Юрий Резник "Побратимы" рассказ
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Резник Юрий Вячеславович родился 17 июня 1961 года в городе Краснодаре. Окончил Кубанский государственный университет, факультет художественной графики. Живёт в Москве и Краснодаре.
Профессиональный художник: живописец, график, декоратор. Член Союза художников России и Творческого Союза художников России. Постоянный участник художественных выставок с 1984 года: более ста выставок в России (в том числе в Государственной Третьяковской галерее) и за рубежом. Восемнадцать из них - персональные. Награжден Золотой медалью от ТСХ РФ «За вклад в отечественную культуру». Работы приобретены и находятся в Художественном Фонде Туркменистана, в Тамбовской областной картинной галерее, в Краснодарском краевом выставочном зале изобразительных искусств, в собраниях московских галерей «Слон», «Союз Творчество», «Два», «Восточная галерея», в собрании краснодарской галереи «Доротея», а также в частных коллекциях более двадцати стран мира. Работал художником в цирке, преподавателем в Детской художественной школе, арт-директором в художественной галерее, арт-консультантом в журнале, ведущим проектов в дизайн-студии. Стихи и проза - как ещё одна форма творчества. Печатался в ряде изданий в России и за рубежом. Автор поэтического сборника «Сплошная лирика» («Галерея», Москва, 2000г.). Публикация подборки стихов в альманахе «Отражение» (Гатчина, 2008г.), в литературном журнале «Горст» (Санкт-Петербург, 2009г.), в альманахе «Золотая строфа» (Москва, 2009г.), в сборниках «ПероН» (Нижний Новгород, «Юникопи», 2016г.), «Благослови любовь навеки» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2016г.), «Россыпью жемчужной…» (Санкт-Петербург, «Северо-Запад», 2017г.), «Восторг души» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2017г.), «Золотой томик стихов» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2017г.),   Прозаические произведения в электронном журнале «Мурана» (2011г.), в литературных журналах «Новый Карфаген» (Краснодар, 2012г., 2014г., 2017г.), «Клаузура» (Москва, 2013г., 2014г,, 2016г.), «Великороссъ» (Москва, 2013г.), «Эрфольг» (Москва, 2013г.), «Родная Кубань» (Краснодар, 2015г.), «Союз писателей» (Новокузнецк, 2017г.), «Великолепная десятка» (Рязань, 2017г.), «Интеллигент русского мира» (Медийная группа «Интеллигент», 2018г.), в г-тах «Интеллигент» (Москва, 2013г.), «Тайное и явное» (Краснодар, 2013г.), «Наша Гавань» (Окленд, Новая Зеландия, 2013г., 2014г.), в литературных сборниках «Коты, кошки и котята!» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2014г.), «Новые сказки» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2014г.), «Кото-собачий разговорник для людей, призраков и ангелов» (Санкт-Петербург, «Шико-Севастополь», 2015г.), «Фантастический театр» (Санкт-Петербург, «Шико-Севастополь», 2016г.), «Малая вселенная» (Санкт-Петербург, «Северо-Запад», 2017г.), «От имени любви» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2017г.), «Фронтовые будни» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2017г.), «Сказки волшебного лотоса» (Владивосток. Дальневосточный федеральный университет, 2017г.), «Мурмуары. Жизнь замечательных котов» (Санкт-Петербург, «Северо-Запад», 2017г.), «Неисправимая ошибка» (Новокузнецк, «Союз писателей», 2018г.), «Когда цветет лотос. Детские сказки» (Владивосток. Дальнаука. 2018г.). Также, в разные года, для ряда периодических изданий писал статьи.
Член Клуба мастеров современной прозы «Литера-К» при литературно-публицистическом журнале «Клаузура». Шорт-лист Международного литературного «Гайдаровского конкурса - 2016» в номинации «рассказ или сюжетно законченный отрывок более крупного произведения». Арзамас. Диплом лауреата литературного конкурса «Новые имена» литературного портала «Что хочет автор?» Международного Союза писателей «Новый современник» (зима 2015 - весна 2016): Победитель конкурса в номинации «Проза». Москва - Рязань. Диплом лауреата международного творческого конкурса «Неисправимая ошибка» в номинации «Проза». 2017 г. Самара.
Грамота ФКУ «Российский государственный архив литературы и искусства» за участие в литературном конкурсе по мотивам рассказа К. Г. Паустовского «Старая рукопись», посвященного 125-летию со дня рождения писателя. 2017 г. Москва. Диплом за 3-е место в VII Международном литературном конкурсе, посвященном памяти писателя К. М. Симонова и 750-летию образования города Могилева в номинации «Малая проза». 2017 г. Могилев. Диплом номинанта IX этапа литературной премии журнала «Союз писателей». 2017 г. Новокузнецк. Призер Всероссийского ежегодного литературного конкурса «Герои Великой Победы - 2017». Москва.

вернуться
на главную
страницу

Юрий Резник

ПОБРАТИМЫ

рассказ

Всю ночь моросило, но к утру дождь перестал, тучи растянуло, и в просвет между ними появилась луна. В холодном сиянии влажный лес отливал серебром. Тёмные обманчивые тени расползлись по земле и по деревьям, и в причудливом их сплетении нельзя было понять, где на самом деле ветви и стволы, а где их тени.
В воздухе остро пахло прелой травой и сырой глиной.
У моста на высоком берегу, выбрав выгодную позицию, уже больше часа лежала группа разведчиков. Река - так себе, одно название - шириной не более тридцати метров. В иное время перемахнуть через такую было бы совсем не трудно. Но теперь времена другие - теперь идёт война…
Полк, а точнее - те крохи, что от него остались, несколько дней выходил из окружения. На рассвете подошёл к реке и притаился в лесу, в полутора километрах от моста. Командир полка решил не рисковать, ни брать этот невзрачный мост с ходу, а сначала понаблюдать за шоссейной дорогой и переправой. Получив приказ об отдыхе, люди, измученные многодневными боями и скоростными переходами, повалились замертво, а пятеро разведчиков незаметно подобрались к мосту и залегли в заросшей тальником воронке.
