Юрий Кувалдин "Самоизучение" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Кувалдин

САМОИЗУЧЕНИЕ

рассказ

 
Не будучи в силах вернуться в молодость, старик продолжает молодиться, участвует в молодёжных тусовках, где истинные молодые при нём находятся в состоянии смущения, не раскрываются во всей своей природной прыткости, но старик как бы возвращается в эту прыткость, но выглядит при этом довольно искусственно, как это бывает всегда, когда вы оказались среди других возрастных групп, и все эти возрастные различия, в сущности, непостижимы, содержащие свои таинства, меняющие поведение человека, пусть на мгновение осмеливающегося играть роль другого, самое большее разочарование вряд ли вообще возможно, ведь за ускользнувшими годами гоняться бесполезно, лучше быть самим собой с загадочным выражением лица, как оставленный на земле экземпляр, сильно мешающий бессмертным молодым.
Начинали бодро, как и всякое поколение, но запал быстро пропал, и как-то незаметно отошли от дел, сначала для того, чтобы просто передохнуть, рассчитывая вскоре вернуться, да и со стороны присматривать за положением каждого, чего не делали, когда были молодыми, потом лет десять добивались продвижения по карьерной лестнице, в общем, действовали по какой-то общеизвестной схеме, не выявляя личных творческих качеств, которых, как выяснилось, не наличествовало, а так, как заготовки для заполнения штатного расписания государственной машины, как будто всё это было вечера, когда многие сверстники подавали надежды, но единого взлёта не получилось, об этом говорят факты, когда теряли то одного, то другого, ведь люди исчезают незаметно, другие же, как и они, нашли сообразно потребностям счастье в семье, в общем, все должностные лица бесследно исчезли с лица земли, кроме выдающихся: одного писателя, одного художника, одного композитора…
Всегда, конечно, уместно заговорить о незначительном, или отреагировать внезапным молчанием подчеркнуть пустое место в лице этого индивида, и для вида замечательно провальсировать между ним и деревом, ведь танцу повинуются птицы, удивляющие точным полётом движения цветы, ведь на самом деле все мы откуда-то прилетели, в том числе я и ты, трудно найти место, где твои высказывания были бы уместны, поскольку всё время твои мысли скользят мимо, впрочем, как и высказывания оппонентов, подобным образом протекает вся твоя сознательная жизнь, показывающая отсутствие вокруг тебя понимающих людей, интерес к которым пропадает в тот момент, как только ты слышишь от них заключение, что они разбираются во всём, но не знают своего места, на которое им указывать уместно, хладнокровно и многократно, хотя это и бестактно.
Здесь друг за другом без прикрас сложился рукотворный класс, довольно просто и умело сковал руками ум и дело, такая легкость уложений дана для выходцев из тени, на выборах «за» голосуют все руки, купленные всуе, поскольку ум на то и дан, чтоб им уметь кумекать, умеет ум руками думать, но руки всюду без ума, так как дурная голова рукам покоя не даёт, зовёт всегда идти вперёд, но ум умелый не даёт, вот коренной вопрос эпохи, когда дела из рук вон плохи, и вопреки всему умом всевластно управляют руки, ведь им не до большой науки, рука повсюду моет руку, а если есть у вас рука, то не мутнеет голова, вместо которой служит крыша, определенное умение выковывается силой трения, умело плещется рукастый в необозримом море кассы.
Тебя не спрашивает время, в какой момент тебя остановить, с годами реже заботит возраст, сожаления об ушедшем пропадают вовсе, как будто ты вышел из круговорота, чтобы двигаться в измерении книжного текста, прежде ты не осмеливался перегрузить своё тело в строчки, потому что строчки эти были в стороне от тебя, ты весь был в своём теле, но потихоньку, совершенно незаметно для глаза, ты освободился от тела, с которым кто-то прощался, когда тело вынесли, но буквы вынести не смогли, вот и живу я в тексте.
