условиям проживания. Хреново тогда в Америке относились к немцам. Отголоски пропаганды Первой мировой ещё догуливали по стране. И за немецкие имя или фамилию, легко было получить по морде от местных. Да ещё и с не очень правильным английским, который здесь правильнее назвать американским, с этой вечной кашей во рту.
            Судя по роману, посвящённому собственному детству «Ветчина на хлебе», папа будущего писателя, классический неврастеник, был тот ещё придурок, и мальчик систематически огребал от него ****юлей. Впрочем, как и мать Чарльза Катарина.
            Зато у них был автомобиль форд марки «Т» («Жестянка Лиззи), на котором они ездили на пикники. Хотя, я подозреваю, что это тоже было не сахар. Короче, задёрганный с двух сторон отцом и одноклассниками, будущий Хэнк начал драться и бухать. Сам он утверждает, что с тринадцати лет. Драться, может, и раньше, а пить с тринадцати. Вообще, это смело, лично я знаю немного примеров такого раннего отсчета алкоголизма.
            Он пил, худо-бедно учился, конфликтовал с отцом, заглядывался на девочек, болел, выздоравливал, дрался. В общем, рос. Если верить, опять же ему самому, перенёс тяжелое заболевание угревой сыпью, вылеченное хирургическим вмешательством. Судя по его лицу, изрытому, как те траншеи Первой мировой, всё так и было.
            Позднее, окончив школу, Хэнк немного поотирался в городском колледже Лос-Анджелеса, куда семья переехала в 1930 году, а потом забил на обучение и начал с одинаковой интенсивностью менять низкооплачиваемые работы и писать стихи (в стол).
            В 1944 Буковски замели фэбээровцы за уклонение от воинской службы. Дело это тёмное, но со стороны оно выглядит так. Буковского винтят и сажают в местную каталажку, потом отправляют пинком под зад на призывной пункт, где он проходит медицинскую комиссию и признается негодным воевать, что, собственно говоря, он и хотел сказать с самого начала.
           Примерно в это же время, был впервые опубликован его рассказ в одном из мелких журналов. Но дальше этого дело не пошло, и Чарльз вновь принимается за фактическое бродяжничество и глухую пьянку с битьём окон.
            Бомжевал он на полном серьёзе, бухал тоже.
            Если в очередной раз поверить его почти всегда автобиографическим книгам, пить этот дядя умел и любил. Количество выхлестанного за сутки, у меня вызывает вполне себе уважение. Пиво - литрами, виски или водка - пинтами (по нашему, граммов четыреста восемьдесят), полировалось всё это портвейном из «кувшинов», понятия об объёме которых я не имею.
            Так продолжалось что-то лет десять, и именно эти годы беспробудного пьянства легли потом в основу его романов, рассказов и стихов. Кстати, о стихах, не знаю, как у американцев вообще, а у Буковского рифма отсутствует как понятие. Но это все-таки стихи, или нет, это очень короткие рассказы, написанные рубленой строкой, сжатые до метафор и оставляющие ощущение тяжёлого отчаяния на фоне лёгкого восприятия действительности.
            В начале пятидесятых Хэнк устраивается на постоянную работу. В почтовый офис, по-нашему - почтамт. И, с небольшим перерывом, отхреначивает там двенадцать лет как один год. Вкалывает по ночам, сортируя письма, рекламу и прочую дребедень. Пишет в свободное время. Пьёт естественно, меняет баб как, не скажу перчатки, я, например, перчатки меняю реже, чем он менял любовниц. В общем, часто меняет, тяготея к женщинам скорее пропащим (о, какой термин!), чем опустившимся. Тут разница большая.
            Об этом периоде жизни он и напишет первый роман, после того, как некий издатель (Джон Мартин) предложит ему содержание в сто долларов в месяц, лишь бы он уволился нахер с федеральной службы и занялся писательством.
            В пятьдесят пятом Хэнка госпитализируют с пробойной язвой, он едва не умрёт, но выкарабкается, выйдет из больницы и продолжит всё по новой, в том смысле, что по-старому. А в пятьдесят седьмом женится на Барбаре Фрай, но через пару лет разведётся. В шестьдесят четвёртом у него родится дочь Марина Луиса от Френсис Смит. Ещё позже он, уже расплевавшийся с работой на почте, начнёт потихоньку публиковаться в мелких, часто крайне локальных журналах, со стихами и рассказами.
            В семьдесят первом выходит первый роман («Почтамт», отлично переведённый Максимом Немцовым), и Хэнк начинает вести жизнь профессионального литератора, зарабатывающего на частых выступлениях с чтением стихов. Принимают его на ура. На сцене стоит холодильник с пивом, в кармане у Буковски бутылка виски, и вечера поэзии получаются на загляденье. Бывает, с мордобоем на бис.
            Надо отдать ему должное, становясь всё популярнее и популярнее, он остался верен себе. Так же пил, менял любовниц, играл на скачках, ездил по университетам и ночным клубам с чтением текстов, скандалил и сходил с ума, олицетворяя собой нонконформизм и нежелание прогибаться. Потихоньку становился легендой.
            Жил в Голливуде, купил дом, черный БМВ, новые рубашки, новые штаны (наконец-то), кучу кошек и собак. По его прозе был снят художественный фильм с Микки Рурком и Фей Данувей «Пьянь» (нет адекватного перевода на русский), о нём самом пара-тройка документальных. Вроде бы существует немало фан-клубов и сайтов, посвящённых его бескорыстному творчеству. Есть несколько завораживающих фотографий, на которых его нос-груша и изрезанное шрамами и морщинами лицо, наводят меня на размышления о бренности паспорта с пропиской. Может, ну его нахуй - думается в такие моменты.
            Что ещё сказать? Жил парняга, любил пить, ****ься, курить сигары, писать стихи, срать, скачки и женские ляжки. Не любил: копов, тупую работу, скандальных женщин, не заводящиеся с первого раза машины, покупать себе одежду и платить за квартиру. Писал стихи, рассказы, романы, в основном о том, как он не любит или любит всё вышеперечисленное, которые оказались близки многим людям разных национальностей (говорят, в Германии он особо известен, корни что ли?). Потом умер, немного не дожив до самому себе отведённого срока.
            То есть был максимально честен, согласно своему мировоззрению или миросозерцанию, а ещё точнее говоря - своему дару свободного человека, нажравшегося говна и сумевшего доказать, что это не главное. Жрать его, конечно, неприятно, мягко говоря, но можно и не жрать, тут уж как сам решишь. Да и говно говну - рознь.
            Я его прозу обожаю.
            Я даже стихи его перечитываю.

            *Перевод Н. Эристави (хорошо, кстати, переводит).   

52. Есть только три нормальных занятия:
Сочинять.
Бухать.
И, понятно, любить любимых.
И всё.
Всё.