Двое отправились обратно на взаимосвязь с командованием, а трое оставшихся лежали на мокрой пожухлой траве и, превозмогая сон, напряжённо вглядывались в отступающую темноту. От усталости и недосыпания в висках стучало железным молотом. Немного посовещавшись, разведчики отказались от идеи дежурить поочерёдно. Решили, что это небезопасно: пока двое спят, оставшийся дежурить тоже может заснуть. Надёжнее будет - спать одному, а двоим оставаться в наблюдении. Маловероятно, чтобы в один миг уснули сразу двое, а если это случится с одним, то второй его тут же разбудит. Вытянули жребий. Василию Кудинову повезло первому. Он так и уснул - с зажатой в руке короткой соломинкой. В дозоре остались Андрей Бурлаков и Александр Сараткин.  
Вокруг пока всё было спокойно. Впрочем, опытный слух разведчиков улавливал множество невнятных, еле различимых звуков: чуть журчала вода по камням, шелестели камыши, изредка падала пересохшая ветка, сонно возились невидимые птички в кустарнике неподалеку - ничего другого поблизости не было слышно. Немцы ночью по дорогам не ездили, останавливались в населённых пунктах. Они боялись встретиться с красноармейцами, группами и в одиночку упрямо пробирающимися на восток.
- Спят, небось, гады, - мелко постукивая зубами, сказал Бурлаков. - Ничего, недолго осталось.
Шинель вобрала в себя влагу, стала тяжёлой, и Бурлакову казалось, что кто-то прикасается к его спине большими ледяными ладонями. Он зябко передернул плечи и, пряча зевок, открытым ртом уткнулся в рукав шинели. В эти рассветные часы особенно хотелось спать. Кажется, не было никаких сил сдерживать сон, но как разведчик Бурлаков знал - уснуть нельзя, разведчики не могут позволить себе такой роскоши.
Он снял пилотку, вытер мокрое лицо и посмотрел на приятеля. От холода, все сильно продрогли; за несколько часов неподвижного состояния затекли руки и ноги. Но, несмотря на всё это, Сашка держался молодцом и, казалось, не чувствовал ни холода, ни усталости. Его выдавали только глаза. Отгоняя дремоту, он тёр их изо всех сил.
- Знаешь, Андрюха, что я сейчас себе представляю? - шёпотом, словно шурша листьями, спросил Сараткин и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Будто лежу я в чистой постели, а простыни ещё не согрелись. Так всегда бывает, когда заберёшься под одеяло, простыни сначала холодные. Потом полежишь немного, они становятся тёплыми, и тогда можно заснуть.
- Нашёл о чём мечтать, - сердито отозвался Бурлаков.
Он знал за собой этот грех - быть иногда излишне ворчливым и суровым. Но это так, больше для вида. В действительности Андрей Бурлаков был человеком спокойным и добродушным. Всё дело в том, что по возрасту в разведвзводе он был значительно старше многих - ему было тридцать два. Дома, в родном Саратове, его ожидало многочисленное семейство: родители, жена, двое детей. И видимо, по этой причине присущая его натуре рассудительность, делала его чуточку медлительным и осторожным. На привалах, в минуты отдыха, когда солдаты любили потолковать о доме и прежней жизни, Бурлаков чаще молчал и слушал. Он предпочитал держать свои мысли при себе, с полной уверенностью считая, что его заурядная жизнь не заслуживает особого внимания. Но в походной жизни Бурлакову не было равных. Для него всегда находилось дело. Мастер на все руки, он стриг, брил, чинил сапоги, за считанные секунды в любую погоду умел развести костёр. И за что бы он ни брался, всё делал значимо, серьёзно и основательно.
Таким же, под стать Бурлакову, и в работе, и в бою был и Сашка Сараткин, с той лишь разницей, что делал всё весело, с улыбкой и смешком. За открытый нрав, за смекалистый ум и бесшабашную храбрость Сараткина любили и бойцы и командиры.
«Привык, наверное, я к нему», - часто думал Бурлаков, боясь признаться, что он не привык к Сараткину, а тоже полюбил его. Никогда не ссорясь, и не обижаясь друг на друга, они были как родные братья. И, наверное, поэтому как-то само собой получилось, что все стали их называть саратовскими братьями. В коллективе прозвища приклеиваются быстро. И не важно, что Саратов был родным городом только Бурлакову.
Сараткин был ленинградцем, с Лиговки, что славилась бойкими ребятами. Несмотря на свою молодость (а было Сашке всего-навсего двадцать четыре года), он считался бывалым солдатом. «Кадровым», как говорили про него, ведь он служил в армии с сорокового довоенного года. Его грудь уже украшала медаль «За отвагу», и он бывал в таких переделках, что о нём ходили легенды. Но сам Сашка о своих боевых подвигах разглагольствовать не любил. «Было бы что вспоминать» - отмахивался он от особенно назойливых. Только Бурлакову не надо и рассказывать, он сам всему был свидетелем. С первых дней войны они с Сараткиным вместе. Не один раз делили последний сухарь и глоток воды, и укрывались одной плащ-палаткой, засыпая рядом на земле.  На этой войне они были не новички и вдвоём испытали всё в полной мере.
Они знали, что такое танки, идущие на тебя лавиной, и что лучше от них не убегать, а встречать гранатами и бутылками с зажигательной смесью: как правило, именно убегающих эти танки больше всего и давили. Они знали, почему под минометным обстрелом намного безопаснее ползти вперёд, чем залечь и не двигаться. Они знали, что немецкая пехота, идущая в полный рост, и поливающая из автоматов на расстоянии двухсот метров не может причинить никакого вреда, а действует скорее для острастки. Они знали, каково это отступать по дорогам, над которыми, как коршуны, кружатся «мессершмитты» и «юнкерсы», и научились отличать по звуку, когда их бомбы упадут рядом, а когда на безопасном расстоянии. Словом, они знали повадки врага, его хитрости, его тактику и стратегию. Владели теми знаниями, что так необходимыми для того чтобы бить врага, а самому остаться живым.