Талант дан любому человеку, только он об этом не то что не знает, но даже не догадывается, на его счет можно только сказать, остался первозданным, не испорченным интеллектом существом, но иногда вопреки годам такое существо вдруг перерождается в настоящий талант, ни с того ни с сего начинающий, что наиболее распространено, рисовать картины, и с того времени возникает новый человек, одной из старых черт которого становится способность проницательно вглядываться в самого себя, и ценит уже дар в себе намного выше, нежели мог подозревать, всё прочее уходит на второй план, сложность ситуации демонстрирует открывшийся в нём талант.
Страной пребывания стало место рождения, от этого восхождение в языке распространения по месту рождения, и нет необходимости выходить за пределы привычного, исключая влияние иноязычного, а по ту сторону галки да вороны, впрочем и с этой одно и то же, никогда сходным не бывшее, прилепилось влияние заграничное, но винить в этом некого, сами ведь знаете, что субъективное есть наиболее активное в расширении языкового мировоззрения, именно отдельному от толпы человеку присущи передовые воззрения, на основании писания и чтения, а не противоестественное отступление от всемирного тяготения, вследствие чего в мозгах образуется помутнение.
Всё время что-то строится вокруг, да и в тебе самом неостановимо тоже что-то возводится, для этого, разумеется, необходимо предельно перестроиться и настроиться, а то и для мужественного воспитания построиться, вскочив в строй с койки за пятьдесят секунд в полном обмундировании, чтобы в дальнейшей жизни быть стройным, как Эмпайр-стейт-билдинг, впрочем, и у нас ныне есть свои стройные постройки, вертикальные новостройки, упирающиеся в небо, хорошо различимые с другого края Москвы, но значительно стройнее всех прочих построек - золотокупольный Иван Великий, сияющий над миром во весь рост, сотворённый по образу и подобию Всевышнего Отца нашего
Прекрасно, чудесно, ещё лучше, просто наверху блаженства, но стоило выйти в обыденную жизнь, как тут же сетовал на несоответствие между иллюзией и действительностью, а ведь надобно заблаговременно готовить себя к этому противоречию, ведь изрядная доля жизни состоит из неприятностей, но в противоположность ей ты сам себя должен переводить в мир иллюзии, хотя бы законопатить все щели своей квартиры, чтоб шум этой самой реальной жизни не врывался к тебе, и когда ты извлек урок сего раздвоения, то не удивляйся тому, что ты стал сам по отношению к себе добродушен, даже появилось уважение, конечно, в сравнении с общественным уважением это мало что значит, но всё же столь незначительным фактом ты обретаешь достоинство, а не то что тебя застали врасплох при получении партийного выговора, в готовом виде постоянно везде и всюду нужно сохранять иллюзию своего совершенства.
Солнышко светит и греет просто так, бесплатно, потому что оно такое детское и золотое, в постоянном вращении и в любовном кипении, без промедления приветствует всех и каждого, чтобы однажды этот каждый научился у солнышка свечению без требований ответного внимания, потому что кто ж будет благодарить тебя за бескорыстное свечение и согревание, там все в колесе вращаются, маются без всяких причин и требуют сочувствия, а солнышко вроде само по себе, но это на первый взгляд кажется, ибо оно крутится-вертится по нежной указке Господа, который надиктовывает солнышку заветные слова, которые никто не видит и не слышит, потому что лишены понимания того, что выше их крыши.
Из незаметного постепенно превращается в величественного человека, поскольку сразу после того, как отметил 90-летие, стал носить шляпу, надевать черный костюм, в который облачался только пару раз, не в гроб же в нём ложиться, белую рубашку при галстуке, одним словом, преобразился сильно, да ещё с тростью, для того чтобы сидящие во дворе старушки диву давались от сего вида бывшего уполномоченного МГБ, который пересекал двор по диагонали, туда-сюда как бы в добровольной ответственности за мир и покой жителей, дабы никакой трагический случай не проник сюда, в этот колодец двора доходного дома 1909-го года постройки, с тяжелыми литыми, украшенными листьями винограда воротами, и чёрным ходом, и сам герой, поверженный вниманием в своей роли, был доступен, прилежно исполняя этот ритуал ежедневно, и не было таких жильцов, кто бы не выражал своего восхищения доброжелательным кивком новоявленному господину, впавшему в артистическое детство.
