Рада Полищук “Угол для бездомной собаки” повесть о женщине в монологах. Монолог шестой "Странные странности"
"наша улица" ежемесячный литературный журнал
основатель и главный редактор юрий кувалдин москва

Рада Полищук первый рассказ написала в 1984 году, первая публикация была в 1985-м, первая книга вышла в 1991-м. Позже вышли еще несколько книг. Автор многих публикаций в различных журналах, альманахах, антологиях прозы ХХ века, сборниках в России и за рубежом (Франция, США, Израиль, Финляндия), а также множества журналистских публикаций в центральных российских и иностранных изданиях: очерков, эссе, бесед с известными деятелями культуры, литературных портретов друзей – известных поэтов, писателей, артистов. Член Союза Российских писателей, Союза писателей Москвы, Союза журналистов России, Международной федерации журналистов. Издатель и главный редактор российско-израильского русскоязычного альманаха еврейской культуры «ДИАЛОГ» (издается в Москве с 1996 года). Родилась и живет в Москве. В "Нашей улице! публикуется с № 9-2001.

вернуться
на главную страницу

Рада Полищук

УГОЛ ДЛЯ БЕЗДОМНОЙ СОБАКИ

повесть о женщине в монологах, монолог шестой "Странные странности"

К Юбилею Моей Первой Книги

Лежу, болею и, неловко признаться, в общем-то, преотлично себя чувствую, что, надо сказать, со мной нечасто случается. Все в норме. Ноги, руки. Голова. Желудок. И все прочие полые, трубчатые и какие там еще бывают органы, а также сосуды, капилляры. Ну, все, что есть. Температура 35,4, она у меня всегда такая. Анализы, я думаю, тоже в допуске. А бюллетень, меж тем, имеется. Вот он лежит, голубчик, голубеет, суля сказочные какие-то возможности. Одна лишь всего строчечка занята, но расщедрился доктор, бедняжечка, так я его напугала - пять дней в одну клетку вместил.
Я, конечно, к его приходу подготовилась, не без того: накрасилась, как сумасшедшая, будто мне на эстраду выходить, потом все чуть - чуть, слегка размыла, прозрачную ночную рубашку надела, которую надевают сами понимаете, когда и дл чего, но все всегда так наспех, впопыхах, что она у меня так и лежит ненадеванная уж и не помню, сколько лет. Пригодилась. Спасибо соседке, вовремя сообщить успела, что у нас доктор новенький, молоденький и очень стеснительный. Ну, я и воспользовалась его непорочностью.
Фигурально, конечно. В переносном смысле. Весь мой умысел в том и состоял, чтобы получить больничный и я его получила. Ну, приврала немного - тошнит и голова кружится, и вы у меня перед глазами плывете и вверх тормашками покачиваетесь. А кто это проверит? Когда у меня весь мир вверх тормашками торчит и тошнит по-настоящему, кто это видит? Ну, погладила я себя немного его рукой по животу, по груди, показывая, где особенно нехорошо. А ладошка у него деревянная, испуганная, а в глазах затаенная похоть. Я как это заметила, сразу играть расхотела, закурила и замолчала и до тех пор молчала, пока он мне больничный не выписал и не ушел, пятясь и спотыкаясь. Смешной, в общем-то, мальчик, я же сама виновата. Ну, да бог с ними, он мне неинтересен.
Он был первым винтиком в том механизме, который я собиралась сегодня запустить, и сразу, без подгонки встал на свое место. Это было странно. Потому что обычно мне никогда ничего не удается с первого раза и вообще редко удается задуманное, даже если оно ничтожно.
Окрыленная успехом, я уснула и проспала довольно долго. Или не спала вовсе. Потому что часы показывали почти то же время, что и после ухода доктора, и за окном та же серо- мглистая неопределенность. Выходило одно из двух: либо прошло около двенадцати часов, что странно само по себе, ибо я никогда не сплю днем и если спала на сей раз, то это был сон по моим масштабам чуть ли не летаргический, но если не спала, то еще страннее, так как отчетливо, до мельчайших подробностей запомнила и непременно узнаю при встрече нечто удивительное, чего никогда не знавала прежде. В миру оно зовется затасканным словом: Счастье. Я не потому с большой буквы, что так принято от полноты чувств-с, а потому что, грамматически среднего рода, в моем сновидении (или как?) оно было вне всяких сомнений мужского и доставило мне этим колоссальное наслаждение. Но совсем не в общепринятом, затертом до дыр смысле. Стала бы я такую пошлятину нести, да еще о Счастье рассуждать. Нет, это было что-то совершенно иное, мною не опознанное, как НЛО.
Странно как. Только отчего все эти странности? Не оттого же, что в моей жизни появился Ивлев? Да и не появился же. А так, прикоснулся, как касательная к окружности - в одной точке, и унесся в свою бесконечность. И еще даже и не прикоснулся. Вот сегодня, вот скоро уже прикоснется. А потом унесется. А пока что мы с ним прелюдию исполняем.  
И все идет, как по нотам.
Вот только странности такие странные - откуда?
Они сбивают меня с толку, настораживают. И этот н е с о н, от которого никак не оправлюсь, как от болезни, будто сама себя врачом сглазила. Над ним пошутила, а сама галлюцинирую.