Бурлаков очень хорошо помнил, как они сидели в траншее, отбивали одну атаку за другой, а немцы всё наседали и наседали. Бой был долгим, и немцам иногда удавалось вплотную подбираться к брустверу и забрасывать к ним внутрь «колотушки». Если бы не Сашка, погибло бы тогда гораздо больше наших бойцов. Он наловчился ухватывать гранаты за длинные рукоятки и выбрасывать их обратно. Это было как в цирке: немецкая М-24, залетая в окоп, не закатывалась куда-нибудь в угол, а послушно ложилась в руки Сараткина. И прежде чем граната могла взорваться, сея вокруг себя смерть, он выкидывал её назад, расплачиваясь с врагом его же монетой.
Одним словом, воевал Сашка геройски. За тот бой, за находчивость и решимость, он и получил медаль «За отвагу».
В отличие от Бурлакова, у которого дома остались родители, жена и двое детей, Сараткин был одиноким. Он ни от кого не получал писем, и сам никому не писал. Все его близкие погибли при бомбежке Ленинграда в один из первых налетов. Вся жизнь Сараткина теперь была в службе. И всё же именно он ободрял окружающих, заставлял улыбаться и забывать свои несчастья. К нему прислушивались, с него брали пример. Он был заводилой. Ему словно всё нипочём: всегда бодрый, всегда весёлый, всегда найдёт слово, чтобы поддержать и другого. «Улыбнись! - скажет, бывало. - Улыбка тебе идёт…» Смотришь - и куда уже делась твоя грусть?!
Бурлаков чувствовал, что и сейчас Сараткин смотрел на него, улыбаясь своей необыкновенной улыбкой, с ямочками на щеках, и будто говорил: «Всё в порядке. Всё хорошо». Может быть, поэтому Бурлакову захотелось сейчас покапризничать:
- Вот же погода паскудная! - проворчал он.
- Это да, - согласился Сараткин. - Зато комары не кусают.
- По мне, так лучше комары, чем сырость и холод.
- А ты знаешь, что говорят мудрецы? Держи голову в холоде, живот в голоде…
- Знаю... А ноги в тепле.
- Да-а! - протянул задумчиво Сашка. - Что ж с тобой будет, когда наступит зима и ударит мороз?
- До зимы ещё довоевать надо, - сказал Бурлаков, настроенный на невесёлые размышления.
- Если понадобится, повоюем и подольше.  Как бы ни хотелось немчуре нашей смерти, - сказал Сараткин, - а мы им назло - будем жить!
Бурлаков промолчал. Думать о плохом он и сам не хотел: конечно, они доживут. Просто в эти дни он слишком много слышал о потерях. Смерть перестала быть случайностью. Случайностью было уцелеть. За четыре месяца столько уже народу перемолотило, что подумать страшно.

Небо неохотно светлело. Исчезли редкие звёзды. Над лесом, сквозь серую рваную пелену, пробивались отсветы далёкого солнца. Впереди поблёскивала оловом залитая дождём дорога. Прямая как стрела она уходила на восток и, глядя на неё, Бурлаков вспомнил о своей малой родине, о городе на Волге - Саратове… Что-то там делается теперь? Как поживают его старики и жена с детишками? Вот уже четыре месяца, как он в солдатах. Четыре месяца, а как много пережито, как много ушло из жизни привычного, казалось, навечно закрепившегося в сознании. Домашние картины одна за другой торопливыми вереницами пронеслись в его голове, и жгучая тоска резанула сердце. Бурлакову вспомнилось, как впервые он повстречал свою Лиду. Был зимний ветреный вечер. Несметным роем били в лицо ледяные снежинки, но он не обращал на них никакого внимания. Кроме неё он уже ничего не видел. Как будто остановилось время, и в целом мире существовали лишь он и она. Бурлаков подошёл к ней с определённым решением познакомиться. Он не узнавал сам себя. Это была любовь с первого взгляда.
- Я Андрей. А ты? - волнуясь, спросил он.
- А я Лида, - улыбаясь, ответила она. - А мы раньше небыли знакомы? У меня такое чувство, будто я тебя где-то видела…
- Нет… этого не может быть… Я бы тебя никогда не забыл!
Так они познакомились и начали встречаться - встреча за встречей… Потом он пригласил её на танец и когда они вдвоём закружились на истёртом временем и ногами полу, они смотрели друг другу в глаза, словно видели друг друга впервые. Лидия была невысокого роста, с тонкой шеей, на которой покачивалось ожерелье из мелких голубых бусин. Платье из лёгкого шёлка скользило под ладонью Бурлакова, и он всем своим существом ощущал упругость девичьего тела. Её золотисто-русые волосы, цвета спелой пшеницы, в вихре вальса касались его подбородка. В те минуты Бурлаков чувствовал себя счастливей обычного, и она, не отводя глаз, смотрела на него, и в ответ лучилась счастьем и безмятежностью.
К концу вечера они оба поняли, что дальше жить друг без друга уже не смогут. И не найдётся такой силы, которая смогла бы их разлучить: всю оставшуюся жизнь они проживут вместе и умрут в один день, как в сказке.
Когда исполнился год их встречи, они поженились. Ещё через год родилась дочка Катя. Во всём мире они были самыми счастливыми!
Когда это было? Совсем недавно, а, кажется, пролегла целая вечность. И уж сколько раз Бурлаков давал себе слово не думать об этом, не вспоминать о прежней жизни, но прошлое настойчиво входило в его душу и переживалось снова и снова.

Пока Бурлаков был занят своими мыслями, совсем рассвело. С неба уже неплохо пригревало солнце, день обещал быть ясным и тёплым. Вокруг моста по-прежнему всё было спокойно. Только выглядывал из окопа тупой ствол пулемёта, да время от времени двигалась над бруствером каска часового. Из печных труб над землянками поднимался лёгкий сизый дымок. Внизу поблёскивала речка; туман над ней сошёл почти полностью, и было видно как в её тугих, масляных струях плыла палая листва.
Но всё же Бурлакову пришлось прервать воспоминания - в лагере немцев началось движение. Из блиндажей один за другим стали выбегать солдаты, обнажённые по пояс, или в одних трусах, с синюшными петушиными ногами. Будто большая собачья свора, горланя на своём лающем языке, они стали умываться.  Руки Бурлакова сжали приклад автомата, - ему так и хотелось пристрелить хотя бы несколько фрицев - но нельзя, приказ: себя не обнаруживать! От злости он скрипнул зубами:
- Вот же уроды, совсем страх забыли, даже оружие в сторону побросали. Сейчас бы пулемёт сюда - всех бы положил!