Живёт не сам по себе, а по поручению родителей, причём, каждый, и пусть не увиливает от прямого ответа, от родителей  в нашей компании появился, стало быть, уже не оригинален, и ничего из себя не представляет, от первого не сказанного слова до последнего знака в алфавите, откуда, собственно говоря, и нужно вести отсчет времени, а чтобы уж последовать отказу, то тут нужно сразу схватить первый попавшийся камень и швырнуть в свое изображение в зеркале, и тут же засесть в библиотеке, где выглядишь нежданно, ибо на лице у тебя написано почерком родителей - книг не читаем, но первые шаги поведут и к исправлению физиономии, проявлял бы интерес к чтению, впервые начав этим заниматься после сорока лет, у каждого создастся оригинальное впечатление от такого преображения под ликом книги.
Конечно, я есть книга, но это трудно понять современникам, хотя я довольно часто пишу об этом, и в книге «В кругу равных» во многих эссе о коллегах по творчеству подчёркиваю, например, о замечательной писательнице Маргарите Прошиной, которая с глубоким пониманием откликнулась на эссе о ней следующим письмом ко мне: «Смотрю я на себя из текста Юрия Александровича Кувалдина и думаю о том, что та писательница о творчестве которой так проникновенно написал писатель живущий в тексте на протяжение всей своей жизни, чьи произведения  поражают меня своим невероятным чувством слова, проникновением в тайны знаков, поэтичностью, ритмом, музыкальностью, видимо в действительности постепенно учится проникать в тайны и непредсказуемость женских характеров, нужно к ней приглядеться повнимательнее, подошла я к зеркалу и стала вглядываться в своё отражение, чтобы познакомиться поближе. Да, я восприняла Ваше эссе о моём творчестве с таким чувством, как будто оно написано не обо мне, а об одной из героинь моего рассказа, но, по мере погружения в высокохудожественный текст мастера, наступил процесс узнавания, правда с очень завышенной оценкой, меня действительно волнуют женские характеры, их непредсказуемость, эмоциональные порыва, которые часто переворачивают судьбы, потому что женщины часто совершают необдуманные поступки, теряют контроль над собой, они пытаются переделать окружающих, будучи уверенными в своей правоте. Всё так! Любовь женская бывает настолько эгоистична, что партнёру буквально не хватает воздуха, но ведь она «знает как лучше», это уверенность не редко бывает причиной всех несчастий. Уважаемый Юрий Александрович! Моя признательность и благодарность вам, учителю, мастеру, обладающему беспримерным терпением, доброжелательностью, готовностью помочь, подсказать, направить, безгранична!»
В творчестве складывается прочный круг друзей, в который постороннему попасть, практически, невозможно, тем более, когда это круг мастеров, работающих исключительно из одной любви к искусству, понимающих, что слава к ним придёт только после смерти, и своего торжества они не увидят, вариант принятия в свой круг кого-то нового, когда этот новый поймёт, что здесь «некоммерческое» сообщество, что свои проблемы на других они не перекладывают, потому что это и есть мужское качество, это мужество, сдержанность, это Чехов нам сказал, не грузите никого своими проблемами, потому что всё, что связано с творчеством, они умеют делать сами, в одиночестве, любую тонкость знают, как сделать по «высшему пилотажу».
Посмотришь на себя с одной стороны, вроде ничего себе, всё известно, а чуть приглядишься с другой стороны, то и не узнаёшь, отойдешь на несколько метров, крутанёшься вокруг оси, взмахнёшь руками, опустишь голову, изучая пол, вскинешь взгляд к потолку для изучение лепнины в виде виноградных лоз, и опять взгляд на зеркальное изображение в упор для детального изучения, что это за тип крутится у огромного зеркала в театральном фойе, так что рассчитывать на понимание, а тем более, на исключительность не приходится, поскольку это своего рода рентгеноскопия некоторого персонажа в среде  себе подобных, соединённых в одном лице для формы, с холодным взглядом, чтобы подобное самоизучение длилось вечно.