Прочь, прочь, сглазы, наговоры. Фу! Где наша с Ивлевым  партитура? Сыграю-ка я эту мелодию на трубе, светло и пронзительно, по-ангельски, чтобы до самых печенок. Генеральная репетиция, между прочим, лучше любой премьеры, поверьте мне, несостоявшейся артистке на слово. Я это точно знаю, я - артистка из погорелого театра. Я знаю, а вы поверьте. И слушайте мелодию.
А я пока что грим и костюм поправлю. А то, как облезлая кошка Ивлева встречу, да еще припухшая после летаргии, в измятом прозрачном пеньюаре. Видочек - хоть на сцену выпускай. О, это я так, к слову, все это давным-давно в прошлом, меня и тогда, надо сознаться, не больно-то выпускали, но я отстрадала уже по этому поводу на всю катушку. И служу теперь, весьма преуспеваючи, совершенно в ином ведомстве, куда угораздило меня кувырнуться от большой и безысходной тоски после всех моих мытарств вокруг да около сцены. Ведомство секретное, так что  любопытных прошу удалиться, а оставшимся сообщу, что главное его (ведомства) отличие в том состоит, что оно требует одного: строго соблюдать. За что я к нему (к ведомству) и прикипела: строго соблюдать - значит, не проявлять инициативы, не проявлять инициативы - значит не творить. Не творить - главная точка схождения наших с ним (с ведомством) интересов, ибо моя установка отныне и присно: никакого творчества, включая и самодеятельность. Духовное вегетарианство - основа моего бытия: легкое, растительное потребление, помалу, изредка и только тщательно пережеванное. Минимум риска - максимум гарантий
Хотя какие, господи - боже мой, гарантии. Вот свалился же мне на голову Ивлев, нежданно-негаданно, непредсказуемо и уж что совершенно точно - помимо моей воли. Вопреки всяким установкам. Я ведь себя как уговорила: зачем мне эта сцена, этот театр - чужой смертью умирать, чужой радостью наслаждаться ценой потери собственных бесценных нервных клеток. Ничего мне не надо, я не побирушка какая, своего хватает, а и не больно-то хватает - поднатужусь и как-нибудь протяну: свои ножки по своей одежке. У меня, может, чего другого недочет, а воображения - в избытке. На десятерых хватит. Я такого по своей бедности, по скудности повседневного рациона понавоображаю - в кино ходить не надо, деньги на ветер выбрасывать. Я из ничего такое придумаю - другой бы сценарист лопнул от зависти. Но я свои авторские права блюду, как честь смолоду - никому, никогда, ни под каким видом. Мне в собственном моем воображении куда вольготнее живется, чем в своей же собственной яви.
Здесь что? Одна бытовуха, а стало быть, сплошь антидопинги, всевозможными инъекциями в разные места: и в мягкое, и в не очень, например, в голову, а то и прямо в сердце. А там! А в воображении! - там сплошной кайф и розовый сиропчик, даже если на крови, то все равно вкусно.
И вдруг - подарок не на день рождения: Ивлев и прямо на мою бедную голову. Ну, что прикажете мне с ним делать? Прогнать - дело нехитрое, это можно. Я многих уж прогнала, ни ума большого, ни особого какого-то умения для этого не требуется. Но прогнать-то прогнать, а дальше что? Порхать в своем безумном одиночестве, как бабочка во хмелю? А когда цветочки все облетят? А холода наступят? А если без иносказаний, по-простому, чтобы каждому недоумку понятно было, - когда старость нагрянет и немощь одолеет и куска хлеба некому будет подать - тогда что?
Вопрос, что называется, ребром.
Хорошо Ивлев не слышит, умер бы со смеху, узнав, на какую роль я его попробовать хотела: патронажным братом при больной старушке. Умора. Просто чернуха какая-то. Совсем не в ту степь понесло меня хваленное мое воображение в канун любовного свидания.
Не первого, конечно. Вообще-то опыта этого у меня предостаточно, с лихвой хватило бы на тома и тома. И что первое отличается от последующих тем лишь, что оно по счету первое, хронологически, так сказать - это я постигла давнехонько. И почила в тихом безразличии.
И все же сегодня мне как-то не по себе. И летаргия эта, и странности всякие - все выдает крайнюю степень неуравновешенности. И в чем дело я знаю: Ивлев мне нравится. Более того - он меня возбуждает. Я шалею от него. Все во мне вибрирует и стонет. Не припомню что-то такой лихорадки за всю свою долгую жизнь, изобилующую ушибами, вывихами и комбинированными переломами со сдвигом, коими заканчивались все мои любовные приключения. Но я вот она - целехонькая, вся битая-перебитая, переломанная и измочаленная, многажды возрожденная из пепла, и по-прежнему кукарекаю в урочный час. Ну, может, чуточку осипшим голосом - и вся-то разница.
Это, конечно, с внешней стороны, с фасада. Парадная вывеска всегда в порядке. И всегда парадная. На всякий случай. И этим я горжусь. Мне вообще есть, чем гордиться. Цветом лица. Выдержкой. Хорошими манерами. Плов я готовлю - пальчики оближешь. И вообще рукастая. Бюст имею классный и память у меня отменная: тремя языками владею, просто так, ни для чего. Словом, достоинств тьма. Иногда сама себе завидую - неужели это все мое? А иногда наоборот - и это все? всего-то? - бюст, плов да выдержка? А любовь? А дети? а теплый очаг? а муж, чтоб не хуже и не лучше, чем у других? а долги от получки до получки, базары, стирки и что там еще? Ну, вся эта кутерьма, что зовется проклятой семейной жизнью, это-то все где?