- Ты чего ворчишь, Андрей?
- Нет сил терпеть, так и хочется пальнуть в них!
- Не сейчас! - обеспокоено предупредил Сараткин. - Нас же тут и накроют.
- Да успокойся, сам понимаю. Но сюрприз свой они сегодня получат!
Где-то в стороне, за деревьями и кустами, начали рубить дрова: оттуда доносились размеренные удары, короткий стук дерева, временами тонко отзванивал топор. Там стояла полевая кухня. Немцы готовили завтрак. Было хорошо слышно, как штыками вспарывали консервные банки. Слабый ветерок донёс до разведчиков душистый аромат какой-то каши, по всей видимости, с консервированной колбасой. Бурлаков, втягивая в себя аппетитный, такой знакомый и желанный запах, нервно глотнул слюну. Когда же он в последний раз ел горячую пищу? Давно уже, неделю назад, когда еще была линия фронта. В желудке у него засосало, а с противоположного берега, словно издеваясь, неслись оживлённая чужая речь и раскатистый смех довольных сытых немцев.
Настало время будить Кудинова. Он спал смирно и крепко - как только может позволить спать молодость, полная сил и здоровья. Конечно, за этот час он не выспался. Когда Сараткин растолкал его, Василий долго не мог понять, где он и что с ним, и лишь спросонья чему-то улыбался. Удивлённо поглазев на Бурлакова и Сараткина, он сладко зевнул, передёрнул плечами, и тоже уставился на противоположный берег.
В реку покатились консервные банки. Тут же потянулся запах крепкого кофе. Около дюжины немцев спустились к воде. И пока одни ополаскивали котелки и вёдра, другие столпились в кучу и, засунув руки в карманы, весело болтали и смеялись.
- Раскукарекались, гады, - тихо выругался Василий. - Дать бы им сейчас прикурить! Сразу бы по-другому закудахтали!
- Ещё один стрелок! - усмехаясь, заметил Сашка Сараткин. - Забыли, зачем сюда назначены? Наблюдать!
Вдруг где-то далеко сзади, едва ощутимо для слуха, послышался рокот моторов. Все насторожились. Но сразу разобрать было трудно: самолёты это, танки или просто машины. С каждой минутой гул нарастал, усиливался и уже слышался более отчетливо. Не было сомнений: к мосту приближалась автоколонна. Начинался новый день, и на шоссе возобновлялось движение. Бурлаков мельком успел подумать, что по жребию ему или Сашке возможность поспать теперь выпадет нескоро. И то если выпадет. 
К мосту стали подтягиваться снаряжённые по форме часовые: в длинных, перетянутых ремнями, шинелях, в стальных касках. У живота чёрным металлом поблёскивали автоматы. Караульные посматривали на запад, откуда скоро должна была появиться колонна. И вот, из-за леса, заслоняющего от разведчиков дорогу, выехал бронетранспортёр. Через минуту один за другим выползли большие, тупорылые грузовики с длинными кузовами, в которых правильными рядами сидели солдаты с автоматами и пулемётами между колен. Из-под толстых задних колёс вырывались фонтаны грязи и воды. Выхлопные газы затянули кювет голубовато-серым дымом. Отстав метров на пятьдесят, последними двигались легковушка и ещё один бронетранспортёр с отделением солдат, сидящих вдоль бортов лицом друг к другу.
У Бурлакова невольно по телу поползли мурашки: «А если колонна сделает остановку, и солдаты врассыпную бросятся в придорожный лес? - подумал Андрей. - Мы ведь от шоссе всего в ста пятидесяти метрах». И ему вдруг стало грустно от мысли, что он может так глупо погибнуть. Нет, смерть, в сущности, его не пугала, она уже перестала казаться ему чем-то ужасным и диким. Но если бы ему пришлось умереть, то умереть бы он хотел красиво и с пользой! Отдавать свою жизнь запросто так ему не хотелось. Он ещё должен немцам насолить, нанести урон - вот первое, о чём подумал он в эту минуту.
Но на этот раз всё обошлось. Бронетранспортёр проследовал через мост, не останавливаясь, а за ним - и вся колонна. Караульные по обе стороны от моста, постояв для порядка ещё какое-то время, отправились обратно в укрытие, скорее всего, допивать кофе.
Разведчикам тоже можно было расслабиться, размять онемевшие от напряжения руки и ноги. Дрожь, пробирающая всё тело из-за почти неподвижного положения и холода, немного улеглась. Вместо неё теперь всё больше о себе напоминала гнетущая пустота в желудке: хотелось есть. В голову навязчиво лезли всевозможные «разносолы», пока совсем рядом не послышались слабые шорохи. Продираясь через густое сплетение ветвей, мелькнули две фигуры - это вернулись связные Изосимов и Варченко.
- Командир решил, что основные силы полка, техника и обозы, будут прорываться через мост, - тихо докладывал Николай Изосимов. - Снарядов-то кот наплакал, - сообщил он, прикрывая рот ладонью, будто боялся, что его услышит враг. - Поэтому бить будут прямой наводкой, наверняка. Нашей группе поставлена задача: продолжать наблюдение за действиями и перемещением сил противника в гарнизоне охраны и на мосту. Связь через каждые два часа.
- А пока, товарищи красноармейцы, давайте-ка устроим перерыв на обед, который нам полагается по закону. Война войной, а обед по расписанию, как говорится, - предложил Степан Варченко, долговязый боец из недавнего пополнения. - У меня в кармане кое-что есть на зуб.
Он пошарил по карману, достал непромокаемый мешочек с сухарями.
- Действительно, давайте поедим и поспим немного, - поддержал Андрей.
- Давно пора. А то уже живот к спине прилип. Немец своей кухней тут такую химическую атаку провёл, что одной слюной можно было удавиться, - пошутил Сараткин, вынимая и раскладывая на гладком камне свой сухой паёк.
- Добрый у немца харч, - это точно. Только от него в нашем брюхе может несварение случиться, - сделал вывод Изосимов. - Лучше уж нашу привычную пищу, - и он улыбнулся, с усилием двигая челюстями и разжёвывая сухой горох.
