Берег – письменный стол,
Море – чернильница.
Каждый камень – престол.
Моя песня – кадильница
Пой в прибой,
Прибивай перевейностью,
Волно-взвихренной лейностью.
Перевей волю амбра.
Моревун морегамбра.
Ббахх и ашрр –
И шшай –
Шам – м –
Шш – ш.

 

Василий Каменский

    
Алёша рос в атмосфере любви и покоя, в их доме постоянно звучала прекрасная музыка в исполнении мамы Августы Алексеевны – она была певицей и великолепно играла на фортепьяно. Мама была его любовью: Алёше с ней была всегда хорошо и спокойно. Она давала ему основы нотной грамоты, необычайно интересно рассказывала о жизни композиторов и их произведениях, пытаясь передать своему сыну  любовь и увлеченность  музыкой. Она исполняла вальсы, сонаты и фуги, погружая его в волшебный мир звуков. Гены поэта отца и музыканта мамы сделали Алёшу ярко выраженным гуманитарием: во время учёбы по изобразительному искусству – он предпочитал предметы гуманитарного направления, а такие как математика, физика, химия и другие, точные и естественные науки были для него скучными и отходили на второй план. 

  

Августа Алексеевна Касторская

Жизнь в этих местах, а Касторские, родители матери Каменского, купили дачу рядом с морем, на горе утопающей в абрикосовых и персиковых садах, носила довольно уединённый характер, что для маленького Алёши не была угнетением, а развивала в нём личность самодостаточную. Его любимым занятием стало рисование, и уже с четырёх лет он старался запечатлеть на бумаге всё, что видел вокруг: море, горы, цветы, деревья…
Алексей Каменский последние годы своей жизни провёл в старом московском доме, на улице Плющиха. Квартира, в которой он жил была двухярусной: на верхнем ярусе проживала семья его сына, а на нижнем мастерская художника, его спальня – где стояло пианино Августы Алексеевны, сохранившееся, как семейная реликвия – ванная комната и кухня. Кухня была местом нашего общения, Алексей Васильевич любил крепкий чай, который сам заваривал, на столе всегда было очень много развесных,  разнообразных конфет – он  их покупал, что было своеобразным ритуалом: постоянно пополняя их запасы, навещал окрестные магазины. Все продавщицы знали этого изящного, худощавого не молодого мужчину, одетого в любимую курточку-«телогреечку», сшитую умелыми руками его жены Марты, всегда дружелюбного, щедрого покупателя –  обязательно, при каждой покупки он дарил продавщице кулёк конфет или плитку шоколада.

   

А.Каменский. Цветы в саду (пастель) 

Итак, удобно устроившись на кухне: я на старом кресле, он на маленькой кушетке у стены, попивая ароматный чай, и закусывая конфетами, мы уходили в мир разных историй. Чаще и более говорил и рассказывал я, хотя мне была очень интересна история его жизни,  творчества.  Алексей Васильевич был очень сдержан и немногословен относительно всего, что касалось этих сторон – всё  было как-бы «за кадром» и мозаика его откровений постепенно складывалась в полотно жизни  этого чрезвычайно одарённого во всех отношениях человека. Он скромен и даже застенчив, когда повествует о себе и своём творчестве, но при этом упоённо слушает то, о чём рассказывает его собеседник. Он любил мои рассказы: признаюсь, я был откровенен, повествуя о перипетиях моей жизни, моих странствиях по свету и моих близких. А ещё мы устраивали мысленные прогулки по местам, из моих рассказов, которые ему особенно нравились, мы посетили Китай – очень забавляли его мои слова:
« В России осень.
Зиму ждём: лучину щиплем, водку пьём.
Далеко там лежит страна, в восточный дрейф погружена.
Там жёлты лица, жёлты думы,
Там колесо метаморфоз вертИтся тихо и бесшумно,
Там Ион застрял и про мороз родной не вспоминает.
С дурманом диких чайных роз Китая древний сон вкушает.»  