Мне же и поскандалить не с кем. Вот разве что сейчас вот с Ивлевым, закатить ему что - то несусветное, сбацать удалую на всех жилочках, на каждом нервике, чтобы у какого- нибудь Ивлева-младшенького через века в ушах звенело. А что? Своеобразный прорыв в будущее. Не дурно, по-моему: не торной дорогой, а своим путем. И пусть шептуны шепчут: нет, не таким путем надо идти. Пусть. Знал бы кто - к а к и м  надо. И куда.
Вот только Ивлева почему-то жалко. Не трону его. Хоть и свалился на голову без предупреждения. Голова - что, ей ничего не будет, многострадальная, чего только не вынесла она, а держится на плечах гордо. И кое - что варит вполне употребимое.
Так что Ивлева пощажу. Может, он последний подарок моей скупердяйки судьбы. Иногда редко-изредка и на нее нападает, размахом задавить хочет - и отстегивает от щедрот своих: накось.
Иначе - откуда Ивлев? Тем более - на голову. Ежели еси на небеси… А ежели уже нет?
Форточку пошире распахну, вдруг у них, у небожителей, через форточку приняло. Окно все равно не буду - простуды боюсь: у меня хронический тонзиллит и гланды. Не гробить же мне себя из-за этого Ивлева, неизвестно еще, что у нас получится и как. То есть - к а к это я себя хорошо представляю: по-разному, я много всяких штучек знаю, от которых мужчины балдеют… как дети. Я не в том смысле - к а к, а в том : ну, и что ? Дальше - что?
Меня теперь все время это заботит - что дальше-то? Там, за поворотом, за ближайшим? Одним глазом взглянуть бы и можно не спешить, в любом случае: пакость какая-нибудь уготована - все равно вдряпаешься, коли суждено, а паче чаяния что-то противоположного свойства - подавно потянуть резину самое милое дело: весь смак - в ожидании.
Излюбленное мое состояние, между прочим. Жду-пожду и мысленно ожидаемое к своей сиюминутной прихоти прилаживаю. Верчу им, как хочу, его в себя всасываю, себя им обволакиваю, до полного слияния, как на пике любви, в кульминации.
И зачем, спрашивается, мне Ивлев при такой моей самодостаточности? Возни с ним не оберешься. Напои-накорми, беседу поддержи, да не абы как, а на хорошем светском уровне, чтобы лицом не в грязь, а ввысь, а после уж - спать уложи. И вот тут-то, наконец- то… Впрочем, можно все и в обратной последовательности, и вперемешку. Не в этом суть, а в том, наверное, что поесть я и сама могу и культа из еды не делаю, перехвачу, что имеется в наличии - и нормально, разговорная практика мне не требуется вовсе, я этим жанром вполне владею, но всегда предпочту молчание, а вот любовь… Любовь…
А ну, кто может ответить, что сие означает, - прошу на трибуну. И стакан холодной воды подам. Минеральной. Чтоб смочить пересохшее нёбо. Прошу - пожалуйста. Ау -у!
Никого.
И самой мне что-то расхотелось об этом. До тошноты расхотелось. Неохота. К чему впустую разговоры разговаривать. Коли есть о чем - само за себя скажет, а не - так и суда нет. Я так считаю. Хотя есть у меня оппоненты, есть.
Таисия, соседка моя, первая из них. Она ради этих разговоров и живет, вот именно не ради любви, а разговоров о ней ради. Это она меня надоумила насчет доктора молоденького и ужимками своими, прицокиванием и посвистыванием на что-то такое намекала, я, поглощенная мыслями об Ивлеве, отреагировать не успела. И она ускакала от меня счастливая, решила, наверное, дуреха, что пристроила меня, определила, так сказать. Она меня невезучкой считает и совсем помешалась на идефикс - мою личную жизнь устроить. О себе бы позаботилась. Можно подумать, что сама почивает в беспечности и благе. Куда там.
У меня хоть штампы в паспорте имеются - расписной и разводной, так что 7 лет 8 месяцев и 13 дней моей жизни  официально подтверждены и оприходованы по всем правилам, как в собесе для получения пенсии. Зачтены вроде как. А у Таисии ничего этого нет: ни штатов, ни даже паспорта. Она его потеряла лет пять назад и никак не восстановит. На фиг, говорит, он мне не нужен, говорит, человек, говорит, самоценен сам по себе или нет, и никакая пробирная палата его не облагородит, говорит, даже заклеймив самой высокой пробой, а уж бумажка, говорит, тем паче, бумаги, говорит, в стране и для более существенных надобностей не хватает. В общем, она много чего говорит, Таисия, соседка моя, которая по ее же словам не очень старая дева - потому что и не очень старая, и не очень дева, а так, неопределенная бобылиха. Неопределенная, так как сама же себя всякий раз по - новому определяет: то мужняя, как только кто появится, то вдовая, если случится умереть кому-то из бывших, то вдруг невестой объявится, то мачехой, а тут недавно даже и бабкой, под стать хахалю новому с тремя внуками. А кто ж, говорит, я теперь, ежели он дед, бабка и есть, по логике вещей.