- Кому пироги и пышки, а кому - синяки и шишки, - продолжил Сашка.
- А я так думаю: чтобы извести фашистов всех до последнего, надо силу иметь. Верно говорю? А где её взять-то с пустым брюхом? - спросил Варченко.
- Верно, а потому жуй, набирайся сил, - ответил ему Сараткин.
Помимо гороха и сухарей, у разведчиков во фляжках был холодный чай, и они периодически прикладывались к горлышку фляжек, запивая сухой паёк.
- А мне знаете, что каждый раз во сне видится? - сказал Кудинов. - Всё хочу я взять буханку хлеба, и будто беру её, отламываю, а как донесу кусок до рта, начинается какой-нибудь другой сон, без продовольствия… Одно мучение без конца!
- Это что! Вот мне был сон, - как в действительности, - начал вспоминать Изосимов. - На войну когда меня провожали, батя по такому случаю значит, кабанчика заколол, и маманя жарёхи наделала с картохой полную сковородищу. Я свежатины тогда налопался ой-ой сколько! Но сковорода была огромная, и одолел я только половину. А картошки вообще мало съел. Вот… И теперь-то во сне сильно переживал: почему не доел свежатину? Какого ляда, дурень последний, от картошечки тогда отказался? От запёкшейся, хрустящей, нежным жиром пропитавшейся…
- Эх, меня бы позвал, я бы тебе помог, - подхватил Варченко.
- Хватит! - осадил Сашка Сараткин. - Завязывай кулинарную тему.
Он снял с пояса фляжку и, запрокинув голову, немного отпил, потом вытер ладонью губы и, завинчивая флягу, сказал:
- Перерыву конец, пора за работу.
- Теперь и до конца войны можно жить, - вздыхая, сказал Кудинов.
- Нет! Для полного счастья покурить бы не мешало, да нельзя жалко, - возразил Изосимов. - Без еды и без сна ещё можно как-то обойтись, а вот без доброго, крепкого табачка - известное дело - солдату не прожить!
- Хорош мечтать! Сейчас будем жребий тянуть, - распорядился Сараткин.

В этот раз помимо Кудинова дежурить опять выпало Сашке. Устраиваясь удобней, Изосимов перевернулся на спину, а Варченко улегся на правый бок и они оба, лишь закрыв глаза, уже спали. А у Бурлакова сон прошёл. Он лежал с закрытыми глазами и снова предавался воспоминаниям. Русая головка дочурки стояла перед его глазами, и Бурлакову казалось, что если б только было можно, он бы целыми днями мял и тискал её маленькое тельце.
И вновь долгая счастливая жизнь представлялась ему. Не эта - слетевшая со всех колёс и опор, а та, - другая, которая наступит после его возвращения домой, после грохота снарядов, окопов, пулемётной стрельбы; и все ужасы, и смерть, и голод останутся позади, а впереди будут здоровье, счастье, и всё, о чём сейчас можно только мечтать.
- Ты почему не спишь? - шёпотом спросил Сараткин. - Твой черёд ведь.
- Сон прошёл.
Сараткин понимающе посмотрел на друга:
- Опять о семье переживаешь?
Бурлаков помолчал, прикидывая, стоит ли продолжать разговор, и невесело вздохнул:
- Жену вспомнил, дочку и сына Петьку, я его ещё не видал, он у меня на Яблочный Спас родился, девятнадцатого августа.
- Завидую тебе. Первый раз в жизни завидую: не одинок ты на свете. Есть семья, есть о ком думать, заботиться…
- Вот-вот! Только какой с меня муж и отец?
- Ты о чём это? - спросил Сараткин.
- У меня сын растёт, два с половиной месяца уже, а я как бы и ни причём… Меня же рядом нет. Ходить по земле и говорить на языке нашем без меня будет учиться. Какой с меня отец? Так, - одна физиология!
- Ничего, успеешь ещё. Война кончится, жизнь придёт - лучше не надо!.. И тебе будет время, о чём сыну рассказать и чему научить.
Лицо Бурлакова было усталым, измождённым. Он смотрел не мигая, но в глазах у него заблестели яркие огоньки: думать о жене и детях ему было приятно.
- А ты-то, почему до сих пор не женился, не обзавёлся семьей? - прищурился Бурлаков. - Или не любил никого?
- Вот война кончится, женюсь, - мечтательно ответил Сараткин. - Конь объезженный и молодец обстрелянный дороже ценятся. Я такую себе найду девушку, знаешь… что все будут смотреть и завидовать.
- Чего же до сих пор не нашёл?
- Видно, не сложилось.
- «Не сложилось»! - передразнил Бурлаков. - Вроде бы ты умный, Сараткин, да только глупый. У тебя после войны тем более ничего не сложится: лётчики с танкистами понаедут, все герои и с орденами…
- Мы тоже не лыком шиты. А потом после войны девчат всё равно больше останется, - подумав, успокоено сказал Сашка. - Мне хватит, не беспокойся.
- А мне чего беспокоиться? У меня уже есть.
Помолчав немного, Бурлаков заговорил снова:
- Войну бы только поскорее закончить. Мне одна мысль всё не даёт покоя: что же произошло? Почему военное счастье оказалось на стороне немцев? Не может быть, чтобы они были сильнее нас! Что происходит? Почему наши войска отступают вглубь страны, почему мы отступаем?
- Почему? - повторил Сашка и неожиданно посерьёзнел. - На страну напали вероломно, отступаем потому, что у немцев пока численное превосходство, и в живой силе и в технике. Но на войне всё переменчиво. Скоро у нас тоже будут танки и самолёты, соберутся в тылу свежие силы. Будь уверен - погоним мы немцев до самого Берлина, ни одного не останется, кроме мёртвых.
- Ясное дело, тут, как говорится, и к бабке не ходи. Только не обидно разве? Раскидали нас, как котят. В своей стране, по своей земле крадёмся, как воры, - побитые, голодные, жалкие, костёр разжечь и то боимся…
- Немца бить - не баб щупать… - заверил Сараткин. - Я хоть и кадровый, но войну тоже представлял себе не такой. Страшное дело война. Тут одних наших желаний мало. Но фашист не на тех напоролся. Говорит же русская пословица: «Горе вымучит, горе и выучит». Подсобираем силы и фашисту накостыляем. Победа всё равно будет за нами.