53. Карантинные рассказы.
Жареные каштаны.
Почему-то именно Париж был объектом наших мечтаний.
Позже стали (у кого-то), допустим, Венеция с Барселоной, но в юности был Париж. Вообще эти паттерны, формируемые в общественном сознании отдельных социальных групп, весьма интересны. Сначала из книг, затем из поездок?
Ну, мечтали и мечтали. Черпали, мало-мальски правдивую информацию у Хемингуэя и Кортасара, и ладно. Понято, что они описывали город: довоенный, военный и послевоенный, но никак не современный нам. В лучшем случае, 60-х годов. 20 века, естественно.
Ещё из кино.
Я обожал (и обожаю) фильмы с Бельмондо и Ришаром. Вообще, если верить этому видеоряду, 70-е годы - золотое время.
Уютное.
Солнечное.
Безопасное (даже разборки Бельмондо с бандитами, на фоне прекрасных парижских улиц, - очаровательны).
Потом, и это - нормально, всё стало меняться.
Вернувшиеся из Франции рассказывали вещи противоречивые и нерадостные. То-сё, обилие непонятно кого, засилье тех и этих, хамство и равнодушие. Ну, мы же к Парижу относимся, как к родному городу, и нам всё это было зверски неприятно.
А потом…
Потом, вы и сами знаете - неизвестный науке вирус выкосил полмира и всю Европу под корень…
Да.
Я, конечно, остыл в своих мечтах. Никакой Париж мне давно не нужен. Как и Барселона с Венецией. Но всегда хотел написать, такие «Жареные каштаны» - случаи, заметки, впечатления, образы и курьёзы столицы Франции.
Которые, со мной не произошли, понятно.
И уже вряд ли произойдут.
Поэтому я сижу в родной деревне, и думаю - сейчас за дровами в тайгу идти или чуть позже?
Когда Вася с охоты вернется.
Ну, чтобы вместе.

54. Фильм «Россия молодая», если я ничего не путаю:
«Гордая больно! - удивился Сильвестр Петрович.
Какова уродилась…
Бабе бы и потише надо жить, - посоветовал Воронин.
Бабами сваи бьют, - блеснув глазами, сказала Еленка. - А я рыбацкая жёнка, сама себе голова.
Голова тебе муж! - нравоучительно произнёс Аким Воронин.
Пойдём по весне в море, молодец, - сказала Еленка, - там поглядишь, кто кому голова…».

55. Такое ощущение, что у книг существует цикличность.
Покупал я, покупал в девяностые всякие книжульки, и вот прошло почти тридцать лет, и мне опять попадаются те же книги. И вновь переизданные и в букинистических магазинах.
Просто идут волной.
Видать, время пришло.
В любом городе - хоть в Нижнем, хоть в Химках, хоть в Москве.

56. Мучительно расстаюсь со старыми вещами, драного свитера не могу выкинуть, соберусь, было, в руки возьму, а потом погляжу на него, заплачу, и опять отложу в сторону - не выкину.
То же самое с любой заношенной до дыр майкой.
Я уж молочу, про красивые коробочки от всякой фигни типа одеколонов или шарикоподшипников, которые просто физически не могу швырнуть в помойное ведро.
Такую красоту.
Так и копятся.

57. Как-то читал в интервью Татьяны Толстой, что её книгу в переводе на датский (а ей предоставили статистику), за какой-то немалый период времени, продали в количестве двух экземпляров.
Вот и мою книжку на сайте Ридеро «Мама мыла рану» на сегодняшний день тоже купили в количестве пары штук.
Следует ли отсюда, что: а) я пишу на датском, б) я продаюсь не хуже Толстой, в) русская литература на большом подъёме?

58. Мне кажется, люди делят виртуальные и реальные жизни.
Никто никогда при встрече не сказал мне, мол, здоров, Макоша, прочёл тут пару твоих постов, посвящённых моей особе, потрясён блеском слога и умом самого себя.
Или наоборот, никто не гонялся за мной с топором по офису (так-то гонялись, но по другому поводу).
Как будто люди стесняются, или чётко отделяют «фальшивую», интернет-жизнь, от настоящей.
Дескать, там ты - одно, а здесь - совсем другое.
Ну, как проститутки никогда не обсуждают бизнес. Собираются и треплются о чём угодно, кроме профессии. То есть о членах ни слова. Нет, я не спрашивал у проституток, это я у Мопассана прочёл в детстве.

59. Не могу молчать.
Как писать слово… сейчас… в общем, обозначающее процесс медленного или средней интенсивности движения по чему-либо, где-либо и зачем-либо?
«Лазиют» (иногда очень хочется произнести именно так) - ужасно.
«Лазают» (как велит умный Ворд) - гадость какая-то.
«Лазеют» (как раньше я писал с глубокого похмелья) - безграмотно.
Как?
Может быть, «ползают»?

60. Столица никогда не спит.
Вообще.
То есть, вообще - вообще.
Я заметил, во сколько не выгляни в окно - обязательно увидишь прохожего. Куда идут все эти безумные люди? Вот сегодня, подошёл к окну в 4-24 утра, пожалуйста, какой-то хрен прётся.
Я уже не говорю о дорогах и машинах.

61. Лень делать элементарные вещи.
Лень.
С отвращение думаешь о необходимости чистить зубы, картошку, обувь. Встать и куда-то пойти. Хоть в туалет. Зашнуровывать высокие ботинки - особенно. Насыпать в чашку кофе из неудобной идиотской упаковки. С такой закрывашкой, которую надо вдаливать друг в друга, а у меня никогда не вдавливается. Что-то убирать - бросил штаны посередь комнаты - так и валяются весь день. И в голову почему-то лезет двойная фамилия Жопина-Жабина.
Это возраст.
Все мне говорят.

62. Про обращения.
Навеяло, не знаю чем.
Многие не помнят, а я так вполне, в 90-е отдельные пламенные трибуны страшно возрадовались возвращению буржуйского обращения «господин». Прямо вакханалия восторга началась. Раньше, кроме пролетарского «товарищ» (которое эти трибуны тут же обозвали купеческим), ничего не было. В крайнем случае, по гендерному признаку называли - «мужчина» или «женщина». На окраинах долго бушевало «земляк», позднее - «братан».
А тут «господин».
Писатель Леонов, который писал только про ментов, на каждой странице приделывал этого «господина» к другим словам, надо и не надо. И «господин капитан» у него, и «господин лейтенант», и «господин полковник», в общем, по всем званиям без исключения.
Не прижилось, я так понимаю.
Ни в армии, ни, упаси боже, в милиции.
А тут дамы.
«Девушка» в отношении женщины очень средних лет - пошлая дикость. На «тётеньку» обижаются все. Даже тётеньки. За «баба» - бабы ругаются (хотя, на мой вкус, это хорошее слово).
«Женщина»? - мерзко.
«Леди»? - сблевать можно. 
Нет, видать, слов.
Хотя друг мой вывернулся - всех зовёт зайчиками.

63. Ещё о словах.
Отдельные слова или словосочетания от бесконечного употребления становятся невыносимо пошлыми. Допустим, «энергетика», за которую уже можно убивать на месте.
Или -
«Как-то так».
Понятно, что за этим стоит. Я тут наделал, как умел, а остальное меня не касается. Принимайте меня, таким как есть. И плевать на воспитание, образование и умение взаимодействовать с себе подобными. Ну, почти подобными.
И ещё ножкой эдак пошаркать, мол, чего уж…
Как-то так.

64. «Названия нот были изобретены итальянцем Гвидо д’Ареццо, вот их полные имена:
Do - Dominus - Господь;
Re - rerum - материя;
Mi - miraculum - чудо;
Fa - familias рlanetarium - семья планет, т.е. солнечная система;
Sol - solis - Солнце;
La - lactea via - Млечный путь;
Si - siderae - небеса».

65. Вот есть слово «отудобел», я так понимаю, антоним слова задубел. Корень доб, он же дуб.
Это и надо всем успеть сделать - отудобеть.
За время карантина.
А не наоборот.

66. Больше всего на свете женщины любят сидеть в кафе, пить кофе, курить и щуриться на мужичков.
Клянусь.
В мирное время, конечно.

67. Помню, я как-то работал испытателем мыльных пузырей.
На игрушечной фабрике. Наша главная задача была, замерить диаметр выдуваемого пузыря. А замеряли мы их с помощью такого устройства, типа бадминтонной ракетки, но разного, изменяемого диаметра. Устройство называлось «Ловушка Гуггенбюля». Сквозь неё надо было пропустить пузырь. И вот, когда он, пузырь то есть, по неосторожности отрывался от, по-научному, гидрофильно-гидрофобного поводыря (трубочки), мы всем отделом тихонько гонялись за ним по испытательной лаборатории, чтобы поймать и замерить.
И чтобы он не лопнул, конечно.
Бывало очень весело.
Особенно, когда на работу выходила Светочка Удалова.