Если бы она по логике вещей рассуждать умела, то, может, давно бы у нее все, как у людей было, и даже много лучше. К ней же беспрерывно кто-то клеится, не кадрится, а клеится - липнет, как мухи к липучке. И она всех в дом тащит, всех без разбора: больных, убогих, обиженных, пьяных, просто неприкаянных на час. Каждого нежно обиходит, утешит, словом, словом, прежде всего, словом, а потом уж в свою постель уложит. И тут, как говорят - д о т о г о,  поскольку уже и д о любовью своей насытилась, срывается с места и полуголая, разутая летит через лестничную площадку ко мне, несет в ладошках, будто пригоршню ключевой водицы, свою радость - поделиться. Я ей говорю, чтоб голая не ходила, родить не сможет, а она отмахивается и спешит выложить все, что успела узнать об очередном своем найденыше, уже влюбленная, уже готовая взвалить его на себя со всеми потрохами и сопутствующими аксессуарами, даже если это болезнь или порок какой-нибудь - ей что: она всегда готова. Альтруистка-сподвижница. И ведь не иссякнет никак. Всю жизнь в полете, и то невдомек, что кружит на одном месте, а под крылами - пустыня безродная.
Хотя что я к Таисии прицепилась - сама тоже не по цветущему саду праздно дефилирую, а неуверенно и суетливо топчусь на облысевшей макушке с невосполнимым уроном отвоеванного в боях с самой собою плацдарма, страшась скатиться с его скользкой округлости к подножию. Невелика высота, но второй раз мне этот подъем не осилить, не вскарабкаться больше. Выдохлась - слаба в коленках и в других членах тоже. Даже сегодняшний вечер утомил меня, хотя еще ничего и не было.
Голова кружится (эй, доктор, кружится, правда) и сухость во рту. И в желудке дискомфортно, это у меня всегда бывает на нервной почве. Чего уж она такая нервная, эта почва, - не знаю, но факт остается фактом: один день больничного оправдан в натуре - недомогаю. И странности эти, и летаргия. И Ивлев на голове. То есть пока еще не на голове. Но вот-вот уже. И квартиру всю выстудила - бог знает, что взбрело: когда это мне на голову что-нибудь путное падало, одни плевки да окурки. Тем более с неба.
И главное, при всем при этом я дико устала, все мышцы болят, каждая косточка, будто уже сутки напролет занимаюсь любовью, и в ушах гулко, и в глазах мутно, и в животе пусто. Это я всего лишь от первой прикидки так устала: полвечера Ивлева к себе примеряю - пришпиливаю, отшпиливаю, встряхиваю и снова булавочками к фигуре прилаживаю. А он не сидит никак, ну, никак - морщит, сборит и на бок сползает. Не идет мне Ивлев, не мой силуэт, то ли я для него устарела, то ли он для меня староват. Не разберу. Но нет гармонии. Не выходит гармония.
Я же стараюсь, я еще как стараюсь, ведь очень-очень хочется. Очень. Еще чего-нибудь замечательного или на худой конец - приятного, без претензий. Для времяпрепровождения. Ни для чего более. Для досуга. Вместо хобби. Маленькое увлечение. Увлеченьице. Чем, спросят вдруг, ты увлекаешься в свободное от работы время, а ответ уж готов: Ивлевым. Всего лишь. Велико ли мое притязание? И тяжек ли грех?
О чем молю, господи? О милости? О малости! Ну, пусть не  Ивлев, пускай. Он просто такой летучий и мне захотелось его. Из поднебесья вынырнул, за облака унесся, легкий реверс дымком клубится - и вот уже нет ни облаков, ни реверса, ни неба. Ни-че-го . Только Ивлев.
Но пусть не он, пускай.
Я, может быть, соглашусь. Еще чуть-чуть помечтаю, посижу под открытой форточкой на свежем воздухе - подожду. А после соглашусь. И наплевать на насморк и на горло тоже. Вон больничный лежит, даром, что ли, надо как-то оправдывать. Хворью искуплю обман, я искуплю, искуплю, ладно.
А вот чем окупится неизлечимое бесплодие моего ожидания? Я-то искуплю, ладно, мне не привыкать. А передо мною кто искупать будет?
Все я да я, да я.
И искупать - я, и болеть - я, и я же ждать. На подоконнике, закоченелая, в плед с головой укуталась, а форточку не закрываю - жду Ивлева. Он должен прилететь, должен. Вон и звезда какая-то скатилась с крыши, как капля, и подмигивает - мол, не горюй, прилетит. А может, не звезда, а сам Ивлев и есть, в другом пока измерении, замельтешился там, запаздывает, а для утешения мне звездой обернулся - не горюй, дескать.
Коль Ивлев просит, не буду, конечно. Хоть горько-сладкое это блюдо - слаще разлуки, горше любви, если без утайки, всю себя из себя вывернуть с безоглядной расточительностью полной самоотдачи. Я, может, так и сделаю и погорюю от души, на всю железку - будто тризну разудалую справлю.
Но не теперь. После. Послепослечего-нибудь, дождика ли в четверг или седьмой пятницы на неделе. Словом, погожу.
Мне Ивлева дождаться надо. Во-первых, очень хочется. А во-вторых, придет (ведь придет же, обещал), а меня нет, я в загуле. Неудобно. Я не люблю, когда неудобно, даже если вина не моя - неприятно, а если подвести кого-нибудь, пообещать и не выполнить, или заманить и обмануть - тут уж спасу нет, совесть заест.