Немного помолчав и подумав, Бурлаков спросил:
- И мы взаправду будем в Берлине?
- И не сомневайся, Андрюха: обязательно будем! Мне об этом даже сон приснился.
- Какой? - Бурлаков на локтях подтянулся поближе к приятелю.
- Будто прихожу я в Берлин, к Гитлеру. Доложите, говорю дежурному генералу, его фашистскому благоуродию, что пришёл за его чёрной душой полковой разведчик, красноармеец Александр Сараткин!
- А он?
- Гитлер-то? В бомбоубежище со страха заполз и орёт: «Не может того быть! Мои храбрые солдаты всех большевиков давно перевешали!» «Ошибочка - говорю, - вышла. Поспешили генералы с докладом. Обманули. Вот мы - целые и невредимые! Так что, Гитлер - хендехох и ауфвидерзейн!»
Бурлаков тихо прыснул в кулак:
- Ну, ты, Сашка, даёшь, ну молодчина!
- Это почему же? - спросил Сараткин. - Потому что в Берлин к Гитлеру ходил?
- И за это тоже, а вообще - за твой оптимизм. На душе погано, на фронте ещё хуже, а ты настроения не теряешь.
- Не теряю, Андрюха. Настроение - это как боевая позиция: потеряешь - вернёшь не скоро…
- Чш-ш, - вдруг предостерегающе зашипел Бурлаков. - Тихо!
На мосту началось очередное оживление. Снова непрерывным многоголосым потоком покатились на восток тяжёлые машины с военными грузами и солдатами. Изредка проползали, гремя и лязгая гусеницами, танки с белыми крестами на броне. Шоссе работало в обычном режиме.
Немцы в караульном подразделении вели себя спокойно, не догадываясь об опасности, но и за пределы своих позиций не выходили. Часовой на месте не стоял, медленно прохаживался вдоль моста, доходил до его конца, останавливался, и поворачивал обратно.
- Особенно не высовываются: боятся! - заметил Сараткин.
- Правильно, пусть боятся, - поддержал Бурлаков.

Погода налаживалась. Лёгкий ветерок разогнал остатки влажных рыхлых туч. Впервые за две недели день выдался тёплым. Над лесом всё выше поднималось бледное осеннее солнце. Сквозь тонкую сетку голых ветвей солнечные лучи трогали промокшие шинели, и они испускали тёплый пар, который, колыхаясь, танцевал в воздухе.
Вокруг всё дышало покоем и безмятежностью. Даже не верилось, что гитлеровцы где-то здесь близко, совсем рядом. На какое-то мгновение чувство реальности оставило Бурлакова, и ему вдруг показалось, что закрой он сейчас глаза, а потом открой - и нет уже никакой войны. Была, да кончилась. Вся вышла. Сколько раз он мечтал об этом!
Подставив лицо солнцу, Бурлаков увидел перед собой красные пространства, а в этих красных пространствах то появлялись, то исчезали крылья бабочек. Он не в силах был уловить их полёта. Вслед за ними его взгляд устремился вдаль - и почти сразу провалился в сон. Короткий, но очень глубокий. Тот, которого Бурлакову так не хватало.
Незаметно уснув, он увидел высокий берег реки и чёрные фермы моста, каких-то незнакомых озлобленных людей, а ещё он ощутил сырой холод и то что, скорее всего этого на самом деле не было. Вероятно, всё это ему только приснилось. Бурлаков чувствовал, что спит… Конечно, он у себя дома, в Саратове, и стоит ему только позвать жену по имени, как она откликнется и выйдет из соседней комнаты, где укладывает спать детей… Но до чего же мучительными бывают сны! К чему они? Бурлаков не заметил, когда к нему подошла жена, он лишь почувствовал, как припав к его плечу и содрогаясь всем телом, она почему-то расплакалась. Он улыбнулся, обнял её и в этот самый момент понял, что его кто-то сильно трясёт за плечо, наверное, будит.
- Что такое? - открывая глаза, не понял он: «Какая это река? Волга?»
- Ты чего, Андрей, никак задремал? - спросил Сараткин.
- Нет-нет… - смущаясь, ответил Бурлаков. - Разве что самую малость,
Маленький солнечный зайчик величиной с пятикопеечную монету, играл в пожухлой траве рядом с Бурлаковым. Сорвав травинку, и покусывая её, Андрей с минуту задумчиво смотрел на эту игру, просыпаясь окончательно.
Сараткин, опираясь на один локоть, внимательно изучал через полевой бинокль противоположный берег.
- Один… два… три… четыре… десять… двенадцать.., - пытался он ещё раз сосчитать немцев в охране моста.
Потом протянул бинокль Бурлакову и, показывая рукой, сказал с досадой в голосе:
- Посмотри правее. Видишь? Там у них ещё один пулемёт.
- Чёрт, этого не хватало… Они хорошо вооружились.
Некоторое время он водил окулярами по немецким позициям, а затем вернул бинокль Сараткину. Тот продолжил счёт:
- Шестнадцать, двадцать пять, тридцать… В общей сумме выходит около роты.
Бурлаков нетерпеливо взял из его рук бинокль и посмотрел ещё раз, довольно долго водя биноклем из стороны в сторону:
- Согласен. Рота солдат, два пулемёта.
- Тогда пиши. Связным пора выдвигаться с докладом.
Бурлаков перевернулся на спину и вытащил из-за пазухи истёртую тетрадку. Перевернувшись обратно, он снял с головы и положил перед собой пилотку, сверху прижал тетрадку, и, смачивая слюной кончик чернильного карандаша, стал заносить разведданные. Он старательно нарисовал план моста и укреплений, нанёс на схему огневые точки, сделал записи о поведении противника за прошедшие два часа.

Кто-то из немцев в охранении моста заиграл на губной гармошке. Жизнь шла своим чередом. Темными, призрачными колоннами двигались к передовой немецкие части. Громыхали колеса дальнобойных орудий. Под тяжелой техникой натужно дрожала земля.
Время близилось к полудню. Солнце припекало, и разведчики парились в своих влажных одеждах. Во рту сохло, и все мысли теперь были только о воде.