Что бы ты ни собирался сделать, ничего не сможешь без привычки, даже если кто-то возражал, что способен с ходу проявить себя в указанном деле, ничего из этого не выйдет, как не умеющий плавать топориком пойдет ко дну, если его за борт в море бросить на глубину, но и сомневающиеся не более опасны для дела, чем и авантюристы, хотя рассказывал кое-кто о людях, совершающих без подготовки чудеса мастерства, но это всего лишь случаи невероятных ассоциативных совпадений, я и сам самолично видел, как неумеющий играть в шахматы человек поставил детский мат мастеру спорта, хотя они до этого прилично выпили за столом, вкопанным в землю во дворе, впрочем, дело обстояло иначе, выигравшему на ухо подсказывал его сын, пионер, занимающийся в шахматной секции, но во всём виной - бездеятельность людей, уклонение от постижения мастерства, что посерьезнее будет, чем привычки.
Универсальное свойство человека обо всём судить по себе, это и понятно, поскольку правило вправлено в тебя эмбрионально, когда зародышевое твоё развитие через образование зиготы выходит из яйцевой оболочки, чтобы не распространяться далее и популярно, по кому же ещё познавать все хитрости окружающей действительности как не по самому себе, правило аксиоматично, когда открытие идёт за открытием, хотя под вопросом остается многочисленное сокрытие, вот и тем же манером раз в неделю отмечается воскресение, нужда побуждает сильней выражать удивление, и достаток приходит сам собою согласно предписаниям свыше.
Самое сложное невозможно выразить предметным миром, потому что всё время возникают беспредметные понятия вроде интуиции или трансцендентности, но именно это неуловимое вдохновляет к созданию тех образцов, которые невозможно «экранизировать», в равной степени это касается абстрактного искусства в целом, когда самое большее воплощение получает неосязаемое, реальное место которого только в божественном Слове, и тенденция эта всегда неминуемо приводила к открытию имени Всевышнего, и сразу думать забыл о самом себе, потому что явился абсолютно новый образ жизни.
Всё под солнцем на этом свете совершается по причинам личного свойства, и предотвратить сие правило, практически, невозможно, поскольку яблоко падает рядом с яблоней, которая ни книг не читала, ни в театрах не бывала, и телевизор смотрела урывкми, когда электричество не отключали, последнее, конечно, покрасило вид, стало зимой видно телёнка за печкой, а дней  зимних было столько, что со счета сбивались, поэтому даже начальные классы не были пройдены, но в столице, куда к постоянному электричеству прибыл упавший под яблоней для прохождения срочной службы, где и запомнил основные положения устава внутренней службы, этим же уставом воспитанный, поступки которого согласовывались с нормами внутренней службы, пошёл в гору, вместо пустословия столичных солдат, и жизнь потекла по маслу партийной жизни, даже просматривалось восхождение на кремлёвский олимп, но по обыкновению остановившийся в среднем звене закрытой распределительной системы, с глазами подвижными, с хваткой «твёрдого хозяйственника».
Местами довольно любопытно развивалась сложная фраза, вроде тех, которые любил Иммануил Кант, в целостности своей воссиявший альфой и омегой сверхчувственного, разве это не чудо, местами опускаясь до предметного мира, но тут же взвивающийся со всеми предметами в трансцендентное небо разума, когда привязанность к наглядности с использованием всех чувств мелькает лишь местами, потому что сами слова в классической оркестровке становятся предметнее всех предметов вместе взятых, и мир, который основан, казалось бы, на краеугольном камне, являет лишь местами некоторые сходства с материальным воплощением словесной ткани не только нашего времени, но вкупе всех мыслей, сотканных из нитей азбуки, бесконечные возможности которой пробуждали субъективное проникновение в объективное, но лишь местами.