А ведь Ивлева я заманила, конечно, очень ловко, очень я бы даже сказала, профессионально. Хотя нигде и никогда этому не обучалась, самоучка, то есть. Но отличница. Сама себе высший балл без ложной скромности выставляю - так ловко это у меня получилось. Можно сказать на лету Ивлева ухватила, не нарушив при этом красоты свободного полета, лишь чуть изменив кривизну параболы, так что и ему и мне показалось, что сюда он и стремился, в эту именно точку пространства, со множеством запутанных координат: улица, город, этаж, месяц, минута и век. И попал. Прямо в распахнутую форточку угодил. Ах! Ивлев!
Ах… Ивлев…
Вот ты какой… Я знала, что такой, а как же - знала. И что через форточку - знала. Даром что ли в льдинку превратилась, сидючи на подоконнике, а холодную, скользкую, колючую льдинку и теперь таю. Таю, таю… Теплею, добрею и несмело пробую Ивлева: руками - на ощупь, языком - на вкус, ноздрями втягиваю в себя его запах - особенный… Он весь особенный, небывалый… Я боюсь открыть глаза… Я таю от его небывалости и вот уже втекаю в него прозрачной слезой благодарности, и мы плещемся, взбалтывая волны, все выше и вот выплескиваемся из берегов: из себя - в комнату, из комнаты - на улицу бурлящим потоком очищения, из улицы, как из горного ущелья, со счастливым рокотом - водопадом вниз, стремительно и жутко до разрыва сердца… ах… Ивлев… ты мой?.. у меня никогда не было моего… мне страшно - иметь… владеть… обладать… я не знаю, как это? - сердце, проросшее в сердце? пересаженная от одного другому кожа? крест - накрест связанные узелочками нервы?.. Или понукание, повеление, ссоры-миры, а в результате - с облегчением разомкнутые онемевшие руки?..
По счету раз - оттолкнулись, по счету два - отпрянули и - переходите к водным процедурам ?.. Да могу представить, но ненадолго… Но навек?.. Но навсегда? Приручить намертво? Приговорить к себе пожизненно?.. Этого боюсь, это все равно, что жар-птицу обманом заманить в клетку и наглухо запаять дверцу, лишь только просветы между прутьями оставить для видимости… А она будет биться, биться… Нет, так не могу, хваленное воображение мешает - страшные картины рисует и чем дальше, тем страшнее, иногда почти из ничего - до апокалипсиса. И я не могу перешагнуть - боюсь, страх в горле трепещет… Даже если само в руки идет - не беру, щажу. Кого - до сих пор не знаю. У меня ведь моего никогда и не было, у других есть, а у меня - никогда… Уберегла себя. Пощадила? А слово нравится, приманчивое, упругое и короткое, как последний выход -
м о й … Ты… мой… Ивлев?
Ответа нет. Измученная, я втекаю обратно в свою комнату, воровато зализывая следы недавнего буйства и вот уже вновь, как ни в чем не бывало, бесформенным кулем торчу на подоконнике, едва дышу сквозь потайную щелочку в пледе.
А Ивлева все нет как нет.
И ведь я знаю - не будет. Его нет. Нигде. Вообще нет в природе. Ау-у! Ку-ку! Ку-ку-реку-у! Это просто меня жареный петух клюнул в темечко - и взбрендило. Температура к тому же 35,4, в то время как норма - 36,6, тут и не такое примерещится от недостатка калорий. Ивлев, видите ли. Небожитель, ни много ни мало. Через форточку - и никак иначе, можно подумать, я по-другому не привыкла.
Все не как у людей. Только бы отличиться хоть как. Выпендриться. Словно бы я прима и в зале аншлаг. Кто меня вообще замечает с моими причудами? Ну, кто? И смотреть-то в мою сторону некому и некогда.
А у кого любовник есть, к тому он по договоренности в назначенный час в дверь входит, на лифте поднимается и в метро пятак в турникет бросает или единый за 6 рэ демонстрирует. А в дипломате - бутылка водки, ну, в лучшем случае, небрежно примятая веточка мимозы. А то и вовсе безо всего, зато в лифте и на автобусе, поразминает затекшие за день члены, чтоб не подвели в ответственный момент - толпа всегда возбуждает и тонизирует.
А через форточку и на помеле только к психбольным гости ходят. И то не ко всем - к неизлечимым. Мой случай, конечно, клинический, это ясно. Уж даже если мне самой ясно, то что же говорить о возможных соучастниках и свидетелях. Все бы дружненько показали одно и то же - невменяема. Даже Таисия, соседка моя, не удержалась бы, правда эта тут же бы и пожалела, под крылышко свое упрятала бы, в гнездышко свое унесла бы - спасать, она - жалельщица по призванию. А что мне от ее жалости, на кой она мне?
Я вообще на всех плевать хотела… кроме… и на Ив… нет, на него нет… хотя за что, право, ему такая привилегия? Не за то же, что живет в своем дурацком городе, который на «У» начинается на «а» заканчивается, из четырех букв для детского кроссворда - и мне туда отсюда не доплюнуть. Так я и ни на кого не плюю слюной, натурально - это гипербола, само собой, словесное выражение моего состояния высокомерного пренебрежения, для коего, кстати, у меня нет ни малейшего повода, несмотря на мои многочисленные достоинства. Что от них толку? Какой прок? Еще неизвестно, кто больше заслуживает пренебрежения: так широко и произвольно обозначенные мною в с е… кроме… и (или) вместе с Ив… или же я сама.