ЗЫ. А наш начальник Александр Станиславович Асперанский, говорил, что мыльный пузырь возможен потому, что плёнка пузыря всегда стремится минимизировать свою площадь поверхности. Это связано с тем, что свободная энергия жидкой плёнки пропорциональна площади её поверхности и стремится к достижению минимума.
Но это было и так понятно.
 
68. Прошлой зимой, я вступил в общество Любителей Опор Высоковольтных Линий ЭлектроПередач. Сокращенно ЛОВ (лав) - ЛЭП.  Я теперь там член. И даже заместитель председателя по общим и организационным вопросам.
С полномочиями.

69. Я последние годы собираю книжки забытых и полузабытых советских писателей 70-80-х годов, не позже 1991 года.
Покупаю в букинистических, меняю в книгообменах, подбираю на помойках (а их там немало).
Вот тринадцать книжек, только за последнюю неделю.
Навскидку:
Виктор Голявкин «Удивительные дети», 1979, Ленинград «Детская литература».
Валерий Алексеев «Прекрасная второгодница», 1983, Москва «Детская литература».
Валерий Алексеев «Назидательная проза», 1978, Москва «Молодая гвардия».
Александр Крон «Бессонница. Капитан дальнего плавания», 1991, Москва Советский писатель.
Геннадий Гор «Геометрический лес», 1975, Советский писатель. Ленинградское отделение.
Георгий Полонский «Ключ без права передачи», 1980, Москва «Детская литература».
Анатолий Афанасьев «Искушение», 1988, Москва «Молодая гвардия».
Галина Демыкина «Две весны», 1972, Москва «Детская литература».
Александр Володин «Для театра и кино», 1967, «Искусство» Москва.
Валерий Медведев «Свадебный марш» (Медведев - это «Баранкин, будь человеком»), 1983, Москва «Молодая гвардия».
Леонид Бородин «Повесть странного времени», 1990, Москва «Современник».
Радий Погодин «Повести и рассказы», 1974, Ленинград «Детская литература».
Владимир Амлинский «Московские страницы», 1982, Московский рабочий.

70. О преферансе.
Моя бабушка - мать отца - была заядлая преферансистка, резалась ночами, почём зря. Проигрывала-выигрывала немалые деньги. И про отца своего, то есть моего прадеда, рассказывала примерно то же самое, мол, приезжал без штанов из игорного клуба, выходил из пролётки в одних подштанниках и волочил завязки по пыли.
И сына своего (моего отца) научила играть, но он не увлёкся, отнюдь.

71. Раз уж бабушку вспомнил.
Жила она последнее время со своей дочерью, соответственно моей тёткой и младшей сестрой моего отца, в Санкт-Петербурге. И как-то тётушка решила купить ей обувь. Пошла в Гостиный двор и выбрала там такую полуспортивную на ровной подошве обувку, чтобы бабушке, в её девяносто с лишним лет, было удобно ходить.
Недешёвую, между прочим.
Купила, привезла, и показала, дескать, вот, мама, носи.
А мама отвечает, нет, не буду. 
Почему?
Дрянь, говорит, какая-то молодёжная, не к лицу мне.
А тётушка удивляется, как же так, мама, ты же такие носила?
Когда? В 75? Когда была молодая и могла ходить в чём угодно?
А сейчас?
А сейчас мне 93, и обувь должна быть дорогая, модельная и на каблуке!
Поехала тётушка обратно и поменяла кеды на туфли.
И девчонки в Гостином дворе, которым она объяснила причину обмена, были в полном восторге.

72. А ещё моя бабушка, когда была девочкой, играла на скрипке в домашнем оркестре.
Она, её отец и соседские барышни, собирались по выходным и исполняли музыкальные произведения известных композиторов. Прадед на пианино, по-моему, бабушка на скрипке, соседские барышни тоже на каких-то струнных инструментах, типа виолончели. Играли, то трио Глинку, то квартетом Бородина, то еще кого-то по мелочи.
Иногда опускались до «вульгарных» романсов, которые распевали по очереди, и тогда всем было чрезвычайно весело.
Такой досуг был.   

73. Синдром Чехова.
Вдруг перестаешь хамить. Даже в ответ. Поправляешь несуществующее пенсне. Собираешься, если не на Сахалин, то хотя бы в деревню к родной почти забытой бабке. Чувствуешь что-то такое, мешающее пить пиво у магазина из горла. Пьёшь дома. Рыбу ешь не на газете, а на… вообще не ешь.
Смотришь в кухонное окно…
Это, конечно, самое печальное - отказ от рыбы.

74. Иван Алексеевич Бунин в 1924 году, здесь в Москве, видел (надо ли в век сплошных фейков, писать подлинный?) кафтан Ивана Грозного. Красная парча на синей подкладке, шитая вытертой золотой нитью.
Меня иногда охватывает сладкая восторженная жуть от этого.
А иногда жуткий восторг.
И это не одно и то же.

75. Что касается фейков.
Стоит ли напоминать, что Борхес, по-моему, в рассказе «Пьер Менар автор Дон Кихота» (я всё всегда цитирую по памяти), утверждал, что текст А, полностью идентичный тексту Б, но написанный иным человеком, с иными предпосылками - другой. То есть не являющийся тем же самым текстом. То есть имеющий право на жизнь. Не значит ли это, что плагиата не существует, если он не осознанный акт воровства, и фейки имеют те же права, что и подлинники?

76. Три сюжета для кино:

«Деревенский Гамлет».
Про деревенского парня, которому было дано всё, но он это все проебал и не спился, а поумнел, набрался среднерусского буддизма и посконной надорванной мудрости. Метит в монахи (Машков - парень, Охлобыстин - местный алкаш).

«Питер».
Во всех провинциальных городах России сотни дурачков бредят им. Ах, Питер, ах, Питер. Фильм про то, как они, дурачки, едут в Санкт-Петербург в поезде (непрофессиональные актеры) и в коридоре встречают всяких звёзд, идущих из туалета, например, БГ.

«Город у моря».
Старая профессиональная воровка, когда-то очень давно бросившая дочь, живёт на покое. Худая, истеричная, татуированная. Ходит на рынок за зеленью и сладким вином. Загорает. Ест помидоры. Пьёт потихоньку. Любит конфеты - зубов нет. Дочка её находит и предъявляет. Одновременно с дочкой в город приезжает бывшая напарница. (Чурикова - воровка, Крючкова - бывшая подельница, ныне - враг).

77. Полное имя итальянского актёра Тото, звучит так:
            Его Королевское Высочество Антонио Гриффо Фокас Флавио Дукас Комнено Порфирогенито Гальярди де Куртиз Византийский, Герцог Палатинский, Рыцарь Священной Римской Империи, Наместник Равеннский, Граф Македонский и Иллирийский, Князь Константинопольский, Киликийский, Фессалийский, Понтийский, Молдавский, Дарданийский, Пелопоннеский, Герцог Кипрский и Эпирский, Герцог и Граф Дривастский и Дураззский.