Варченко, допивая из фляги последний глоток чая, теплого и пахнущего алюминием, сказал:
- Если не от голода, то от жажды я умру точно.
- Терпи, казак, - атаманом будешь, - ответил ему Сараткин, и провел кончиком языка по верхней губе, сухой и жесткой.
- И то верно.., - что-то хотел сказать Изосимов, но не закончил, замолчал. Повисла тишина.
Как бы ни хотелось думать о воде, о ней разведчикам напоминали пустые фляги, что теперь лежали на земле бесполезными предметами. В них не было ни капли спасительной влаги.
- А чего мучиться? Воды - полная река!  - решительно заявил Сараткин. - Я быстро сгоняю.
Он собрал фляги и скрылся в кустах.
А через какое-то время, чем-то потревоженные, забеспокоились немцы. Неожиданно они целыми группами начали выходить на мост и тщательно всматриваться в прибрежные заросли. Затем двое солдат перешли на другой берег и осторожно двинулись вдоль реки. Чтобы не выдать своего страха, они периодически покрикивали и переговаривались с товарищами, оставшимися на мосту.
Чутко прислушиваясь к тяжёлой поступи врагов, разведчики притаились в ожидании.
Гитлеровцы шли, спотыкаясь о кочки и старую траву. Они двигались в том направлении, где недавно скрылся Сашка. «Неужели они заметили Сараткина? Если так, то намеченная операция может сорваться!» - подумал Бурлаков, беспокоясь за друга. Совесть грызла его, и он ругал себя за то, что не удержал, позволил Сараткину отправиться за водой. Но что сделано, то сделано, и теперь оставалось надеяться только на везение.
Затаив дыхание, и невольно вжавшись всем телом в мягкую землю, разведчики медленно подняли оружие. Кудинов, показывая пальцем на фашистов, вытащил из-за пояса нож. На одно мгновение блеснуло его лезвие, а затем он не спеша воткнул его в землю перед собой. Да, нож у него отличный, немецкий штык-тесак золингеновской стали, боевой трофей, и не просто от какого-то фашиста, а от эсэсовца в голубой шинели на шёлковой подкладке.
Бурлаков лежал с автоматом наизготовку, и его палец нервно поглаживал спусковой крючок. В диске автомата семьдесят один патрон - полный боекомплект. Помимо этого у Бурлакова в карманах ещё четыре рифлёные лимонки, а за пазухой старый надёжный наган - тоже проверенное оружие… Не хуже Бурлакова вооружены остальные разведчики, и конечно они могли бы уничтожить этих фашистов без труда. Только такой вариант сейчас был не уместен. Обстановка требовала полной тишины, а лишний шум мог переполошить немцев не только в охране моста, но и в близкорасположенной части, с которой, вполне вероятно, местный гарнизон имел связь.
Между тем, гитлеровцы, продвинувшись совсем немного, испуганно замерли и не прицельно, на всякий случай дали очередью из автоматов, затем прошли ещё метров сто, и почти вышли на линию наблюдения наших разведчиков. Уже было слышно, как под их ногами шелестела прелая листва и похрустывали опавшие ветки, но, не заметив ничего подозрительного, немецкие дозорные остановились, что-то друг другу сказали, громко засмеялись и, чиркнув колесиком зажигалки, закурили. Потом озираясь, медленно пошли назад.
Только у Бурлакова стал утихать стук сердца, невдалеке закачались растопыренные ветви сосенок, и между ними появился Сараткин, с головы до ног перемазанный грязью. В руке - фляга с водой. На поясном ремне еще три. Отдышавшись, он начал рассказывать:
- Я почти до реки добрался, когда услышал голоса и шаги. Смотрю: в мою сторону немцы движутся. Меня даже в пот холодный бросило. Лег я за корягу, прижался к земле. Душа в пятках. Выглядываю между травинками. Они из автоматов полосонули, я чуть со страха в штаны не наложил. Точно заметили, думаю. Решил: буду стрелять, если приблизятся. Патрон уже в патронник подал, но, слава Богу, всё обошлось.
- Повезло! - вздыхает Изосимов и скребёт небритую щёку.
- Что повезло, то повезло, - соглашается Сараткин. - Ничего не скажешь.
- Глупо ты себя ведёшь, Сашка, очень глупо, - шепчет Бурлаков. Он ещё никак не может поверить, что всё обошлось и с его другом не случилось ничего страшного. - Так головы долго не проносишь.
- Почему не проносишь? В голове мозги есть - проносишь. А если мозгов нет - тогда конечно потеряешь! - убеждённо говорит Сараткин.
Бурлакову не хочется спорить и он лишь качает головой.

К вечеру по небу потянулась серая навесь облаков, сквозь которую блёклым пятном еле-еле просвечивало солнце. Становилось опять прохладно.
В очередной раз связные вернулись вместе с командиром взвода. Он рассказал, что полк готовится к прорыву и к мосту скоро подкатят пушку. Основная задача - после выстрела пушки не дать немцам опомниться, чтоб ни один из них не смог уйти живым. После того, как полк переправится на другой берег, разведчикам приказано взорвать мост.
- Ох, и долбанём сейчас немца! - по-детски обрадовался Сараткин.
Но время тянулось томительно и бесконечно долго. Ждать пришлось ещё около часа, а может, и больше. И вот артиллеристы подкатили совсем близко «сорокапятку» и почти с ходу открыли огонь. Прозвучал сухой выстрел и, срывая ветки, пролетел снаряд. Через секунду - второй залп. Один за другим снаряды обрушились на позиции противника. В воздух взлетели раздробленные стволы деревьев, корневища, комья земли. С громким «ура!» ринулась вперёд пехота. Тут же с немецкой стороны ударил пулемёт, и рассыпалась хряская дробь автоматов. А потом началось - загрохотало, завизжало, заахало: удивительно, откуда что и взялось в этой сонной лесной тишине?
Взводный дал из автомата длинную очередь, а затем стал бить короткими. Очередь за очередью посылали из автоматов все разведчики, кроме Кудинова, - он, тщательно прицеливаясь, редко, но без промаха стрелял из снайперской винтовки.
- Пора, - выждав, когда очередной снаряд бухнет на той стороне моста, крикнул взводный и, выбравшись из воронки, побежал, полусогнувшись, с автоматом наперевес.