Англию, Америку, Румынию, Францию, Германию…, но больше всего он любил прогулки в Святогорье , по Пушкинским местам и Псковскому краю….  Не случайно сюда стекаются  со всех уголков нашей необъятной страны людские потоки, возможно, ища здесь ключ к той тайне и красоте среди которой живёт наш народ. И мы с Каменским вливались  в этот поток и оказывались под воздействием особых сил и круговорота мистической энергии,  создающих особую сферу  – Пушкиносферу, где, казалось, витает в Михайловском дух Александра Пушкина. Перед нашим взором оживала молчаливая поэзия полей, поэзия закатов и рассветов, соединяя природу с небесными силами.  На этом сакральном кусочке земли помещалось природное мирозданье, времена года, солнце, вода… 
Перед глазами возникал образ благоверной княгини Ольги, которая увидела три луча, исходящие с небес на то место, где она стояла. И молвила: «на этом месте будет и созиждится  град велик», так возник Псков – отец государства Российского, пять империй здесь побывали, в которых проживали и остаются русские люди – город щит, город богатырь – империю хотели покорить, разгромить, но Псков вставал на защиту государства, и в этих боях и молениях постоянно совершались чудеса и откровения… 
После этих прогулок, мы долго молчали, погружённые в свои мысли, Алексей Васильевич, прервав молчание как-то очень грустно произнёс: «я хотел быть там, в каком столетье  – не разберёшь, всё повторяется, почти, одно и то же, но, кажется, что осень эта всё ж так на себя похоже не похожа».  
Когда пишу эти строки, прерываюсь и смотрю в окно,  за которым весна уж наступает танком, и брожение моей романской крови просится наружу и думаю о том, что скоро, скоро я выйду на свободу, на Косохновское житьё, на местный хлеб и овощ и коровье молоко, что приносит мне моя соседка. Там будет река Сороть, купанье в ней, попытка вновь осилить велосипед (колено правое мешает) и псковские дали – постоянство перемен. И память возвращает меня к этим виртуальным прогулкам с Каменским:  мы путешествуем с ним по этому краю древней истории и уникальной культуры, крае лесных озёр, чистейшего воздуха и прекрасных пейзажей, крае, названным родиной «тысячи озёр». Я рассказывал ему, что здесь, на этой земле есть место с древних времён, носящее имя – Святые Горы, сегодня широко известные, как Пушкинские места, куда приезжают к Поэту со всех уголков России и из-за рубежа, чтобы погрузиться в волшебную ауру Пушкинской поэзии. Об этих местах писал русский поэт Иван Саввич Никитин: «В синем небе плывут над полями облака с золотыми краями». Мы шли ранним утром среди покрытых  росой кустов, по тропинке вдоль реки Сороть и испытывали одинаковые чувства, когда сердце замирает при виде заросшей кувшинками и белыми лилиями реки с голубыми заводями и тёмной водой. Мы молча шли по дороге «…изрытую дождями…» к…«трём соснам, что на границе владений Дедовских…» и, казалось, нам, что лес улыбается и сопровождает тихой музыкой. На листьях сверкали капли, словно крошечные кристаллы, недавно пролившегося дождя. Весенняя природа раскрывалась  в солнечном свете – и мы и всё вокруг нас наслаждалось в полноте своего цветения и ликующей радости творения. Наши ноздри вбирали пьянящие  ароматы цветов – наркотики для легкокрылых мотыльков, а вокруг лес, стоял таинственным форпостом.  В унисон звучали струны наших сердец, вокруг разливался божественный свет, и всё наполнялось добром и любовью. Здесь была древняя дорога на Оршу, тут Баторий  когда-то хаживал и рати вёл; теперь за маленькой часовней аист свёл гнездо на повороте. Гулкий лес был влажен и тих.
Эти прогулки, пусть виртуальные,  производили сильное впечатление на Каменского и мы вновь и вновь повторяли их. Я думаю, он воспринимал их как художник, здесь дышала тайна, сродни творчеству,  и этот пронзительный миг творенья в его воображении рождал  картину, последнюю, как откровенье, впрочем, это мои фантазии. Каменскому была свойственна загадочность, но кажется мне, что после столь длительного пути в искусстве,  эти прогулки вызывали к жизни новый творческий импульс. Я думаю, что Каменский, как и все гении такие, как Толстой, Горький, и Чехов – как художник обладал фотографической памятью. И, по-видимому, фотографичность этой памяти в том и состоит, что он, художник, имеет большую чем простые смертные, способность думать не мыслями, а чувствами, дающая  возможность подмечать то, чего не замечают обычные  люди.
Рассказал я ему и о своей поездке в Португалию, рассказывал много об этой стране на краю Европы, об острове Мадейра и приключениях случившихся со мной, но его вновь позабавили вирши:

«Петух орёт в порту,
сей кочет громогласный,
Сей океанский страж, сей часовой.
Эх, разогнал бы ты мою тоску   напрасну,
Вернул бы мне волю и покой.
Покой и воля – два кита огромных,
Что бороздят безбрежный Окиян,
Путь мой пролёг до Окияна.

Португальский петух

Очень нравился ему этот вирш, пришлось несколько раз исполнять на бис, особенно его завершение:
«Чем богата страна Португалия?
Петухи там водились в обилии,
Но теперь их уже не сыскать.
Вмиг исчезло сие изобилие –
Ион Строе пожаловал –(тать) мать…
Он прокрался, голодный, решительный,
Шею всем кочетАм посворачивал:
Плачут грустные местные жители –
Окиян лишь волной укоризной покачивает…»             

Имена ушедших и живых всегда с тобой – это как твоя домашняя страница. Смысл ускользает, целесообразность. Мой единственный глаз отдыхает, созерцая краски, иконописный свет над миром бренным. Чувств неясных не понять – не находит сердце места и волнуется оно и грустит безмерно. Продолжу колдовать над словами и плести ткань повествованья, продолжим путешествие по жизни, и поглажу прошлое по плечу. И кажется мне, что Господь знак подаёт - торопись! Не откладывай, не суетись, скоро, скоро закончится время, пока ещё на дальних путях поезд твоей жизни, но не знаешь, когда  будет отправление… 
Алексей Васильевич уставал: слабая сердечно - сосудистая система давала о себе знать – ему был необходим послеобеденный отдых, сон.  Я уходил с душевным трепетом, бормочущий  и томимый предчувствием, но не от страха, нет! Душа ведь своею жизнью живёт: дань отдаёт страстям и мыслям…, и рождались слова:
« Стоишь на берегу и некому махать.
Корабль плывёт в Америку - к Колумбу.
Нет сожалений, пена на волнах.
Морские чайки носятся по кругу.
Свобода статуей маячит вдалеке.
Успокоительно земное притяженье.
След прошлого исчезнет на песке,
Останется прекрасное мгновенье».

      Я  давал слово, что завтра утром непременно буду. Под влиянием предчувствий в ту ночь мне сон приснился, будто я:
«Проснулся. Ночь. Больница. Тишина.
Сквозь тёмное стекло я вижу птицу,
Сложившую смиренно два крыла.
Проходит всё. Ничто не повторится.
Печальна мгла. Я заблудился,
Словно Дант когда-то, в том сумрачном лесу
На склоне дней и нет тропинки, нет поводырей,
И бьётся сердце, бьётся глуховато…»