78. Был такой американский детективщик Элмор Леонард (1925–2013).
По его романам снято несколько фильмов, в частности «Достать коротышку», с Траволтой и Де Вито.
Я его, Леонарда, читал - и остался абсолютно равнодушным.
Скучный он.
Может быть, благодаря правилам, им же изобретённым. Хотя не исключено, что всё это только маленькая подъёбка. Уж слишком правила дурацкие (в большинстве своём).
Десять правил Элмора Леонарда:
1. Не начинайте книгу с описания погоды. Читатели часто пропускают такие абзацы и переходят непосредственно к персонажам и истории.
            2. Избегайте прологов. Особенно тех прологов, что идут за введением, которое следует за предисловием.
3. При написании диалогов пользуйтесь только словом «сказал». «Сказал» - слово куда менее навязчивое, чем, «проворчал», «ахнул», «предупредил» или «солгал».
4. Не пытайтесь украсить слово «сказал» наречиями. Использование их - смертный грех.
5. Не злоупотребляйте восклицательными знаками. Ограничьтесь двумя, максимум - тремя знаками на 100 000 слов.
6. Не пользуйтесь словами типа «вдруг» или «внезапно».
7. Используйте местный жаргон и диалект с умом.
8. Избегайте детальных описаний персонажей.
9. Не описывайте слишком подробно места и вещи.
10. Выбрасывайте отрывки, которые читатели обычно пролистывают. Что касается мыслей героя - читатель их или сам увидит, или ему просто нет до них дела.

79. Попался мне случайно в руки четвёртый том из собрания сочинений Хемингуэя, 1969-го года.
Чёрный.
Легендарный.
И взялся я его почитать.
«За рекой в тени деревьев», думаю, возраст подходящий - герою пятьдесят и мне (уже за), герой в Венеции, и я в Москве. 
А надо сказать, что у меня уже был печальный опыт перечитывания папы Хэма в среднем возрасте. Пробовал я любимый в юности роман «Фиеста» прочесть, два раза пробовал, и с ужасом оставил это занятие.
Вот и сейчас.
Это, ребята, пошлость несусветная. Весь Хэм. Все эти - я был опустошен и радостен, как после близости с женщиной - и так далее.
Ну, читать же невозможно.
Весь этот дух. И пух. И нюх. Привкус противный. 
Все - фанфаронство, фанаберии и мачизм, будь они неладны.
Да…
А работать с мастерски и виртуозно добавленной пошлостью из зарубежных умел Ремарк. Вот у него пропорции в норме. Интеллигентское, в общем-то, письмо, с чёткими вкраплениями пошловатых фрагментов на лёгкой подкладке обречённого мачизма.
А у Хэма только она одна - пошлость.
И у Лермонтова, кстати, в «Герое нашего времени». Тоже пробовал перечитать. В восемнадцатый, что ли, раз. Пару лет назад.
И у Набокова.
Но этот вообще король пошляков.
 
80. Из Дмитрия Быкова, коего я чёл без счёта, самое главное, на мой взгляд:

Очерк «Юрий Трифонов».

«Это живые трупы, андроиды, инопланетяне - назовите, как хотите; но между отвратительным мне человеком и непонятным мне инопланетянином есть принципиальная разница. Человек имеет понятия о добре и зле, верхе и низе; он сформировался в отвратительное время, и его ответом на торжество блатных ценностей стала апология Космического Холода; это мне противно, но я могу это понять. А человек, рассказывающий о том, как он за деньги устраивает в стране политическую жизнь, - инопланетянин. Он за те же деньги будет и меня уничтожать, а потом на полном серьёзе объяснит, что это была такая игра, свои же люди…
…идейный нацист может стать столь же идейным антинацистом, и наоборот; его эволюция не окончательна; им движут не только животные стимулы, и совесть для него - не пустой звук. Короче, человек, вдохновляющийся надличными критериями, как раз двадцать раз помедлит, прежде чем убить: для него существуют табу. А циник-прагматик, конечно, не будет мочить без особой необходимости - но если такая необходимость возникнет, надеяться на его сострадание бесполезно. У него в мозгах нет винтика, отвечающего за сострадание. Прагматизм, навязываемый нам сегодня в качестве государственной идеологии, как раз и есть отказ от любых ценностей, кроме материальных. И для него принципиально внушить, что любая идейность рано или поздно ведёт к трупам, кровавым рекам и гекатомбам. Так вот: идейность к ним может вести, а может и не вести. Но прагматизм приводит стопроцентно, потому что милосердие, великодушие, способность поступать против собственной выгоды в его парадигму не вписываются принципиально. Лучше сколь угодно дурной человек, чем нелюдь…
…советское - при всех его минусах и плюсах - было естественным продолжением русского, а вот постсоветское пришло откуда-то из другого пространства, это явление совсем иной, небывалой ещё природы. В России побеждали те или иные идеи, но никогда ещё не было так, чтобы само наличие идей объявлялось опасным и катастрофическим; никогда не было эпохи, когда конформист, карьерист, ловчила представлялся менее опасным, чем борец, потому что борец, видите ли, крови жаждет, а ворюга всё-таки милей, чем кровопийца. Весь Трифонов - о том, как убивает, мучает, корежит людей отсутствие идеи, как они убивают и унижают друг друга, побуждаемые к этому не сверхидеей, не внеположной ценностью, а банальной и уютной жаждой покоя и сытости».

Всё это, конечно, я собираю и рассказываю от карантинной тоски.

81. Жил я как-то в коммуналке. Лет двести тому назад. И был у меня сосед Коля-алконавт, звезда местных помоек.
А у него были: жена Нина, сеструха Лялька и дочка Сашка.
И ещё было у него кредо.
Которое звучало так - на живую бабу не угодишь.

82. Я алкоголик.
Я раньше зверски пил. Не жалею. Тем паче, не стесняюсь.
Потому что, всё по-честному.
В том смысле, что другого выхода я тогда не видел.
(И сейчас не вижу. Было бы с кем, и были бы деньги - керосинил, как не приколоченный. Бухать вообще лучше, чем не бухать).

83. Два зайца бегущих в одну сторону.               
На самом деле, всем известная поговорка, звучит так: За двумя зайцами погонишься - ни одного кабана не поймаешь.
Мы-то думали, что зайчишки чешут в разные стороны, и пока охотник вертит головой, решая за каким бежать, исчезают оба.
А на самом деле, зайцы тикают в одном направлении, но охотник, увлечённый их количеством, забывает про главную цель - кабана. Кабана, ради которого и затевалась охота. Согласитесь, поговорка приобретает иной смысл.
Или допустим: Курочка по зернышку клюёт, а весь двор в помёте.
Нас-то учили, что состояние и благополучие приобретаются по чуть-чуть. Мол, тут надыбаешь маленько денежек, репутации, хороших оценок (нужное подчеркнуть), там немножко того же самого и, глядишь, ты в шоколаде с сиропом. А оказалось, поговорка про то, что хапает человек, вроде, помалу, хапает-хапает, и всё от этого кругом в сплошном говне.
Я уж не говорю про: От работы кони дохнут, а люди крепнут.
Поговорка тестированных лентяев, изначально имела противоположный смысл. Не ленись, работай и, может быть, станешь похож на человека. А если ещё приложишь толику усилий, то на человека достойного (окрепнешь).
Понятно, что раньше, на заре придумывания поговорок, людям хватало начала, чтобы врубиться о какой из них идет речь, и не было нужды произносить всё полностью. Но потом то ли знающий народ поумирал, то ли окончания забылись, вытерлись, то ли и то и другое вместе. Так что остались в основном первые части:
От работы кони дохнут, [а люди - крепнут].
У страха глаза велики, [да ничего не видят].
Пьяному море по колено, [а лужа - по уши].
[От овса кони не рыщут], а от добра добра не ищут.
Ума палата, [да ключ потерян].
Ни рыба, ни мясо, [ни кафтан, ни ряса].
Собаку съели, [хвостом подавились].
Два сапога пара, [оба левые].
Дураку хоть кол на голове теши, [он своих два ставит].
Рука руку моет, [да обе свербят].
Везёт как [субботнему] утопленнику - [баню топить не надо].
Ворон ворону глаз не выклюет, [а и выклюет, да не вытащит].
Гол как сокол, [а остёр как топор].
Голод не тётка, [пирожка не поднесёт].
Губа не дура, [язык не лопата].
За битого двух небитых дают, [да не больно-то берут].
За двумя зайцами погонишься - ни одного [кабана] не поймаешь.
Кто старое помянет - тому глаз вон, [а кто забудет - тому оба].
Курочка по зернышку клюёт, [а весь двор в помёте].
Лиха беда начало, [есть дыра, будет и прореха].
Молодые бранятся - тешатся, [а старики бранятся - бесятся].
Новая метла по-новому метёт, [а как сломается - под лавкой валяется].
Один в поле не воин, [а путник]. (Моя любимая. Гениальная. (Потому что сражаться не с кем. Явная перекличка с даосскими практиками и высказываниями. О.М.).
Пыль столбом, дым коромыслом, [а изба не топлена, не метена].
Рыбак рыбака видит издалека, [потому стороной и обходит].
Старый конь борозды не испортит, [да и глубоко не вспашет].
Чудеса в решете - [дыр много, а выскочить некуда].
Шито-крыто, [а узелок-то тут].
Язык мой - враг мой, [прежде ума рыщет, беды ищет].
Бабушка [гадала], надвое сказала: [то ли дождик, то ли снег, либо будет, либо нет].
И ещё хотел добавить. Только после сорока лет я стал понимать русские народные поговорки так, как дОлжно. До этого я их конечно слышал, но воспринимал как звуковое сопровождение, как украшательство нравоучений и тухлых сентенций. А в сорок лет дошло. Что всё работает, что все как одна есть квинтэссенция мудрости моего народа. И остаётся, только повторять, вслушиваться, вдумываться и поступать соответствующим образом.
Но это, конечно, частное мнение.