Суеты ко времени возмужания становилось всё меньше, да и вообще всем известно, что взрослые отличаются от детей неким спокойствием, а дети бегали, прыгали, кривлялись только потому, что тайной и явной мечтой у них было скорее повзрослеть, то есть ускорить время, и вот став взрослыми они его пытаются притормаживать, не сразу, конечно, но всё же, поскольку в детстве день равнялся вечности, а к старости пролетал за секунду, и в этот момент каждый ребёнок, ставший стариком, отличался повышенной чувствительностью к своему стремительному промельку по жизни, даже в правдивом изложении которая спрессовывалась до точки, а уверения в противном не действовали, несогласия не принимались в расчёт, о собственном совершенстве не было и речи, о ближнем тем более, главное, стал лёгким в шаге, и ещё смелее стал читать и писать, чем начал заниматься с детства, потому что ел всё меньше и меньше, с безразличием относясь к самой вкусной еде.
Весной 1866 года Достоевский планировал уехать в Дрезден, пробыть там три месяца и закончить роман. Но многочисленные кредиторы не позволили писателю выехать за границу, и летом 1866 года он работал в подмосковном селе Люблино, у своей сестры Веры Михайловны Ивановой. В это время Достоевский был вынужден думать и над другим романом, который был обещан Стелловскому при заключении с ним в 1865 году договора. В Люблине Достоевский составил план своего нового романа под названием «Игрок» и продолжал трудиться над «Преступлением и наказанием». В ноябре и декабре были дописаны последняя, шестая, часть романа и эпилог, и «Русский вестник» в конце 1866 года закончил публикацию «Преступления и наказания». Сохранились три записные тетради с черновиками и заметками к роману, по сути, три рукописные редакции романа, которые характеризуют три этапа работы автора. Впоследствии все они были опубликованы и позволили представить творческую лабораторию писателя, его упорную работу над каждым словом.
Если говорить о литературном мастерстве Ланы Гарон, то прежде всего нужно вспомнить о театре и о драматурге Александре Володине, о котором Лана Гарон всегда говорит с восхищением. И это понятно, поскольку она мыслит сценически, даже кинематографически, являясь актрисой и режиссёром своих произведений, где каждый эпизод, превратившийся в звук, приковывает моё внимание, а для подобного превращения необходима прямо-таки стоическая непринужденность, ведущая прямо в детство, когда я как бы впервые услышал смех Ланы Гарон, ведь жизнь так устроена, что просто обязана сохранять прекрасные черты, и даже обещать нечто большее.
Ты от смерти до жизни был на волосок, но упрямое время идёт непослушно, пусть душа заперта на чугунный засов, но тревога сквозь щели врывается вьюжно, ты вращаешься стрелкой бесстрастных часов, и друзья колесом мимикрически дружным, нос за носом взлетают, и в сонме носов, для явления Гоголя, жизненно нужным, измеряется семя на чаше весов, даже самый румяненький и благодушный в свете слабых лампад голосистых басов под могучими сводами тенор твой уж не… не волнует, когда там светилось лицо, исчезая легко в равнодушии скучном, и проносится сущность твоя колесом, исчезая бесшумно, как шарик воздушный, виноватый в безмолвном ответе за всё раб Господен, как следует в притче, тщедушный, в мегаполисе канувший спальных лесов, перекрёстком судьбы, сам себе хлеб насущный, небоскрёбы не знают его адресов, да и поиск походит на спор никчемушный, только слушает сердце смертельный висок, да пульсирует лифт при подъёме натужно.
Нечего искать то, что само собой появляется в написанных словах, сигнализирующих о своих многоярусных смыслах, ведущих, как и полагается, к вскрытию истины, то есть того, что ты искал, ищешь и будешь искать, были бы силы, а когда понадобится, сноровка, чтобы, как и я, в крайнем случае, включаю в текст нечто совершенно исключительное, которое мы исключаем, как что-то очевидное, вот именно, многим кажется, что исключительное придает силу тексту, но получается совершенно иной результат, всё исключительное торчит из скамейки гвоздями, на которые не сядешь, исходя из этого интеллектуальные разговоры всегда ведутся простыми средствами, ни к чему не обязывающими, когда лёгкие слова, пусть иногда страстно произносимые, открывают секреты любой исключительности.