Что, собственно, я такое? Таисия вот - неопределенная бобылиха и при всей неопределенности - это все же кое-что. А я? Таисия, та в каждый текущий момент знает, кем себя числить, и пребывает в сиюминутной уверенности, что выполняет на земле свое предназначение, свое и ничье более. Пусть и разорванное на мелкие и неказистые лоскутики, она себе все равно из них одеяло выстегала и в случае чего им прикроется. А я стою, как в песне поется, словно голенькая - стыдно, а одежонки подходящей нет, штопаю, латаю, перелицовываю и по фигуре подгоняю елико возможно: все одно видно, что с чужого плеча.
Уж если Ивлева к себе не приладила! - что тут говорить. Таисия, к примеру, что под руку попадется, сикось-накось напялит, набекрень нахлобучит, через плечо небрежно перебросит - и будто все для нее задумано было. И в зеркало глядеть не надо. А меня хоть в зеркальную шкатулку помести - изверчусь вся, придирчиво рассматривая себя во всех мыслимых ракурсах, и в конце концов сорву все - и снова голая. Ну, не мое все, не мое.
Это я так мудрено пытаюсь объяснить то, что в двух словах можно: я всю жизнь, от самого зачатия, чувствую себя не в своей тарелке. Таисия куда бы ни плюхнулась - везде, как у себя дома, такая у нее органика. А я и дома у себя, как в гостях. Да и что это - дом? Не коробка же, куда я поневоле уползаю ежевечерне от посторонних глаз, потому что больше некуда. Я приписана к своей ячейке, третьей слева, седьмой снизу, если встать лицом к фасаду, а если задом - девятой слева, а если свеситься с крыши лицом к фасаду - шестой снизу и третьей справа и т.п. Вот и все разнообразие. А где дом?
И где вообще моя тарелка? Пусть не блюдо, пускай. Пусть не гарднерский фарфор, ладно, пусть копеечная пластмасса - но моя. Неужто нету?
Может, оттого и Ивлев не прилетел. Из своего города на У из четырех букв вылетел, Ух-ты! - говорил и на конверте в обратном адресе писал УХ-ТЫ! --- вылетел из Ухты, а приземлиться куда? Форточка есть, а тарелки, выходит, нет. Глупо, конечно, вся моя суета: доктор, летаргия, рефлексия, насморк - и все впустую из-за какой-то тарелки. Вернее, из-за ее отсутствия. Но, с другой стороны, тарелка - это, конечно, образ и не бог весть какой оригинальный, и образно говоря, какого черта я здесь сижу, в самом деле, как кулема. Можно подумать, что мне нечем заняться без Ивлева, можно подумать, что я привыкла все с ним да с ним, а без него совсем уж как сирота безродная. Да ничего подобного. Это я просто сегодня раскисла и чувство меры утратила, вообще-то я так себя не распускаю и кислятиной меня никто никогда не видел, а Ивлев - подавно. Так что ему сегодня сюда и нельзя, я сейчас не для него.
Стало быть, все - отбой. Форточка закрывается, мой аэропорт сегодня не принимает. Санитарный день. Профилактика. Хватит сиднем сидеть. Ненароком мамашка нагрянет - несдобровать. Она у меня неугомонная и нетерпимая - меланхолии на дух не выносит. Тут же примется обрабатывать, выкорчевывая все, что по ее мнению, мешает мне жить и радоваться. За все уязвимые места пощиплет, все болячки отковыряет и при этом удивляться будет, что не смеюсь, а губы кусаю. Она меня всякий раз до слез доводит, причем без особого напряга. Одним своим присутствием.
Только запрусь на все запоры, маски одни за другой с лица сдеру, только скину все, что целый день, как вериги, таскаю, как проклятая, надрывая себе внутренности, только замотаюсь в дранный, но любимый, бывший отцовский халат, толстый, как броня, только погружу ноги по щиколотку в теплую целебную ванночку, размягчая натертые за день мозоли натужного бодрячества, защитного лицемерия и другой всякой всячины, противоестественного мне свойства, только вознамерюсь в тишине и полутьме посвященнодействовать наедине с собою, только… - врывается вихрем мамашка и ну меня трясти, мотать из стороны в сторону и поливать контрастным душем брани и нежности. Этот оздоровительный сеанс она проводит со мною всю мою жизнь, но совершенно бессистемно и всегда невпопад, исключительно по собственному наитию. Я для нее - объект неодушевленный, ибо наличие души в моем грешном теле исключается начисто. Зато любыми способами, вплоть до недозволенных, отстаивается право единоличного владения созданием, некогда в муках мученических исторгнутым из себя с беззвучным победным кличем и именуемым с той поры - дщерь моя. Где моя - несравненно весомее дщери, так как во главе угла - собственнический инстинкт: мое плоть от плоти, мое - и не моги увиливать.
Да я и не делаю столь дерзновенных попыток, просто характер у нее душный, а так - я ее обожаю. И ничего мне от нее не надо, лишь бы была. Обожаю, а могла бы боготворить, ослабь она вовремя удила. И что удивительно - как только времени на меня достает, ведь у самой забот невпротык. Недавно, к примеру, в третий раз замуж выпрыгнула. Буквально - из вагона отходящего поезда прямо в руки к будущему супружнику. Он у нас тогда еще моим женихом числился, в мамашкой составленном реестре третье почетное место занимал, опять же по мамашкиной классификации. У нас тут полное несхождение оценочных единиц и общий знаменатель никак не выводится. Все что-нибудь в уме остается - то у нее, то у меня.