84. Пара строк Вайля с Генисом (может быть, не пара, а десяток, говоря шире, весь очерк «Наследство «Бедной Лизы». Карамзин») из книжки «Родная речь. Уроки изящной словесности», дала мне больше для понимания сути художественного творчества, чем десятки ученых томов.
Вот эти строки:
«Чем хуже писатель, тем глубже колея, в которой он елозит. Тем больше зависимость последующего слова от предыдущего. Тем выше общая предсказуемость текста…
Великие писатели всегда, а в 20 веке особенно, сражались с гладкостью стиля, терзали, кромсали и мучили его. Но до сих пор подавляющее большинство книг пишется той же прозой, которую открыл для России Карамзин».

85. Я обожаю Уильяма Гибсона.
Звёзды и шедевры киберпанка:
Уильям Гибсон (р. 1948) «Нейромант» (1984);
Брюс Стерлинг (р. 1954) «Острова в сети» (1988);
Уолтер Йон Уильямс (р. 1953) «Оголённый нерв» (1986);
Майкл Суэнвик (р. 1950) «Вакуумные цветы» (1987);
Грег Бир (р. 1951) «Музыка в крови» (1985);
Тэд Уильямс (р. 1957), цикл «Иноземье» (1996–2001).

86. Помню, первый раз в жизни развели одеколон.
Он сразу побелел мутной краской, а на поверхности аж пузырьки побежали. Мы были тогда юны, почти дети, по моей сегодняшней оценке.
           Все: Петька, Санек, Леха и я сгрудились около жестяной кружки. Нам было страшно. Но никто не подавал вида. Леха, как самый деловой сказал: Давай - я.
           Я отдал ему кружку.
           И он выпил.
           И закашлялся.
           И зажмурился.
           Из глаз потекли слёзы.
           Ништяк - сказал Леха.
           Ништяк - подтвердили мы - ещё бы, такой кайф.
           Правда, никто больше пить не стал, и Леха нас презирал и ходил героем и покачивался при ходьбе как пьяный, и разговаривал матом. Вообще-то, он и так матом разговаривал, а не ругался как мы. У него был условный срок, и по-другому разговаривать он не мог.
           Он угнал мотоцикл.
           Он был гроза микрорайона.
           А мы сопледоны.
           Кружку пришлось выкинуть, она невыносимо воняла одеколоном, так же, как и Леха, который потом ещё догонялся чифиром.
           По крайней мере, он так это называл.   

87. Допустим, открываю я книгу, какого-нибудь Леонида Добычина - прекрасно пишет человек, неимоверно талантливо.
Так он жил, чуть ли не в позапрошлом веке и вообще, говорят, был гомосексуалист, а потом без вести пропал, вроде бы утопился.
Естественно, такой персонаж должен быть талантлив страшно.
            А потом, например, открываю я на литературном сайте со свободной публикацией, какого-нибудь Икса Игрековича Зетова.
Живой же человек, мой, можно сказать, современник, хочешь, напиши ему что-нибудь ругательное, и он тебе ответит, а хочешь, если совсем обалдел от счастья, узнай адрес - съезди, в рожу наплюй.
Но! Пишет с неменьшим талантом, чем Добычин!
А, бывает, что и с большим…
            У меня это в голове поначалу не укладывалось - пишет, как Тургенев Полине Виардо, а живёт на соседней улице. Ты ему в рецензии - дурак, и он тебе в рецензии - сам дурак.
Отвечает! Снисходит! Такой талантище!

88. Про чифир.
Меня всегда интриговала фраза - нифиля откинем, ништяки оставим, вторяка замутим - произнесённая в отношении чифира. 
            Чифир, если кто не в курсе, это, говоря упрощенно, полпачки «индюшки» на металлическую кружку.
            На кружке из металла, я настаиваю.
            Ну, а «индюшка», понятно, индийский чай со слоном. Можно и из других чаёв «мутить чифир», но из «индюшки» считается самый правильный.
            А об искусстве заваривать чифир в другой раз, сейчас речь не об этом.
            Значит, интриговала фраза, все её произносили, но толком показать процесс отбрасывания нифилей не могли. До тех пор, пока мне не попался под руку Ваня.
            Попался он мне в областной больнице.
            Не знаю, чем эта больница занималась в целом, а мы с Ваней лечились там от последствий белой горячки. Ну, и пробавлялись чифирком.
            Так вот, он процесс любил.
            Он был мастер.
            Ваня чай перетирал, потом засыпал, потом чай «падал», а потом он его ещё и «подрывал по-человечески».
            И мы пили на голодный желудок, а голодным он был всегда, потому что в меня, например, еда не лезла.   
            Может меня, конечно, как ослабленного его чифир торкал, но «приход был атомный». Ранее, такой никогда не наблюдался.
            Ну и за процессом я, естественно, наблюдал и слушал комментарии опытного Вани.
            Так что, «нифиля» - это спитый чай, «вторяк» - ещё раз заваренный, а «ништяк» он и есть ништяк, так просто, для красоты жизни произносится.
            Вся эта фраза - нифиля откинем, ништяки оставим, вторяка замутим - не более чем поэзия.
            Поэзия противостояния, неприсоединения и неубиваемости.
 