Пока Алексей Каменский отдыхает, я продолжу складывать мозаику его жизни и творчества, которые открывались мне в минуты его особого расположения и откровений.
В 12-летнем возрасте Алёша поступил в Московскую среднюю художественную школу, учёбе отдавался полностью: здесь было то, к чему была устремлена  его душа. В 1941 году, когда началась многострадальная война, школа была эвакуирована в Башкирию в село Воскресенское. По словам Каменского, это было очень живописное село, раскинувшееся среди лесов и полей за горами Мугоджарами, красота этих мест, просторы давали возможность постигать образы, звуки первозданной природы, к которой он всегда стремился со времён жизни на Кавказе. Его рассказы создавали образ человека мечтательного, живущего в своём созданном им мире, удивляющегося всему происходящему вокруг. Был период, когда он заболел – пневмотораксом и поэтому пришлось сидеть дома, Каменский говорил, что это был замечательный период жизни: он рисовал, читал, прочёл письма Ван-Гога, высказывания выдающихся художников нового времени от Эдуарда Мане до Пикассо… Окончив школу, поступил в художественный институт им. Сурикова. Начинался сложный период становления, его как личности и как художника. Закончилась послевоенная эйфория. КПСС занялась искоренением в культуре и искусстве,  то, что не вписывалось в соцреализм. Строго осуждался авангардизм, хотя «советский авангард" называли великим и отечественные и зарубежные критики – он вошёл яркой страницей в историю мирового искусства. Советская идеология на дух не выносила импрессионистов, футуристов, абстракционистов, особенно сюрреалистов. В соответствии с этой идеологией, знал Алёша, какое искусство является враждебным, а какое нет. Всё это оставило тягостное ощущение и воспоминание,  связанные с пребыванием в художественном институте имени В.И.Сурикова, в котором была атмосфера этой правительственной политики в искусстве.  Суриковский  диплом, полученный в 1951 году, был ему не в радость.
Идеологическая обстановка после смерти Сталина потеплела и Каменский, будучи молодым художником, активно включился в поиск новых подходов к изображению – он увлёкся художественными экспериментами для постижения понятия «свет», понял, что свет лично для него голубой и что он – един и должен выразиться и  повторяться в ровно-голубых холстах. Железный занавес приподнялся и в СССР появился ряд интереснейших выставок, которые выходили за рамки соцреализма. Всё это Каменский рассказывал мне, показывая свои работы разных периодов времени. Картин было много: талантливые, неповторимые преимущественно в голубых тонах, я влюбился в его работы с акварелью.

А. Каменский.  Кирилло-Белозерский монастырь (акварель)

Картины  лежали на стеллажах в мастерской, висели на стенах, за каждой из них стоял художник Алексей Каменский. Он работал много, не оглядываясь на линию партии: шёл своим путём. Я не искусствовед и передо мной не стоит задача анализировать нонконформистское искусство, которое укрепило его в намерении продолжать собственный путь в искусстве живописи. Я был счастлив от осознания того, что этот необыкновенный человек и художник принял меня в свой круг, и испытывал счастье быть рядом. Он был великолепным собеседником, умеющим выслушать, но и как человек, тонко чувствующий музыку, поэзию, увлечённый культурой и искусством Франции, в беседах открывал мне этот мир, в котором жила его душа.
Память выносит на берег воспоминаний фрагменты  наших бесед.  Удивило совпадение. Примерно, в одно время мы находились в одном и том же месте. Одной из его творческих поездок  была Средняя Азия, причём в те же места, в которых был я. Самарканд и горные ущелья Узбекистана и Таджикистана - эти  «творческие командировки»  были плодотворными. Впечатления от увиденного воплощались во множестве акварелей и пастелей,  но особенно нравилась тема весны в горах Таджикистана.   Я узнавал в этих работах и цветение весны в Средней Азии, и стремительные горные реки в ущельях.
Говорили о Боге, Вселенной,  любви, о женщинах. Размышляли о том, почему рыцари, выбирая свою «даму сердца»,  ставили на щите её инициалы и приходили к выводу,  что это было сильнейшим тонизирующим средством, при применении которых были возможны многочисленные подвиги, совершённые рыцарями. Что большинство художественных произведений и произведений искусства реально связаны с любовью к определённой женщине – она не пассивно присутствует в процессе творчества, спуская заведённую пружину и, по-видимому, все идущие от неё впечатления, все раздражители сочетаются со сходными по реакции впечатлениями, воспринятые из жизни и из этой комбинации рождается новое произведение искусства. Он говорил, что любовь есть самое достоверное,  что мы знаем о мире, и она, любовь, неотвратима, как стрела, бессильная изменить направление, поражает каждого из нас. 
Как возникла Вселенная? Как на этой складке в пространстве и времени из неживой материи, возникла живая клетка и мы, наделённые разумом? Почему в нас живёт неукротимое желание понять!?  О занимаемом  месте человека в мироздании, которое определяется ответом на вопрос – существует ли во Вселенной мир высшей над миром человека, подобно тому, как мир человека стоит над миром животных, царствами растений и минералов? Существует ли Общее Начало Жизни, которое мы называем Богом и которое дышит в каждом живом существе? Или человек, будучи лишь простой комбинацией химических атомов в пространстве без Бога, есть «счастливейшая» их комбинация?  Здесь, мы больше агностики, сходились в том, что невозможно объяснить замысел Творца, попускающего жестокость и несправедливость устройства мира. Алексей Васильевич улыбался и  читал мне строки Тютчева:
«Небесный свод, горящий славой звёздной,
Таинственно глядит из глубины.
И мы плывём, пылающею бездной
Со всех сторон окружены».