В одном мы схожи с мамашкой - в упрямстве: не уступить ни толики - основной постулат, путь и в ущерб самой себе до окончательной погибели. До этого, правда, дело еще не дошло ни с той, ни с другой стороны, но обе - в полной готовности. Вот мамашка же вышла замуж за мОлодца (это у него такая кличка была, подпольная, иногда мы с ней от души потешались над нашим контингентом, позабыв о серьезности моего положения и мамашкиных намерений), а сделала она это исключительно для того поначалу, чтобы преподать мне наглядный урок, чего и как должна добиваться женщина, разумеется, если она по всем статьям нормальна. Вышла в пику и в назидание мне, а теперь их водой не разольешь, повсюду дружка с дружкой ходят, рука в руке. Я на них не налюбуюсь и за себя тихонько радуюсь - угомонилась мамашка, чуть-чуточку всего, но и мне роздых выпал: вдох с выдохом чередую почти без перебоев.
Правда, с моей мамашкой особенно не расслабишься и упаси боже впасть в уныние - она это на расстоянии улавливает и тут как тут - не дать пропасть. Хоть мертвой притворись - не обманешь, растормошит.
Пожалуй, сейчас вот все и притворюсь немножечко. Во-первых, обессилела совсем, уморил меня Ивлев, долго теперь восстанавливаться буду. Во-вторых, предчувствие гложет, чую мамашку где-то поблизости, а сил нет - я ее сегодня не переживу, явный перебор будет. Ивлев + мамашка - это не мой вес, я из другой весовой категории, наилегчайшей. Пушинку могу поднять и то не надолго и на полусогнутых, а после слабею и долго-долго в себя прихожу.
А сегодня почти весь день с Ивлевым на голове провела. Он меня чем особенно утомляет? Непредсказуемостью. Как ни напрягайся - не вычислишь, по индивидуальному графику перемещается в пространстве. Все мыслимые степени свободы у него задействованы. Законченный индивидуалист. Ну, ладно бы он появлялся так неожиданно -  нахальство, конечно, и самонадеянность беспредельная, но все же - радость. Пусть его. А вот когда он таким же способом исчезает, а это у него традиция нерушимая - тут уж мне его убить хочется. И убивала миллион раз, странно, что он еще жив до сих пор: я ногтями рвала его на куски, зубами перегрызала горло, душила, травила, топила, я не знаю, я не помню, что я еще творила в слепом и безумном беспамятстве отчаяния - от его бесконечного надругательства надо мною.
У меня с ним все - сплошное неосуществление. Все эти: ах… Ивлев… и стоны… всхлипы… судороги, водопады… и… ах… мой?.. - все имитация. Ничего у меня с ним не было. Почти ничего. Мое воображение, мое перенедоожидание и кое-что еще, о чем не стоило бы и говорить. Если бы не его небывалость. Если бы не его летучесть. Если бы не…
Но сегодня - стоп, погода нелетная, никаких посадок и вылетов. Хоть откуда. И хоть для кого. Для Ивлева - тем более. Я свой сегодняшний лимит, спасибо Ивлеву, налетала, горючего больше нет. Все стрелки на нулях. Пусть теперь сам покувыркается в затяжном прыжке без приземления. Мне наплевать - пусть кувыркается хоть до второго пришествия. В конце концов, Ивлеву - Ивлево, а мне - мое. Пусть головная боль, пусть даже умопомешательство от переожидания, пускай, но мое, суверенное: хочу лечусь, хочу схожу с ума - ничье это дело, ни мамашкино, ни Ивлева. Мне так хорошо без них обоих - ни в сказке сказать, ни пером описать. Балдеж и кайф.
Но не моя эта планида, нет: балдеж, кайф, покой. Короткое затишье - и вот уже слышу звон разбитого стекла, надрывается телефон, дудит дверной звонок. Дурдом! Шум, гвалт, грохот. Облава, что ли? Что им всем от меня нужно? Напасть какая-то. Лучше бы уж на службе маялась со своей головной болью, в родимом секретном ведомстве. Туда хоть этих не впустили бы - гарантия. Сто процентов. А тут - здрасьте, пожалуйста, явились, похоже, что верхом на зеленом венике прибыли и несмотря на санитарный день благополучно спланировали без особых потерь, если не считать разбитой форточки. Впереди счастливая мамашка, источающая аромат и излучающая энергию, и то и другое - убийственные, следом - мОлодец, весь в тон ее радости, в одной с ней гамме, а на хвосте - батюшки-светы! вот уж не ждали-то! - Ивлев. Где они его подцепили? В каких высях? Слегка смущен, чуть-чуть подавлен, но независим и готов к отпору.
Знал бы он, как я измотана, обессилена - только-только его с головы стряхнула, затылок ломит, шея скрючилась, не выпрямить. Ха… хи… Даже смех не получается, а очень кстати было бы - заливисто и звонко, откинув голову, прямо в лицо. Но какой уж тут - откинуть, не уронить бы. А они выстроились шеренгой и уставились на меня в изумлении, будто у меня цветок на голове вырос. Замыкает шеренгу Таисия, эта сама по себе забежала, а тут такое собрание. Мнется, босыми ногами сучит, рот себе рукой зажимает, слова обратно запихивает: недержание у нее, срочно надо высказаться. А тут посторонние под ногами путаются. Так она у меня заикой сделается, бедняжка.