89. Про посёлок Шемордан под Казанью, где я работал на строительстве домиков для нефтяников (?) вахтовым методом в девяностые годы прошлого века (ого!).
Дело было зимой, смеркалось, и шёл я как-то раз со склада с двумя вёдрами краски налитыми всклень. В одном ведре синяя нитра, в другом зелёная. По тропинке, вытоптанной в снегу. Весь посёлок соединялся такими тропинками. С высоким бруствером, примерно, по колено, в который очень не хотелось залезать, если что, уступая дорогу.
 Иду, значит.
А впереди, на этой самой узкой тропинке, весьма интенсивно выясняет отношения местная молодежь. На своём родном языке. И по всему видно - до драки осталось недолго.
А тогда, надо заметить, в лютые девяностые, ходили жуткие рассказы про, так называемых, «казанцОв», что приезжали из области и бесчинствовали в столице, соответственно, Казани.
Вот эти мальчики подходили под описание.
Ну, иду.
Приближаюсь.
И тогда один из спорящих что-то мне говорит такое, явно не очень ласковое.
И смотрит вызывающе - убегу я со страхом или полезу в залупу (кстати, о «залупе», я тут прочитал, что это совершенно легитимное, приличное слово, даже был такой исторический персонаж боярин Вася Залупа).
И только я собрался ответить что-нибудь бодрое и международное, как другой паренек закричал: «Э-э! Это русский строитель!».
И…
Честное слово, все они полезли в снег по бокам от тропинки, а я с ведрами краски прошкандыбал по своим делам дальше.

            90. В юности мне нравились ранние рассказы Чехова, смешные, подписанные - Чехонте. Потом я купил альбом фотографий - «Течение Мелиховской жизни».
            Там берёзы по колено в воде от растаявшего снега, там смертная тоска, в которой только русский человек может увидеть красоту. Там раскисшие дороги - не проедешь. Да и куда ехать-то. А он всё пишет письма, приглашает в гости.
            И вот в чём тут дело.
            Чехов - воплощение идеальной небогатой русской жизни. Жизни разночинца: врача, бухгалтера, учителя, садовода, всех тех, кем мы стали, получив образование, но не заработав больших денег. Потому что такие деньги заработать нельзя.
            Их можно только украсть.
            А мы не умеем красть, или возможности не было.
            И копаемся у себя на садовом участке.
            И Чехов нам идеал. И пример для подражания и оглянуться можно - что он, лучше, что ли жил? Так же. Но остался приличным человеком.
            
91. Все авторы равны - и в этом великая тайна.
Лев Толстой пишет, как Вася Селёдкин, мой одноклассник, а Вася, как Лев.
И оба как Петя Плеханов.

92. Про Сименона.
Жорж Сименон в юности, зрелости и начале старости любил всё, что шевелится, а вот вторую часть русского народного принципа - пить всё, что горит - не соблюдал. Так, баловался красным сухим.
            Обожал парижских проституток.
            Его жена Тиги, мягко говоря, его увлечений не одобряла. А говоря прямо, очень расстраивалась от такого гусарского напора на прекрасный пол. Он же удержу не знал. На старости лет подсчитал количество дам, побывавших в его объятиях, и сам испугался. Но и обрадовался, потому что никогда грехом это не считал и очень удивлялся на негодование Тиги и последующих своих жен.
            Подумаешь, сходил в публичный дом, это ж как дышать, как обедать.
            А ещё он писал.
            Причем, без остановки.
            То есть, как и в любви - это было, всё равно, что дышать, есть и курить трубку.
            Так вот.
            В начале своей писательской карьеры, за восемь лет с 1923 по 1931 год, он написал 180 романов, а рассказов - 1250 штук или больше, кто их там считал.
            И подписал их 25-ю псевдонимами. Например - Жорж Сим.
            Это с двадцати до двадцати восьми лет.
            А потом, только увеличил скорость. И его собрание сочинений составило 90 томов, 300 романов. 
            И уровень этих писаний был весьма высок, что бы там ни утверждал Генис.
            Даже самый говённый написан так, что остается только хмыкнуть.
            И пойти писать что-нибудь своё.

            93. Про Ремарка.
            Ремарк - яркий пример писателя, утром проснувшегося знаменитым.
            Буквально.
            Написал ещё совсем молодым человеком роман на основе своего военного опыта, потыкался с ним по издательствам, наконец, пристроил и стал ждать.
            Дождался.
            Все как с ума посходили, за первый год только в Германии продали больше миллиона экземпляров.
            Потом, естественно, экранизировали в Голливуде.
            Потом, что не менее естественно, фашисты книгу публично сожгли.
            Ремарк подумал и принял гражданство Панамы.
            И купил дом в Швейцарии, и влюбился в Марлен Дитрих, и поехал в Америку посмотреть Голливуд.
            Увиденным остался доволен.
            От полноты чувств выругался по-немецки и по-английски. Он любил ругаться. Но при этом был натурой утончённой. Влюблялся в женщин с прозрачной кожей и иссиня-чёрными волосами. Желательно, с ангельским характером.
            Осыпал их драгоценностями.
При разводах и расставаниях оставлял всё…
            А панамское гражданство американцам казалось подозрительным.
            Шла Вторая мировая война.
Ремарк был немец и ему, как и всем остальным немцам, запретили выходить из дома после восьми часов вечера. И вообще, рекомендовали сидеть тихо и носа на улицу без лишней надобности не высовывать, а то депортируют в Германию.
            Тогда он плюнул на США, тем более что Марлен ушла к Габену, взял свою законную жену Ютту и уехал в Мексику.
            С тех пор он писал только об эмигрантах.               
            Которым был по определению.
            Не разделяя политику своего государства и лично Гитлера.
            Он никогда не разделял политику говнюков.
            Потому что был хорошим мужиком и великим писателем.
            Гуманистом.

94. За первой линией буёв.

            95. Ещё про обращения.
            В девятнадцатом и начале двадцатого веков в обществе были приняты такие обращения в письмах:
В первом - «уважаемый».
Если переписка приятно продолжилась, после второго письма - «многоуважаемый».
А если переписка наладилась, после четвертого - «дорогой».

96. Переживший трагедию личной жизни, как общественную.

97. Москва навевает.
(Ездили по делам в Замоскворечье. Щипок).
Патриархальности хочется, уюта и умиления.
Чаю, что ли, выпить с малиновым вареньем?

98. Московские понты.
Договаривался о деловой встрече на станции метро с дамой.
Спрашиваю, у последнего вагона или у первого?
Она в ответ: «Если москвичи договариваются о встрече в метро, это всегда центр зала».

99. Проезжал мимо Москва-Сити на машине (первый, но не последний раз).
Всякие витые и перевитые небоскребы - башни. Как в Арабских эмиратах. Красотища небывалая.
Аж дух захватывает…
Одна из башен называется «Эволюция».
(Это, конечно, если смотреть на общую картинку и издалека. А так, надо думать, - дома стоят близко, тесно, избыток железа, стёкол и бетона, чего хорошего? Но красиво же).

100. Фибжики, чуть побольше чулёмиков.
И наоборот.

101. Я живу на улице Руставели.
Вокруг меня улицы:
Добролюбова;
Гончарова;
Фонвизина.
(И знаменитого электротехника Яблочкова).
Как тут можно не сочинять?
Причем, сразу политические памфлеты.

Еще тут рядом завод плавленых сырков «Карат». У проходной стоял страшный памятник одноимённому изделию.
Сейчас он на реставрации.

102. В инете нашел:

«Слушать, не перебивая (Притч. 18:14).
            Говорить, не обвиняя (Иак. 1:19).
            Давать, не жалея (Притч. 21:26).
            Обещать, не забывая (Притч. 13:12).
            Отвечать, не споря (Притч. 17:1; 15:17).
            Уступать, не претендуя (Еф. 4:15).
            Делать, не жалуясь (Фил. 2:14).
            Верить, не сомневаясь (1 Кор. 13:7).
            Прощать, не упрекая (Кол. 3:13)».