Конечно, в стороне, не в тебе же, с печалью перебирая в подробностях особенности своего характера, время  позволяет заняться подобной аналитикой, близок ты к идеалу или вовсе к нему не приближался, накануне в нескольких страницах набросал кое-что на эту тему, следствием чего подступила головная боль, потому что очень мучительно давать оценку самому себе, теперь этим вообще вряд ли кто занимается, но лично меня это привлекает, конечно, далеко каждому человеку до идеала, но ведь есть же идеальные люди, с новой силой заявившие о своей идеальности, когда всё вокруг замерло, как поётся, до рассвета, и нечего мне сказать тут, только взгляд мой выхватил на стеллаже корешок книги: Иммануил Кант «Критика чистого разума», - и сразу полегчало - вот он идеал, который и ты обретёшь после смерти, став книгой.
Продвигаешься системно по цепочке в самые тёмные глубины текста, пока не наступает состояние заблуждения, вот что я люблю, блуждать в массивах текста и в конце концов попадать туда, откуда не вижу выхода, ощущение такое, как будто я очнулся в реанимации и забыл обо всём на свете, состояние сходное с рождением, оно и бессознательно и впечатляюще одновременно, идёт трансляция объективного мира, который никак не связан ни с какими умозаключениями, известно, последняя стадия эйфории создаёт новое существо, известно каждому одной из своих чудесных сторон, выражающихся всё тем же словом «заблуждение», которое Осип Мандельштам вскрывает так: «Есть блуд труда, и он у нас в крови», - связан в итоге он, ошибся, заблуждение, услышанные предварительно значения, конфиденциальный вопрос, с угрозами объясняли неподалеку, чтобы знал край, но не падал, присовокупляли в качестве того, что и кто перманентно воскрешал.
Беспечного детства дорога полога, улыбка скольженья мгновеньем красна, просила у жизни для счастья немного лежащая тенью в ограде сосна, но птенчиком в сердце трепещет тревога, не ведает скорость судьбы колеса, когда полоснет по глазам у порога пронзительной вспышкой кончины коса, потребуй от жизни иного итога, черта между датами будет честна, для этого сделать осталось немного, стать строчками таинства детского сна, взгляни на себя ни печально, ни строго, поскольку известная точка ясна, твой путь измеряется словом «дорога», особенно, если тревожит весна.
Действительно полагал, что представляет из себя нечто вроде краеугольного камня, способного сконцентрировать на себе все тайны мира и, не очень-то задумываясь, дать ответ на все неразрешимые вопросы, обращаясь к собеседнику с присказкой «старик, ты не прав», в конечном счете переводил мысль на только ему понятные рельсы, и эта способность его подстраивать мир под себя была даже в какой-то степени неправдоподобна, но понять его было можно, потому что речь шла об ощутимых вещах, сначала нерешительно, где чувствовалось некоторое сомнение, но ведь действительно он экстраполировал самые сложные вещи на язык бытового привычного сознания, обоснованным свойством которого всегда выступала точка зрения здравого смысла, подспудно содержавшая в себе все сложности действительности.
Все говорили сразу, да так неприятно громко, как будто в Эрмитаже разбили древнюю вазу, а паника всегда сопровождается визжащими голосами, простили бы старинные песнопения, но есть мнения о бесполезности нравоучений, когда из поколения в поколение передаётся неумение вести себя в приличном учреждении, но от рождения культура как бельмо в глазу у животного мира, во главе которого победно стоит неуязвимая сила, дабы всех и повсюду превратила во врагов, в поте лица плодила дураков, и косила смертной косой Мандельштама и Гумилёва, Лёва снова заступится за Толстого, но что в этом такого, когда власть всегда сурова, и самое главное, истребляла умеющих мыслить без наставлений, успехом у них называется единение подобных себе до полнейшего отупения, когда понятен материальный план, не требующийся светлым умам, только стадо державное право, давно кончилась легенда о дружбе народов, приходит в норму всей стране надевать форму, чтобы голосили голоса целый век и более, но далее пребывать в их звучании не было сил, не мил Канту Иммануилу один звук их, превращающийся в кухонный скандал, потому что ему из могилы иной видится идеал.

"Наша улица” №259 (6) июнь 2021