Смотрят на меня. Я - на них. Молчат. И я молчу. Интересная игра получается: кто кого пере- - что? -молчит? -глядит? Или что-то еще? Мне кажется, я когда-то уже в это играла, вот точно так все и было. Только когда? И что? И чем кончилось? Спине делается зябко, будто за шиворот течет холодный липкий кисель, а вот уже в груди похолодело и за пазухой захлюпало то же, что тягуче ползет по спине. Страх! Я его опознала, почему-то, не сразу, сама не пойму, почему осечка вышла.
Страх, дорогой, миленький, погоди, ну, куда же ты - тебя здесь не ждали. Ошибся ты. Не туда попал. И дом не тот, и номер телефона другой и форточку мою зря разбил - тебе не сюда совсем нужно, в другое, должно быть, место, там, поди уж, и заждались. А форточка - это ничего, я ее сама застеклю, рукастая, а то и так оставлю: свежий воздух - залог красоты или еще чего-то полезного. А ты ступай себе, страх, миленький, ступай. А?
Мне ведь бояться нечего, ну, никаких причин. Я жива и здорова, ты не гляди, что больничный, это так, это пустячок, обман, невинный обманчик и всего-то на пять дней, а хочешь, я завтра пойду в поликлинику и скажу, что уже выздоровела, а хочешь, что и совсем не заболевала, скажу. Честное слово - пойду и скажу, страх, миленький, и ты иди, не сомневайся, тебе здесь делать нечего, я все сама улажу. Наилучшим образом. Бояться-то мне нечего. Мои все здесь, со мною. Сейчас разберемся быстренько, что к чему - и никаких хлопот. Таисия и мОлодец вовсе не в счет, с ними у меня все яснее ясного, как говорится, нет проблем. Остаются мамашка и Ивлев, двое всего - нет поводов для страха, справлюсь, иди, миленький, уползай в свою норку, прошу тебя. Очень прошу. С мамашкой же тоже все четко: она сейчас поорет немного, это у нее вместо дыхательной гимнастики и очень ей идет, поорет, повоспитывает, благо есть перед кем пофорсить - повезло ей сегодня. Мало того, что я, как последняя нюня, вся размазанная и в измятой прозрачной исподней и вроде как немного не в себе - уже бы и этого хватило на один акт, а тут еще Ивлев и Таисия, тоже, правда, не в вечернем туалете, но ей ничего, ей можно простить: не дщерь - соседка, а так и она пригодится, вместо статиста.
С Ивлевым ей труднее будет - незнакомец, но и тут бояться нечего, она и его под что-нибудь приспособит. Ты не волнуйся, страх, миленький, ты оставь меня, камуфляж, видишь, готов, осталось лишь финал разыграть. И ничего тут страшного, ну ничегошеньки. Мы же не дети маленькие, чтобы бояться того, не знаю, чего, на всякий случай бояться. Страшно же бывает иногда, как смешно: ни с того, ни с сего. То смешинка, то страшинка нападет. Так что ты иди отсюда, не бойся меня на них оставить.
Мы сейчас сразу от камуфляжа - к камуфлету, резко, чтобы опомниться не успели. Гляди, как это у меня получается: делаю шаг вперед, руки на груди перекрещиваю и визжу не своим голосом: что за манера такая, в чужой дом врываться, когда не звали, да не поодиночке, а целой кодлой, что за разбойное нападение, а-а-а!? (это я паузу заполняю, слова подыскиваю), можно подумать, что я не человек и жизнь моя принадлежит вам (тут я тычу пальцем поочередно в каждого). Ах, нетушкиии! Нет! Все мое - мое (тут я похлопываю себя по разным местам, а после делаю круговые движения руками, как бы очерчивая некое пространство, которое помимо меня самое входит в емкое и безграничное понятие - мое), а вашего здесь - с гулькин нос, да и то не у всякого.
Ты видишь, как все здорово вышло, напрасны твои опасения, страх, миленький, пока! Они оторопели, я победоносно озираюсь окрест себя и исподволь ищу точку опоры, ноги подкашиваются. Но это пьянит меня радость победы, я от алкоголя слабею вмиг, это всем известно, даже от сильно газированной воды пьянею. Вот и сейчас, слегка покачиваясь из стороны в сторону, будто пританцовывая, наблюдаю финал. А ты уже ушел? Мой страх? Жаль, что ты не увидишь, как это жутко смешно и нелепо, не по-людски: Таисия уносит подмышкой Ивлева, мОлодец пыхтит, взгромоздив на закорки мамашку, все удаляются, глядя на меня с лютым сожалением, и только Ивлев опускает веки, чтобы не глядеть.
Ах… Ив…
Ушли, а я остаюсь в исходном одиночестве, со своими странными странностями, рвотой, будильником, захлебнувшимся истошным звоном. Сна ни в одном глазу, понедельник, больничный, наверное, сквозняком выдуло, на полу осколки стекла, невскрытый конверт с обратным адресом УХ-ТЫ! И тишина.
Одна-одинешенька. Или нет, погодите-ка: страх, милый мой! Ты не оставил меня? 

"Наша улица” №264 (11) ноябрь 2021