103. Пасха.
Девятнадцатое апреля две тысячи двадцатого года.
В Москве - наводящая ужас красота.
На улице - никого, идёшь, как по другой планете. Я думаю, такого больше никогда не повторится, чтобы в Москве, да никого.
Чудеса в решете.
Идёшь-идёшь.
Идёшь-идёшь.
А навстречу только два гвардейца. С дубинками и в масках. Через сто метров узбек в жёлтой жилетке и с телефоном у уха - курлычет по-своему.
Ощущение, что враги всё-таки применили нейтронную бомбу, убивающую всё живое и сохраняющую дома…
В Гончаровском пруду плавает коричневая утка - жрёт белый хлеб.
Я постоял, посмотрел.
Подумал.
Купил мороженое в ближайшем магазине и вернулся домой.
У помойки болталось три каких-то существа - лузгали семечки.

104. Есть такое дело.
Ехали по делам, вдруг видим - полицейские около машин и гаишник с жезлом. Ну, всё, думаем, проверка. У меня цифровой пропуск, аккуратно переписанный, даже перерисованный на бумажку из блокнотика - в кармане. А вот у водителя всё в телефоне, а телефон - дома. Забыт, как полагается.
Едем, жуём жвачку. Смотрим вперёд.
Но ментам пофиг, проехали и проехали.
А чувство говённое осталось (у меня - точно).
Легко человека запугать и унизить (меня - точно).

105. Московские понты.
Все ходят писать в «Шоколадницу».

После пандемии количество «Шоколадниц» сокращается больше чем наполовину. Заявил то ли директор, то ли менеджер, то ли ещё кто.
Куда москвичам ходить писать прикажете?

106. Солнечный день.
Около магазина в Пушкино, на белой каменной, огромной вазе без цветов, но с землёй, на спине, лицом вверх, лежит на солнышке иностранный строитель в спецовке, смотрит.
Небо Аустерлица.

107. Ездили с волонтёрами на ферму «Овсово».
Понятно, привет Антону Павловичу.
Из собачьей передержки взяли погулять собак: Рафика и Радомира. Радомир огромный чёрный русский терьер, привезённый из Черногории. Насквозь больной, ребята его еле выходили. Выхаживают. Волонтёры привозят лекарства.
Рафик маленький и весёлый бродяга. Подбежал, поставил на меня лапы, гавкнул и помчался дальше.
Я походил по полю с Радомиром - под ногами тонны лошадиного навоза (очень хочется сказать – помета – но лошади же не летают?), ферма позиционирует себя как школа верховой езды. Хотя навоз, как позднее выяснилось – соседский – кобылы с жеребенком, местного олигарха из милиционеров.
Хорошо.
Хотя, как раз лошадей-то мы и не видели.

108. Московские понты.
Огромное количество блатных номеров, всякие: ААА, АМР, МОО и так далее - несть им числа. Самый смешной номер - ЕКХ (я о нем уже писал) - народ расшифровывает «еду как хочу».

109. Бизнес по-московски.
Мои знакомые продавали медицинские маски. Месяц торговались, кто сколько будет иметь. Вели бесконечные переговоры по телефонам. С шести утра до девяти вечера. Иногда до одиннадцати ночи.
Ругались и мирились.
Обижались и обзывались.
Судили и рядили.
Горстями отбрасывали посредников.
И так далее.
А потом кончился карантин (ну или почти кончился).

110. Самый конец апреля.
Народу на улице, сказать, прибавилось - ничего не сказать. На дорогах снова привычные московские пробки, на тротуарах - пешеходы. И даже самые оголтелые старикашки - без масок. Правда, один, попавшийся навстречу, обошёл меня по газону за три метра, а красотка, шагавшая за ним - рассмеялась.
Говорят, после майских будет ещё больше.

111. Умер писатель Александр Кабаков (не от вируса).
Александр Мелихов об Александре Кабакове (но это все шире, конечно).
«Саша и сам был неизменно элегантен и успешен, и овеивавший его ореол лёгкой меланхолии казался мне атрибутом старого доброго романтизма. Кто мог подумать, что всё кончится так безжалостно…
Критиками отмечалось его тяготение к бурным сюжетам в сочетании с усталой и безнадёжной интонацией. Что и характерно для героического пессимизма.
                Мир осточертел, потому что незначителен. К нему, конечно, можно и нужно приспосабливаться, но уважать себя за это невозможно. Как и классический романтик, Кабаков (вернее, его герой-повествователь, ибо даже и в газетной колонке мы имеем дело всё-таки с ним, а не с автором), сбегает в мир грёз, где по-прежнему есть место подвигам и пламенным страстям, но в отличие от былых романтиков он уже не забывает о мнимости этого мира - и даже не считает нужным скрывать это от читателя, всё более открыто обсуждая с ним технологию и цели фантазирования. И это создаёт особый эффект: так сказать, герой «Трёх товарищей» на наших глазах сочиняет «Трёх мушкетеров».
Книга начинается с предисловия, по-видимому, уже самого автора: всё им написанное посвящено, по сути дела, «только одному человеческому действию - бегству». Более того, «всё, чего мы хотели бы, считается побег». В «Позднем госте» автор сбегает «от диктатуры сюжета в неорганизованную болтовню», в которой прежде всего достается «творческим, блин, личностям, которым негодяйство так же извинительно и даже положено, как перстень и шейный платок».
                В этом романе на вопрос «Что делать?» герой, разумеется, снова не отвечает. Но на вопрос «Что поделать?» он отвечает, пожалуй, с небывалым для прежних романтиков минимализмом: оставаться джентльменом. И это не так уж мало. Вернее, чрезвычайно много для той картины мира, в которой человек - не могучий деятель, а бессильная игрушка необоримых сил.
             «Прежде всего надо семью кормить, коли завёл, а уж потом оставшиеся силы тратить на доказательства своей гениальности, причём свои силы, а не чужие. Жить все хотят, как великие, особенно у нас, все свои пакости вечностью извиняют. Да величия на всех не хватает. Богемы - целая страна, а художников - как в любой другой. Нет уж. Выглядеть пристойно, за себя всегда платить, умываться регулярно, с женщинами не жлобствовать. Мещанский кодекс? И слава Богу. Зато не стыдно. И если не вышел в гении, так хоть приличия соблюл. Баловался художеством - ну и никого не касается, на свои гулял».
              Но что поделать, если «я не могу жить свою жизнь, мне в ней скучно, логики, что ли, не хватает, сюжетца…» «Привыкать к тому, что ты и есть главное в твоей жизни, вообще тяжело» - отличная формула жизни без сверхличных очаровывающих фантомов. Принять эту жизнь и остаться джентльменом, а не превратиться в циника - серьёзнейшая задача нового времени. Справиться с нею совсем трудно без поддержки фантазии, той старой и доброй, где добро торжествует: «Всё равно от победы хорошего и здорового мужика над всякой мразью кайфа больше, чем от победы этой мрази внутри мужика».
Умный мужественный человек, выполняющий свои приключенческие обязанности с блеском, но без всякой радости, - вот герой Александра Кабакова».
112. Я тоже не железный. А вполне себе живой и страдающий. И верю, что Землёй управляют рептилоиды. Доказательств немало, хотя бы имена, которые они дают своим детям - X ; A-12.
113. Заболел первый мой реальный знакомый. То, что называется, хороший парень, Витёк, филолог и этнограф. Слёг в больницу с восьмидесятипроцентным поражением лёгких.
Это страшно.

114. Народ выпустили на работу.
Но велели ходить в масках.
С двенадцатого мая.

115. И народ тут же решил, что карантин закончился.
Вместо вирусных анекдотов о тяжести изоляции, появились послевирусные. Такие - мужик в переполненном автобусе, толкаемый в бок десятками локтей, говорит: «Как же я вам всем рад!».

116. Тут-то нас всех и охерачит еще раз.