Мы останавливались на том, что лучше Омара Хайяма не скажешь:
«Разум мой не силён и не слишком глубок,
Чтобы замыслов Божьих распутать клубок.
Я молюсь и Аллаха  понять не пытаюсь:
Сущность Бога способен постичь только Бог».
Невозможно было обойти тему музеев мира, где хранятся поразительные шедевры – хранилища человеческого гения, отражающих величие человека от утренней зари Человечества до наших дней. Я знал, что полотна Алексея Каменского приобрели коллекционеры из Франции, Германии, США. Швейцарии, Норвегии и заняли достойное место и в частных коллекциях и в музеях.
Однажды, Алексей Васильевич, предложил мне,  в знак нашей дружбы, написать мой портрет я, конечно, никогда бы не осмелился просить его об этом и, вдруг, этот невероятный подарок! Он долго изучал меня и, наконец, приступил к работе и успел закончить  портрет до ухудшения своего физического состояния. К сожалению, здоровье Каменского становилось всё слабее, и сын и Марта стали ограничивать его контакты с внешним миром - это коснулось и меня: встречи наши были всё реже и реже, вскоре прекратились совсем. Итальянская поговорка говорит: «dove non va il sol?  Va il  medico /.   Когда нет солнца, к вам приходит врач». Октябрь 2014 года унёс Алексея Васильевича Каменского на 87 году жизни в небесную страну. Этот период общения с художником были подобны тому, как комната наполненная теплотой, светом, музыкой, поэзией, красотой картин…

Мы говорили о бессмертии души, бессмертен ли человек?  Каменский  ссылался на  то, как индусы доказывают бессмертие души:  попробуйте вообразить себя умершим!  Очень легко! Минута – и вы ясно видите себя мёртвым: вы лежите в гробу, восковое лицо , вокруг плачут…  Но нет! Это вы представляете себе картину вашей смерти, и вы же смотрите на неё! Так вот, вообразите, что умер тот, кто в вас смотрит на эту картину, и вы увидите, что это совершенно  невозможно! Ибо и самая смерть для вашего духа органическая невозможность». Я верю, что этот удивительный человек и художник, с которым меня свела судьба, создаёт картины земной жизни в обители Бога, что его душа слилась с вечностью.

В одну из наших последних встреч Каменский, будто предчувствуя свой уход, подарил мне одну из своих картин - «Скрипачка».