Бурлаков вцепился пальцами в клейкую глину, рывком оторвал своё тело от земли и, выскочив из ямы, бросился вслед взводному. Вскинув автоматы, рядом бежали его товарищи. Не успели разведчики пробежать и десяти метров, как откуда-то издалека в воздухе засвистела, набирая высоту, мина и с воем понеслась к земле. Разрыв ударил без пламени, коротко и глухо. Плеснулось облако дыма и земли, перемешанной с сухими листьями и травой.
Бурлаков упал на пропахшую сыростью землю, рядом с Сараткиным.
- Твою мать, миномёт! - вскричал взводный.
Траншейный миномёт немцев по конструкции напоминал катапульту древних римлян, и позволял забрасывать окопы дисковыми минами с расстояния в тридцать-сорок метров. Но так как огонь немцев был не прицельным, то мины, пролетая над головой, глухо лопались где-то в лесу.
- Поднимайтесь! - скомандовал Сараткин. - Пойдём в гости. Немцы нас заждались.
Он поднялся первым и, не пригибаясь, рванул прямиком к мосту.
Кажется, Бурлаков ещё не успел подняться, когда впереди снова ухнул миномёт. В этот раз совсем близко: он услышал тягостный тонкий свист, ощутил волною налетевший ветер, увидел как кроны деревьев, только что нацеленные высоко в небо, переворачиваясь и кувыркаясь, медленно падали вниз. Бурлаков даже успел разглядеть бледно-зелёную древесину расщеплённого ствола. Мина, с гулким эхом разорвалась секундой раньше.
Когда Бурлаков, сбрасывая с себя комья глины, поднялся, первое что пришло ему в голову, была мысль: «Где Сашка?» Он осмотрелся. Сараткин лежал на дне придорожного кювета метрах в четырёх от него, на левом боку, неуклюже закинув левую руку за голову.
- Сашка! - вскрикнул Бурлаков и бросился на помощь.
Сараткин был ещё жив, но без сознания, слабо вздрагивал телом, и будто зевая, хватал ртом воздух. Бурлаков низко наклонился к другу, погладил ему голову, как ребёнку и осторожно перевернул на спину. В шинели на груди Сараткина чернела рваная, залитая кровью дыра.
- Только бы не сердце… - молил Бурлаков.
Он расстегнул шинель и освободил пояс. Рана была слишком глубокой и серьёзной. От горя и безысходности Бурлаков растерялся и не знал что делать. Он попытался своей занемевшей ладонью зажать рану, из которой лилась горячая липкая кровь. Потом опомнился, выхватил из кармана индивидуальный пакет, дрожащими руками начал бинтовать. Сашка открыл глаза и тяжело задышал.
- Потерпи, Саша. Я тебя перевяжу.
- Не беспокойся,- чуть слышно прошептал он. - Есть более важные дела…
- Ничего, ничего, Саша, - утешал Бурлаков. - Всё будет хорошо.
- Пить! - тихо попросил Сараткин.
Его непослушный чуб упал на лоб.
- Что? Пить? Сейчас, сейчас, Саша! Сейчас я тебя напою, - с готовностью отозвался Бурлаков, и заставил себя пошутить:
- Слава Богу, Саша! Ничего страшного.
Но Сашку не обманешь:
- Капут, кажется… - прохрипел он глохнувшим голосом.
Пока Андрей снимал с пояса фляжку, отвинчивал пробку, Сараткин опят потерял сознание.
Звуки боя тем временем уже смолкли: непрерывная стрельба, крики людей, суета на берегу, - скоро всё было кончено. Противник был смят.
Не зная, чем ещё помочь другу, Бурлаков всё поправлял его голову, подкладывая под неё пилотку. Сараткин лежал тихо, не двигаясь. От прежней его лихости и весёлости ничего уже не осталось. Теперь на его лице появилось выражение какого-то неясного вопроса, удивления, будто он только сейчас понял что-то очень важное и значимое, на что долго искал ответа и никак не мог найти. Его глаза вдруг широко раскрылись, и взгляд Бурлакова на мгновение встретился с помутневшим взглядом друга.
- Всё будет хорошо, Саша. Потерпи. К тебе идут санитары.
Губы Сараткина зашевелились, словно он хотел что-то сказать, но вместо слов вырвался лишь булькающий кашель, и потянулась тоненькая струйка пузырящейся крови. Он попытался улыбнуться. Правая его рука безжизненно сползла с груди. Сараткин поправил, сжал ему руку, и не сразу сообразил, что его товарищ, его лучший фронтовой друг уже мертв...
- Сашка!.. Саша!.. Нет, не может быть!.. Нет! Почему?.. Почему?.. - повторял одни и те же слова Бурлаков, вглядываясь в застывшие глаза друга.
И было Бурлакову странно видеть, что сейчас его друг лежит и молчит, с добродушной улыбкой на губах, закинув голову назад, смотрит в небо. И не может Бурлаков себе представить, что никогда больше Сашка ничего не скажет, не пошутит, не засмеется.
Где-то вверху беспечно перекликаются между собой птицы, ласково налетает ветерок. И думается Бурлакову, что так, наверное, и бывает после смерти. В целом мире ничего не изменяется, все по-прежнему: плывут по небу облака, люди продолжают заниматься своими делами, поют птицы… а тебя нет. Был человек, и вот его уже нет. Останется только в памяти. И что запомнится? Говорят, что помнится только большое. Но ведь сердце человека порой раскрывается в малом. Да, Сашка погиб молодым - в двадцать четыре года, но годы свои он прожил красиво и правильно, а сколько кому отмерено, никто заранее не знает.
- Жаль. Очень жаль. Прекрасный был парень, - прервал невеселые размышления голос взводного.
Тяжело дыша, Бурлаков оглянулся. За его спиной стояли разведчики. Чуть дальше, рядом с холмиком свежевырытой земли, зияла темным провалом могила. По мосту за реку, растворяясь в лесистом овраге, уходил полк. Надо было торопиться.
- Закрой ему глаза, - тихо сказал взводный и, сняв с себя плащ-палатку, накрыл Сараткина. - Пусть спит…

"Наша улица” №260 (7) июль 2021