117. И - да, какой-то французский вирусолог, рассказал, что вирус выпустили на волю без какого-либо злого умысла - просто человеческий фактор - разгильдяйство и трагическая случайность. Лепили лекарство от СПИДа, а получилось невесть что. Ну и какой-то пацан, как у Жванецкого в той миниатюре, вынес на грязных руках. Или халате.
Тщательнее надо.
Кто бы сомневался.
(С другой стороны, чего только не болтают о происхождении заразы).

118. Заболевший филолог Витёк выздоравливает.
Как сказала его жена - есть положительная динамика.
Позвонил маме и обрадовал её - она, понятно, переживает за моё окружение.
Чтоб оно было здорово.
Почти лозунг.

119. В Москве красные ограничительные конусы с белыми полосами, называют - буратино.
А может, не только в Москве, а просто я невнимателен.

120. Переписывался с товарищем.
На его девять длиннющих монологов, шесть раз ответил - да, и два раза - это, точно. Товарищ удовлетворённо подвёл итог - спасибо, хорошо поговорили!
(Ни слова о коронавирусе, кстати. Ура!).

121. В изоляции с ума сходишь от муторности заточения.
Буду сценарий писать.

Движок сюжета - из моего старого рассказа «Приятного аппетита».
Приведу его здесь для интереса.

           По утрам у них очередь в ванную. Севик, умывшись и почистив зубы, тщательно вытирается полосатым махровым полотенцем. Оля говорит: ну хватит мне тут демонстрировать мастер-класс медитативного вытирания. Севик обижается, бросает полотенце в таз с грязным бельём и выскакивает из ванной. На кухне поджигает под чайником газ, снимает чашку с сушилки над мойкой. Бросает пакетик, заваривает. А Оля пьет какао. Последним в ванную пролазит Ираклий.
           Ираклий их крест. Ираклий в некотором смысле отчим Севика. Мама Севика после смерти Севиного отца, уже в приличных годах, вышла второй раз замуж. За Ираклия Арсеньевича. Потом мама умерла, а Ираклий остался. Куда его было девать? Живёт с молодыми (не очень) людьми. Севик в этом никакого подвига не видит, а Оля видит. Оля многое в жизни воспринимает как чрезвычайное напряжение. И её можно понять. При известном усилии.
           Разговоры идут примерно такие. Оля: нафига он нам нужен? Севик: кто? Оля: смешно. Севик: а куда его? Оля: пусть домой едет. Севик: его дом давно здесь. Оля: а мой?
           И так далее.
           Ираклий выходит из ванной комнаты и присоединяется к завтракающим. Садится за стол и желает намазать хлеб маслом - сделать бутерброд.   
           Тут еще нюанс, квартира - Севика. Честно купленная (хотя чего тут честного?) в девяностые у алкашей на первые заработанные кооперативом деньги. Севиным кооперативом. А мамину квартиру продали сразу после её смерти (на погашение накопившихся Севиных долгов), и Ираклий остался без крова. Неизвестно, где он мыкался полгода, но спустя шесть с половиной месяцев позвонил в Севину дверь, и тот его принял.
           Значит, протягивает Ираклий руку с ножом к маслёнке. Правую, а в левой держит приготовленный кусок батона. По ходу стоит кружка с чаем. Кипяток.
           Ираклий по образованию и профессии - инженер-химик. Всю жизнь (до развала СССР и некоторое время после) на одном предприятии. И мать Севина работала там же: Ираклий - начальником цеха, а мать - технологом. Но мать Севика была прочно и счастливо замужем за Севикиным отцом. А потом он умер, отец, и Ираклий, который оказывается давно и тайно любил Севикину мать, стал за ней усилено ухаживать. Сам-то он последние тридцать лет жил в общаге от комбината (потому что холостой), а женившись на Севикиной маме, переехал к ней. А потом, значит, и мама умерла, Сева квартиру за долги продал. А Ираклий остался.
           Теперь они втроём живут в Севиной двухкомнатной. И волей-неволей вместе завтракают. Сева любит чай в пакетиках и колбасу с калачом, Оля детское какао из жёлтой весёлой банки и диетические печенюшки, Ираклий - что дадут, но больше всего хлеб с маслом. Вот он и тянется к маслёнке. Не очень ловко - пожилой (старый и больной) человек. Понятно, задевает локтем чашку с чаем, та опрокидывается. Сейчас Оля будет орать.
           Тут еще один нюанс. Сева одет в трусы и майку, Ираклий в старый синий халат, а Оля уже при полном параде - ей раньше всех выходить. Работает администратором в салоне красоты, почему-то с восьми утра. Сева с девяти - программистом, а Ираклий нигде не работает, живёт на пенсию. Он мог бы вставать и попозже, но: во-первых - не спится, а во-вторых - не успеет к завтраку.
           И Оля боится (не без основания), что пролитый чай может попасть ей на одежду. Например, на юбку. Или блузку. Поэтому она вскакивает и кричит. То есть сначала кричит, потом вскакивает. Или делает это одновременно. Чай течет по столу. Ираклий замирает, Сева берет тряпку с плиты и накрывает лужу. Оля постепенно (довольно быстро - привыкла уже) успокаивается - некогда орать (да и не попало на неё), надо бежать на работу.
           Руки у Ираклия дрожат, координация нарушена, глаза слезятся. Синий в красную полосу драный застиранный халат, из ворота видна седая шерсть на груди, верёвочка крестика. Рука с хлебом - толстые пальцы, толстые ногти совковой лопатой. Он смотрит на Севу, на Олю, на тряпку, набухающую чаем. Никто не знает, о чём он думает, что вспоминает и планирует ли будущее (?). Родился под Тбилиси, учился в Москве, живет здесь.
           В общем, каждое утро он выходит из ванной и присоединяется к завтракающим.
121. Кто-то мне сказал, что я в неудачное время приехал в Москву и ничего тут не увидел, не узнал за несколько месяцев. Вместо того, чтобы гулять целыми днями - наматывая московские мили, просидел дома в карантине. Скучно, неинтересно, глупо.
Очень может быть.
А Петя сказал, наоборот - в удачное. Есть возможность остаться собой. В предложенных обстоятельствах. Что нелегко.
А Вася добавил, ну да, он же один фиг в инете всё выкладывает, чего ему Гекуба.
А Таня…

122. А когда карантин закончится, закончатся и эти хроники (естественным путём) и - слава Богу.

123. Будем жить дальше.

124. А какие ещё есть варианты?

125. ЗЫ. Напоследок письмо от Маши Евтягиной:

«В тот вечер, когда растаял Сиреневый марта снег, Ко мне заезжал случайно Прекрасный поэт Олег, Прекрасный к тому ж писатель, И человек, и друг, А я доставала скатерть, Творила уют вокруг. Олег умещался скромно На самом краю софы, Но как человек огромный, И с красной, притом, строфы, Красивым он был и страшным, Смотрел обаяньем бездн, Понравился всем домашним Тогдашний его приезд. Весна распустила почки, Раздухарила дух, И вот зацвели цветочки, А воздух стал терпк и сух. Мне этого мало слишком, И тянет вернуть тот день, Когда окунулся Тишка, Ломающий лёд в воде. Когда раскрутив колёса, Стремился вперёд самокат... И грустно, что всё серьёзно, А жизнь не вернуть назад. К Олегу ни я не вырвусь, Ни так же ко мне Олег, - Закрыл небывалый вирус Автобусов ровный бег. Я верю, кордоны снимут, Откроется всё вокруг, И друг мой ко мне приедет, Мой добрый хороший друг, И выдастся день пригожий, И добрым покажется век, Приедет ко мне Макоша, Прекрасный большой человек».

Конечно, приеду.

Конец.

"Наша улица” №258 (5) май 2021